Марина Цветаева. Письма 1905-1923

1-17. В.Я. Эфрон

Москва, 28-го января 1917 г.

Милая Вера.

Лиля завтра в 3 ч<аса> занята, а Аля как раз в это время спит, так что мы лучше отложим свидание на другой раз. От Сережи пока ни слова. Целую Вас.

Впервые — НИСП. стр. 233. Печ. по тексту первой публикации.

2-17. В.Я. Эфрон

<Между 28 января и 7 февраля 1917 г., Москва>

Милая Вера,

Есть возможность написать и послать что-н<и>б<удь> Сереже через знакомых Марии Серг<еевны> [591], к<отор>ые уезжают в Нижний [592] сегодня вечером.

Если надумаете, посылайте пораньше — к М<арии> С<ергеевне>. Адр<ес> ее: Б<ольшой> Афанасьевский, д<ом> 27, кв<артира> Воскресенских. Эти самые Воскресенские-то и едут.

С<ережа> здоров, ему привили тиф, и он уже оправился. Как-ниб<удь> вечером зайду рассказать подробнее.

Впервые — НИСП. стр. 233. Печ. по тексту первой публикации.

3-17. Б.C. Труxaчеву

Москва, 10-го февраля 1917 г., пятница

Милый Борис,

Все никак не выберусь к Вам: морозы и трамвайная давка. Но очень хочу Вас видеть, надеюсь, что Вы сейчас же, как сможете, придете.

С<ережа> пока еще в Нижнем [593]. Страшно устает от строя, режим суровый, но пока здоров. У него там несколько знакомых.

Адр<ес> его: Нижний Новгород, 1 учебный подготовительный батальон, 4 рота,3 взвод.

Рядовому такому-то.

Всего лучшего, будьте здоровы и приходите.

Впервые — Поэт и время. стр. 76. Печ. по тексту СС-6. стр. 143.

4-17. Е.Я. Эфрон

<Не ранее 13 апреля 1917 г., Москва>

Милая Лиля,

С<ережа> пишет, что всё время всех сажает под арест [594], что на будущее в П<етрограде> смотрит безнадежно и что едет в П<етроград> повидаться с Асей [595] и Степуном [596]. Бориса [597] попросите ко мне приехать завтра в 4 ч<аса>, а Никодиму [598] позвоните 5-04-46 (Никодим Акимович) чтобы приезжал завтра в 1 ч<ас>, а то я не хочу, чтобы они встретились с Б<орисом>. Поцелуйте за меня Алю и скажите ей, что ее сестра всё время спит.

Впервые — СС-6 (публ. по копии из архива А. Саакянц). Печ. по НИСП. стр. 235–236.

Написано в Московском Воспитательном доме, в клинике которого 13 апреля 1917 г. у Цветаевой родилась ее вторая дочь Ирина.

5-17. A.C. Эфрон

Але. (Прочти сама.) [599]

Милая Аля,

Я очень по тебе соскучилась. Посылаю тебе картинку от мыла.

Твою сестру Ирину мне принес аист — знаешь, такая большая белая птица с красным клювом, на длинных ногах.

У Ирины темные глаза и темные волосы, она спит, ест, кричит и ничего не понимает.

Кричит она совсем как Алеша [600], — тебе понравится.

Я оставила для тебя няне бумагу для рисования, нарисуй мне себя, меня и Ирину и дай Лиле, она мне привезет. Веди себя хорошо, Алечка, не капризничай за едой, глотай, как следует.

Когда я приеду, я подарю тебе новую книгу.

Целую тебя, напиши мне с Лилей письмо.

16-го апреля 1917 г.

Попроси Лилю, чтобы она иногда с тобой читала.

Впервые — Саакянц А. стр. 120–121. СС-6. стр. 143. Печ. по СС-6.

6-17. A.C. Эфрон

<Между 16 и 28 апреля 1917 г., Москва>

Милая Аля,

Вера мне передала то, что ты сказала, и мне стало жалко тебя и себя. Я тебя недавно видела во сне. Ты была гораздо больше, чем сейчас, коротко остриженная, в грязном платье и грязном фартуке. Но лицо было похоже. Ты вбежала в комнату и, увидев меня, остановилась. — «Аля! Разве ты меня не узнаешь?» спросила я, и мне стало страшно грустно. Тогда ты ко мне подошла, но была какая-то неласковая, непослушная.

И Ирину я видала во сне, точно она уже выросла, и у нее зеленые глаза, и когда на них смотришь, они делаются похожи на крылья бабочки.

Аля! Не забудь сказать Маше [601], что я прошу, чтобы она поскорее отдала в починку корыто и примус. А няне скажи, чтобы она без меня полосатого и голубого бархатного платья тебе не надевала. Ты, наверное, без меня гадко ешь и обливаешься молоком. А гулять в хорошую погоду ходи не на Собачью площадку, а на Новинский бульвар. Там больше места тебе играть и меньше пыли.

Мартыха! Не забывай по вечерам молиться за всех, кого ты любишь. Молись теперь и за Ирину. И за то, чтобы папа не попал на войну. Крепко тебя целую.

Впервые — Цветаева M. Поклонись Москве (M.: Моск. рабочий, 1989. стр. 351–352). СС-6. стр. 144. Печ. по НИСП. стр. 236–237.

7-17. A.C. Эфрон

Москва, 28-го апреля 1917 г.

Милая Аля,

Посылаю тебе конфеты. Пусть Лиля тебе дает по одной после обеда и ужина, если ты хорошо ела.

Помнишь ли ты меня еще? Я тебя очень часто вспоминаю. Здесь есть один ребенок, который кричит, как игрушечный баран. А твой баран, который тебе папа на Пасху подарил, еще кричит?

Я радуюсь за тебя, что такая хорошая погода.

Аленька, узнай у Маши взяла ли она из починки мои башмаки и отдала ли чинить калоши. Если нет, попроси, чтобы она это сделала. Напиши мне с Лилей или Верой письмо и пришли рисунки. Я по тебе соскучилась.

Недавно я видела Маврикия [602]. У Алеши два зуба и он начинает ходить один. А Андрюша болен, у него жар [603].

Крепко тебя целую, Мартышенька, будь здорова и веди себя хорошо. Приеду, подарю тебе новую книгу.

Впервые — Саакянц А. стр. 120–121. СС-6. стр 144. Печ. по НИСП. стр. 237.

8-17. Е.Я. Эфрон

29-го апреля 1917 г., Москва

Милая Лиленька,

У меня к Вам просьба: не могли бы Вы сейчас заплатить мне? Вы мне должны 95 р<ублей> — 70 р<ублей> за апрель (по первые числа мая), 24 р<убля> за март (70 р<ублей>—46 р<ублей>, которые Вам остался должен Сережа) и 1 р<убль> за февр<аль>. (Вы мне должны были — помните, мы считались? — 18 р<ублей>, но 2 раза давали по 10 р<ублей>, а я в свою очередь платила за молоко, так что в итоге Вы мне оставались должны за февраль 1 р<убль>. У меня каждая копейка записана, дома покажу.)

У меня сейчас большие траты: неправдоподобный налог в 80 р<ублей>; квартирная плата, жалованье прислугам, чаевые (около 35 р<ублей> здесь, — и м<ожет> б<ыть> еще 25 р<ублей> за 2 недели, если до 4-го не поправлюсь.

А занимать мне не у кого, я Никодиму д<о> с<их> п<ор> должна 100 р<ублей>.

— Сделаем так. Купите мне у Френкелей [604] пару башмаков — 29 номер (их 38 мне мал), а остальные деньги, если не трудно, пришлите с Верой. Смогу тогда начать платежи. Пришлите башмаки, все-таки надо померить.

Потом — Вера говорила о каком-то варшавск<ом> сапожнике. Возьмите у Маши [605] мои старые желтые башмаки (полуботинки), к<отор>ые я хотела продавать. Она знает. Пусть сапожник сделает из них полуботинки (а м<ожет> б<ыть> выйдут башмаки) для Али. На образец дайте Алины новые черные. А то я все равно не продам. За работу давайте, я думаю, не больше 5 р<ублей>.

— И еще поручение, Лиленька. Сдавайте офицер<скую> комнату [606] на всё лето — условие: ежемес<ячная> плата вперед (это всегда), и чтобы по телеф<ону> ему звонили не раньше 4 ч<асов> дня. А то опять прислуге летать по лестницам. И сдайте непрем<енно> мужчине. Женщина целый день будет в кухне и все равно наведет десяток мужчин.

Чувствую себя хорошо. Вчера д<окто>р меня выслушивал. В легких ничего нет, простой бронхит. Вижу интересные сны, записываю. Вообще массу записываю мыслей и всего: Ирина научила меня думать.

Очень привыкла к жизни здесь, буду скучать. Время идет изумительно быстро: 16 дней, как один день.

