Марина Цветаева. Письма 1905-1923

1-10. B.K. Генерозовой

<Начало 1910 г.>

Конечно, Валя, так и нужно было ожидать. Все хорошее кончается всегда. Сошлись на мгновенья, взялись за руки, посмотрели друг другу в глаза и прочли там, я думаю, хорошие слова. Вы такая чуткая и нежная! Лучше Вас друга не найду никогда. Думаю о Вас и тоскую и желаю Вам быть счастливой, как только можно быть. А я пойду одна на борьбу, пойду нерадостная. Кто знает? Может быть, мы еще встретимся с Вами в жизни, может быть, заглянув друг другу в глаза, рассмеемся и скажем: «Да, это та!!» Все возможно. А теперь мы ничего не знаем. Будущее скрыто. Как хотелось бы крепко прижаться к Вам и «завыть». Эх!..

Впервые — Воспоминания. стр. 27. СС-6. стр. 30 (с сокращениями). Печ. по тексту первой публикации.

2-10. В.Я. Брюсову

Москва, 15-го марта 1910 г.

Многоуважаемый Валерий Яковлевич,

Сейчас у Вольфа [152] Вы сказали: «…хотя я не поклонник Rostand»…

Мне тут же захотелось спросить Вас, почему? Но я подумала, что Вы примете мой вопрос за праздное любопытство или за честолюбивое желание «поговорить с Брюсовым». Когда за Вами закрылась дверь, мне стало грустно, я начала жалеть о своем молчании, но в конце концов утешилась мыслью, что могу поставить Вам этот же вопрос письменно.

Почему Вы не любите Rostand? Неужели и Вы видите в нем только «блестящего фразера», неужели и от Вас ускользает его бесконечное благородство, его любовь к подвигу и чистоте?

Это не праздный вопрос.

Для меня Rostand — часть души, очень большая часть [153].

Он меня утешает, дает мне силу жить одиноко. Я думаю — никто, никто не знает, не любит, не ценит его, как я.

Ваша мимолетная фраза меня очень опечалила.

Я стала думать: всем моим любимым поэтам должен быть близок Rostand. Heine, Victor Hugo, Lamartine, Лермонтов — все бы они любили его.

С Heine у него общая любовь к Римскому королю [154], к Mélessinde [155], триполийской принцессе: Lamartine не мог бы не любить этого «amant du Rêve» ^{15}, Лермонтов, написавший «Мцыри», сразу увидел бы в авторе «l'Aiglon» родного брата; Victor Hugo гордился бы таким учеником.

Почему же Брюсов, любящий Heine, Лермонтова, ценящий Victor Hugo, так безразличен к Rostand?

Если Вы, многоуважаемый Валерий Яковлевич, найдете мой вопрос достойным ответа, — напишите мне по этому поводу.

Моя сестра, «маленькая девочка в больших очках», преследовавшая Вас однажды прошлой весной на улице, — часто думает о Вас [156].

Искренне уважающая Вас

Адрес: Здесь, Трехпрудный переулок, собственный дом,

Марине Ивановне Цветаевой

Впервые — с незначительными сокращениями — Новый мир. 1969. № 4. стр. 186 (публ. A.C. Эфрон). Печ. по СС-6. стр. 37–38 (по копии автографа).

3-10. И.В. Цветаеву

Dresden, 16/29 июня 1910 г.

Милый папа. Пишу тебе из Дрездена куда мы с Асей приехали сегодня купить некоторые вещи. «Weisser Hirsch» лежит в котловине. Горы в другом роде, чем шварцвальдские — менее приветливые. Целые дни льет дождь. У пастора кроме нас несколько пансионеров-мальчиков.

Андрей на днях собирается в Швейцарию. Наш адр<ес> Weisser Hirsch, Rissweg, 14 bei Herrn Bachmann.

Целуем.

Впервые — Борисоглебье. С. 194, 196. Печ. по тексту первой публикации, сверенному с оригиналом (ДМЦ).

Письмо написано на художественной открытке с видом Дрездена.

