Марина Цветаева. Письма 1905-1923

1-18. H.A. Плуцер-Сарна

<Между 9 и 16 июня 1918 г.>

Милый друг! Когда я, в отчаянии от нищенства дней, задушенная бытом и чужой глупостью, живая только Вами вхожу, наконец, к Вам в дом — я всем существом в праве на Вас.

Можно оспаривать право человека на хлеб, нельзя оспаривать право человека на воздух. Я Вами дышу, я только Вами дышу. Отсюда мое оскорбление.

Вам жарко, Вы раздражены. Вы измучены, кто-то звонит. Вы лениво подходите к двери. — «Ах, это Вы!». И жалобы на жару, на усталость, любование собственной ленью, — да восхищайтесь же мной, я так хорош! —

Вам нет дела до меня, до моей души, три дня — бездна, что было? Вам всё равно. Вам жарко.

Вы говорите: «Как я могу любить Вас? Я и себя не люблю». Любовь ко мне входит в Вашу любовь к себе.

То, что Вы называете любовью, я называю у Вас хорошим расположением духа. Чуть Вам плохо (нелады дома, дела, жара) — я уже не существую.

Милый друг, я не хочу так, я не дышу так. Я хочу такой скромной, убийственно-простой вещи — чтобы, когда я вхожу, человек радовался.

«И знаете — Бог любит неожиданности!»

Конец письма:

— «Тут, дружочек, я заснула с карандашом в руке. Видела страшные сны — летела с ньюйоркских этажей. Просыпаюсь: свет горит. Кошка на моей груди делает верблюда.»

Впервые — H3K-1. стр. 256–257. Печ. по тексту первой публикации. Адресат установлен В.И. Лубянниковой.

2-18. Е.Я. Эфрон

<Июль 1918 г.>

Милая Лиля!

Получила все Ваши три письма.

Если Вы все равно решили жить в деревне, я у Вас Ирину оставлю, если же живете исключительно из-за Ирины, я Ирину возьму [695].

Жить на два дома сейчас невозможно, денег у меня в обрез, ибо потребности дня неограничены.

Всё, что я смогу сделать — платить за Иринино молоко, давать крупу и взять на себя половину того, что Вы платите за комнату.

Подумайте, подходит ли это Вам, и ответьте через Мишу [696].

Надо — необходимо приучать Ирину к картофелю. Крупы мало и достать нельзя. За картофель буду платить отдельно. Я определенно не хочу, чтобы Вы на Ирину тратили хотя бы копейку, но если ее содержание будет мне не по силам, я ее возьму.

Вот, милая Лиля, точно и определенно — положение моих дел.

Не сердитесь и не упрекайте, у меня не только Ирина, а еще Аля, а еще дрова, к<отор>ых нет, и ремонт, за к<отор>ый надо платить, и т.д. без конца.

Целую Вас. Подумайте и ответьте. Посылаю крупу и 84 р<убля> за Иринино молоко до 4-го авг<уста> ст<арого> стиля. Деньги за комнату — если Ирина у Вас останется — привезу в среду.

Впервые — НИСП. стр. 273. Печ. по тексту первой публикации.

3-18. <Н.А. Плуцер-Сарна>

<Между 28 августа — 3 сентября 1918 г.>

Из письма.

Нас делят, дружочек, не вещи высокого порядка, а быт. Согласитесь, что не может быть одинаковое видение от жизни от человека, к<отор>ый весь день кружится среди кошёлок, кухонных полотенец, простонародных морд, вскипевшего и не вскипевшего молока — и человека, в полном чистосердечии никогда не видавшего сырой морковки.

— Да, но на то и любовь, чтобы сравнивать быт. (Принц в Ослиной Коже и судомойка [697].)

— Да, принцу-то легко забыть о никогда не виденных им кастрюльках, а судомойка знает, что принц уйдет, а грязные кастрюли — останутся!