Множество всяких планов чисто внутренних (стихов, писем, прозы) — и полное безразличие, где и как жить. Мое — теперь — убеждение: Главное — это родиться, дальше всё устроится.

Ирина понемножечку хорошеет, месяца через 3 будет определенно хорошенькая. По краскам она будет эффектней Али, и вообще — почему-то думаю — более внешней, жизненной. Аля — это дитя моего духа. — Очень хороши — уже сейчас — глаза, необычайного блеска, очень темные (будут темно-зеленые или темно-серые), — очень большие. И хорош рот. Нос, думаю, будет мой: определенные ноздри и прямота Алиного, вроде как у Андрюши в этом возрасте. Мы с Асей знатоки.

Когда вернусь, массу Вам расскажу о женщинах. Я их теперь великолепно знаю. Сюда нужно было бы посылать учиться, молодых людей, — как в Англию.

Целую Вас.

Да! В понедельн<ик> Алю с Маврикием не отпускайте: я м<ожет> б<ыть> скоро вернусь (3-го) — и хочу непременно, чтобы Аля была дома. Кроме того, я не смогу без няни.

Значит, Лиленька, не забудьте насчет башмаков: № 29. И непрем<енно> на каблуке.

<На полях:> Сейчас тепло. Пусть Аля переходит в детск<ую>, а С<ережину> комн<ату> заприте.

Впервые — СС-6. стр. 92–94 (по копии из архива А. Саакянц). Печ. по НИСП. стр. 238–239.

9-17. A.C. Эфрон

Москва, двадцать девятого апреля,

тысяча девятьсот семнадцатого года, суббота

Милая Аля,

Может быть теперь я уже скоро вернусь. Я тебя не видала только шестнадцать дней, а мне кажется, что несколько месяцев.

У тебя, наверное, без меня подросли волосы и можно уже будет заплетать тебе косички сзади.

Я думала у Ирины темные волосы, а оказались такие же, как у тебя, только совсем короткие. А глаза гораздо темней твоих, мышиного цвета.

Мартышенька, почему ты мне не присылаешь рисунков? И почему так редко пишешь?

Боюсь, что ты меня совсем забыла.

Гуляй побольше, теперь такая хорошая погода. На бульвар можно брать с собой мячик, на Собачью площадку не бери и вообще там не гуляй.

Целую тебя. Будь умницей. Может быть скоро у видимся.

Марина

Впервые — Саакянц А. стр. 120–121. СС-6. стр. 145. Печ. по НИСП. стр. 239–240.

10-17. В.Я. Эфрон

Москва, 2-го мая 1917 г., вторник

Милая Вера,

Завтра еду домой. Т° сегодня — в первый раз за 2 недели — 36,9.

Пусть завтра в 4 ч<аса> дня заедет за мной Маша. Напомните ей привезти Алино розовое ватное одеяло и дайте ей сдачу с 28 р<ублей> (пусть разменяет помельче!) И если можно пришлите еще 25 р<ублей>.

Другая просьба: завтра же запишитесь для Ирины в Детское Питание, на 4 кормления в день. Скажите, что ребенку 3 недели. Молока у меня определенно не хватает. Вчера проверяла. Главный врач сразу посоветовал Детское Питание. (Буду чередовать себя с ним). — «Кормилицы Вы сейчас не достанете — и не ищите! А молоко в Д<етском> П<итании> стерилизов<анное>, отлично приспособл<енное> для каждого детского возраста. За успех такого прикармливания ручаюсь. Но придется Вам лето посидеть в Москве».

Так что, Вера, непременно завтра же запишитесь. Буду брать с 4-го числа. Спросите у Аси [607], как это делается, и можно ли брать молока на 4 кормления в день. (Кажется — на кажд<ый> раз бутылочка).

Целую Вас и Магду [608]. — Мне так совестно за свои вечные просьбы, но скоро я буду здорова и всё это кончится.

Впервые — НИСП. стр. 240. Печ. по тексту первой публикации.

11-17. Е.О. Волошиной

<Рукой А. Эфрон.>

Милая Пра я тебя очень люблю. Ты хочешь меня увидеть? Пра, ты любишь Марину? Спасибо тебе за брошку. У меня есть сестра Ирина и есть Красная роза. Но мне жалко моря. Целую тебя и Макса. Письмо писала сама. Скоро напишу еще.

<Рукой МЦ:>

Письмо всецело Алино, кроме . Она хотела писать еще и так писала бы до бесконечности, но чудная погода, — идем гулять. Нежно Вас целую, завтра напишу.

Москва, 13-го мая 1917 г.

Впервые — СС-6. стр. 81. Печ. по тексту первой публикации.

12-17. Е.Я. Эфрон

Милая Лиля,

Рабочие от Шора [609], неся вниз рояль, разбили почти все перила и сломали притолоку. Будьте добры, пришлите кого-нибудь починить, — перила почти целиком снесены, и ходить по лестнице опасно.

Москва, 19-го. мая 1917 г., пятница

— Если Вы согласны произвести эту починку, ответьте мне пожалуйста через Машу.

Впервые — НИСП. стр. 241. Печ. по тексту первой публикации.

13-17. Е.О. Волошиной

<Конец мая 1917 г.>

Дорогая Пра, простите мне, что я так долго не писала.

Сейчас я с Асей, она в страшном горе, все сразу рухнуло. Были с ней вчера на кладбище и сегодня пойдем. Телеграмму мою в Харьков о смерти М<аврикия> А<лександровича> [610] она не получила и ехала в надежде застать его. Я ей все сказала на вокзале [611].

Целую Вас нежно, Аля в восторге от Вашего письма, уже наизусть его знает.

Спасибо за любовь.

Печ. впервые по копии с оригинала, хранящегося в частном архиве. Датируется по содержанию.

14-17. Е.Я. Эфрон

Москва, 29-го июня 1917 г., четверг

Милая Лиля,

Сережа жив и здоров, я получила от него телегр<амму> и письмо [612]. Ранено свыше 30-ти юнкеров (двое сброшено с моста, — раскроенные головы, рваные раны, — били прикладами, ногами, камнями), трое при смерти, один из них — только что вернувшийся с каторги социалист. Причина: недовольство тем, что юнкера в с<оциал>-д<емократической> демонстр<ации> 18-го июня участия почти не принимали, — и тем, что они шли с лозунгами: «Честь России дороже жизни». — Точного дня приезда Сережи я не знаю, тогда Вас извещу.

Сейчас я одна с кормилицей и тремя детьми (третий — Валерий — 6 мес<яцев> — сын кормилицы.) Маша [613] — ушла. Кормилица очень мила, и мы справляемся.

О своем будущем ничего не знаю. Аля и Ирина здоровы, Ирина понемножку поправляется, хотя еще очень худа.

Пишу стихи, вижусь с Никодимом [614], Таней [615], Л<идией> Александровной [616], Бердяевым [617]. И — в общем — всё хорошо. Привет Эве [618].

Спасибо за землянику Але, — не поблагодарила раньше, п<отому> ч<то> потеряла адрес.

Впервые — СС-6. стр. 94 (по копиям из архива А. Саакянц, с ошибкой в датировке). Печ. по НИСП. стр. 244.

Е.Я. Эфрон жила в имении Михайловское (станция Белые столбы) на даче у Фельдштейнов, давала уроки их старшей дочери.

15-17. Е.Я. Эфрон

Милая Лиля,

Последнее, что я знаю о Сереже, это то, что вчера (4-го) должен был быть его выпуск. С тех пор я писем не получала. Он писал 25-го.

Коротенькая записочка и вырезка из газеты о нападении большевиков на петергофцев, — я тогда Вам писала.

Я вчера вечером была на Тверской. Огромная толпа стройным свистом разгоняла большевиков. Среди солдат раздавались возгласы: «Подкуплены! Николая II хотят!» — «Товарищи, кричите погромче: „Долой большевиков!“»

Мчались колючие от винтовок автомобили. Настроение было грозное. Вдруг кто-то крикнул, толпа — обезумев — побежала, — иступленные лица, крики — ломились в магазины — Ходынка.

Я что есть силы бросилась на совершенно опустевшую мостовую, — ни одного человека — ждали выстрелов.

Одно только чувство: ужас быть раздавленной. Всё это длилось минуту-две. Оказалось, — ложная тревога. Мы были с Лидией Александровной.

По переулкам между Тверской и Никитской непрерывно мчались вооруженные автомобили большевиков. Первый выстрел решил бы всё.

Мы с Л<идией> А<лександровной> пробыли там часов до одиннадцати, — не стреляли.

Я в безумном беспокойстве за Сережу. Как только получу от него телегр<амму>, мгновенно телеграфирую Вам.

Москва — какой я ее вчера видела — была прекрасной. А политика, может быть, — страстнее само́й страсти.

