Петербург, 10-го января 1912 г.
Милый Макс,
Сейчас я у Сережиных родственников в П<етер>бурге [285]. Я не могу любить чужого, вернее, чуждого. Я ужасно нетерпима.
Нютя [286] ― очень добрая, но ужасно много говорит о культуре и наслаждении быть студентом для Сережи.
Наслаждаться — университетом, когда есть Италия, Испания, море, весна, золотые поля…
Ее интересует общество адвокатов, людей одной профессии. Я не понимаю этого очарования! И не принимаю!
Мир очень велик, жизнь безумно коротка, зачем приучаться к чуждому, к чему попытки полюбить его?
О, я знаю, что никогда не научусь любить что бы то ни было, просто, потому что слишком многое люблю непосредственно!
Уютная квартира, муж-адвокат, жена ― жена адвоката, интересующаяся «новинками литературы»…
О, к<а>к это скучно, скучно!
Дело с венчанием затягивается, — Нютя с мужем выдумывают все новые и новые комбинации экзаменов для Сережи. Они совсем его замучили. Я крепко держусь за наше заграничное путешествие.
— «Это решено».
Волшебная фраза!
За к<отор>ой обыкновенно следуют многозначительные замечания, вроде: «Да, м<ожет> б<ыть> на это у Вас есть какие-н<и>б<удь> особенные причины?»
Я, право, считаю себя слишком достойной всей красоты мира, чтобы терпеливо и терпимо выносить каждую участь!
Тебе, Макс, наверное, довольно безразлично все, что я тебе сейчас рассказываю. Пишу все это наугад.
Пра очень трогательная, очень нас всех любит и чувствует себя среди нас, к<а>к среди очень родных. Вера очень устает, все свободное время лежит на диване. Недавно она перестала заниматься у Рабенек, м<ожет> б<ыть> Рабенек с ее группой [287], в точности не знаю.
Пока до свидания, пиши в Москву, по прежнему адр<есу>.
Стихи скоро начнут печататься, последняя корректура ждет меня в Москве [288].
P.S. Венчание наше будет за границей [289].
Впервые — ЕРО. стр. 176 (публ. В.П. Купченко). СС-6. стр. 58–59. Печ. по НИСП. стр. 123–124.
Париж, 5/18 марта 1912 г.
Милая Лиля, вчера утром мы приехали в Париж [290]. Сережа лучше меня знает названия улиц и зданий. Я, желая показать ему Notre Dame, повела его вчера в совершенно обратную сторону. Аси мы еще не разыскали. Наше отчаяние — все эти автобусы и омнибусы, загадочные своим направлением. Пока до свидания.
Впервые — НИСП. стр. 125. Печ. по тексту первой публикации. Написано на открытке с видом: «Jardin du Luxemburg, le coin des Nourrices» («Люксембургский сад, уголок кормилиц»).
Палермо, 21-го марта / 2-го апреля 1912 г.
Христос Воскре́се, милые Лиля и Вера! Желаю Вам лучше провести праздники, чем это удается нам. Здесь уже несколько дней холодно, и мы каждый вечер боимся землетрясения.
Сережа еще не поправился, но вот уже несколько дней много ест и ложится рано.
Всего лучшего.
Впервые — НИСП стр. 129. Печ. по тексту первой публикации.
Написано на видовой открытке: «Palermo. ― Chiesadi S. Giovanni degli Eremiti. Costruita nel 1132» («Палермо. — Церковь Св. Иоанна Отшельника. Построена в 1132 г.»).
3/IV <19>12 г.
Поздравляем и желаем всего, всего лучшего.
Печ. впервые по оригиналу, хранящемуся в частном собрании.
Написано рукой Цветаевой (подписано обоими) на видовой открытке: «Palermo. ― Piazza Marina е Giardino Garibaldi». («Палермо. — Площадь Марина и сад Гарибальди»). Поздравление, по-видимому, связано с наступившей Пасхой.
Palermo, 4-го апреля 1912 г.
Милый Макс, Христос Воскресе!
Где ты сейчас, по прежнему ли {30} целыми днями? Скоро ли собираешься в Коктебель или
Пришли мне какие-н<и>б<удь> стихи. Знаешь новость? Ася после Пасхи венчается с факиром [292].
Мы живем на 4-ом этаже, у самого неба. В нашем дворе старинный фонтан с амуром. Мы много снимаем [293].
