Маска Димитриоса

8 Гродек

Было одиннадцать часов, когда писатель, минут пятнадцать просто валявшийся в кровати, наконец открыл глаза. На тумбочке рядом с кроватью лежали три листка мистера Питерса. Они напомнили Латимеру, что нужно кое о чем подумать и принять кое-какие решения. Но, учитывая само их наличие и тот факт, что в утреннем свете номер выглядел как лавка старьевщика, не оставалось никакой надежды, что визит мистера Питерса привиделся в кошмарном сне. А как бы хотелось все забыть…

Латимер сел в кровати и потянулся за листками. Первый, как и сказал мистер Питерс, содержал женевский адрес:

Небрежный, витиеватый почерк. Цифра семь с поперечной чертой, как принято во Франции.

Второй листок. Всего шесть строчек на языке, который писатель не смог распознать, вероятно, на польском. Письмо начиналось, насколько он мог судить, без вступительного «Дорогой Гродек» и заканчивалось не поддающимися расшифровке инициалами. В середине второй строки он разобрал свое собственное имя, написанное с буквой, которая выглядела как «Y» вместо «Т». Латимер вздохнул. Он мог, конечно, отнести письмо в бюро переводов, но мистер Питерс, вне всякого сомнения, это предусмотрел, и маловероятно, что в итоге он получит хоть какие-то ответы на волнующие его вопросы: кто такой мистер Питерс и что ему нужно?

Дружба мистера Питерса с профессиональным шпионом в отставке может оказаться важной ниточкой. Только эта ниточка ведет в никуда.

А удивительное поведение толстяка навевало определенные мысли. Он обыскивает номера, размахивает пистолетом, соблазняет обещанием гонорара в полмиллиона франков за неизвестные услуги, а потом пишет рекомендации польскому шпиону… Как можно к этому относиться, если не с подозрением? Но вот что именно подозревать? Латимер прокрутил в голове ту часть разговора, которую смог вспомнить. И, припоминая все больше и больше, все больше и больше злился на самого себя.

Он повел себя глупейшим образом: позволил запугать пистолетом, из которого его владелец даже не осмелился бы выстрелить (хотя, конечно, легко так думать, когда и сам пистолет, и его владелец уже далеко). Он позволил втянуть себя в дискуссию с тем, кого следовало бы сдать полиции. И что хуже всего, он не только утомился, отстаивая свою позицию, но и позволил мистеру Питерсу уйти, оставив записку на польском, два адреса и тьму вопросов без ответа. Он, Латимер, даже не спросил, как этот человек вообще попал в его номер. Как же так? Нужно было взять мистера Питерса за горло и заставить его все объяснить. Заставить! Вот в чем самый огромный минус теоретического склада ума. Он всегда слишком поздно вспоминал о возможности применения силы.

Латимер перешел ко второму адресу.

Его мысли вернулись к исходному пункту. Почему мистер Питерс так хочет, чтобы он поехал в Париж? Что за информация может стоить таких денег? И кто за нее будет платить?

Латимер попытался вспомнить, в какой именно момент их встречи мистер Питерс внезапно изменил свою тактику. Кажется, это произошло после того, как он упомянул, что видел Димитриоса в морге. Бессмыслица! Может, дело в «богатстве» Димитриоса…

Тут он прищелкнул пальцами. Ну конечно! Какой он дурак, что не сообразил раньше! Он упускал важный факт. Димитриос умер не естественной смертью. Димитриоса убили!

Полковник Хаки сомневался в возможности выследить убийцу, а Латимер вследствие увлеченности прошлым упустил из виду этот важный момент. Вернее, он увидел в нем лишь логический конец скверной истории и не смог учесть два факта: убийца все еще был на свободе (и вероятно, жив), и для убийства нужен мотив.

Убийца и мотив. Мотивом могла быть денежная выгода. Какие деньги? Естественно, те деньги, которые были заработаны в Париже торговлей наркотиками, те деньги, которые непостижимым образом испарились. Если рассматривать проблему с этой точки зрения, то упомянутые мистером Питерсом полмиллиона франков уже не казались чем-то фантастическим. А что касается убийцы — почему бы и не Питерс? Нетрудно было представить его в этой роли. Что он там говорил в поезде?

