Маска Димитриоса

10 Восемь ангелов

В Париж Латимер прибыл синевато-серым ноябрьским днем.

Когда такси пересекло мост к острову Сите, он на мгновение увидел панораму из низких черных облаков, быстро подгоняемых холодным пыльным ветром. Длинный фасад домов на набережной де Коре выглядел неподвижным и таинственным. Как будто за каждым окном скрывался наблюдатель. В тот день осенний Париж имел мрачную формальность гравюры, выполненной на стали.

Это создавало гнетущее впечатление, и, поднимаясь по лестнице в отеле на набережной Вольтера, Латимер страстно захотел вернуться в Афины.

Номер оказался холодным, но для аперитива было рановато. Он поел в поезде, и рано обедать ему не хотелось. Латимер решил посмотреть, что там снаружи дома номер три в тупике Восьми ангелов. Тупик, уходящий от рю де Ренн, найти было непросто.

Это был широкий, вымощенный булыжником проход в форме буквы «L», защищенный сбоку у входа высокими железными воротами. Они крепились к стенам массивными скобами и, очевидно, не открывались много лет. Высокий забор отделял одну сторону тупика от глухой боковой стены прилегающего многоквартирного дома. Еще одна глухая цементная стена, уже без ограды, была украшена надписью «DEFENCE D’AFFICHER, LOI DU 10 AVRIL 1929»,[25] сделанной видавшей виды черной краской.

В тупике стояли только три дома. Они располагались у подножия буквы «L», и их не было видно с дороги. Они лишь краешком выглядывали сквозь узенький проем между зданием, где была запрещена расклейка афиш, и задней стеной отеля, над которой, словно змеи, сплетались водосточные трубы. Жизнь в тупике Восьми ангелов, подумал Латимер, похожа на репетицию вечности. Очевидно, побывавшие здесь до Латимера люди пришли к такому же выводу — из трех домов два были закрыты и необитаемы. Но в третьем, под номером три, кто-то жил, хотя только на первом и пятом этажах.

Чувствуя себя правонарушителем, Латимер медленно прошел по неровным булыжникам ко входу в дом номер три.

В распахнутую дверь он увидел покрытый плиткой коридор, выходивший с другой стороны в маленький сырой дворик. Комната консьержа справа от двери пустовала, и не было заметно никаких признаков того, что ею вообще пользовались. Рядом, на стене, висела пыльная доска с табличками под имена. Три из них пустовали. На четвертой разместился грязный клочок бумаги, на котором фиолетовыми чернилами кто-то напечатал имя «Кайе».

Латимер не узнал ничего нового, кроме того, в чем и не сомневался: адрес, который дал ему мистер Питерс, реально существовал. Он развернулся и вышел на улицу. На рю де Ренн он нашел почтовое отделение, где купил письмо-секретку для отправки по пневматической почте, написал свое имя и название отеля, адресовал мистеру Питерсу и бросил в желоб. Он также послал открытку Марукакису. Теперь все зависело от мистера Питерса. Хотя кое-что он мог и должен был сделать сам: найти, что писали в парижских газетах о банде наркоторговцев в декабре 1931 года.

На следующее утро в девять часов, не получив ни слова от Питерса, Латимер решил покопаться в подшивках газет.

Газета, которую он выбрал для детального изучения, содержала несколько упоминаний того дела. Первое было датировано 29 ноября 1931 года. Заголовок сообщал: «Арестованы наркоторговцы», — дальше Латимер прочел:

И все. Латимеру это показалось любопытным. Три убогих предложения, по-видимому, были выдернуты из более длинного сообщения. И ни одного имени. Возможно, конечно, полицейская цензура.

Следующее упоминание появилось 4 декабря под заголовком:

Затем 11 декабря газета сообщила:

«Мы взяли всех», — сказал Лафон.

В Англии, раздумывал Латимер, месье Лафон навлек бы на себя серьезные неприятности. Какой смысл в защите обвиняемых, если он и пресса уже объявили вердикт? Но во французском суде обвиняемый всегда виновен. И судебный процесс, в сущности, просто повод задать вопрос, не хочет ли он сказать что-нибудь перед вынесением приговора.

Латимер открыл газету на странице 3.

Какой-то автор, под псевдонимом Часовой, писал, что морфий — это производное опиума с формулой C₁₇H₁₉O₃N и что его обычная медицинская форма — морфина гидрохлорид. Потом он разбирал героин (диацетилморфин), еще один алкалоид, производный от опиума, который наркоманы предпочитали морфию, потому что он действует сильнее и его легче достать. Мимоходом Часовой упомянул, что кокаин делается из листьев кокаинового куста и изготавливается в форме гидрохлорида кокаина (формула C₁₇H₂₁O₄N, HCL). А в заключение автор описывал примерно одинаковый эффект от всех трех наркотиков: на ранних стадиях эти афродизиаки вызывают состояние умственного и физического оживления, а в конце концов наркоман страдает от физического и духовного вырождения и страшных умственных мук.

