Маска Димитриоса

5 1923 год

Писатель размышлял о проблемах, которые ждали его в Софии.

В Смирне и Афинах трудность заключалась только в получении разрешения. Любой квалифицированный частный детектив мог сделать столько же.

На этот раз дела обстояли несколько иначе. Без сомнения, на Димитриоса в Софии было заведено полицейское досье, но, как говорил полковник Хаки, болгарская полиция знала о нем немного. Видимо, считала его слишком мелкой сошкой. Об этом говорило и то, что пока не пришел запрос от полковника, они не удосужились получить описание Димитриоса от женщины, с которой он общался. Самыми интересными, видимо, были не сведения, указанные в досье, а те, которых там не было. Как говорил полковник, важно знать, кто заплатил за пулю, а не кто спустил курок. Информация, которой располагала полиция, без сомнения, могла оказаться полезной, но полиция чаще имела дело с исполнителями, а не с заказчиками. Первое, что следовало узнать: кто за всем этим стоял или мог стоять, кто выигрывал от смерти Стамболийского? Пока он не владел этой информацией, бесполезно было строить предположения, какая роль отводилась Димитриосу.

Ему не хотелось думать, что эта информация, даже если он ее получит, могла оказаться полезной только для коммунистического памфлета. Эксперимент начинал ему нравиться, и Латимер не желал легко от него отказываться. Если не суждено выиграть эту битву, то он хотел бы умереть сражаясь.

В день приезда Латимер разыскал Марукакиса в офисе французского новостного агентства и передал рекомендательное письмо.

Темный худощавый грек средних лет с умными глазами навыкате и манерой поджимать губы в конце каждой фразы, как будто удивляясь недостатку благоразумия, поприветствовал Латимера с осторожной учтивостью посредника при вооруженном перемирии. Говорил он по-французски.

— Месье, какая именно информация вам нужна?

— Все, что вы мне можете рассказать о деле Стамболийского 1923 года.

Марукакис поднял брови:

— Так давно? Мне нужно освежить память. Нет, это не сложно, и я буду рад вам помочь. Дайте мне час.

— Мне будет приятно, если вы поужинаете со мной вечером в отеле.

— А где вы остановились?

— В «Гранд-паласе».

— Мы можем поужинать лучше и за меньшие деньги. Если вы не против, я за вами заеду в восемь часов. Решено?

— Конечно.

— Хорошо. Тогда до вечера. Оревуар.

Он прибыл ровно в восемь часов и в полной тишине повел Латимера через бульвар Марии-Луизы, а потом вверх по улице Алабинска до маленькой боковой улочки, в середине которой располагался продуктовый магазин. Марукакис остановился. Немного смутившись, он нерешительно сказал:

— Ресторан выглядит не очень, зато кормят здесь неплохо. Или вы предпочитаете пойти в другое место?

— Нет, я полагаюсь на ваш вкус.

Марукакис расслабился.

— Я решил, что лучше спросить.

Он открыл дверь. Колокольчик над ней мелодично звякнул. В магазине было так много всего навалено, что изнутри он выглядел чуть больше телефонной будки. Со всех сторон возвышались отполированные сосновые полки, кое-как заставленные бутылками и странного вида продуктами. Сосиски всех мыслимых размеров и цветов гирляндами лежали на полках и каскадами свисали с потолка, напоминая сочные тропические фрукты. В середине всего этого, прислонившись к крепостному валу из кульков с мукой, стояла дородная женщина и нянчила малыша. Улыбнувшись, она что-то им сказала. Марукакис ответил, жестом приглашая Латимера последовать за собой, обошел стороной несколько горшков с солеными огурцами, нырнул под связку сыров из козьего молока и открыл дверь, ведущую в коридор. В конце коридора находился ресторан.

Он был не намного больше, чем магазин, но каким-то непостижимым образом вмещал пять столов. Два стола были заняты группой мужчин и женщин, которые очень шумно ели суп. Они присели за третий. Усатый мужчина в рубашке и зеленом суконном фартуке лениво подошел и обратился к ним на гладком болгарском.

«Видимо, нужно что-то заказать», — решил Латимер.