«Если Всевышний пожелает, чтобы мы совершали ужасные поступки, значит, на это есть причина. Просто она не всегда нам ясна». Почти лицензия на убийство. Латимер легко мог представить слабовольные губы Питерса, произносящие эти слова, когда он нажимает на спусковой крючок.

Тут писатель нахмурился. При чем здесь крючок? Димитриоса закололи ножом. Он стал представлять, как Питерс кого-то закалывает. Картинка не складывалась. Питерс вряд ли смог бы орудовать острым ножом. Противоречие заставило Латимера призадуматься. Не было никаких причин подозревать Питерса в совершении убийства. И даже если бы такие причины нашлись, тот факт, что Питерс убил Димитриоса из-за денег, все еще не объяснял связи (если она вообще существовала) между теми деньгами и полумиллионом франков (если он существовал). В любом случае что это за загадочная информация, которой предположительно обладал Латимер? Какая-то алгебраическая задача с большим количеством неизвестных и только одним биквадратным уравнением для ее решения. Если бы он смог ее решить…

Почему Питерс так сильно желал, чтобы он поехал в Париж? Конечно, куда как проще было бы объединить их возможности (что бы это ни значило) в Софии…

Латимер вылез из постели и включил в ванне воду. Сидя в горячей, немного ржавой воде он постарался свести проблему к простому набору фактов.

У него было два пути на выбор.

Можно вернуться в Афины, сесть за новую книгу и выкинуть из головы Димитриоса, Марукакиса и мистера Питерса в придачу. Или можно съездить в Женеву, встретиться с Гродеком (если тот окажется реальным лицом), а с решением о поездке в Париж немного подождать.

По здравому разумению стоило выбрать первое. В конце концов, он сам оправдывал копание в прошлой жизни Димитриоса ссылкой на эксперимент — попыткой провести собственное расследование. Не следует эксперимент превращать в одержимость. Да и сроки подготовки книги поджимали. Нужно зарабатывать на жизнь, ведь через полгода его банковский счет изрядно истощится, и никакая информация о Димитриосе, или мистере Питерсе, или о ком-нибудь еще его не пополнит. Что же касается полумиллиона франков, то их нельзя рассматривать всерьез. Решено, возвращаемся в Афины.

С другой стороны, если бы не вмешательство Питерса, он бы уже к этому времени был на полпути к Белграду. В конце концов, что изменилось? Таинственный человек по имени Питерс посоветовал раскапывать информацию не в Югославии, а в Швейцарии? Да, мистер Питерс своим предложением создал дополнительную проблему. Но какое она имела отношение к первоначальному плану? И разве удастся выкинуть из головы Димитриоса и мистера Питерса? А болтовня о беспристрастном эксперименте — всего лишь чепуха. Какое настоящее расследование он провел? Никакого. Его интерес к Димитриосу уже перерос в одержимость. «Одержимость» — опасное слово, как по волшебству вызывающее образы горящих глаз, наполненных верой, что земля плоская. И все же дело Димитриоса его очаровало. Смог бы он продолжить работу, зная, что где-то живет человек по имени Гродек, который в состоянии ему многое рассказать? И если ответ на этот вопрос «нет», не будет ли возвращение в Афины пустой потерей времени? Конечно, будет! А остаток на счете через полгода окажется не так уж и мал, даже если он на пару недель задержит новую книгу…

Латимер вылез из ванны и стал вытираться.

И с мистером Питерсом нужно было прояснить вопрос. Нельзя же оставить все как есть и броситься писать детектив. Это выше человеческих сил. К тому же речь шла о настоящем убийстве: не изящном, аккуратном убийстве из романа, с телом, и ниточками, и подозреваемыми, и палачом, а убийстве, столкнувшись с которым начальник полиции пожимает плечами, умывает руки и просто кладет зловонную жертву в гроб. Все было по-настоящему. Димитриос жил и умер тоже по-настоящему. Вместо выдуманных второстепенных персонажей здесь фигурировали осязаемые, вызывающие воспоминания мужчины и женщины, такие же реальные, как Прудон, Монтескье и Роза Люксембург.