Часовой заявлял, что наркотики перевозят в гигантских масштабах, и в Париже с Марселем их легко мог купить любой. Незаконные фабрики находились в каждой европейской стране, а мировые поставки во много раз превышали официальное производство в медицинских целях. В Западной Европе миллионы наркоманов, и контрабанда наркотиков — всего лишь хорошо организованный бизнес, поставленный на поток. Следом автор перечислял недавно конфискованные партии. Шестнадцать килограммов героина нашли в ящиках с машинным оборудованием, высланным из Амстердама в Париж. Двадцать пять килограммов кокаина обнаружили между фальшивыми стенками цилиндра с маслом, отправленного из Нью-Йорка в Шербур. Десять килограммов морфина оказались в сундуке с фальшивым дном на пароходе, прибывшем в Марсель. Двести килограммов героина были найдены на подпольной фабрике в гараже близ Лиона. Банды, занимающиеся наркотиками, контролировались богатыми и приличными на вид людьми. Блюстителям закона эти подонки платили взятки. В некоторых барах Парижа наркотики распространялись прямо перед носом полиции, над которой наркоторговцы лишь потешались. Часовой задохнулся от возмущения. Если бы он писал тремя годами позже, он бы точно втянул туда Стависки и половину палаты депутатов. В конце автор признавал, что наконец-то полиция что-то предприняла. И нужно надеяться, что не в последний раз. В то же время тысячи французов, да что говорить, и француженок мучительно страдают от дьявольского продукта, иссушающего энергию нации. Из статьи Латимер четко понял, что у автора доброе сердце, но никаких тайн он не знал.

После ареста членов «Совета семи» интерес к делу пошел на убыль. Возможно, частично на это повлиял тот факт, что Великую Княгиню перевезли в Ниццу, чтобы она предстала перед судом за мошенничество трехлетней давности. Судебные процессы над мужчинами завершились в кратчайшие сроки. Вынесли приговор: Галиндо, Ленотр и Вернер — штраф в пять тысяч франков и три месяца тюремного заключения; Ламар, Питерсен и Виссер — штраф в две тысячи франков и месяц тюремного заключения.

Латимер поразился несерьезности приговоров. Вновь объявившийся Часовой прокомментировал дело с возмущением. Если бы не ряд устаревших и абсолютно смехотворных законов, негодовал он, всем шестерым должны были дать пожизненные сроки. А кто из них главарь банды? Неужели в полиции поверили, что эти уличные крысы финансировали организацию, которая, согласно показаниям, данным в суде, за один месяц получала и распространяла героина и морфина на сумму два с половиной миллиона франков? Это же смешно. Полиция…

И только здесь журналисты подобрались к тому факту, что полиция не сумела найти Димитриоса. Что и неудивительно. Полиция не собиралась рассказывать прессе, что провела аресты исключительно благодаря досье, любезно предоставленному неким анонимным доброжелателем, который, видимо, и был главарем.

И все же Латимер огорчился, поняв, что знает больше, чем газеты. Он уже хотел отложить подшивку, но тут его внимание привлекла иллюстрация: неясная репродукция фотографий трех заключенных. Их вели в суд сотрудники полиции, к которым они были пристегнуты наручниками. Все трое отвернулись от камеры, однако наручники не позволили им спрятать лица.

Латимер уходил из редакции газеты в более приподнятом настроении, чем пришел.

В отеле его ждало сообщение. Мистер Питерс обещал зайти за ним в шесть часов вечера.

Толстяк прибыл чуть позже пяти тридцати и бурно поприветствовал писателя:

— Мой дорогой мистер Латимер! Не могу выразить, как я рад вас видеть. Наша последняя встреча прошла при таких неблагоприятных обстоятельствах, что я едва ли смел надеяться… но давайте поговорим о более радостных вещах. Добро пожаловать в Париж! Как вы доехали? Отлично выглядите. Что вы думаете о Гродеке? Он мне написал, как вы были очаровательны и милы. Хороший малый, правда? А его кошки!..

— Он очень помог. Пожалуйста, присядьте.

— Я знал, что так и будет.

Для Латимера приторная улыбка мистера Питерса была похожа на приветствие старого, но неприятного знакомого.