Марукакис сделал заказ официанту, тот покрутил усы, отошел от них и что-то крикнул в темную дырку в стене, которая выглядела как вход в подвал. В ответ раздался еле различимый голос. Вскоре официант вернулся с бутылкой и тремя стаканами.

— Я попросил принести водку, — объяснил Марукакис. — Надеюсь, вам нравится.

— Конечно.

— Я рад.

Официант налил три стакана, один взял сам, кивнул Латимеру и, запрокинув голову, выпил свою порцию до дна. А потом ушел.

— A votre santé,[8] — вежливо сказал Марукакис. — А теперь, — продолжил он, поставив стакан, — когда мы вместе выпили и стали друзьями, я могу сказать честно.

Марукакис поджал губы и нахмурился.

— Не выношу, — вдруг выпалил он, — когда люди говорят неправду. Я грек, а греки нутром чуют ложь. Именно поэтому бизнесмены из Греции так успешны во Франции и Англии. Как только я прочитал рекомендательное письмо, я почувствовал ложь. И даже больше, чем просто ложь. Если вы думаете, что я поверил тому, что интересующую вас информацию можно использовать в roman policier, то это прямое оскорбление моих умственных способностей.

— Извините. — Латимеру стало неловко. — Просто причина настолько необычна, что я не решился ее озвучить.

— Как-то раз я дал подобную информацию, — сурово сказал Марукакис, — автору введения в европейскую политику для американцев. Когда я наконец прочитал результат, мне было плохо целую неделю. Плохо, понимаете, не физически, а морально. Я уважаю факты, а эта книга принесла мне страдания.

— Я не пишу книгу.

Марукакис улыбнулся:

— Вы, англичане, так легко смущаетесь… Послушайте, давайте заключим сделку. Я предоставлю вам информацию, а вы назовете свою необычную причину. Идет?

— Идет.

— Отлично.

Перед ними поставили суп: густой, со сметаной, щедро приправленный специями. Пока они ели, Марукакис заговорил:

— Когда цивилизация умирает, политический авторитет приобретает не тот, кто отличается прозорливостью диагноста, а тот, кто наилучшим образом умеет обращаться с больным. Невежество дарует этот знак отличия посредственности. Хотя остается еще авторитет, который можно носить с неким достоинством. Им обладают либеральные лидеры партий, в которых есть непримиримые разногласия. Это достоинство обреченных людей, так как вне зависимости от того, примутся ли эти крайности за взаимное уничтожение или одна из них одержит победу, лидеры обречены: им придется или терпеть народную ненависть, или умереть мучениками.

Так и произошло с месье Стамболийским, лидером Болгарской крестьянской аграрной партии, премьер-министром и министром иностранных дел. Аграрная партия, столкнувшись с организованным протестом, была обездвижена, ее подточили собственные внутренние конфликты. Она умерла, так и не предприняв ни единого решительного шага в свою защиту.

Началом конца стала конференция в Лозанне в начале января 1923 года, вскоре после возвращения Стамболийского в Софию.

23 января правительство Югославии (впоследствии Сербии) выдвинуло официальный протест Софии против серии вооруженных налетов, совершенных болгарскими комитаджи[9] на югославской границе. Через несколько дней, 5 февраля, состоялось представление по поводу основания Национального театра в Софии, на котором присутствовали король и принцесса. В правительственную ложу с министрами бросили бомбу. Бомба взорвалась, и несколько человек получили ранения.

И авторы, и цели этих актов насилия были ясны и понятны.

С самого начала Стамболийский проводил политику уступок и примирения. Отношения между Болгарией и Югославией стремительно налаживались. Но тут вмешались македонские автономисты — печально известный Македонский революционный комитет, действующий как на территории Югославии, так и на территории Болгарии. Страшась того, что дружба двух стран может повлечь совместные действия против них, македонцы пытались все испортить и ликвидировать Стамболийского, их врага. Атаки комитаджи и происшествие в театре ознаменовали начало периода организованного терроризма.

8 марта Стамболийский сделал смелый ход, заявив, что тринадцатого Народное собрание будет распущено, а в апреле состоятся новые выборы.

Для реакционных партий это означало катастрофу. В эпоху аграрного правительства Болгария процветала. Крестьяне единодушно стояли за Стамболийского. Выборы лишь укрепили бы его позицию. Внезапно в Македонский революционный комитет потекли деньги.