4-10. П.И. Юркевичу

Weisser Hirch, 8-го Июля 1910 г. [157]

У меня к Вам, Петя, большая просьба: пожалуйста, прочтите Генриха Манна «Богини» и «Голос крови» [158].

Вы этим доставите мне большую радость, а себе — по меньшей мере несколько ярких, незабываемых часов.

Чтение Манна — плаванье по очень яркому морю, под очень синим небом, на очень красивой галере с очень красивыми гребцами, мимо очень пестрых городов.

Судите немцев не по добродушным бюргерам, а по таким, как Манн. Хотя нельзя сказать «по таким», так как Манн один и не похож ни на кого из всех существующих и когда-либо бывших писателей.

Если сравнивать его с кем-нибудь — его, пожалуй, можно сравнить еще с D'Annunzio [159].

Знакомы ли Вы с произведениями последнего?

Если нет — будьте хорошим мальчиком, прочтите его «Огонь», «Наслаждение», «Девы скал» [160].

Поймите, я прошу только для Вас. Сама я ведь читала эти вещи, и выгоды в том, что Вы их прочтете, для меня никакой нет.

Я когда-то заметила в Вас искорку, Петя, и мне хочется, чтобы она никогда не погасла, несмотря ни на что.

Берегите ее! Все лишившиеся ее перестали жить.

Все, никогда ее не имевшие, вовсе не жили.

И в Орловке можно жить с тревожно бьющимся сердцем.

И в Париже можно жить без всякого волнения.

Всё зависит от нас — не от нас, желающих чего-нибудь, а от нас, всегда чувствующих себя, ощущающих каждое биение своего сердца.

Понятны Вам мои слова?

Природа и книги, — выше и ярче нет ничего [161]. Музыка, музеи, книги, розовые вечера и розовые утра, вино, бешеная езда, — всё это мне необходимо, ибо только тогда я живу, когда чувствую в себе дрожь яркого переживания.

Всё остальное — самообман.

Я не боюсь пошлости, так как знаю, что ее во мне нет.

Я боюсь одного в мире — минуты, когда во мне замирает жизнь.

Это — расплата за каждый праздник. И тогда я бессильна перед жизнью. Кроме такого мгновенного затишья нет для меня ничего страшного, потому что я чувствую в себе бесконечный восторг перед каждым облачком, напевом, поворотом дороги.

И вот, Петя, мне хотелось бы и Вам передать свою сладкую способность вечно волноваться.

Мне хотелось бы, чтобы Вы, благодаря мне, пережили многое — и не забыли его.

Верьте и доверьтесь мне.

Я много перемучалась. Вспомните то, что я говорила о расплате за праздники.

Читайте, Понтик, Манна и д'Аннунцио и читая вспоминайте меня. Это мне будет большой радостью.

Ни один человек, встретившийся со мною, не должен уйти от меня с пустыми руками.

У меня так бесконечно много всего! Умейте только брать, выбирать. Я говорю: «ни один человек»…

Пожалуйста, не думайте, что я хочу сказать: «ни один первый встречный». Нет, я говорю только о тех, с кем у меня есть хоть немного общего.

Обижаться на мое письмо, если Вам и захочется, Понтик, не надо! К чему эта мелочность? Я пишу Вам в хорошую минуту. Сумейте увидать в этом письме настоящую меня и не обижаться на то, что Вам покажется обидным.

Я пишу Вам с горячим желанием передать Вам свое настроение. Возьмите его, если захотите… Вот и всё!

Впервые — Московский комсомолец. 1994. 22 нояб. (публ. Н. Дардыкиной; с неточностями). Новый мир. № 6. 1995. стр. 141–142 (публ. О.П. Юркевич. Опубл. по тексту, сверенному с оригиналом). СС-7. стр. 731–732. Печ. по тексту Нового мира.

5-10. В.И. Цветаевой

[162]

Милая Валерия, спасибо за твою открытку. Мы как раз вспоминали тебя с паршивкой [163] сегодня утром. Папа сегодня (28-го ст<арого> стиля) должен приехать в Берлин, Андрей в Нёшателе [164].