Вслух Латимер проворчал:

— Удобно, очень удобно! Работать ты не хочешь, а хочешь поехать в Женеву. Лень пробуждает любопытство. Автор детективов берет из реальной жизни чисто технические аспекты: баллистику, медицину, систему судебных доказательств, правила полицейского делопроизводства… Все, хватит! Довольно всякой чепухи!

Он побрился, оделся, собрал вещи и сошел вниз поинтересоваться поездами, идущими в Афины. Портье принес расписание и нашел нужную страницу. Латимер какое-то время молча ее рассматривал, а потом медленно произнес:

— А если мне нужно добраться до Женевы?

На второй вечер в Женеве Латимер получил письмо с почтовым штемпелем Шамбези. Это был ответ от Владислава Гродека на письмо Латимера с вложенной запиской мистера Питерса. Герр Гродек писал кратко и по-французски:

Шофер прибыл секунда в секунду, поздоровался, церемонно сопроводил Латимера в огромный «купе-де-вилль» цвета шоколада и помчался сквозь дождь, как будто покидая место преступления.

Латимер лениво изучал внутреннее убранство автомобиля. Все в нем, от облицовки панелями с мозаикой по дереву до фурнитуры из слоновой кости, говорило о деньгах, целой куче денег. А они, если верить Питерсу, были заработаны шпионажем. Хотя, разумеется, ничто в машине не указывало на ее зловещее происхождение. Любопытно, как выглядит этот герр Гродек. Наверное, у него острая седая бородка. Питерс упомянул, что он по национальности поляк, большой любитель животных и в глубине души прекрасная личность. Неужели внешне он уродливый тип? Любовь к животным могла значить все, что угодно. Большие любители животных иногда до дрожи ненавидят человечество.

Какое-то время они мчались по северному берегу озера, в Преньи свернули налево и стали взбираться на высокий холм. Примерно через километр машина съехала на узкую дорожку, ведущую через сосновый лес, остановилась перед железными воротами, и шофер вышел, чтобы их открыть. Затем по подъездной аллее подкатили к большому и малосимпатичному летнему дому.

С деревьев уже опали листья, и сквозь дрейфующую снежную дымку, переходящую в дождь, Латимер мог разглядеть ниже по склону небольшую деревню и белую, с деревянной башней, церковь. Ниже за деревней располагалось озеро, в отсутствие солнца — серое и безжизненное. Пароход вспенивал воду, следуя в Женеву. Для Латимера, который видел озеро летом, картина выглядела безрадостно: унылая, как театр, когда кресла в партере накрыты чехлами от пыли, занавес поднят и сцена, в бледном свете единственной лампы, потеряла свое очарование.

Дверь дома открыла дородная энергичная женщина, по всей видимости, экономка. Латимер оказался в маленьком холле, не более двух метров в ширину. По одной стене на вешалках небрежно были наброшены женские и мужские шляпы и пальто, веревка для альпинизма и странная лыжная палка. У противоположной стены громоздились три пары отлично смазанных лыж.

Экономка взяла у него пальто и шляпу, и Латимер прошел через холл в большую комнату. Она скорее подошла бы гостинице: лестница вела наверх на балкон, который располагался по обе стороны комнаты, а в центре стоял камин с громадным карнизом. В очаге ревело пламя, сосновый пол покрывали толстые ковры. Было очень тепло и чисто.

С улыбкой заверив, что герр Гродек скоро спустится, экономка удалилась. Латимер направился к креслам у камина. Тут же послышалась какая-то возня, на спинку ближайшего кресла вспрыгнула сиамская кошка и недружелюбно уставилась на гостя голубыми глазами. К ней присоединилась еще одна. Латимер шагнул к ним, но кошки, выгнув спины, отпрянули. Стараясь обойти их подальше, Латимер продолжил путь к камину, животные пристально за ним наблюдали. На секунду повисла тишина, нарушаемая треском поленьев в камине. Кошки внезапно подняли головы, уставились писателю за плечо, а потом проворно спрыгнули на пол. По лестнице спускался герр Гродек с протянутой для приветствия рукой и извинениями.