В это же время готовилось покушение на Стамболийского и его министра железных дорог, Атанасова, в Хаскове, на фракийской границе. В последний момент террористов взяли. В адрес полицейских чиновников, ответственных за подавление деятельности комитаджи, включая префекта Петрича, стали поступать угрозы. Из-за этих угроз выборы отложили.

4 июня полиция предотвратила покушения на Муравиева, военного министра, и Стоянова, министра внутренних дел. Молодого армейского офицера, получившего задание убить Стоянова, застрелили. Также стало известно, что в Софию прибыли и другие молодые офицеры. Их, конечно, тут же начали разыскивать. Но полиция уже теряла контроль над ситуацией.

В этот момент Земледельческому народному союзу следовало дать в руки крестьян оружие и повести их за собой. Однако вместо этого они начали политическую игру сами с собой. Они считали своим врагом Македонский революционный комитет, небольшую банду террористов, совершенно неспособную устранить правительство, защищенное сотнями тысяч голосов крестьян. И не смогли почувствовать, что активность комитета — лишь дымовая завеса, за которой неуклонно готовились к наступлению реакционные партии.

В полночь 8 июня все было спокойно. Девятого к четырем утра всех членов правительства Стамболийского, за исключением самого Стамболийского, взяли под стражу. Ввели военное положение. Лидерами государственного переворота стали реакционеры Цанков и Русев, причем ни один из них никогда не был связан с Македонским комитетом.

Стамболийский попытался сплотить крестьян, но было слишком поздно. Несколько недель спустя его с немногими сторонниками окружили в загородном доме за несколько сотен миль от Софии. Вскоре при неясных обстоятельствах он был застрелен.

Именно так, со слов Марукакиса, Латимер разложил по полочкам факты у себя в голове. Этот грек мог заговорить зубы любому и был склонен при каждом удобном случае уходить от фактов к теории революции. Латимер допивал уже третий стакан чаю, когда повествование наконец-то подошло к концу.

Минуту-другую он молчал, а потом спросил:

— Вы знаете, кто снабжал комитет деньгами?

Марукакис ухмыльнулся.

— Через какое-то время поползли разные слухи. На мой взгляд, самое здравое объяснение и, между прочим, единственное, которому я смог найти хоть какое-то подтверждение, было то, что деньги ссудил банк, распоряжавшийся фондами комитета. «Евразийский кредитный трест».

— Этот банк ссудил деньги от третьего лица?

— Нет, ссуду выдал банк. Я случайно обнаружил, что этот банк был замечен в резком повышении стоимости лева. Еще до того как в 1923 году начались неприятности, за два месяца стоимость лева выросла вдвое. Курс составлял примерно восемьсот за фунт стерлингов, а вырос к четырем сотням. Если интересно, можно поискать точные цифры. Те, кто рассчитывал на понижение, понесли грандиозные убытки. Но не «Евразийский кредитный трест». Этому банку ситуация, видимо, была только на руку.

— И что это за банк такой?

— Зарегистрирован в Монако. То есть не только освобожден от налогов в тех странах, где проводит операции, но и не публикует балансовый отчет. Все данные тщательно охраняются. В Европе подобных банков гораздо больше. Головной офис располагается в Париже, но работает он на Балканах. Среди всего прочего финансирует нелегальное производство героина в Болгарии.

— Думаете, что деньги на переворот Цанкова оттуда?

— Может быть. Во всяком случае, с помощью этих денег были созданы условия, при которых переворот стал возможным. Все знали, что покушение на Стамболийского и Атанасова в Хаскове было делом иностранного террориста. Многие считали, что, если бы не провокаторы, беспорядки сошли бы на нет.

На такое Латимер даже не рассчитывал.

— А можно как-нибудь просмотреть детали дела в Хаскове?

Марукакис пожал плечами:

— Прошло больше пятнадцати лет. Полиция могла бы вам что-нибудь сообщить, но я в этом сомневаюсь. Если вы мне объясните, что именно вас интересует…

Латимер собрался с мыслями.