Будь т<а>к мил, узнай мне поскорей адр<ес> Аделаиды Казимировны [294], очень тебя прошу!
Привет Пра.
Адр<ес:> Italie Palermo Via Allora Hotel Patria, № 18, мне.
Впервые — НИСП. стр. 129–130. Печ. по тексту первой публикации. Написано на видовой открытке: «Monreale — Duomo — Interno» «(Монреале — Кафедральный собор — Интерьер»).
Палермо, 4-го апр<еля> 1912 г.
Христос Воскресе, милый Александр Мелетьевич! Мы встречаем Пасху в Palermo, где колокола и в постные дни пугают силой звона. Самое лучшее в мире, пожалуй — огромная крыша, с к<отор>ой виден весь мир. Мы это имеем. Кроме того, на всех улицах запах апельсиновых цветов. Здесь много старинных зданий. Во дворе нашего отеля старинный фонтан с амуром. С нашей крыши виден двор монастырской школы. Сегодня мы наблюдали, как ученики приносили аббату подарки на Пасху и целовали ему руки. Пишите о Москве. Всего лучшего.
Мой адр<ес>: Italie, Palermo, Via Allora, Hôtel Patria, № 48. M-me Marina Efron.
Впервые — Памятники культуры. Новые открытия. 1988. M.: Наука. 1989. стр. 64 (публ. K.M. Азадовского). СС-6. стр. 101. Печ. по СС-6.
Катания. 11/24-го апреля 1912 г.
Милые Жозефина Густавовна и Константин Федорович!
Из Палермо мы приехали в Катанию. Завтра едем в Сиракузы.
Ах, Константин Федорович, сколько картин Вас ждут в Сицилии! Мне кажется, это Ваша настоящая родина. (Не обижайтесь за Феодосию и Коктебель.) В Палермо мы много бродили по окрестностям были в Montreale, где чудный, старинный бенедиктинский монастырь с двориком, напоминающим цветную корзинку, и мозаичными колоннадами. После Сиракуз едем в Рим, оттуда в Базель. Если захочется написать, то адр<ес> Schweiz, Basel, poste restante. Всего лучшего. Сережа шлет привет.
Впервые — СС-6. стр. 101–102. Печ. по тексту первой публикации.
Сиракузы, 13/26-го апреля 1912 г.
Милый Александр Мелетьевич.
Получили ли Вы мою открытку из Палермо? Я, кажется, перепутала № Вашего дома. Сегодня мы уезжаем из Сиракуз через Катанью и Мессину в Рим, из Рима — в Базель. Если захочется написать, то адр<ес>: Швейцария, Basel, poste restante, M-me Marina Efron. Что нового в Москве и Мусагете? Пока всего лучшего, С<ергей> Я<ковлевич> шлет привет.
Впервые — Поэт и время. стр. 75. СС-6. стр. 101. Печ. по СС-6.
28/15 апреля 1912 г.
Шлю привет из Милана.
Печ. впервые по оригиналу, хранящемуся в частном собрании. Написано на видовой открытке: «Milano. — Interno Teatro della Scala» («Милан. — Зрительный зал театра Ла Скала»).
Кирхгартен
7 мая (24 апреля) 1912 г. [295]
Милая Лиленька, Сережа страшно обрадовался Вашему письму [296]. Скоро увидимся. Мы решили лето провести в России. Так у нас будет 3 лета: в Сицилии, в Шварцвальде, в России. Приходите встречать нас на вокзал, о дне и часе нашего приезда сообщим заранее [297]. У нас цветут яблони, вишни и сирень, — к сожалению, все в чужих садах. Овес уже высокий, — шелковистый, светло-зеленый, везде шумят ручьи и ели. Радуйтесь: осенью мы достанем себе чудного, толстого, ленивого кота. Я очень о нем мечтаю. Каждый день при наших обедах присутствует такой кот, жадно смотрит в глаза и тарелки и, не вытерпев, прыгает на колени то Сереже, то мне. Наш кот будет такой же.
<Приписка на полях:>
Радуюсь отъезду Макса и Пра [298] и скорому свиданию с Вами и Верой. Всего лучшего.