Это оказался высокий широкоплечий человек лет шестидесяти, с уже не столь густой шевелюрой, седеющей, но все еще сохранившей первоначальный соломенный цвет, который подходил к гладким, чисто выбритым щекам и серо-голубым глазам. Лицо грушевидной формы сужалось от широкого лба до маленького сжатого рта, а подбородок плавно переходил прямо в шею. Его можно было принять за англичанина или датчанина с умственными способностями выше среднего: к примеру, за инженера-консультанта на пенсии. В тапочках, мешковатом костюме из плотного твида, с энергичными решительными движениями, он производил впечатление человека, который наслаждается заслуженными плодами безупречной и достойной карьеры.

— Простите, пожалуйста, месье, я не слышал, как приехала машина.

Его французский, хотя и с любопытным акцентом, был очень беглым. Латимеру, впрочем, показалось, что этот рот привычнее изъяснялся бы на английском.

— С вашей стороны, месье Гродек, очень любезно принять меня. Не знаю, что написал вам в письме мистер Питерс, потому что…

— Потому что, — охотно подхватил хозяин, — вы благоразумный человек и не утруждали себя изучением польского. Я вас понимаю — ужасный язык. С Антоном и Симоной вы уже познакомились. — Он показал на кошек. — Они возмущены тем, что я не говорю по-сиамски. Вам нравятся кошки? У Антона и Симоны критический склад ума, и они не похожи на обычных кошек. Правда, mes enfants?[17]

Он схватил одну из них и поднял, чтобы Латимеру было удобнее ее рассмотреть.

— Ah, Simone cherie, comme tu es mignonne! Comme tu es bête![18]

Кошка встала ему на ладонь.

— Allez vite! Va promener avec ton vrai amant, ton cher Anton![19]

Кошка спрыгнула на пол и возмущенно прошествовала прочь, а Гродек хлопнул в ладоши.

— Не правда ли, они прекрасны? И так похожи на людей. Знаете, при плохой погоде у них портится характер. Очень жаль, месье, что во время вашего визита погода оставляет желать лучшего. Когда светит солнце, вид отсюда довольно милый.

Латимер был озадачен. И сам хозяин, и то, как он принимал Латимера, абсолютно не соответствовало его ожиданиям. Гродек, может, и выглядел как инженер-консультант на пенсии, но присутствовала в нем некая отличительная черта, позволявшая считать подобное сравнение нелепым. Эта черта выводилась из контраста между внешностью и быстрыми точными движениями. Легко было представить его в роли любовника, а это, размышлял Латимер, можно сказать далеко не о каждом мужчине шестидесяти лет и даже моложе. Ему стало интересно, кто та женщина, чьи вещи он видел у входа в холле.

Запинаясь писатель произнес:

— Летом здесь, должно быть, приятно.

Гродек кивнул и открыл буфет рядом с камином.

— Да, весьма. Что вы будете пить? Английское виски?

— Спасибо.

— Хорошо. Я тоже. Предпочитаю его в качестве аперитива.

Он плеснул напиток в два стакана.

— Летом я работаю на улице. Мне нравится, но работа страдает. А вам удается творить на свежем воздухе?

— Нет, не удается. Мухи…

— Точно. Мухи. Понимаете, я пишу…

— В самом деле? Мемуары?

Гродек поднял глаза, оторвавшись от бутылки с содовой, которую открывал, и Латимер заметил в его глазах вспышку изумления.

— Нет, месье. Жизнеописание святого Франциска. И кажется, умру раньше, чем дело подойдет к концу.

— Должно быть, это очень всестороннее исследование.

— О да. — Он протянул Латимеру стакан. — Видите ли, с моей точки зрения, святой Франциск имеет одно неоспоримое достоинство. О нем столько написано, что для поиска материала нет нужды обращаться к первоисточникам. Не нужно проводить новое исследование. А значит, эта работа служит своей цели: позволяет мне с чистой совестью жить здесь в почти полной праздности. При первых признаках скуки или душевного дискомфорта я ныряю в библиотеку авторитетных работ по святому Франциску и пишу еще одну тысячу слов своей книги. А потом, когда убеждаюсь в полезности этой работы, останавливаюсь. Могу сказать, что много цитирую из Сабатье. Его книги самые многоречивые и очень мило помогают заполнять страницы. А ради удовольствия я читаю ежемесячные немецкие журналы.