— Отлично, я обещал вам рассказать, зачем мне нужна эта информация, и сдержу свое слово. — Он торопливо продолжил: — Пару недель назад я был в Стамбуле и обедал с человеком, который оказался начальником турецкой тайной полиции. Он любит детективы и предложил мне свой сюжет. Мы стали сравнивать качества настоящих и вымышленных убийц, и, чтобы подтвердить свою точку зрения, он зачитал досье на человека по имени Димитриос Макропулос, или Димитриос Талат. Ужаснейший негодяй и головорез. В Смирне Димитриос убил человека и устроил так, что повесили за это другого. Он участвовал в трех попытках убийств, включая покушение на Стамболийского, был французским шпионом, а в Париже организовал банду торговцев наркотиками. За день до того, как я о нем услышал, его нашли мертвым в Босфоре. Умер от удара ножом в живот. Я почему-то захотел на него взглянуть и попросил взять меня в морг. Димитриос лежал там, на столе, рядом с грудой его одежды.

То ли я просто хорошо поел, то ли у меня затуманились мозги, но вдруг возникло странное желание узнать о Димитриосе побольше. Я пишу детективы, поэтому сказал себе, что если в кои-то веки самостоятельно проведу расследование, вместо того чтобы писать о том, как это делают другие, я могу получить интересные результаты. Идея заключалась в том, чтобы попытаться заполнить некоторые пробелы в досье. Но это был лишь повод. Я не хотел себе признаваться в том, что не расследование вызвало мой интерес. Теперь я понимаю, что мое любопытство к Димитриосу сродни любопытству биографа, а не детектива. Я уже заинтересовался этим делом всей душой и захотел объяснить Димитриоса, просчитать его, понять его душу. В морге я увидел не просто труп, а человека, не какой-то феномен, а часть разрушающейся социальной системы.

Латимер перевел дух.

— Вот и все! Вот почему я в Софии и трачу ваше время, задавая вопросы о событиях пятнадцатилетней давности. Я собираю материал для биографии, которая никогда не будет написана. А ведь мне следует работать над детективом. Звучит неправдоподобно даже для меня, а для вас, наверное, абсолютно нереально. Но так оно и есть.

Он откинулся на спинку, чувствуя себя дураком. Наверное, лучше было бы солгать.

Марукакис внимательно рассматривал свой чай. Потом поднял глаза.

— А как вы лично объясняете свой интерес к Димитриосу?

— Я только что все рассказал.

— Сомневаюсь. Вы вводите себя в заблуждение. В глубине души вы надеетесь, что если дать рациональное объяснение Димитриосу, то это позволит объяснить разрушающуюся социальную систему, о которой говорили.

— Оригинально, конечно, но, простите, вы слегка упрощаете. Не могу с этим согласиться.

Марукакис пожал плечами:

— А я думаю так.

— Я рад, что вы мне поверили.

— А с чего мне вам не верить? Все это звучит слишком глупо, чтобы оказаться неправдой. Вы знаете что-нибудь о Димитриосе во время его пребывания в Болгарии?

— Очень мало. Говорят, он был посредником в покушении на Стамболийского. Иными словами, доказательств, что он собирался стрелять сам, нет. В конце ноября 1922 года он сбежал из Афин, разыскиваемый полицией за грабеж и покушение на убийство. Мне кажется, что Димитриос прибыл в Болгарию морем. Софийская полиция его знала. И это точно, потому что в 1924 году турецкая тайная полиция делала по нему запрос в связи с другим делом. Местная полиция допрашивала женщину, с которой он общался.

— Если она жива и находится здесь, то было бы интересно с ней побеседовать.

— Да. Я смог проследить Димитриоса в Смирне и в Афинах. Там он называл себя Таладис. Но до сих пор мне не довелось поговорить ни с одним человеком, видевшим его живым. К сожалению, я даже не знаю имени этой женщины.

— Оно должно фигурировать в полицейских отчетах. Если хотите, я наведу справки.

— Я не могу вас об этом просить. Такой труд. Если мне нравится тратить свое время на чтение полицейских досье, дело мое. Но нет причин, по которым я должен тратить и ваше время.