Женщине, если она человек, мужчина нужен, как роскошь, — очень, очень иногда. Книги, дом, заботы о детях, радости от детей, одинокие прогулки, часы горечи, часы восторга, — что тут делать мужчине?

У женщины, вне мужчины, целых два моря: быт и собственная душа.

Кошёлку я несу, как котомку, отсюда восторг.

Впервые — НЗК-1. стр. 270–271. Печ. по тексту первой публикации.

Адресат установлен предположительно.

4-18. H.A. Плуцер-Сарна

<Между 28 августа и 3 сентября 1918 г.>

Из письма:

…Господи Боже мой, знайте одно: всегда, в любую минуту я о Вас думаю. Когда Вам захочется обо мне подумать, знайте, что Вы думаете в ответ.

…Это ныло у меня два года в душе, а теперь воет.

…Я же не одержима, моя одержимость тайная, никто в нее никогда не поверит.

…Люблю Вас и без сына, люблю Вас и без себя, люблю Вас и без Вас — спящего без снов! — просто за голову на подушке!

Впервые — НЗК-1. стр. 272. Печ. по тексту первой публикации.

Адресат установлен Е.И. Лубянниковой.

5-18. A.C. Эфрон

Москва, 2-го сентября 1918 г. [698]

Милая Аля!

Мы еще не уехали. Вчера на вокзале была такая огромная толпа, что билеты-то мы взяли, а в вагон не сели.

Домой возвращаться мне не хотелось — дурная примета, и я ночевала у Малиновского [699]. У него волшебная маленькая комната: на стенах музыкальные инструменты: виолончель, мандолина, гитара, — картины, где много неба, много леса и нет людей, огромный зеленый письменный стол с книгами и рисунками, старинный рояль, под которым спит собака «Мисс» (по-английски значит — барышня).

Мы готовили с Малиновским ужин, потом играли вместе: он на мандолине, я на рояле. Вспоминали Александров, Маврикия, Асю, всю ту чудную жизнь [700]. У него на одной картине есть тот александровский овраг, где — ты помнишь? — мы гуляли с Андрюшей и потом убегали от теленка ^{66}.

Сейчас раннее утро, все в доме спят. Я тихонько встала, оделась и вот пишу тебе. Скоро пойдем на вокзал, встанем в очередь и — нужно надеяться, сегодня уедем.

На вокзале к нам то и дело подходили голодные люди, — умоляли дать кусочек хлеба или денег. Поэтому, Аля, ешь хорошо, пойми, что грех плохо есть, когда столько людей умирают с голоду. У Нади [701] будет хлеб, кушай утром, за обедом и вечером. И каждый день кушай яйцо — утром, за чаем. И пусть Надя наливает тебе в чай молоко.

Пиши каждый день, читай свою книгу, если придет кто-нибудь чужой, будь умницей, отвечай на вопросы. Поцелуй за меня Никодима и Таню [702], если их увидишь.

Целую тебя, Алечка, Христос с тобой, будь здорова, не забывай молиться вечером.

(Мой отъезд напоминает мне сказку про козу и козленят, — «ушла коза в лес за кормом…»)

Поцелуй за меня Ирине [703] ручку и самоё-себя в зеркало.

До свидания!

Кланяйся Наде.

Впервые — HCT. стр. 46–47. Печ. по тексту первой публикации.

6-18. H.A. Плуцер-Сарна

Из письма:

Пишу Вам это письмо с наслаждением, не доходящим, однако, до сладострастия, ибо сладострастие — умопомрачение, а я вполне трезва. Я Вас больше не люблю.

Ничего не случилось. — жизнь случилась. Я не думаю о Вас ни утром, просыпаясь, ни ночью, засыпая, ни на улице, ни под музыку, — никогда.

Если бы Вы полюбили другую женщину, я бы улыбнулась — с высокомерным умилением — и заулыбалась — с любопытством — о Вас и о ней.

Я — aus dem Spiel ^{67}.

— Всё, что я чувствую к Вам, — легкое волнение от голоса и то общее творческое волнение, как всегда в присутствии ума — партнёра.