Милый Лилюк,
Ты отгадала: нам скоро суждено увидеться. Марина решила присутствовать на торжествах открытия Музея, и к Троицыну дню (13 мая) мы будем в Москве…
Сейчас внизу гостиницы (деревенской) празднуют чье-то венчание, и оттуда несется веселая громкая музыка. Но в каждой музыке есть что-то грустное (по крайней мере, для профана), и мне грустно. Хотя грустно еще по другой причине: жалко уезжать и вместе с тем тянет обратно. Одним словом, вишу в воздухе и не хватает твердости духа, чтобы заставить себя окончательно решить ехать в Россию.
А тоска растет и растет!.. У меня сейчас такая грандиозная жажда, а чего — я сам не знаю!..
Впервые полностью — Саакянц А. стр. 38–39. СС-6. стр. 85 (приписка С. Эфрона вынесена в примечания). Печ. по НИСП. стр. 130–131.
Москва. 19-го мая 1912 г.
Милая Лиля,
Спасибо за шляпу, — я не умею благодарить, но Вы должны почувствовать, что я рада.
Целую.
Впервые — Саакянц А.-2. стр. 36. Печ. по тексту первой публикации. Является припиской к письму С.Я. Эфрона к сестре Е.Я. Эфрон:
Милая Лилька,
Не писал тебе, так как совсем замотался с устройством квартиры (мы ее сняли теперь!)
Мы нашли очаровательный особняк в 3 комнаты (55 рублей). Марина в восторге. Мы накупили мебель по случаю очень дешево, причем мебель исключительно старинную. Тебе наша квартира очень понравится. Описывать тебе не буду. Приедешь — оценишь.
Я порядком устал от Москвы, но теперь слава Богу осталось дней восемь до отъезда к Тьё [299].
Дня три — четыре можешь писать по адресу: Собачья площадка, д. № 8.
Это наша новая квартира.
Таруса, 11-го июня 1912 г.
Милая Вера,
Вот уже неделя, к<ак> мы у Tio. Она делит свою нежность между граченком, к<оторо>го выходила, четырьмя котами, голубями, воробьями, курами, нищими и нами, — но на нашу долю все-таки остается много.
От Сережи она в восторге, советуется с ним во всех важных случаях. Т<а>к напр<имер> она спрашивала его недавно, нужно ли ремонтировать флигель, к<отор>ый сгорел несколько времени тому назад от лампадки. Сережа сказал «да», и завтра начинается перестройка. С 15-го июля мы переселяемся туда, пока мы живем в гостиной главного дома, у нас свой ход на улицу и свой ключ. Но Сережин кредит третьего дня чуть-чуть не поколебался: он вздумал учить летать граченка и для этого прямо бросал его с высоты поднятой руки. Несколько раз обходилось благополучно, но в конце концов несчастный упал на хвост и несколько времени ходил грустный. Tio сразу это заметила. — «Это вы, наверное, Сирожа, огорчиль моя бедная граченька». (Она грассирует.) С<ережа>, конечно, уверял ее, что нет. Дай Бог, чтобы он только не скончался! С ним тогда навеки кончится тетино доверие к Сереже.
Мы встаем к 9-ти часам, пьем кофе и сидим за столом часа по два: Tio то вспоминает старое время, свою молодость и мамину, то жалуется на прислугу и «тарусская свиней!» Ее, действительно, страшно обирают. Когда ей напр<имер> понадобится написать русское письмо, она платит 5 р<ублей>, за простую палку для флага, срубленную тут же в лесу с нее берут 2 р<убля> и т.д.
Она вздыхает — и дает, иногда даже не вздыхает!
Мы видимся с ней только за едой, остальное время она занята хозяйством, т.е. собственноручно перетирает мебель, посуду, готовит и жалуется на всю эту работу. У нее 3 прислуги: 70-тилетняя старуха из «самая ужасная город ― Нижний, первый забастовщик», горничная и вечно спящий дворник, похожий на лешего. А делает она всё сама!
Дом — волшебный, поражает чистотой. Всё в чехлах. Я в диком раже. Т<а>к хочется рассмотреть все эти стенные и стоячие лампы, канделябры, статуи, картины, диваны, кресла, тумбочки, столы! Но нет: всё крепко зашито! В ее комнате всегда полутемно. Над диваном огромный портрет дедушки углем, по бокам фотографии: мамины детские и наши всех возрастов, на туалетном столике граненые флаконы — увы, пустые! Она не выносит духов — какие-то полированные ящички с цветами, ручные зеркальца, — всякая чудесная мелочь. Часы с вальсами Штрауса и Ланнера [300] больше не ходят, она говорит, что это после нашего последнего приезда.