— Есть куча причин, почему вы не сможете прочитать полицейские досье. Во-первых, вы не знаете болгарский, а во-вторых, полиция будет чинить препятствия. Я же аккредитованный журналист, работающий на французское информационное агентство. У меня есть определенные привилегии. К тому же, — усмехнулся он, — ваше бессмысленное расследование меня заинтриговало. Человеческие отношения всегда причудливы. И это интересно.

Он огляделся. Ресторан опустел, официант сидел, задрав одну ногу на стол, и спал. Марукакис вздохнул.

— Чтобы заплатить, нам придется разбудить бедолагу.

На третий день пребывания в Софии Латимер получил от Марукакиса письмо. Он приятно проводил время: посмотрел на картины и на статую Александра Второго, посидел в кафе и побродил по улицам, залез на Софийскую гору, Витошу, побывал в театре и сходил в кино на немецкий фильм с болгарскими субтитрами. Он старался не думать о Димитриосе, а сосредоточиться на своей новой книге.

Но вот что раздражало: осуществить предшествующее намерение на практике оказалось труднее, чем последующее.

А письмо Марукакиса полностью вытеснило новую книгу у него из головы.

К письму был прикреплен конспект:

В конце Марукакис написал от руки примечание.

Латимер вздохнул. Подробности той роли, которую сыграл Димитриос в событиях 1923 года, вне всякого сомнения, находились во втором досье.

Болгарские власти, очевидно, знали о Димитриосе больше, чем готовы были сообщить турецкой полиции. Самым досадным было осознавать, что эта информация существует, но не иметь возможности до нее добраться.

Однако даже известные факты позволяли задуматься. На борту итальянского парохода «Изола Белла» в декабре 1922 года, где-то между Пиреем и Варной, удостоверение личности под номером Т53462 претерпело некоторое изменение. Димитриос Таладис стал Димитриосом Макропулосом. Либо Димитриос обнаружил в себе талант изготовителя фальшивок, либо он встретил кого-то с подобным талантом.

Ирана Превеза — вот настоящая ниточка, за которую можно было осторожно потянуть. Если она еще жива, то непременно надо ее найти. Сейчас эту задачу следовало бы доверить Марукакису. Кстати, женщина греческого происхождения — видимо, Димитриос не говорил по-болгарски.

«Связан с иностранными преступниками». Что значит эта неопределенная формулировка? С какими преступниками? Какой страны? Какого рода были эти связи? И почему попытка его депортировать была сделана за два дня до переворота Цанкова? Может, Димитриос являлся одним из подозреваемых, за которым всю неделю гонялась софийская полиция? Полковник Хаки вообще не верил в то, что он сам убивал за деньги. «Такие типы никогда не рискуют собственной шкурой». Но полковник Хаки знал о Димитриосе не все. И кто такой, скажите на милость, этот услужливый А. Вазов, который так быстро и эффективно вступился за Димитриоса? Ответы на эти вопросы, без сомнения, находились в секретном втором досье. Какая досада!

Что касается описания, то, как и большинство стандартных описаний, оно подошло бы десяткам тысяч людей. Чаще всего узнаешь кого-то, даже близкого друга, основываясь на восприятии неуловимых черт. Цельная картина, скорее похожая на карикатуру, больше отражает видение наблюдателя, а не самого наблюдаемого. Так, например, невысокий человек, чувствующий недостаток роста, опишет человека среднего роста как высокого. Для обычной жизни, в которой любят и ненавидят, рождаются и умирают, подобной карикатуры было бы достаточно. Но ему, Латимеру, требовалось большее. Ему нужен был портрет Димитриоса, портрет, нарисованный рукой художника, вдохновленного личностью натурщика. Или придется создать свой собственный портрет Димитриоса из черновых мазков, которые Латимер смог найти в полицейских досье. Он будет накладывать их один на другой в надежде, что плоское изображение в конце концов обретет объем.

Негр, например, дал довольно приличное описание. Описание женщины не добавляло ничего к тем нескольким мазкам кистью. Возможно, полиция ее запугала. «Не смейте врать! Опишите его. Какого он роста? Какого цвета глаза? А волосы? Вы знали его достаточно хорошо. Нам это известно. Лучше быть откровенной…» И все в том же духе.