— Он тоже напустил тумана и посоветовал поехать к вам в Париж.

— Правда? — Мистеру Питерсу это, похоже, не понравилось. Его улыбка немного поблекла. — А что еще он сказал?

— Что вы умный человек. Мне показалось, его позабавило то, что я о вас говорил.

Мистер Питерс осторожно примостился на кровать. Улыбка его почти исчезла.

— А что именно вы сказали?

— Он настаивал, чтобы я объяснил, какие дела нас связывают. Я рассказал все, что смог. А так как я ничего не знаю, — язвительно продолжил Латимер, — то решил довериться этому человеку. Напомню, что я все еще в полном неведении относительно вашего изощренного плана.

— И Гродек вам не сказал?

— Нет. А мог?

Мягкие губы снова растянулись в улыбке. Как будто какое-то мерзкое растение развернуло свое лицо к солнцу.

— Да, мистер Латимер, мог. То, что вы мне сказали, объясняет дерзкий тон его письма. Я рад, что вы удовлетворили его любопытство. Богатые так часто жаждут чужих вещей в нашем мире… Гродек — мой дорогой друг, но только потому, что знает: нам помощь точно не нужна. Иначе он мог бы прельститься шансами на прибыль.

Латимер несколько секунд задумчиво изучал толстяка, а потом спросил:

— Мистер Питерс, у вас пистолет с собой?

Толстяк ужаснулся:

— Боже мой, нет, конечно. Зачем мне пистолет на дружеской встрече?

— Хорошо. — Латимер подошел к двери и повернул ключ в замке. Ключ он положил в карман. — А теперь, — решительно продолжил писатель, — я не хочу показаться нерадушным хозяином, но и моему терпению есть предел. Я проделал длинный путь, чтобы с вами встретиться, и все еще не знаю зачем. А я хочу это узнать.

— И узнаете.

— Это я уже слышал, — грубо оборвал Латимер. — Перед тем как мы начнем снова ходить вокруг да около, есть пара вещей, о которых вам стоит узнать. Я не сторонник насилия, мистер Питерс. Честно говоря, я его боюсь. Но есть моменты, когда даже мирный человек должен через себя переступить. И наверное, такой момент настал. Я моложе вас и нахожусь в лучшей форме. Если вы будете упорствовать и недоговаривать, я на вас нападу. Это первое.

Второе — я знаю, кто вы такой. Ваше имя не Питерс, а Питерсен, Фредерик Питерсен. Вы были членом банды наркоторговцев, организованной Димитриосом; вас арестовали в декабре 1931 года, заставили выплатить две тысячи франков и посадили в тюрьму на месяц.

Улыбка мистера Питерса стала вымученной.

— Гродек рассказал?

Он задал этот вопрос мягко и печально, а слово «Гродек» прозвучало как вариант имени Иуда.

— Нет. Сегодня утром я увидел вашу фотографию в газетном архиве.

— В газете… Ах да! Я не мог поверить, чтобы мой друг Гродек…

— Так вы не отрицаете?

— Нет. Это правда.

— Ну тогда, мистер Питерсен…

— Питерс, мистер Латимер. Я решил сменить имя.

— Хорошо, пусть будет Питерс. Переходим к третьему пункту. Когда я был в Стамбуле, то слышал интересные вещи про конец той банды. Говорили, что Димитриос вас предал, послав анонимно в полицию досье, обличающее семерых из вас. Это правда?

— Димитриос с нами поступил плохо, — хрипло произнес мистер Питерс.

— Также поговаривали, что Димитриос и сам стал наркоманом. Это правда?

— К несчастью, да. Полагаю, иначе он бы нас не предал. Мы зарабатывали для него уйму денег.

— А еще мне сказали, что ходили разговоры о мести. Вы все угрожали убить Димитриоса, как только выйдете на свободу.

— Я не угрожал, — поправил его мистер Питерс. — Вернее, угрожал не я. Но Галиндо, например, всегда был горяч.

— Понятно. Вы не угрожали: вы предпочли действовать.

— Я вас не понимаю, мистер Латимер. — У него был такой вид, словно он и правда не понимал.

— Не понимаете? Так давайте я вам объясню. Димитриоса убили возле Стамбула два месяца назад. Примерно в это время вы были в Афинах. А ведь это не очень далеко от Стамбула? Димитриос умер бедняком. Как такое может быть? Вы только что сами подчеркнули, его банда в 1931 году заработала уйму денег. А из того, что я о нем слышал, понятно: он не из тех людей, которые теряют деньги. Знаете, мистер Питерс, я резонно предполагаю, что вы убили Димитриоса. Из-за денег. Что скажете?