Москва, 5 июля 1917 г., среда.

— Сегодня целый день — гром. В городе тихо.

Впервые — НИСП. стр. 244–245. Печ. по тексту первой публикации.

17. М.А. Волошину

Москва, 7-го августа 1917 г.

Дорогой Макс,

У меня к тебе огромная просьба: устрой Сережу в артиллерию, на юг. (Через генерала Маркса? [619])

Лучше всего в крепостную артиллерию, если это невозможно — в тяжелую. (Сначала говори о крепостной. Лучше всего бы — в Севастополь.)

Сейчас Сережа в Москве, в 56 пехотном запасном полку.

Лицо, к которому ты обратишься, само укажет тебе на форму перехода.

Только, Макс, умоляю тебя — не откладывай. — Пишу с согласия Сережи — Жду ответа. Целую тебя и Пра.

(Поварская, Борисоглебский пер<еулок>

д<ом> 6, кв<артира> 3)

Впервые — ЕРО. стр. 177–178 (публ. В.П. Купченко). СС-6. стр. 59–60. Печ. по НИСП. стр. 246.

17-17. М.А. Волошину

Москва, 9-го августа 1917 г., среда

Милый Макс,

Оказывается — надо сделать поправку. Сережа говорит, что в крепостной артиллерии слишком безопасно, что он хочет в тяжелую ^{56}.

Если ты еще ничего не предпринимал, говори — в тяжелую, если дело уже сделано и неловко менять — оставь так, как есть. Значит, судьба.

Сереже очень хочется в Феодосию, он говорит, что там есть тяжелая артиллерия.

Милый Макс, если можно — не откладывай, я в постоянном страхе за Сережину судьбу. — И во всяком случае тяжелая артиллерия где бы то ни было лучше пехоты ^{57}.

Скажи Пра, что я только что получила ее письмо, что завтра же ей отвечу, поблагодари ее.

Сегодня у меня очень занятой день, всё мелочи жизни. В Москве безумно трудно жить, как я бы хотела перебраться в Феодосию! — Устрой, Макс, Сережу, прошу тебя, как могу.

Целую тебя и Пра.

Недавно Сережа познакомился с Маргаритой Васильевной [620], а я — с Эренбургом. Вспомнила твой рассказ об épilatoire ^{58} — и потому — не доверяла. У нас с ним сразу был скандал, у него отвратительный тон сибиллы. Потом это уладилось [621].

Сереже Маргарита Васильевна очень понравилась, мне увидеться с ней пока не довелось.

— Макс! Ты может быть думаешь, что я дура, сама не знаю, чего хочу, — я просто не знала разницы, теперь я уже ничего менять не буду. Но если дело начато — оставь, как есть. Полагаюсь на судьбу.

Сережа сам бы тебе написал, но он с утра до вечера на Ходынке, учит солдат, или дежурит в Кремле. Так устает, что даже говорить не может.

<Рукой С. Эфрона>

Милый Макс, ужасно хочу, если не Коктебель, то хоть в окрестности Феодосии. Прошу об артиллерии (легкая ли, тяжелая ли — безразлично), потому что пехота не по моим силам. Уже сейчас — сравнительно в хороших условиях — от одного обучения солдат — устаю до тошноты и головокружения. По моим сведениям — в окрестностях Феодосии артиллерия должна быть. А если в окрестностях Феодосии нельзя, то куда-нибудь в Крым — ближе к Муратову или Богаевскому [622].

— Жизнь у меня сейчас странная — и не без некоторой приятности: никаких мыслей, никаких чувств, кроме чувства усталости — опростился и оздоровился. Целыми днями обучаю солдат — «маршам, военным артикулам» и пр. В данную минуту тоже тороплюсь на Ходынку.

Буду ждать твоего ответа, чтобы в случае неудачи предпринять что-либо иное. Но все иное менее желательно —

— Хочу в Феодосию! ^{59} [623]

Целую тебя и Пра.

Пра напишу отдельно.

Впервые — СС-6. стр. 60–61. Печ. по НИСП. стр. 246–248.

К письму приложен отдельный листок, на котором рукой Цветаевой написано: «Москва 56 запасной пехотный полк 10 рота. Прапорщик Сергей Яковлевич Эфрон».

18-17. М.А. Волошину

Москва, 24-го августа 1917 г.

Дорогой Макс,

Я еду с детьми в Феодосию. В Москве голод и — скоро — холод, все уговаривают ехать. Значит, скоро увидимся.

Милый Макс, спасибо за письмо и стихи. У меня как раз был Бальмонт, вместе читали [624].

Макс, необходимо употребить твой последний ход [625], п<отому> ч<то> в Москве переход из одной части в другую — воспрещен. Но с твоим ходом это вполне возможно. Причина: здоровье. Сережа блестящее подтверждение.

Макс, поцелуй за меня Пра, скоро увидимся. Пишу Асе, чтоб искала мне квартиру [626]. Недели через 2 буду в Феодосии.

Впервые — ЕРО. стр. 178–179 (публ. В.П. Купченко). СС-6. стр. 61. Печ. по НИСП. стр. 248.

19-17. М.А. Волошину

Москва, 25-го августа 1917 г.

Дорогой Макс,

Убеди Сережу взять отпуск и поехать в Коктебель. Он этим бредит, но сейчас у него какое-то расслабление воли, никак не может решиться. Чувствует он себя отвратительно, в Москве сыро, промозгло, голодно. Отпуск ему конечно дадут. Напиши ему, Максинька! Тогда и я поеду, — в Феодосию, с детьми. А то я боюсь оставлять его здесь в таком сомнительном состоянии. Я страшно устала, дошла до того, что пишу открытки. Просыпаюсь с душевной тошнотой, день, как гора. Целую тебя и Пра. Напиши Сереже, а то — боюсь — поезда встанут.

Впервые — ЕРО. стр. 179 (публ. В.П. Купченко). СС-6. стр. 62. Печ. по НИСП. стр. 248–249.

20-17. В.Я. Эфрон

13-го сентября 1917 г.

Милая Вера,

Я сейчас так извелась, что — или уеду на месяц в Феодосию (гостить к Асе [627]) с Алей, или уеду совсем. Весь дом поднять трудно, не знаю как быть.

Если вы или Лиля согласитесь последить за Ириной в то время, как меня не будет, тронусь скоро. Я больше так жить не могу, кончится плохо.

Спасибо за предложение кормить Алю. Если я уеду, этот вопрос пока отпадает, если не удастся, — это меня вполне устраивает. Сейчас мы все идем обедать к Лиле. Я — нелегкий человек, и мое главное горе — брать что бы то ни было от кого бы то ни было.

Целую Вас и Асю [628].

Если будете посылать в Офицерское [629] — купите и для нас. Мы сейчас без прислуги. Что купить Вы уже сами сообразите. (Съедобное.)

<На полях:>

Алю пришлю завтра в 6 часов.

Впервые — Саакянц А. стр. 40–41, с небольшими сокращениями. СС-6. стр. 102–103. Печ. полностью по НИСП. стр. 249.

21-17. H.A. Плуцер-Сарна

<Конец сентября 1917 г.>

Никодим,

Сижу на вокзале и совершенно не знаю, что Вам скажу. Проходя мимо Иверской, я перекрестилась. Меня сейчас нет, есть Вы и Ваше отношение к тому, что я сейчас скажу. <Не окончено>

Впервые — НЗК-1. стр. 243. На полях «Записи моей дочери». Печ. по тексту первой публикации.

22-17. С.Я. Эфрону

Феодосия, 19-го октября 1917 г.

Дорогой Сереженька,

Вы совсем мне не пишете. Вчера я так ждала почтальона — и ничего, — только письмо Асе от Камковой [630]. Ася всё еще в имении. Она выходила сына Зелинского [631] от аппендицита, он лежал у нее три недели, и теперь родители на нее Богу молятся. Я не поехала, — сначала хотели ехать все вместе, но я не люблю гостить, старики на меня действуют угнетающе, я чувствую себя виноватой во всех своих кольцах и браслетах. Сторожу Андрюшу. Я к нему совершенно равнодушна, как он ко мне и — вообще — ко всем. Роль матери при нем сводится к роли слуги, ни малейшего ответного чувства — камень.

Лунные ночи продолжаются. Каждый вечер ко мне приходит докторша, иногда Н.И. Хрустачёв [632]. Он совсем измучен семьей, озлоблен. Приходит, ложится на ковер, курит. Мы почти не говорим, и приходит он, думается, просто чтобы не видеть своей квартиры. Иногда говорю ему стихи, он любит, понимает. И жена его измотана, работает на него и на девочку, как раб, сама моет полы, стирает, готовит. Безнадежное зрелище. Оба правы — верней — никто не виноват. И ни тени любви, одно озлобление.