Ваше лицо мне по-прежнему нравится.

— Почему я Вас больше не люблю? Зная меня, Вы не ждете «не знаю».

Два года подряд я — мысленно — в душе своей — таскала Вас за собой по всем дорогам, залам, церквам, вагонам, я не расставалась с Вами ни на секунду, считала часы, ждала звонка, лежала, как мертвая, если звонка не было, — всё, как все — и все-таки не всё, как все.

Вижу Ваше смуглое лицо над стаканом кофе — в кофейном и табачном дыму — Вы были как бархат — я говорю о голосе — и как сталь — говорю о словах — я любовалась Вами, я Вас очень любила.

Одно сравнение — причудливое, но вернейшее: Вы были для меня тем барабанным боем, подымающим на ноги в полночь всех героических мальчишек города.

— Вы первый перестали любить меня. Если бы этого не случилось, я бы до сих пор Вас любила, ибо я люблю всегда до самой последней возможности.

Сначала Вы приходили в 4 часа, потом в 5 ч<асов>, потом в 6 ч<асов>, потом в восьмом, потом совсем перестали. Дела? Да, — дело дней — жизнь.

Вы не разлюбили меня (как отрезать). Вы просто перестали любить меня каждую минуту своей жизни, и я сделала то же, послушалась Вас, как всегда.

Вы первый забыли, кто я́.

Пишу Вам без горечи — и без наслаждения. Вы все-таки лучший знаток во мне, чем кто-либо, я просто рассказываю Вам, как знатоку и ценителю — Seelenzustand ^{68}, и я думаю, что Вы по старой привычке похвалите меня за точность чувствования и передачи. (2-го окт<ября> 1918 г.)

Впервые — НЗК-1. стр. 277–278. Печ. по тексту первой публикации.

Адресат установлен Е.И. Лубянниковой.

7-18. <Н.А. Плуцер-Сарна>

<Между 15 и 27 ноября 1918 г.>

Из письма.

…Я написала Ваше имя и долго молчала. Лучше всего было бы закрыть глаза и просто думать о Вас, но — я трезва! — Вы этого не узнаете, а я хочу, чтобы Вы знали. — (Знаю, что Вы всё знаете!).

Сегодня днем — легкий, легкий снег — подходя к своему дому я остановилась и подняла голову. И подняв голову, ясно поняла, что подымаю ее навстречу Вашей чуть опущенной голове.

<…>! [704] Мы еще будем стоять так, у моего подъезда, — нечаянно — в первый — в тысяча первый — раз.

— Думайте обо мне что хотите (мое веселое отчаянье!) Но — прошу Вас! — не валить всего этого на «безумное время».

У меня всегда безумное время.

Милый друг! Вчера вечером я в первый раз в жизни полюбила лифт. (Всегда панически и простонародно боялась, что застряну навек!)

Я подымалась — одна в пустой коробке — на каком-то этаже играла музыка, и все провалы лифта были наводнены ею. И я подумала: движущийся пол — и музыка. Пустота и музыка. Вся я. — И, задыхаясь от восторга, подумала: — Музыка коварными когтями разворачивает грудь.

А через час я встретилась с Вами.

— Я знаю, что я Вам необходима, иначе не были бы мне необходимы — Вы.

Впервые — НЗК-1. стр. 286–287. Печ. по тексту первой публикации.

Адресат установлен предположительно.

8-18. A.A. и А.Ф. Лебедевым

Многоуважаемые г<оспо>да Лебедевы!

Согласно поручению моей сестры, Анастасии Ивановны Трухачевой, прошу Вас выдать ее вещи [705] (в ящиках и мебель) Алексею Антоновичу Борисову [706].

Москва, 27-го декабря 1918 г.

8 января 1919 г. [707]

Впервые — Голос труда. Александров. 1993. 12 авг. (публ. А. Львова) СС-6. стр. 148. Печ. по СС-6.