Какое-то время мистер Питерс с несчастным видом разглядывал Латимера, как добрый пастырь, готовый предостеречь заблудшего ягненка.

Потом он произнес:

— Мистер Латимер, вы очень неосмотрительны.

— А вы нет?

— И к тому же очень удачливы. Представьте, что я, как вы предположили, убил Димитриоса. И что мне сейчас пришлось бы сделать? Мне бы пришлось убить и вас. Разве нет?

Он сунул руку в нагрудный карман и вытащил пистолет.

— Видите, я вам солгал. Мне стало интересно, что вы сделаете, если будете думать, что я безоружен. Невежливо было приходить сюда с пистолетом — трудно доказать, что я принес его с собой не из-за вас. Поэтому я и солгал. Вы понимаете? Я очень хочу заручиться вашим доверием.

— Это что, такой ловкий ход, чтобы избежать вопроса об убийстве?

Мистер Питерс устало отложил пистолет.

— Мистер Латимер, включите воображение. Разве похоже, что Димитриос составил бы завещание в мою пользу? Нет. Тогда почему вы предположили, что я убил его ради денег? В наши дни люди не хранят богатство в сундуках… Да ладно, давайте мыслить здраво. Пообедаем вместе, а потом поговорим о делах. Я предлагаю после обеда выпить у меня кофе. Там немного удобнее, чем в этом номере. Хотя если вы предпочтете пойти в кафе, я пойму. Понятно, что вы мне не доверяете, и я не смею вас винить. Но по крайней мере давайте будем поддерживать иллюзию дружбы.

На секунду Латимер испытал некоторую симпатию к мистеру Питерсу. Правда, последняя часть его обращения была с оттенком жалости к себе. Но писатель не улыбнулся. Этот человек уже заставил его почувствовать себя дураком: было бы слишком, если бы Латимер ощутил себя еще и трусом. В то же время…

— Я проголодался, — начал он, — и не вижу причины, почему мы не можем пойти к вам. Мистер Питерс, я очень хочу быть дружелюбным, однако должен вас предупредить: если я не получу сегодня вечером удовлетворительного объяснения, то — есть полмиллиона франков, нет полумиллиона франков — я уеду на первом же поезде. Это ясно?

Улыбка мистера Питерса засияла снова.

— Куда уж яснее, мистер Латимер. И я очень сильно ценю вашу откровенность.

Улыбка стала тошнотворной.

— Жаль, что мы не всегда откровенны, не открываем ближнему сердца без страха, страха быть непонятым или понятым неверно! Насколько легче стало бы жить! Увы, мы слепы, мы так слепы. Если Всевышний решает, что нам должно делать вещи, которые осудит мир, давайте не стыдиться этого. Потому что мы в конечном счете просто исполняем его волю. А как мы можем осознать его цели? Как?

— Я не знаю.

— Да! И никто не знает, мистер Латимер. Никто не знает, пока Всевышний не призовет его.

— Пожалуй. И где мы будем обедать? Кажется, где-то рядом подают блюда датской кухни?

Мистер Питерс с трудом натянул на себя пальто.

— Мистер Латимер, вы же великолепно осведомлены, что нет. — Он горько вздохнул. — Вот зачем вы меня дразните? Нехорошо. В любом случае я предпочитаю французскую кухню.

Взбираясь по лестнице, Латимер думал, что мистер Питерс слишком легко выставляет его дураком.

По предложению толстяка и за его счет они поели в дешевеньком ресторанчике на рю Якоб. А потом пришли в тупик Восьми ангелов.

— А где же Кайе? — поинтересовался Латимер, когда они взбирались по пыльной лестнице.

— Его нет. В настоящий момент я единственный владелец.

— Понятно.

Мистер Питерс, который сильно запыхался к третьему пролету, на минуту остановился.

— Вы, видимо, решили, что я и есть Кайе?

— Да.

Мистер Питерс продолжил карабкаться наверх. Ступени скрипели под его весом. Латимеру, который отставал на две-три ступеньки, вспомнился слон в цирке, неохотно взбирающийся по пирамиде из цветных кубов, чтобы исполнить на вершине какой-нибудь трюк. На пятом этаже мистер Питерс, пытаясь отдышаться перед потертой дверью, вытащил связку ключей. Спустя мгновение он открыл дверь, включил свет и жестом пригласил Латимера войти.

Комната, протянувшаяся по всей длине дома, была разделена занавесом на две разные по форме части. В каждом конце располагалось высокое французское окно. И если представить себе интерьер, который ожидаешь увидеть в подобном доме, то можно понять, насколько все здесь было гротескно.