Скоро зацветут липы. Они окружают весь сад, круглые, темные, страшно густые. Перед террасой площадка, посыпанная красным песком. Раньше на клумбах росли дивные цветы, теперь же ничего нет, всё сожрали и вытоптали мои враги, предмет моего глубочайшего отвращения — куры.
Не помню, писал ли Вам Сережа о нашем особняке на Собачьей площадке? [301] В нем 4 комнаты, потолок в парадном расписной, в Сережиной комнате камин, в моей и столовой освещение сверху (у меня, кроме того, нормальное окно) и вделанные в стену шкафы. Кухня и комната для прислуги в подвале. Если не будет собственного, хотелось бы прожить в этом доме подольше, такой не скоро найдешь!
Ну вот и всё о нас пока.
Пишите о себе, о коктебельской жизни этого лета, — прогулках, симпатиях, ненавистях (они должны быть, раз есть Толстой! [302]) Были ли в Феодосии, видались ли с Петром Николаевичем? [303] Он на наши книги [304], посланные из Шварцвальда, ничего не ответил.
Купаетесь ли?
Пишите обо всем и побольше. Ася целое лето будет в Москве. Да, я забыла: мы уже обставили всю нашу квартиру, купили старинный рояль с милым, слегка разбитым звуком, прекрасную ковровую мебель для Сережиной комнаты, зеркало из красного дерева, к<а>к и рояль, гардероб и т.д.
Будет очень волшебный домик, осенью увидите. Ну, окончательно до свидания.
Впервые — НИСП. стр. 134–137. Печ. по тексту первой публикации.
<Не позднее 11 июля 1912 г.>
Милая Вера,
Спасибо за возмутительно-неподробное письмо. Мы около 2-х недель скитаемся и мечемся по Москве в поисках «волшебного дома» [305]. Несколько дней тому назад (это для приличия, по-настоящему — вчера) нашли его в тихом переулочке с садами [306]. Что яблочный сад при нем — не верьте: просто зеленый дворик с несколькими фруктовыми деревьями и рыжим Каштаном в будке. Если хотите с Лилей жить в «волшебном доме», — будем очень рады. Одна комната большая, другая поменьше. Ответьте. Завтра Сережа едет в Петербург к Завадскому за разрешением [307], во вторник, по-видимому, дом будет наш. Нужно будет осенью устроить новоселье. До свидания, о подробном письме уже не прошу. Привет всем, вернее тем, кто меня любит. Другим не стоит.
Впервые ― с небольшими сокращениями в кн.: Саакянц А. стр. 40. СС-6. стр. 102 (полностью). Печ. по СС-6 (с уточнением даты написания).
Москва, 11-го июля 1912 г.
Милая Вера,
Я должна просить у Вас прощения: по некоторым обстоятельствам, о к<отор>ых я сразу не подумала, трудно будет устроить, чтобы Вы с Лилей жили у нас. М<ожет> б<ыть> Вы даже и не согласились бы, прошу прощения на случай согласия.
Бедный Сережа уже четвертую ночь в вагоне между Москвой и Петербургом. Мы ведь оба несовершеннолетние, папы сейчас нет, и приходится обращаться к Сережиному попечителю Завадскому [308]. Вчера мы целый день провели у нотариусов — главного и неглавного. Оказалось, что разрешение на купчую, выданное Сереже петербургским нотариусом и подписанное попечителем, написано не по форме, и Сереже пришлось вторично ехать в Петербург. Иначе всё дело с домом пропало бы. К счастью он хорошо спит в вагоне и вид у него ничего-себе. На днях всё это кончится и мы уедем куда-н<и>б<удь> на дачу, м<ожет> б<ыть> в Удельную [309].
Третьего дня вечером я встречала Н<ютю>. Поезд ее стоял всего 15 минут, и мы не успели рассказать друг другу всего. Она была очень оживлена, в восторге от путешествия, очень загорела и выглядит хорошо. А<лександр> В<ладимирович> [310] приезжает 16-го.
Прочла рецензию в Аполлоне о моем втором сборнике [311]. Интересно, что меня ругали пока только Городецкий и Гумилев, оба участники какого-то цеха [312]. Будь я в цехе, они бы не ругались, но в цехе я не буду.