Он поднял стакан.

— A votre santé.[20]

— A la votre.[21] Интересно, — начал Латимер, — упомянул ли Питерс в письме цель моего визита.

— Нет, месье, в рекомендательном письме об этом не сказано ни слова, но вчера я получил от него еще одно. И в нем он все объяснил. — Гродек поставил стакан, бросил на Латимера косой взгляд и добавил: — Вы меня заинтриговали. Как давно вы знакомы с Питерсом?

Когда он произносил это имя, Латимер уловил некоторую заминку и догадался, что Гродек хотел сказать иное слово.

— Встречались раз или два. Один раз в поезде, другой в моем отеле. А вы, месье? Вы, должно быть, его отлично знаете.

Гродек удивленно поднял брови:

— Почему вы так полагаете, месье?

Латимер непринужденно улыбнулся, хотя душа у него заныла. Он понял, что совершил некую оплошность.

— Иначе он не дал бы мне рекомендательное письмо и не попросил бы поделиться информацией столь конфиденциального характера.

Своей речью Латимер остался доволен.

Гродек задумчиво его разглядывал, и Латимер подумал, что только идиот мог спутать этого человека с инженером-консультантом на пенсии. По непонятной причине он внезапно захотел, чтобы у него в руке оказался «люгер» мистера Питерса. Не то чтобы ситуация выходила из-под контроля…

— Месье, — заявил герр Гродек, — а как бы вы отреагировали на такой наглый вопрос? Скажите честно, неужели только литературный интерес к человеческим порокам сподвиг вас обратиться ко мне за помощью?

Латимер почувствовал, что краснеет.

— Могу вас заверить… — начал он.

— Я уверен, что можете, — вкрадчиво прервал его Гродек. — Но уж простите меня, чего стоят ваши заверения?

— Месье, даю вам слово, что буду обходиться с любой информацией, которую вы мне доверите, как с конфиденциальной, — чопорно ответил Латимер.

Его собеседник вздохнул.

— Полагаю, я недостаточно ясно выразился, — осторожно сказал он. — Сама по себе информация не стоит ничего. Я забочусь лишь о своем положении. По правде говоря, наш друг Питерс поступил несколько неосмотрительно, послав вас ко мне. Он умолял о снисхождении и, напомнив, что я ему обязан, просил в качестве услуги предоставить нужные вам сведения о Димитриосе Талате. По его словам, так как вы писатель, то ваш интерес исключительно теоретический. Отлично! Но кое-что остается для меня загадкой.

Он замолчал, поднял стакан и осушил его.

— Как знаток человеческого поведения, месье, вы скорее всего заметили, что действиями большинства людей обычно руководит доминирующий стимул. У одних это тщеславие, у других — удовлетворение чувств, у третьих — жажда денег и так далее. Э-э… У Питерса хорошо развит денежный стимул. Не думаю, что оговорю его, если скажу, что он настоящий скряга, в принципе обожающий деньги. Пожалуйста, не поймите меня превратно. Я не утверждаю, что он будет что-либо делать только из-за денег. Просто, зная Питерса, не могу представить, что он берет на себя труд прислать вас ко мне и пишет такое письмо исключительно ради развития английского детектива. Понимаете меня? Да, я слегка недоверчив, месье. Но в этом мире у меня остались враги. Так не хотите мне поведать, какие у вас отношения с нашим другом Питерсом?

— И рад бы, но, к сожалению, не могу. По очень простой причине: я сам не знаю, какие у нас отношения.

Взгляд Гродека стал жестким.

— Это не шутки, месье.