Первое, что заметил Латимер, — разделяющую занавеску, имитацию золотой парчи. Стены и потолок были расписаны ядовито-синей краской и забрызганы золотыми пятиконечными звездами. Из-под дешевых марокканских ковров не проглядывал ни один сантиметр пола. Ковры частично перекрывали друг друга, образуя в некоторых местах кочки, состоявшие из трех или даже четырех слоев. В комнате располагались три огромные тахты, доверху заваленные подушками, несколько обитых кожей оттоманок и марокканский стол с медным подносом. В одном углу стоял огромный медный гонг. Свет шел от покрытых резьбой дубовых фонариков. А в центре всего этого уместился маленький хромированный электрообогреватель. Чувствовался удушливый запах мебельной пыли.

— Ну вот мы и дома! — воскликнул мистер Питерс. — Раздевайтесь, мистер Латимер. Не хотите посмотреть остальную часть квартиры?

— С большим удовольствием.

— Это всего лишь еще один неудобный французский дом, — высказал свое мнение мистер Питерс, снова с трудом поднимаясь по ступеням. — Но здесь оазис в пустыне неудобства.

В спальне Латимер увидел мятую фланелевую пижаму.

— А вот туалет.

Латимер, заглянув в указанное помещение, узнал, что у хозяина есть вставные зубы.

— А теперь, — сказал Питерс, — я покажу вам кое-что любопытное.

Он вышел на лестничную клетку. Напротив двери стоял огромный шкаф. Мистер Питерс открыл дверцу и зажег спичку. На задней стенке шкафа в ряд располагались металлические крючки для одежды. Взявшись за центральный, он повернул его и потянул. Задняя стенка отъехала, и Латимер почувствовал на лице струю ночного воздуха и услышал шум города.

— Отсюда до следующего дома по стене идет узкий железный помост, — объяснил мистер Питерс. — А там стоит такой же шкаф. При этом с улицы ничего не заметно, потому что на нас смотрят лишь голые стены. Никто бы не увидел, если бы мы решили уйти этим путем. Идея Димитриоса.

— Димитриоса!

— Да, все три дома принадлежали ему. Их держали пустыми по причине уединенности. А иногда использовали как хранилища. На этих двух этажах проводили встречи. Фактически дома все еще принадлежат Димитриосу. К счастью для меня, он принял меры предосторожности и купил их на мое имя. Переговоры тоже вел я. Полиция об этом так и не узнала, и я смог сюда въехать, когда вышел из тюрьмы. На случай если Димитриос когда-нибудь полюбопытствует, что произошло с его собственностью, я приобрел их для себя от имени Кайе. Вам нравится алжирский кофе?

— Да, конечно.

— Его немного дольше готовить, нежели французский, но я предпочитаю именно его. Давайте спустимся вниз.

Полюбовавшись, как Латимер неловко устраивается среди горы подушек, мистер Питерс исчез в нише. А писатель избавился от пары думочек и огляделся. Странно, что этот дом когда-то принадлежал Димитриосу. Хотя переделки мистера Питерса были еще более чудными. Прямо над головой Латимера висела маленькая, украшенная резьбой полка с книгами в бумажном переплете. Он обнаружил «Перлы житейской мудрости», которую в поезде читал мистер Питерс. А еще там стояли непрочитанный «Пир» Платона на французском, антология «Эротические стихи», автор которой был не указан, но книгу явно читали, «Басни» Эзопа на английском, «Отщепенец» миссис Хамфри Уорд на французском, немецкий географический справочник и несколько книг доктора Фрэнка Крейна на языке, который показался Латимеру похожим на датский.

Мистер Питерс вернулся с марокканским подносом, на котором нес странного вида кофейник, спиртовку, две чашки и пачку марокканских сигарет.

Он зажег спиртовку, поставил ее под кофейник, а сигареты положил рядом с Латимером на тахту. Затем потянулся, снял с полки одну из датских книг и пролистал пару страниц. На пол спорхнула маленькая фотография. Толстяк поднял ее и передал своему гостю.

— Узнаете, мистер Латимер?

На выцветшей карточке был изображен мужчина средних лет, который…

Латимер поднял глаза.

— Это Димитриос! — воскликнул он. — Откуда она у вас?

Мистер Питерс взял фотографию из рук Латимера.

— Так вы узнали его? Хорошо.

Он сел на одну из оттоманок и подкрутил спиртовку. Потом поднял глаза.

Если бы влажные тусклые глаза мистера Питерса были способны светиться, Латимер сказал бы, что они засветились от удовольствия.