Да, нечто приятное для Вас! Вчера мы в трамвае встретили одного Вашего знакомого. Он первый подошел к нам. — «Я узнал Вас по глазам», сказал он Сереже, — «у Вас настоящие эфроновские глаза. Скажите, пожалуйста, где теперь В<ера> Я<ковлевна> и Е<лизавета> Я<ковлевна>?» Сережа ответил. — «А где они будут зимой? Где будет В<ера> Я<ковлевна>? К<а>к мне ее разыскать? А к<а>к Ваше отчество?»
После этого он быстро повернулся и, не дождавшись ответа {31}, ушел на площадку.
Этот знакомый — Асмол… [313] Честное слово, всё было, к<а>к я говорю!
Пока до свидания.
Надеюсь, Вы на меня не сердитесь.
Впервые — НИСП. стр. 139–140. Печ. по тексту первой публикации.
Иваньково, 29-го июля 1912
Милая Вера,
Вот уже 5-ый день, к<а>к Сережа заболел и в постели: t° три дня стояла на 38,5-39,5. Был доктор, но ничего определенного не сказал: думает, что идет какой-то острый воспалительный процесс в области толстой кишки. Бедный Сережа уже пять дней почти ничего не ест: полное отсутствие аппетита и кроме того воспаление десен и нарывы по всему рту. Д<окто>р прописал строгую диэту; из лекарств — пирамидон и салол.
Мы живем на даче у артистки Художеств<енного> театра Самаровой [314], в отдельном домике. Есть чудесная комната для Вас, с отдельной маленькой террасой и входом. К<а>к только приедете в Москву, непременно приезжайте к нам и живите до начала занятий. Лиля умоляет Вас сделать это, несмотря на сравнительную дороговизну пансиона (50 р<ублей>).
Режим и воздух здесь очень хорошие. На соседней даче живут Крандиевские [315], к<отор>ые предлагают Вам свое гостеприимство в случае, если цена пансиона Вам не подойдет. Мы останемся здесь до 20-го августа.
Дорога сюда следующая: на трамвае до Петровского парка, потом на извозчике до самой нашей дачи (75 коп<еек>) Нанимайте в деревню Иваньково, извозчики уже знают.
Кроме всего остального, знакомство с Самаровой может оказать Вам пользу.
Она пожилая и очень трогательная, особенно своими заботами о Сереже.
Сейчас должен прийти доктор.
30-го июля 1912 г.
Вчера доктор высказал предположение, что это заболевание — инфекционное. Д<олжно> б<ыть> Сережа пил в Москве какую-н<и>б<удь> гадость. Сегодня t° почти нормальная, но слабость очень велика. Крандиевские каждый день заходят справляться о Сережином здоровье и ведут себя очень трогательно.
Скоро напишу Вам еще.
Ответьте поскорей, хотите ли Вы поселиться у Самаровой.
До свидания.
Адр<ес>: Покровское-Глебово-Стрешнево по Моск<овско->Виндавской ж<елезной> д<ороге>. Деревня Иваньково, дача Самаровой.
Впервые — НИСП. стр. 140–141. Печ. по тексту первой публикации.
Иваньково, 1-го августа 1912 г.
Милая Лиля,
Сережа был это время очень болен, t доходила до сорока. Д<окто>р, приглашенный из Покровского, сначала подумал о воспалении толстой кишки, потом решил, что это остро-инфэкционная болезнь, происшедшая от какой-н<и>б<удь> плохой воды или чего-н<и>б<удь> в этом роде. Теперь он поправляется, но очень ослабел от долгого голодания. Рот у него упорно не улучшается: совершенно зеленый язык, до крови растрескавшийся по бокам, опухшие, налитые кровью десны с нарывами, — словом полный ужас. Ему трудно глотать даже холодную жидкую пищу. Сегодня сюда приехали к нам наши комиссионеры, — купчая окончательно утверждена и дом наш [316]. Не беспокойтесь о Сереже: теперь дело идет на поправку, но скоро ли он окрепнет — неизвестно. Нужно еще долго лежать и соблюдать диэту. Болезнь длилась около недели. Т<емпература> второй день нормальная. Всего лучшего, скоро напишу еще.
Впервые ― НИСП. стр. 141–142. Печ. по тексту первой публикации.
Иваньково, 9-го августа 1912 г.