Удивительно: несмотря на второе досье в архиве, у полиции не было ни описания, ни фотографии. Хотя, пока Вазов не пришел к нему на помощь, Димитриос находился под стражей несколько часов.

И еще кое-что вызывало вопросы. Откуда женщина знала его точный рост, до сантиметра? Обычно вы не можете назвать рост близких друзей. Часто вы не знаете даже свой собственный.

В голове Латимера завертелись мысли. Предположим, что небольшая уловка полковника Хаки по сокрытию информации о Димитриосе (и заговоре с целью убийства Кемаля) прошла не так успешно, как он считал. Предположим, что болгарские власти ее раскусили. По словам полковника, полиция Софии почти ничего не знала о Димитриосе. Существование второго досье наводило на мысль, что они знали очень многое, просто не горели желанием сотрудничать.

Тогда зачем вообще нужно было что-либо сообщать? Существовала дюжина способов отделаться от запроса. Самое простое решение — заявить, что Димитриос им незнаком. Потом Латимер вспомнил фразу полковника Хаки: за этим стояли «люди, пользующиеся благосклонностью соседних дружественных государств». Не могло ли «соседнее дружественное государство» пожелать оказаться полезным? В этом был какой-то смысл. И если вместо «люди, пользующиеся благосклонностью» написать «„Евразийский кредитный трест“ и А. Вазов», дело становится интересным. Возможно, те же люди, которые хотели смерти Стамболийского, имели зуб и на Гази. Возможно, Димитриос…

Латимер пожал плечами. Сумасбродное предположение. Не прочитав второе досье, что в принципе неосуществимо, его нельзя обосновать.

Латимер отправил Марукакису записку, и на следующее утро тот ему позвонил. Они договорились снова встретиться и поужинать.

— Как дела с полицией?

— Расскажу вам все при встрече. До свидания.

Как-то раз Латимер в ожидании экзаменационных результатов волновался и слегка тревожился. Его раздражало, что информацию, которая существовала несколько дней, так сильно задерживают. К вечеру Латимер почувствовал себя так же. Он одарил Марукакиса довольно кислой улыбкой.

— Очень мило с вашей стороны, что вы приложили столько усилий.

Марукакис махнул рукой:

— Чепуха, мой дорогой друг. Я же сказал, что меня это дело заинтересовало. Не хотите еще раз сходить в магазин? Там мы сможем спокойно побеседовать.

До конца трапезы журналист непрерывно болтал о положении скандинавских стран в ходе крупного европейского конфликта. Латимер стал мрачнеть, подобно убийце из своей книги.

— Возвращаясь к вашему Димитриосу, — наконец сказал грек, — мы сегодня совершим небольшую поездку.

— Что вы имеете в виду?

— Я говорил, что заведу новых друзей среди полицейских. Я сдержал слово, и есть результат: я знаю, где сейчас находится Ирана Превеза. Оказывается, она хорошо известна полиции.

Латимер почувствовал, что его сердце начинает биться быстрее.

— И где она?

— Отсюда пять минут ходу. Она владелица Nachtlokal, который зовется «Святая Дева Мария».

— Nachtlokal?

Марукакис ухмыльнулся:

— Ну, вы бы назвали это место ночным клубом.

— Понятно.

— У нее не всегда было свое дело. Много лет она работала либо сама по себе, либо на другие заведения. Но она постарела. У нее оказались сбережения, и она начала свое дело. Ей примерно пятьдесят, но выглядит моложе. Полиция к ней очень хорошо относится. Ирана Превеза обычно не встает раньше десяти вечера, и прежде чем попытать счастья, нам придется немного подождать. Вы прочитали ее описание Димитриоса? Никаких отличительных черт! Меня это даже рассмешило.

— Вам не пришло в голову поинтересоваться, откуда она знала, что его рост составлял точно сто восемьдесят два сантиметра?

Марукакис нахмурился:

— С чего бы?

— Не многие люди знают точно даже свой рост.

— И что вы думаете по этому поводу?

— Я считаю, что описание взято из второго досье.

— И что?

— Секундочку. Вы знаете, кто такой Вазов?

— Да, хотел вам рассказать. Я навел справки. Он был адвокатом.

— Был?

— Умер три года назад и оставил много денег. На них заявил свои права племянник, живущий в Бухаресте. Здесь у него близких не было. О чем вы задумались?