Я живу очень тихо, помогаю Наде [633], сижу в палисаднике, над обрывом, курю, думаю. Здесь очень ветрено, у Аси ужасная квартира, сплошной сквозняк. Она ищет себе другую.

Все дни выпускают вино. Город насквозь пропах. Цены на дома растут так: великолепный каменный дом со всем инвентарем и большим садом — 3 месяца тому назад — 40.000 р<ублей>, теперь — 135.000 р<ублей> без мебели. Одни богатеют, другие баснословно разоряются (вино).

У одного старика выпустили единственную бочку, к<отор>ую берег уже 30 лет и хотел доберечь до совершеннолетия внука. Он плакал. Расскажите Борису [634], это прекрасная для вас обоих тема.

Сереженька, я ничего не знаю о доме: привили ли Ирине оспу, как с отоплением, как Люба [635], — ничего. Надеюсь, что все хорошо, но хотелось бы знать достоверно.

Я писала домой уж раз семь.

Сейчас иду на базар с Надей и Андрюшей. Жаркий день, почти лето. Устраивайте себе отпуск. Как я вернусь — Вы поедете. Пробуду здесь не дольше 5-го, могу вернуться и раньше, если понадобится.

До свидания, мой дорогой Лев. Как Ваша служба? Целую Вас и детей.

P.S. Крупы здесь совсем нет, привезу что даст Ася. Везти ли с собой хлеб? Муки тоже нет, вообще — не лучше, чем в Москве. Цены гораздо выше. Только очередей таких нет.

С кем видитесь в Москве? Повидайтесь с Малиновским [636] (3-66-64) и спросите о моей брошке.

Впервые — СС-6. стр. 133–134 (по копиям из архива А. Саакянц). Печ. по НИСП. стр. 252–252.

23-17. С.Я. Эфрону

Феодосия, 22-го октября 1917 г.

Дорогой Сереженька!

Вчера к нам зашел П<етр> Н<иколаевич> [637] — вести нас в здешнее литературное общество «Хлам» [638]. Коля Беляев [639] был оставлен у двери, как нелитератор.

Большая зала, вроде Эстетики. Посредине стол, ярко освещенный. Кипы счетоводных (отчетных) книг. Вокруг стола: старуха Шиль (лекторша) [640], черный средних лет господин, Галя Полуэктова [641] и еще какое-то существо вроде Хромоножки [642], — и П<етр> Н<иколаевич> с нами двумя.

— А у нас недавно был большевик! — вот первая фраза. Исходила она из уст «средних лет». — «Да, да, прочел нам целую лекцию. Обыватель — дурак, поэт — пророк, и только один пророк, — сам большевик».

— Кто ж это был?

— Поэт Мандельштам.

Всё во мне взыграло.

— Мандельштам прекрасный поэт.

— Первая обязанность поэта — быть скромным. Сам Гоголь…

Ася: — Но Гоголь сошел с ума!

— Кто знает конец г<осподи>на М<андельшта>ма? Я напр<имер> говорю ему: стихи создаются из трех элементов: мысли, краски, музыки. А он мне в ответ: — «Лучше играйте тогда на рояле!» — «А из чего по Вашему создаются стихи?» — «Элемент стиха — слово. Сначала бе слово…» Ну, вижу, тут разговор бесполезен…

Я: — Совершенно.

Шиль: — Значит одни слова — безо всякой мысли?

П<етр> Н<иколаевич>: — Это, г<оспо>да, современная поэзия!

— И пошло́! Началось издевательство над его манерой чтения, все клянутся, что ни слова не понимают. — Это кривляние! — Это обезьяна! — Поэт не смеет петь! —

Потом водопад стихов: П<етр> Н<иколаевич>, Галя Полуэктова, Хромоножка. Хромоножка, кстати, оказалась 12-тилетней девочкой — Фусей.

«— Наболевшее сердце грустит».

Реплики свои по поводу М<андельшта>ма я опускаю, можете себе их представить. Мы просидели не более получаса.

Я бы к названию «Хлам» прибавила еще: «Хам». — «Хлам и Хам», можно варьировать. И звучит по-английски.

В этом «Хламе» участвовал Вячеслав (?) Шешмаркевич. Он был здесь летом, читал лекцию о Пушкине, обворожил всех. Он теперь прапорщик и острижен. (Не Вячеслав, — Всеволод!) Рассказывал всем, что старше своего брата Бориса на 3 месяца. Все верили. — Это нечто вроде непорочного зачатия, чудеса у себя дома.

— Сереженька! Везде «Бесы»! [643] Дорого бы я дала, чтобы украсть для Вас одну счетоводную книгу «Хлама»! Стихи по сто строк, восхитительные канцелярские почерка. Мелькают имена Сарандинаки, Лампси, Полуэктовой. Но больше всех пишет Фуся.

Галя П<олуэкто>ва через год, два, станет полным повторением своей матери. Сейчас она шимпанзе, скоро будет гориллой. А как хороша она была 4 года назад!

Сереженька, здесь есть одна 12-летняя девочка, дочь начальника порта Новицкого [644], которая заочно в Вас влюбилась. Коля Беляев подарил ей Вашу карточку. — Приятно?

Девочка хорошенькая и умная — по словам Коли.

Пока целую Вас. Получила всего 3 письма. Привезу Вам баранок и Ирине белых сухарей (продаются по рецепту в аптеке).

— Латри [645] расходятся.

Впервые — НИСП. стр. 252–253. Печ. по тексту первой публикации.

24-17. А.С. Эфрон

Феодосия, 23-го октября 1917 г.

Милая Аля!

Спасибо за письмо. Надеюсь, что ты себя теперь хорошо ведешь. Я купила тебе несколько подарков.

Недавно мы с Надей и Андрюшей ходили в степь. Там росли колючие кустарники, совсем сухие, со звездочками на концах. Я захотела их поджечь, сначала они не загорались, ветер задувал огонь. Но потом посчастливилось, куст затрещал, звездочки горели, как елка. Мы сложили огромный костер, каждую минуту подбрасывали еще и еще. Огонь вырывался совсем красный. Когда последняя ветка сгорела, мы стали утаптывать землю. Она долго дымилась, из-под башмака летели искры.

От костра остался огромный черный дымящийся круг.

Все меня здесь про тебя, Аля, расспрашивают, какая ты, очень ли выросла, хорошо ли себя ведешь. Я отвечаю: «При мне вела себя хорошо, как без меня — не знаю».

Аля, не забудь, расскажи папе, что Эссенция [646] умерла. Последнее время у нее закрылись оба глаза, один — совсем, от другого осталась щелочка. Когда он смотрел, он приподнимал рукою веко — и так ходил, один, по улицам, под черным зонтом.

Умер он ночью, совсем один, даже без прислуги.

Расскажи всё это папе.

Дембовецкий (поэт) женился на совсем молоденькой женщине, своей ученице, и выпустил вторую книгу стихов [647]. Постараюсь ее папе привезти. И для папы у меня есть чудный подарок, съедобный, — скажи ему.

Я скоро вернусь, соскучилась по дому.

Поцелуй за меня папу, Ирину и Веру. Кланяйся Любе [648].

Очень интересно будет посмотреть на Вериного американца [649].

Впервые — НИСП. стр. 254. Печ. по тексту первой публикации.

25-17. С.Я. Эфрону

Феодосия, 25-го октября 1917 г.

Дорогой Сереженька,

Третьего дня мы с Асей были на вокзале. Шагах в десяти — господин в широчайшем желтом платье, в высочайшей шляпе. Что-то огромное, тяжелое, вроде оранг-утанга.

Я, Асе: «Quelle heurreur!» — «Oui, j'ai déjà remarqué!» ^{60} — И вдруг — груда шатается, сдвигается и — «М<арина> И<вановна>! Вы меня узнаете?»

— Эренбург!

Я ледяным голосом пригласила его зайти. Он приехал к Максу, на три дня [650].

Вчера приехала из К<окте>беля Наташа Вержховецкая [651]. Она меня любит, я ей верю. Вот что она рассказывала:

— «М<арина> Цветаева? Сплошная безвкусица! И внешность и стихи. Ее монархизм — выходка девочки, оригинальничание. Ей всегда хочется быть другой, чем все. Дочь свою она приучила сочинять стихи и говорить всем, что она каждого любит больше всех. И не дает ей есть, чтобы у нее была тонкая талья». Затем рассказ Толстого (или Туси?) [652] о каком-то какао с желтками, которое я якобы приказала Але выплюнуть, — ради тонкой тальи. Говорил он высокомерно и раздраженно. Макс слегка защищал: — «Я не нахожу, что ее стихи безвкусны». Пра неодобрительно молчала.

О Керенском [653] он говорит теперь уже несколько иначе. К<ерен>ский морфинист, человек ненадежный. А помните тот спор?