Семья, где мы живем, очень странная. За обедом почти исключительно картофель + разговоры о душе и <нем. неразб.> Нам эти блюда их по вкусу, т<а>к к<а>к приготовлены на немецкий лад. Сам пастор, — неудавшийся Beethoven или Wagner, мрачный и неприятный. Жена его д<о> с<их> п<ор> влюблена в него и всё время лезет с нежностями.

<Приписки на полях:>

Дети очень неразвитые, мальчик 14-ти л<ет> ростом с Андрея д<о> с<их> п<ор> приходит прощаться в рубашке, не стесняясь.

Все время дожди и мы уныло сидим в комнатах. Пиши еще. Наш адр<ес>

<Край открытки с адресом оторван>

Печ. впервые по оригиналу, хранящемуся в архиве Дома-музея Марины Цветаевой в Москве.

Написано на художественной открытке с видом на городок Вайсер-Хирш.

6-10. Эллису

Москва, 2-го декабря 1910 г.

Милый Эллис,

Вы вчера так внезапно исчезли, — почему? В Мусагете [165] было очень хорошо. Мне про него даже снились сны. У меня к Вам просьба: перемените, пожалуйста, в 2-х моих стихотворениях для альманаха [166] следующие места:

Как я отвыкла от людей и разговоров! При малейшем разногласии с собеседником мне уже хочется уйти, становится так скверно! В Мусагете много милых и мне симпатичных людей. Я довольна, что там бываю, но… М<ожет> б<ыть> папа на несколько дней уедет в Петербург [167]. Если это будет, — известим Вас. Будет ли в воскресенье что-нибудь у Крахта? [168] И в к<отор>ом часу и что именно? Привет.

А мой сонет? [169]

Впервые — в кн: Цветаева А. Воспоминания (М.: Сов. писатель. 1971. стр. 342–343) с двумя пропущенными фразами. СС-6. стр. 34 (полный текст). Печ. по СС-6.

7-10. М.А. Волошину

Москва, 23-го декабря 1910 г.

Многоуважаемый Максимилиан Александрович,

Примите мою искреннюю благодарность за Ваши искренние слова о моей книге [170]. Вы подошли к ней к<а>к к жизни, и простили жизни то, чего не прощают литературе. Благодарю за стихи [171].

Если не боитесь замерзнуть, приходите в старый дом со ставнями [172]. Только предупредите, пожалуйста, заранее. Привет.

Впервые ― ЕРО. стр. 157 (публ. В.П. Купченко). СС-6. стр. 39. Печ. по НИСП. стр. 83. Все письма, публикующиеся в настоящем издании по НИСП, печатаются с исправлением неточностей в первых публикациях.

8-10. М.А. Волошину

Москва, 27-го декабря 1910 г. [173]

Многоуважаемый Максимилиан Александрович.

Благодарю Вас за письма.

В пятницу вечером я не свободна.

Будьте добры, выберите из остальных дней наиболее для Вас удобный и приходите, пожалуйста, часам к пяти, предупредив заранее о дне Вашего прихода.

Привет.

Впервые — ЕРО. стр. 158 (публ. В.П. Купченко). СС-6. стр. 39–40. Печ. по НИСП. стр. 83.

9-10. М.А. Волошину

Многоуважаемый

Максимилиан Александрович,

Приходите, пожалуйста, в пятницу, часам к пяти.

Москва, 29-го декабря 1910 г.

Впервые — СС-6. стр 40 (с указанием даты: 28 декабря). Публ. по НИСП. стр. 84.

10-10. М.А. Волошину

<30 декабря 1910 г., Москва>

Многоуважаемый Максимилиан Александрович,

Я в настоящее время т<а>к занята своим новым граммофоном (к<оторо>го у меня еще нет), что путаю все дни и числа [174].

Если Ваша взрослость действительно не безнадежна [175], Вы простите мне мою рассеянность и придете 4-го января 1911 г., в 5 час<ов>, к<а>к назначили. Т<а>к говорит — вежливо, длинно и прозой — мое великодушие.

А т<а>к скажет — менее вежливо, короче и стихами — моя справедливость:

Впервые — СС-6. стр. 40. Печ. по НИСП. стр. 85.