Латимер сконфуженно изложил свою теорию. Марукакис насупился.

— Может, вы и правы, — произнес он. — Даже не знаю. Доказать-то все равно невозможно. Кемаль всегда был настроен против дельцов, особенно международных. Он им не доверял, и не без причин: годами он не получал иностранных займов. А для коммерсанта это удар под дых. Не переживайте, мой друг. Ваша гипотеза хороша. Большой бизнес и прежде устраивал революции ради защиты собственных интересов. Когда-то он совершал их, как Некер Французскую революцию, во имя Свободы, Равенства и Братства. Теперь, когда у нас есть социализм, он вершит их во имя Закона, Порядка и Звона монет. Убийство? Если убийство принесет пользу, пойдут и на убийство. Не в Париже, конечно, не в Лондоне и не в Нью-Йорке. Конечно же, нет! И убийца не будет входить в совет директоров. Способ простой. «Как было бы хорошо, — скажет некто, — если бы такой-то, этот негодяй, сеющий разруху, эта угроза миру и процветанию, исчез». И все. Лишь желание, выраженное словами. Но выражено оно в присутствии человека, чья работа подобные вещи услышать и обратить на них внимание, дать указания и нести за них ответственность. То есть помочь смерти, не упоминая о способах.

Международному коммерсанту нужна удача, а если судьба слегка невнимательна, то следует подтолкнуть ее под локоток.

— Видимо, эта роль и отводилась Димитриосу!

— О нет, вряд ли. Самый главный толкатель локтя очень важная персона. Он знаком с людьми из высшего общества. Знаете, такой благовоспитанный малый с прекрасной женой и доходом от лучших ценных бумаг. Время от времени ему везет в каких-то темных сделках, но его друзья слишком хорошо воспитаны и не задают вопросов. У него есть иностранный орден, может, даже два, которые он надевает на полезные дипломатические приемы.

Грек внезапно стал раздражаться:

— Но он также знаком с людьми, подобными Димитриосу. Опасный класс, политические прихлебатели, жулики и соглядатаи, отбросы общества, покорно разлагающаяся масса из низших слоев. У них нет собственных политических взглядов. Отношения между людьми строятся исключительно на голом личном интересе. Они верят в выживание наиболее приспособленных, в силу зубов и когтей. Они делают деньги, наблюдая, как миром правит закон джунглей, а слабый гибнет, так и не став сильным. Такие, как они, есть везде. Их знает каждый город в мире. Они существуют, потому что большой бизнес в них нуждается. Большой бизнес, может, и проводит сделки на бумаге, но чернила, которыми он пользуется, — человеческая кровь!

С последним словом Марукакис стукнул кулаком по столу. Латимер, как англичанин, никогда не мог побороть отвращение к подобным разглагольствованиям и поэтому уткнулся в тарелку. В какой-то момент он подумал, а не сказать ли, что узнал пару фраз из «Манифеста Коммунистической партии». Но решил промолчать. В конце концов, этот грек очень ему помог.

— Это как-то слишком вычурно, — заметил он. — Не кажется ли вам, что вы слегка преувеличиваете?

Марукакис пристально посмотрел на него, а потом внезапно усмехнулся.

— Конечно, я преувеличил. Но если хочешь донести суть, иногда нужно приукрасить. И знаете, преувеличил я не так сильно, как вы могли подумать. Вокруг и правда есть такие люди.

— В самом деле?

— Один из них был в совете директоров «Евразийского кредитного треста». Его звали Антон Вазов.

— Вазов!

Грек радостно засмеялся:

— Я приберегал этот маленький сюрприз напоследок. Дарю, наслаждайтесь. «Евразийский кредитный трест» раньше не был зарегистрирован в Монако. И список директоров до 1926 года все еще существует. Если знать, где искать, с ним можно ознакомиться.

— Но, — пролепетал Латимер, — это же самое важное. Вы разве не понимаете, что…

Марукакис прервал его, попросив счет. Потом лукаво взглянул на Латимера.

— Знаете, — сказал он, — вы, англичане, такие надменные. Единственная нация в мире, которая верит, что имеет монополию на здравый смысл.