Сереженька, как низки люди! Ну не Бог ли я, не Бог ли Вы рядом с таким Эренбургом? Чтобы мужчина 30-ти лет пересказывал какие-то сплетни о какао с желтками. Как не стыдно? И — главное — ведь это несуразно, он наверное сам не верит.

И как непонятны мне Макс и Пра и сама Наташа! Я бы ему глаза выдрала!

— Ах, Сереженька! Я самый беззащитный человек, которого я знаю. Я к каждому с улицы подхожу вся. И вот улица мстит. А иначе я не умею, иначе мне надо уходить из комнаты.

Все лицемерят, я одна не могу.

От этого рассказа отвратительный осадок, точно после червя.

Сереженька, я вправе буду не принимать его в Москве?

Вчера мы были у Александры Михайловны [654]. Она совсем старушка, вся ссохлась, сморщилась, одни кости. Легкое, милое привидение.

Ярая монархистка и — что больше — правильная. Она очень ослабла, еле ходит, — после операции или вообще — неизвестно [655]. Что-то с кишечником и безумные головные боли. На лице живы только одни глаза. Но горячность прежняя, и голос молодой, взволнованный, волнующий [656].

Живет она внизу, в большом доме. Племянники ее выросли, прекрасно воспитаны [657]. Я говорила ей стихи. — «Ваши Генералы 12 года — пророчество! Недаром я их так любила» [658], — сказала она. У этой женщины большое чутье, большая душа. О Вас она говорила с любовью.

Сереженька, думаю выехать 1-го [659]. Перед отъездом съезжу или схожу в Коктебель. Очень хочется повидать Пра. А к Максу я равнодушна. Дружба такая же редкость, как любовь, а знакомых мне не надо.

Читаю сейчас (Сад Эпикура) А. Франса. Умнейшая и обаятельнейшая книга. Мысли, наблюдения, кусочки жизни [660]. Мудро, добро, насмешливо, грустно, — как надо.

Непременно подарю Вам ее.

Я рада дому, немножко устала жить на юру. Но и поездке рада. Привезу что могу. На вино нельзя надеяться, трудно достать и очень проверяют.

Когда купим билеты, дадим телеграмму. А пока буду писать. Целую Вас нежно. Несколько новостей пусть Вам расскажет Аля.

Впервые — СС-6. стр. 135–136 (по копии из архива А. Саакянц). Печ. по НИСП. стр. 254–256.

26-17. С.Я. Эфрону

<2-(4?) ноября 1917 г> [661]

Сереженька!

Если Вы живы, если мне суждено еще раз с Вами увидеться, — слушайте: Вчера, подъезжая к Х<арькову>, прочла «Южный край» [662]. 9000 убитых. Я не могу Вам рассказать этой ночи, п<отому> ч<то> она не кончилась. Сейчас серое утро. Я в коридоре.

Сереженька! Поймите! Я еду и пишу Вам и не знаю, что́ Вы сейчас, сию эту секунду.

Подъезжаем к Орлу. Сереженька, я боюсь писать Вам, как мне хочется, п<отому> ч<то> расплачусь. Всё это — страшный сон. Стараюсь спать. Я не знаю, как Вам писать. Когда я пишу, Вы есть, — раз я Вам пишу. А потом — ах! — 56 запасный полк [663]. Кремль. И я иду в коридор к солдатам и спрашиваю, скоро ли Орел.

Сереженька, если Бог сделает это чудо — оставит Вас живым — отдаю Вам всё: Ирину, Алю и себя — до конца моих дней и на все века.

И буду ходить за Вами, как собака.

Сереженька! Известия неопределенны, не знаю чему верить. Читаю о Кремле, Тверской, Арбате, Метрополе, Вознес<енской> площади, о горах трупов. В с.р. <эсеровской> газете «Курская Жизнь» от сегодняшнего дня (4-го) — что началось разоружение. Другие газеты (3-го) пишут о бое.

Где Вы сейчас? Что с Ириной, Алей? Я сейчас не даю себе воли писать, но я 1000 раз видела, как я вхожу в дом. Можно ли будет проникнуть в город?

— Скоро Орел. Сейчас около 2х часов дня. В Москве будем в 2 ч<аса> ночи. А если я войду в квартиру — и никого нет, ни души? Где мне искать Вас? М<ожет> б<ыть> и дома уже нет?

У меня всё время чувство: это страшный сон. Я всё жду, что вот что-то случится, и не было ни газет, ничего. Что это мне снится, что я проснусь.

Горло сжато, точно пальцами. Всё время оттягиваю, растягиваю ворот. Сереженька

Я написала Ваше имя и не могу писать дальше.

Впервые — в дневниковых записях «Октябрь в вагоне» (Воля России. Прага. 1927. № 11/12. стр. 3–4). СС-4. стр. 418–419. В СС-6. стр. 136–137 напечатано по этой публикации. В НЗК-1 (стр. 179–180) — с разночтениями. Печ. по Н3K-1.

26а-17. С.Я. Эфрону

Если Вы живы, если мне суждено еще раз с Вами увидеться, — слушайте: вчера, подъезжая к Харькову, прочла «Южный край». 9000 убитых. Я не могу Вам рассказать этой ночи, потому что она не кончилась. Сейчас серое утро. Я в коридоре. Поймите! Я еду и пишу Вам и не знаю сейчас — но тут следуют слова, которых я не могу написать.

Подъезжаем к Орлу. Я боюсь писать Вам, как мне хочется, потому что расплачусь. Все это страшный сон. Стараюсь спать. Я не знаю, как Вам писать. Когда я Вам пишу, Вы — есть, раз я Вам пишу! А потом — ах! — 56 запасной полк, Кремль. (Помните те огромные ключи, которыми Вы на ночь запирали ворота?) [664]. А главное, главное, главное — Вы, Вы сам. Вы с Вашим инстинктом самоистребления. Разве Вы можете сидеть дома? Если бы все остались, Вы бы один пошли. Потому что Вы безупречны. Потому что Вы не можете, чтобы убивали других. Потому что Вы лев, отдающий львиную долю: жизнь — всем другим, зайцам и лисам. Потому что Вы беззаветны и самоохраной брезгуете, потому что «я» для Вас не важно, потому что я все это с первого часа знала!

Если Бог сделает это чудо — оставит Вас в живых, я буду ходить за Вами, как собака.

Известия неопределенны, не знаю чему верить. Читаю про Кремль, Тверскую, Арбат, Метрополь, Вознесенскую площадь, про горы трупов. В с<оциал>-р<еволюционной> газете «Курская Жизнь» от вчерашнего дня (1-го) — что началось разоружение. Другие (сегодняшние) пишут о бое. Я сейчас не даю себе воли писать, но тысячу раз видела, как я вхожу в дом. Можно ли будет проникнуть в город?

Скоро Орел. Сейчас около 2 часов дня. В Москве будем в 2 часа ночи. А если я войду в дом — и никого нет, ни души? Где мне искать Вас? Может быть, и дома уже нет? У меня все время чувство: это страшный сон. Я все жду, что вот-вот что-то случится, и не было ни газет, ничего. Что это мне снится, что я проснусь.

Горло сжато, точно пальцами. Все время оттягиваю, растягиваю ворот. Сереженька.

Я написала Ваше имя и не могу писать дальше.

Вариант письма 26–17. Печ. по тексту СС-6. стр. 136–137.

27-17. В.Я. Эфрон

Коктебель, 16-го ^{61} ноября 1917 г.

Дорогая Вера!

Если есть возможность выехать из Москвы выезжайте с Алей, Ириной и Любой [665] в Коктебель. Пра предлагает Вам бесплатно комнату и стол.

Все ключи у Вас (у Жуковских). Узнайте на вокзале, доходит ли багаж. Тогда соберите часть вещей менее ценных в большую корзину. У нас их две: внизу и рядом с С<ережи>ной комнатой. Выберете ту, что покрепче и перевяжите веревкой. Если багаж не доходит — зашейте вещи в несколько тюков. Возьмите на это старые простыни и серое байковое (Сережино) одеяло. Можно в пикейное.

Теперь дела:

Мои денежные расписки находятся: или в одном из правых ящиков моего письменного стола (скорей всего в среднем), в большом портфеле, обтянутом черной материей с цветочками. — или в маленьком шкафчике, угловом, за стеклом, в бисерном голубом портфельчике. Посмотрите сначала в шкафчике, а то письменный стол заперт, и средний правый ящик придется взломать. (Лучше отпереть, замок очень прост.) Бумаги (2) (расписку и удостоверение) везите с собой.