Милая Лиля,
Сережа приблизительно выздоровел. Приблизительно — потому что очень худ. Вчера мы были в Москве, в первый раз после его болезни.
Представьте себе: госпожа, продавшая нам дом [317], упорно и определенно не желает из него выезжать. 3 недели тому назад она уже знала, что ей придется найти себе квартиру к 5-му авг<уста>. Она же всё время преспокойно жила на даче, не делая никаких приготовлений к выезду.
Несколько дней тому назад мы еще раз предупреждали ее о необходимости выехать до 5-го, и вот вчера приезжаем в Москву, думая перевозить мебель — и что же? Квартиры у нее нет, ни одна вещь не вывезена, и сама она неизвестно где. Мы написали ей записку с извещением, что за каждый лишний день, прожитый ею в доме, считаем с нее по 10 руб<лей>. начиная с 8-го. Написали еще, что подали жалобу мировому, — чего по настоящему не сделали. Дело у мирового, говорят, длится около трех недель, а нам необходимо переехать до 15-го.
Ася берет наш особняк на Собачьей [318], но т<а>к к<а>к сама укладываться и возиться с переездом не может, выписывает из-за города экономку, к<отор>ую должна во время предупредить. Мы же не можем ей ничего сказать точного о дне выезда.
Кроме того, еще одна неприятность: по просьбе прежней хозяйки мы решили оставить ее дворника. Теперь же оказывается, что он неграмотный.
Стройку мы решили отложить до ранней весны [319] и м<ожет> б<ыть> обойдемся без нашего несколько подозрительного комиссионера. Вчера к К<рандиев>ским приезжал один молодой архитектор [320]. М<ожет> б<ыть> он возьмется за это дело.
Туся, Надя и сама M
Ей, конечно, нельзя отказать в доброте, но еще меньше в отсутствии всякого элементарного понятия о такте.
К 20-му мы думаем перебраться в Москву. Здесь с 25-го июля настоящая осень ― холодная, ветреная и дождливая. Листья опадают, небо с утра в темных низких тучах. Вчера мы купили книгу стихов Анны Ахматовой, которую так хвалит критика [322]. Вот одно из ее стихотворений:
«Три вещи он любил не свете:
За вечерней пенье, белые павлины
И стертые карты Америки.
Не любил, к<а>к плачут дети,
Чая с малиной
И женской истерики.
— А я была его женой».
Но есть трогательные строчки напр<имер>:
«Ива по небу распластала
Веер сквозной.
Может быть, лучше, что я не стала
Вашей женой».
Эти строчки, по-моему, самые грустные и искренние во всей книге.
Ее называют утонченной и хрупкой за неожиданное появление в ее стихах розового какаду [323], виолы и клавесин.
Она, кстати, замужем за Гумилевым, отцом кенгуру в русской поэзии [324].
Пока всего лучшего, до свидания, до 20-го пишите сюда, потом на Б<ольшую> Полянку, М<алый> Екатерининской пер<еулок>.
P.S. Сережа выучил очень много французских слов.
P.P.S. № нашего будущего телефона: 198-06.
Вам нравится?
Это был лучший из шести данных нам на выбор!
Впервые — НИСП. стр. 143–145. Печ. по тексту первой публикации.
<Август 1912 г. > [325]
Глубокоуважаемый Господин,
Я была очень рада получить письмо от Ольги [326] и Ваши несколько строчек, и я бы ответила Вам раньше, если бы всякие заботы, связанные с переездом [327], не лишили бы меня этой возможности.
И я очень счастлива за Ольгу так же как и за Вас, я вас обоих понимаю: Ваше положение относительно родных и те неприятности [328], связанные с этим для Ольги. Но из ее письма видно, что они долго не продлятся. Если бы я не была знакома с тем, кого Ольга любит, я бы боялась, что он ее не поймет, но я имела удовлетворение увидеть во время моего пребывания в Мюнхене [329], что Вы ее понимаете, как мало кто другой: ее честность, исключительную душевную чистоту. И ввиду того, что Вы ее так хорошо поняли, я верю в Вашу любовь.
Печ. впервые (перевод В. Лосской). Письмо (черновик) написано по-французски (хранится в архиве М. Цветаевой в РГАЛИ. Ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 307).
Адресат установлен предположительно по содержанию. Было ли письмо отправлено, неизвестно.