— А кто шутит? Я изучаю жизнь этого человека, Димитриоса. По неизвестной мне причине мистер Питерс тоже интересуется Димитриосом. Так мы и встретились. Он подслушал, как я наводил справки в афинских архивах. Потом он выследил меня до Софии и, наставив на меня пистолет, потребовал объяснить мой интерес. Димитриоса, кстати, убили еще до того, как я о нем услышал. В конце концов мистер Питерс предложил мне встретиться с ним в Париже и совместно поработать над одним проектом, пообещав прибыль в размере полумиллиона франков. Он считает, что я обладаю информацией, которая, будучи бесполезна сама по себе, имеет большую ценность, если ее использовать вместе с информацией, которой располагает он. Я ему не поверил и отказался участвовать в этой махинации. А он, чтобы доказать свои честные намерения, дал мне это рекомендательное письмо. Я ему объяснил, что интересуюсь Димитриосом в теоретическом плане, и признался, что собирался поехать за информацией в Белград. А он сказал, что предоставить ее можете только вы.

У Гродека брови поползли вверх.

— Не хотелось бы показаться чересчур любопытным, месье, но как вы узнали, что Димитриос Талат был в Белграде в 1926 году?

— Мне рассказал об этом один турецкий чиновник, с которым я подружился в Стамбуле. Он и описал мне историю этого человека: во всяком случае, ту историю, которую знают в Стамбуле.

— Понятно. А могу я поинтересоваться, что такого важного вы знаете?

— Понятия не имею.

Гродек нахмурился.

— Да ладно, месье. Вы просите сообщить вам конфиденциальную информацию. Меньшее, что вы можете сделать взамен, — поделиться со мной своей.

— Это правда. Я не знаю. С Питерсом я разговаривал довольно откровенно, и в какой-то момент разговора он очень разволновался.

— В какой именно момент?

— По-моему, я объяснял, как узнал, что у Димитриоса не было с собой денег. Именно после этого он завел разговор о полумиллионе франков.

— И как вы узнали?

— Все, что нашли при нем, лежало на столе в морге. Все, за исключением удостоверения личности, которое вытащили из подкладки пальто и отправили французским властям. Денег не было. Ни единой монеты.

Несколько секунд Гродек внимательно на него смотрел, затем подошел к шкафу, в котором хранилось спиртное.

— Еще выпить, месье?

Он в тишине разлил напитки, протянул Латимеру стакан и торжественно поднял свой:

— Тост, месье. За английский детектив!

Латимер удивился, но поднес стакан к губам. Хозяин дома сделал то же самое. Однако вдруг он подавился и стал вытаскивать из кармана платок, поставив стакан на место.

К своему удивлению, Латимер понял, что мужчина смеется.

— Простите, месье, — задыхаясь, проговорил Гродек. — Просто пришло в голову. Я представил… — на долю секунды он заколебался, — представил нашего друга Питерса с пистолетом. Он ведь сам до ужаса боится оружия.

— Видимо, он смог преодолеть свой страх, — несколько раздраженно отреагировал Латимер, у которого возникло подозрение, что дело было в другом.

— Умный малый, Питерс, — тихо засмеялся Гродек и потрепал Латимера по плечу. У него внезапно улучшилось настроение. — Мой дорогой друг, пожалуйста, не обижайтесь на меня. Послушайте, сейчас будет обед. Я надеюсь, он вам понравится. Вы голодны? Грета в самом деле отменно готовит, и швейцарского вина я не держу. Позднее я вам расскажу про Димитриоса и про те неприятности, которые он мне доставил, и про Белград, и про 1926 год. Это вас устроит?

— Вы окажете мне неоценимую помощь. — Латимер решил, что Гродек готов снова рассмеяться, но поляк, наоборот, стал очень серьезным.

— С удовольствием, месье. Питерс — мой хороший друг. К тому же вы сами мне нравитесь, а к нам так редко заезжают гости. — Он замялся. — Не позволите мне, месье, как другу, дать вам небольшой совет?

— Пожалуйста.

— На вашем месте, месье, я поймал бы нашего друга Питерса на слове и поехал в Париж.

Латимер совсем запутался.

— Я, право, не знаю… — медленно начал он.

Тут в комнату вошла экономка Грета.

— Обед подан! — радостно воскликнул Гродек.

Позже, хотя и была возможность попросить Гродека объяснить его «небольшой совет», Латимер об этом попросту забыл. К тому времени у него появилась другая пища для размышлений.