Сереже везите: кожаную куртку, гетры, (у Жуковских), макинтош (в гардеробе), военную фуражку (у Бориса) [666], фрэнч и синие брюки (в одном из нижних сундуков), всё военное, оставленное у Миши [667], кожу на сапоги и подметки (в гардеробе), его документы (аттест<ат> зрелости и пр. — в солдатском сундучке). В офиц<ерских> брюках, к<отор>ые у Миши, ключ от входной двери и — кажется — ключ от солд<атского> сундука. Сундук отперт. Бумаги в конверте.

Мне везите: зеленое летнее и коричневое летнее пальто (оба в гардеробе), две черных юбки (в гардеробе), белье — что найдется, несколько блузок (разбирая сундуки), все воротнички, находящиеся в одной из китайских шкатулок (в гардеробе, Алины и мои). Алину голубую брошку.

В левом сундуке (горбатом) — совсем новое детское розовое ватное одеяло. Возьмите и его (если влезет) и Алино. Берите с собой простыни, взрослые и детские (у нас с собой только две). В сундуках много Алиных зимних платьев.

Желтую шкатулку карельской березы возле моей шарманки, в углублении или гардеробе и все мои драгоценности (в 3 черных шкатулках Пра, в углов<ом> шкафчике) и большой (под письм<енным> столом) ящик с фотографиями передайте на сохранение или Никодиму [668] (Б<ольшой> Николо-Песковский, д<ом> 4, кв<артира> 5) или Мише.

Сережину доху (в больш<ом> сундуке, на дне) и серебряное блюдо (в больш<ом> несгораемом — незаперт<ом>, на нем граммофон) — заложите. Квитанции передайте или Никодиму (или Тане [669]) или Мише, а то вещи пропадут.

Везите Але желтенькую лохматую шубку, вязаное пальто, побольше платьев. В гардеробе справа наверху есть пакет с мелочами для Ирины, там же две пары красных чувяк (ее же). Везите всю Алину обувь (в гардеробе слева). В большом сундуке возьмите несколько скатертей, я сделаю себе из них белье, у меня ничего нет. Там же неск<олько> несшитых материй: красная, голубая, белая, крэм. Возьмите из большого сундука мою шубу из кавказского сукна и поезжайте в ней. Она Вам здесь пригодится. Люба пусть возьмет голубое ватное одеяло, к<отор>ым покрывается. Оно ей необходимо.

Не забудьте Иринину клеенку!!! И, разбирая сундуки, возьмите для нее какие-ниб<удь> вязаные шарфы. Их много.

Алю везите в голубой шубке. Ирину — в белой и в заячьей и в трех одеялах (двух байковых и Алином розовом ватном).

Необходимо взять с собой рис и манную. Здесь нет.

Необходимо взять с собой примус и термос (или в гардеробе или в съестном шкафу), несколько кастрюль, чайник и голубую кружку, красный медный кофейник, голубой эмалированный молочник.

Моя (для сердца) просьба Вам: из углового шкафчика, где вещи маленькую красную записную книжку об Але, и из среднего ящика письм<енного> стола (где голубой замок, есть ключ) — черную средней толщины клеенчатую тетрадку со стихами, и зеленую кожаную, почти неисписанную. А не нейдете — Бог с ней!

Вера! Шкафчик на замке, (голубой, есть ключ, тот же, что от письм<енного> стола) и еще заперт простым ключом. Пусть слесарь откроет. Простой ключ здесь, у меня. А потом Вы повесите замок.

Найдите в зеленом несгор<аемом> шкафу у жильца паспорт деда и привезите. С<ережа> им дорожит.

Гардероб заприте, как есть, сундуки (все) и корзины составьте в мою комнату, туда же вещи — кроме мебели! из С<ережи>ной комнаты и детской.

Квартиру сдайте на полгода, если возможно, а то — до осени. Если нижняя комната сдана под домовой комитет — сдайте детскую, темную и столовую. С Сережиной — как знаете. Можно сдать — на время — кому-ниб<удь> знакомому, но с тем, чтобы можно было неожиданно в нее въехать.

Главное: привезти банковские 2 бумаги, заложить доху и серебр<яное> блюдо, взять у Дырвянского [670] за 3 мес<яца> вперед, возможно больше денег в Банке, взять у квартирантов (когда сдадите кв<артиру>) также за 3 мес<яца> вперед — так и уславливаться. Цена за 3 комн<аты> — от 300 р<ублей> до 400 р<ублей>, за 4 (если дом<овой> ком<итет> не взял) — 400 р<ублей>. Деньги везите на себе, — авось доедете? Предложите снять Слязскому [671], у него много родственников, раньше предлож<ите> Никодиму, м<ожет> б<ыть> нужно кому-ниб<удь> из его знакомых.

Пра и Макс Вас очень ждут. А если Вы не уживетесь здесь — дорога моя.

Здесь трудно, но возможно. Но сегодня второй день нет газет, и я чувствую, что не выживу здесь без детей, в вечном беспокойстве. Любу соблазняйте морем, хлебом, теплом, спокойствием.

Да! Необходимо взять в вагон чайник, кружку и детский предмет, а то пропадете! Не забудьте губку, клизму, частый гребень.

Если ехать невозможно — что делать! Если есть малейшая возможность — поезжайте. А то мы расстаемся с детьми — Бог весть насколько!

М<ожет> б<ыть> дороги уже встали, м<ожет> б<ыть> письмо мое напрасно — что делать! Я сделала всё, что могла, я так просила тогда С<ережу> взять Алю.

Чтобы уменьшить тюк, пусть Люба наденет поверх своего платья мое коричневое летнее пальто (висит в гардеробе, длинное, масса пуговиц), а сверху своего пальто — еще мое зеленое с тремя пелеринками. Если можно, возьмите и Алино осеннее, с серебр<яными> пуговицами, и летнее желтенькое. Здесь ничего нельзя купить. Берегитесь доро́гой воров!!!

Ну, поручаю всё это на Божью волю! Если ехать страшно — не поезжайте, если трудно — все-таки поезжайте. Здесь проживем.

Если выехать не удастся — устройте это с моими банковск<ими> бумагами и драгоценностями и передайте Никодиму или Тане. Особенно-бумаги. Если не поедете, сдайте детскую!

Целуйте детей. У нас всё хорошо. Погода теплая, гуляем без пальто, но по ночам холодно. Пра и Макс очень зовут Вас.

P.S. Ключи я Вам дала, они с Вашими ключами у Жуковских. 3 связки.

Ради Бога! Пусть не сломают мою синюю люстру!

Ключ от моей комнаты передайте в надежные руки (Лиле? Никодиму? Мише?)

Коричневую куртку, я думаю, Вы можете надеть на себя? Мы ехали совсем не страшно. Велите носильщику занять хоть одно верх<нее> место.

Попросите Таню помочь с укладкой, она непременно поможет, и очень. Возьмите у нее С<ереж>ин коричневый портсигар на ремне, наденьте его на дорогу. Пусть Таня — если хочет — возьмет к себе грамм<офон> и пластинки. Пусть проводит Вас на вок<зал>.

<На полях:>

Ответьте тел<еграммой> на имя Макса.

NB! Несш<итые> материи (4) везите непременно, лучше уж скатертей не надо. Белой — арш<ин> 15, другие — отрезы: голубая, красная, крэм.

Дайте Никодиму на хранение (если он твердо ост<ается> в М<оскве>) мал<енький> сундучок с фотогр<афическими> принадлеж<ностями>. Он у меня в комнате, зеленый.

Пусть Таня уговаривает Любу, если та заартачится. Она молодец — сумеет! И пусть вообще Вам помогает, скажите, что я очень прошу ее. Она с удовольст<вием> всё сделает!

Непременно!

Сдайте, на всякий случай, в багаж одно корыто, похуже. Берите с собой побольше денег, часть зашейте на Любу. Спишите № или №№ ломбард<ных> квит<анций>.

Ох! —

Впервые — НИСП. стр. 256–260. Печ. по тексту первой публикации. Послано заказным письмом из Феодосии, почтовый штемпель: 17.XI.17. См. также письмо 25–17 и коммент. 10 к нему.

27а-17. В.Я. Эфрон

Коктебель, <16> ноября 1917 г.

Дорогая Вера!

Если есть возможность выехать из Москвы — выезжайте с Алей, Ириной и Любой в К<октебель>. Пра предлагает Вам бесплатно комнату и стол.

Все ключи у Вас (у Ж<уков>ских). Узнайте на вокзале, доходит ли багаж. Тогда соберите часть вещей — менее ценных — в большую корзину. У нас их две: внизу — и рядом с комн<атой> С<ережи>. Выберете ту, что покрепче и перевяжите веревкой. Если багаж не доходит — зашейте вещи в несколько тюков простынь (старых) или С<ережи>но серое байковое одеяло. Можно в пикейное. Можно в голубое ватное (старое) к<отор>ым покрывается Люба. Его необходимо взять.

Теперь дела:

Мои денеж<ные> расписки (из Государственного> Банка: расписка и удостоверение) находятся: или в одном из правых ящик<ов> моего письм<енного> стола (скорей всего — в среднем), в большом портфеле, черном с цветочками, — или в угловом шкафе, за стеклом, в маленьком бисерном голубом портфельчике. От среднего ящика у Вас нет ключа, угловой шкафчик закрыт сначала на замок (есть ключ), потом на ключ (у Вас его также нет). Пусть слесарь откроет, не взломает, ключи очень просты.

Банк<овские> бумаги — две — расп<иску> и удостов<ерение> везите с собой.

С<ереже> везите: кож<аную> куртку, гетры (у Ж<уков>ских), макинтош (в гард<еробе>), военную фуражку (у Б<ориса>), фрэнч и синие брюки (в одном из больш<их> сунд<уков>), всё военное, оставл<енное> у Миши, кожу на сапоги и подметки (в гардеробе), его документы, наход<ящиеся> в солд<атском> сундучке, в конв<ерте>. В брюках, что у Миши, ключ от вход<ной> двери и — кажется — ключ от сундука. Он отперт.

Мне везите: зеленое летнее и коричн<евое> летнее пальто (оба в гардер<обе>), две черных юбки (в гард<еробе>), белье что найдется, неск<олько> блузок из сундуков (две черных — или — в гард<еробе> или в сунд<уке>), воротнички — мои и Алины — из китайской больш<ой> чайной шкатулки, в гардер<обе>. Возьмите Алину голубую брошку, я ее оставила у Любы.

В левом сунд<уке> (горб<атом>) — совсем новое детское розовое шелк<овое> ватн<ое> одеяло. Возьмите и его, если влезет. Если багажа не будет, сократите всё соответственно.

Берите с собой простыни — взрослые и детские — у нас с собой только две. В сунд<уке> много Алиных зимн<их> платьев.

Желтую шкат<улку> карельск<ой> березы (возле грамм<офона> или в гардер<обе>) и все мои драгоцен<ности> — (в трех черных шкат<улках> Пра, в углов<ом> шкаф<у>) и большой (под письм<енным> столом) ящик с ф<отогра>фиями передайте на сохранение или Тане (Б<ольшой> Николо-Песковский, д<ом> 4, кв<артира> 5) или Мише.

Сережину доху (в больш<ом> сунд<уке>, на дне) и серебр<яное> блюдо заложите. Серебр<яное> блюдо в больш<ом> несгор<аемом> ящике, на к<отор>ом грамм<офон>. Он не заперт. Посоветуйтесь с Таней, Никодимом и Мишей: если можно выгодно продать — продавайте. А если не продадите, заложите и передайте квитанции Никодиму (или Тане). — Или Мише, вообще — в надеж<ные> руки, а то вещи пропадут.

Везите Але желтенькую плюш<евую> шубку, синее пальто с серебр<яными> пуговиц<ами> (вязаное пусть наденет под шубу), желтое летнее, сколько можно платьев, всю обувь (в гардеробе, слева). В гард<еробе> справа — 2 пары Ирининых красн<ых> чувяк и пакетики с ее мелочами. В больш<ом> сунд<уке> возьмите неск<олько> скатертей, сделаю себе из них белье, у меня ничего нет. В одном из двух сунд<уков> — 4 материи: 15 ар<шин> белой, 3 ар<шина> красной (детская), 3 арш<ина> голубой, 4 арш<ина> крэм, как мое платье. Везите их непременно, тогда можно взять всего одну скатерть.

Возьмите из больш<ого> сунд<ука> мою шубу из кавк<азского> сукна и поезжайте в ней. Она Вам здесь пригодится. В сундуке (больш<ом>) несколько вяз<аных> шарфов. Возьмите для Ирины.

Алю везите в голубой шубке, нескольк<их> сменах белья, коричн<евом> вяз<аном> пальто. Ирину — в белой и в заячьей и в трех одеялах (Алином старом розовом и двух байковых).

Необходимо взять с собой рис и манную. Здесь нет.

Необходимо взять с собой примус, термос (или в гардеробе или в съестном шкафу) и — что можете — в смысле кастрюль. Хорошо бы мой большой медный кофейник и голубой эмалир<ованный> молочник.

Гардероб заприте, как есть: сундуки (все) и корзины и все содержимое С<ережи>ной комнаты и детской составьте в мою комнату.

Квартиру сдайте на полгода, если возможно, а то — до осени. Если нижняя комната сдана под домовой ком<итет> — сдайте детскую, темную, столовую и кухню 300 р<ублей> — Сережину можно сдать на время кому-ниб<удь> знакомому, сами рассудите. Можно и все — в одни руки. Главное: привезти 2 банк<овские> бумаги, заложить или продать доху и блюдо, взять у Дырвянского за 3 мес<яца> вперед, возможно больше денег в Банке, взять у кварт<ирантов> (когда сдадите кв<артиру>) также за 3 мес<яца> вперед, — так и уславливаться. Цена за 3–4 комн<аты> — 300 р<ублей> — 400 р<ублей>, сдавайте как квартиру, с кухней.

Пра и Макс Вас очень ждут

Здесь трудно, но возможно. Но сегодня второй день нет газет, и я чувствую, что не выживу здесь, без детей. Любу соблазняйте морем, спокойствием, хлебом, теплом.

Да! Необходимо взять в вагон чайник, кружку и детский предмет, а то пропадете! Не забудьте губку, клизму, частый гребень.

Если ехать невозможно — что́ делать! Если есть малейшая возможность — поезжайте. А то — Бог весть — когда мы опять увидим детей!

Чтобы уменьшить тюк, пусть Люба наденет поверх своего платья мое коричневое пальто (летнее, висит в гардеробе, длинное, масса пуговиц), а сверху своего пальто — еще мое зеленое, с тремя пелеринками. Берегитесь доро́гой воров!!! У С<ергея> И<вановича> [672] украли калоши. Если в багаж ненадежно, не сдавайте, узнайте раньше. Пошлите за день до отъезда Бориса на вокзал. А берите так: не две юбки мне, а одну (не клош), не всю С<ережи>ну обмундировку, одно детское ватное одеяло и т.д. Только все материи, это все кусочки, они не много занимают места.

Ну, отдаю всё это на Божью волю! Если ехать страшно — не поезжайте! Если трудно — все-таки поезжайте. Здесь проживем.

Если выехать не удастся — отдайте мои банк<овские> бумаги и драгоцен<ности> Никодиму или Тане. Если не поедете — сдайте детскую.

Целуйте детей. У нас всё хорошо. Пра и Макс очень зовут Вас.

Попросите Таню помочь с укладкой, она очень дельная. Возьмите у нее С<ереж>ин портсигар на ремне, наденьте на дорогу. Поезжайте в моей кавк<азской> шубе. Пусть Таня если хочет — возьмет к себе грамм<офон> и пластинки. Пусть проводит Вас на вок<зал>. Она Вам очень поможет. Скажите, что я ее прошу.

Ключи я Вам дала, 3 связки, они с Вашими ключами у Ж<уков>ских. Ради Бога! Пусть не сломают мою синюю люстру!

Ключ от моей комн<аты> передайте в надежные руки (Лиле? Никодиму? Мише?)

Коричн<евую> куртку, я думаю. Вы можете надеть на себя?

Мы ехали совсем не страшно. Велите носильщ<ику> занять хоть одно верхнее место. В багаж, если не надежно не сдавайте. Дайте Никодиму на хранение (если он твердо ост<ается> в Москве) маленький сундучок с фотогр<афическими> принадлеж<ностями>. Он у меня в комнате, зеленый.

Сдайте на всякий случай в багаж одно корыто, похуже.

Берите с собой побольше денег, часть зашейте на Любу.

Спишите № или №№ ломбард<ных> квит<анций>.

Ох! —

<На полях>

Ответьте телеграммой на имя Макса.

В зел<еном> несгор<аемом> ящике, у жильца, пасп<орт> С<ережи>ного деда. Захватите! Он им страшно дорожит! ^{62}

Никодиму: Квит<анции> от ломбарда, драгоценности, Банк<овские> бумаги (если не поедете), шкат<улку> кар<ельской> березы, ящик с фот<ографиями>, сундучок с фот<ографическими> принадл<ежностями> —……— если не откажется.

Тогда — на Божью волю! —

Впервые — НИСП. стр. 260–264. Печ. по тексту первой публикации.

Письмо по содержанию аналогично предыдущему; многие слова сокращены, что заставляет предполагать, что это копия письма, оставленная себе, либо причиной сокращений явился недостаток времени для написания письма, отправляемого со срочной оказией (НИСП. стр. 500).

28-17. В.Я. Эфрон

Феодосия, 17-го ноября 1917 г.

Милая Вера,

Вчера я отправила Вам письмо с отходящим поездом, сегодня сняла здесь, в Феодосии, квартиру (2 комн<аты> и кухня) за 25 р<ублей>. В К<октебе>ле с детьми зимовать невозможно.

Вот, что мне обязат<ельно> нужно: 1) кухонную посуду (кастрюльки — 3 серые, судки с ручкой, медный кофейник, голубой эмалированный, — молочник, 1 маленький утюг, маленьк<ий> тазик, хорошо бы — одну сковородку, в Ф<еодосии> ничего нельзя достать) — примус (лучший), термос, спиртовку, ножи, вилки, ложки (стол<овые> и чайные), разлив<ную> ложку, 2 чайника (эмал<ированный> и маленький), эмалир<ованную> кружку. Всё это никак нельзя сдавать в багаж.

2) рис, манную, толокно, коробочку Меллиневуда, к<отор>ую я привезла, геркулес, табак (сколько сможете, слева в гардеробе, в узле)

3) 3 материи (белую, голубую, красную, о к<отор>ых я Вам писала).

4) в солд<атском> сундучке — детские метрики, вообще — бумаги.

5) необходимое белье и платье для Али и Ирины (я уже писала)! Не забудьте Алиных шляп, осенних и летних (из материи).

6) мое белье, скатерти, клеенку из столовой, Иринину клеенку.

Об остальном я Вам уже писала. (Об одеялах, С<ережи>ных вещах, простынях и т.д.)

Помните, что здесь у меня нечего нет.

Часть вещей (более легких) можно отослать по почте, по адр<есу>: Карантинная ул<ица>, д<ом> Адамова, А.И. Трухачевой.

Ответьте мне телеграммой, возможно ли выехать. Узнайте, доходит ли багаж.

Низ, кроме моей комнаты, сдайте. Сереж<ину> комнату не сдавайте, или сдайте с предупрежд<ением>, что могут неожид<анно> въехать.

Вещи везите в мешках из старых простынь.

Поговорите с Никодимом [673] о моих денеж<ных> делах, боюсь остаться без денег. Кто будет получать деньги с квартирантов? Попросите — от моего имени — заняться этим Никодима. Вообще, пусть он и Таня [674] Вам помогут в сдаче квартиры. (За 3 мес<яца > вперед!)

Милая Вера, Вам видней, возможно ли ехать. Пошлите Бориса [675] посм<отреть> на отход<ящие> поезда. Если возможно — поезжайте. В Ф<еодосии> и молоко и хлеб и продукт<ы>, хотя дорого. И кв<артира> хорошая, и тихо.

Если в М<оскве> хорошо и ожид<ается> вообще улучшение — и устроилось (надежно) с молоком — не выезжайте, п<отому> ч<то> тогда я приеду. Посоветуйтесь с Никодимом и Фельдштейнами и, решив, дайте мне тел<еграмму> на Макса.

А если решите ехать, думайте за меня, у меня ничего нет, а надо — всё.

Всё в прошлом письме (относ<ительно> вещей) остается в силе. Многое можете отослать почтой (из менее необ<ходимых> и ценных вещей) — ценными пакетами, если почта действует.

Целую Вас и детей. В К<окте>беле Вы сможете погостить или остаться совсем.

— Зиму я решила быть в Ф<еодосии> или в М<оскве>. — Паспорт деда, метрики, банк<овские> бумаги, деньги везите на себе.

<На полях:>

Если багаж доходит, берите подушки, мои летние платья, вообще всего — побольше.

Впервые — НИСП. стр. 264–266. Печ. по тексту первой публикации.

29-17. С.Я. Эфрону

28-го ноября 1917 г.

Лев! Я вчера была у С ^{63}. Он предлагает помочь в продаже дома [676] — какому-нибудь поляку. Относительно другого, он говорит, чтобы я записала Вас кандидатом в какое-то эконом<ическое> общество. Хороший заработ<ок>. А пока — советует Вам еще отдохнуть с месяц. Насчет кандидатуры — я разузнаю и напишу Вам подробно. Вообще — по его словам — состояние Вашего и С<ергея> И<вановича> [677] здоровья совсем не опасно. Посоветуюсь еще с другими докторами. Он говорит вполне уверенно. Дуня [678] не уезжает, и завтра я переезжаю домой [679]. Доде [680] передайте, что посылку ее я передала, но дядю не застала.

Целую. Обнадежьте С<ергея> И<вановича> насчет 9 лет службы. Это серьезно.

P.S. У Додиного дяди — бородатая прислуга вроде Бабы-Яги. Очень милая. 100 лет.

Передайте это Доде.

Скоро пришлю продуктов и простынки.

<На полях>

Напишите Тане [681] письмо с благодарностью за меня и детей. Она мне очень помогает. Б<ольшой> Николо-Песковский, д<ом> 4. кв<артира> 5 ^{64}.

Впервые — Звезда. СПб. 1992. № 10. стр. 12 (публ. Е.И. Лубянниковой). СС-6. стр. 137–138. Печ. по НИСП. стр. 266–267

30-17. <Н.А. Плуцер-Сарна>

<Конец ноября — начало декабря> 1917 г.

Часто вижусь с Т<аней>. Она получила твое письмо и, кажется, тебе уже написала. Мы с М<ироновым> [682] и Алей однажды зашли к ней, я сидела на ее сундуке, у окна.

Сундук покрыт зеленым плэдом, на столе мои книги.

М<иронов> рассказывал о базарах в Иркутске, Аля играла с ленточками, к<отор>ые ей подарила Таня, я в тоск <не дописано>

Впервые — НЗК-1. стр. 245. На полях «Записей моей дочери». Печ. по тексту первой публикации.

Письмо предположительно адресовано H.A. Плуцер-Сарна.

31-17. С.Я. Эфрону

11-го дек<абря> 1917 г. ^{65}

Лёвашенька!

Завтра отправлю Вам деньги телеграфом. Вера дала Тане чек, и Таня [683] достает мне — когда по 100 р<ублей>, когда больше. Деньги Вы получите раньше этого письма.

Я думаю, Вам уже скоро можно будет возвращаться в М<оскву>, переждите еще несколько времени, это вернее. Конечно, я знаю, как это скучно — и хуже! — но я очень, очень прошу Вас.

Я не приуменьшаю Вашего душевного состояния, я всё знаю, но я так боюсь за Вас, тем более, что в моем доме сейчас находится одна мерзость, которую сначала еще надо выселить [684]. А до Рождества этого сделать не придется.

Конечно, Вы могли бы остановиться у Веры, но всё это так ненадежно!

Поживите еще в К<окте>беле, ну немножечко. (Пишу в надежде, что Вы никуда не уехали.)

— Слушайте: случилась беда: Аля сожгла в камине письмо Макса к Цейтлиным [685] (я даже не знаю адр<еса>!) и письмо О<льги> А<ртуровны> [686] — к Редлихам [687].

Завтра отправлю Вам простыни, когда они дойдут? Я страшно боюсь, что потеряются. Отправлю две.

— У Ж<уков>ских разграблено и отобрано все имение [688], дом уже опечатан, они на днях будут здесь.

Ваш сундучок заперт, всё примеряю ключи и ни один не подходит. Но по крайней мере документы в целости. Паспорт деда я нашла и заперла.

М<ожет> б<ыть> Вы помните, куда Вы девали ключ от сундучка?

У Г<ольдов>ских [689] был обыск, нашли 60 пудов сахара и не знаю сколько четвертей спирта. У меня недавно была Е.И. С<тарын>кевич [690], она поссорилась с Рашелью (из-за Миши [691], она, очевидно, его любит) и написала ей сдержанное умное прощальное письмо. Она мила ко мне, вообще мне все помогают. А я плачу́ стихами и нежностью (как свинья).

Страховую квитанцию я нашла, сегодня Дунин муж внесет. В каком безумном беспорядке Ваши бумаги! (Из желтой карельской шкатулочки!) Как я ненавижу все документы, это ад.

Последнее время я получаю от Вас много писем, спасибо, милый Лев! Мне Вас ужасно жаль.

Дома всё хорошо, деньги пока есть, здесь все-таки дешевле, чем в Ф<еодосии>.

Вышлите мне, пожалуйста, билет! (розовый.)

Сейчас Аля и няня идут гулять, отправлю их на почту.

Простите, ради Бога, за такое короткое письмо, а то пришлось бы отправлять его только завтра.

Очень Вас люблю. Целую Вас.

Б<альмон>т в восторге от стихов Макса и поместил их в какую-то однодневку-газету с другими стихами [692]. Я недавно встретила его на улице.

— Борис [693] занялся театральной антрепризой, снял целый ряд помещений в разных городах, у него будет играть Радин [694].

Впервые — Звезда. 1992. СПб. № 10. стр. 13 (публ. Е.И. Лубянниковой). СС-6. стр. 138–139. Печ. по НИСП. стр. 267–268.