Мастерская подделок

Ян Потоцкий

Пустив лошадь шагом, я по совету отшельника спокойно ехал к Венте-дель-Пеньон, или Постоялому двору под Скалой, как вдруг заметил на дороге перемещения, не предвещавшие ничего хорошего. Вооруженные мушкетами негодяи держали на мушке двух дам, сидевших на прекрасных лошадях, и пытались подтолкнуть их к заросшему оврагу. Я живо спешился и, выхватив шпагу, бросился на помощь несчастным путешественницам. В мгновение ока, благодаря секретному выпаду, которому научил меня перед моим отъездом отец, я разоружил разбойников, приставив клинок к их запястьям, так что вскоре они удрали на своих скверных мулах. Дамы были белее снега. Та, что казалась старшей, сказала:

— Сеньор кавалер, вы спасли нашу честь, то бишь нашу жизнь, и мы никогда не сумеем достойно вас отблагодарить, поскольку ничто не сможет послужить достаточной наградой за вашу храбрость. Но коль скоро путешествия весьма утомительны, а места ночлега нередко полны опасностей, будьте так любезны, примите скромное радушие нашего жилища, которое находится всего в одном лье отсюда. Именно эта близость рассеяла всякие страхи, когда мы с моей дочерью Хуанитой решили совершить прогулку по окрестностям. Однако не тут-то было. Не успели мы отъехать на расстояние одного лье, как на нас напали разбойники, которых вы храбро обратили в бегство.

— Благородные дамы, — отвечал я, — меня зовут Альфонс ван Борден, и король дон Филипп V удостоил меня чести отправиться с поручением к капитану валлонской гвардии, в каковом качестве я здесь и нахожусь. Что же касается недавно произошедшей стычки, умоляю вас не благодарить меня за услугу, которая, будучи сама по себе незначительной, тем не менее доставила мне большое наслаждение. Хоть я и считаю себя, безусловно, недостойным, но все же не могу отказаться от подобной чести и отклонить ваше милостивое приглашение.

По-видимому, дамы остались вполне довольны моим ответом, и, пока мы ехали к их жилищу, мать повела такую речь:

— Сеньор кавалер, быть может, вы окажете нам честь и выслушаете нашу историю. Я дочь маркиза Рохеса и еще в ранней юности почувствовала живое влечение к монашеской жизни. Мне было четырнадцать лет, и я собиралась уйти в монастырь, когда мой отец объявил, что собирается отдать меня замуж за герцога де ла Вильяневада. Как я ни плакала и ни умоляла, ничего не помогло, поскольку отец не желал отказываться от столь выгодного для его семьи союза. Брак, разумеется, не принес мне счастья, но зато у меня родилась дочь, которая, похоже, с самого нежного возраста унаследовала от меня сильную склонность к монашеской жизни. Я от всей души надеялась, что ей удастся исполнить это желание, когда герцог был убит во время поединка. Тогда я решила отречься от мира вместе с Хуанитой, которой теперь шестнадцать лет. Но поскольку ее слабое здоровье не позволяет выносить суровость монастырской жизни, мы живем уединенно в нашем загородном доме, проводя время за чтением и молитвами.

Тем временем мы прибыли в очень красивый дом, окруженный садами и зеленеющими рощицами, которые поражали своим видом в этих засушливых и диких краях. Лошадей отвели в конюшню, а меня сопроводили в комнату, оборудованную всеми удобствами, которые предоставляет гостям самое предупредительное гостеприимство. Интерьер дома оказался, впрочем, гораздо роскошнее его внешнего вида. Стены были украшены фламандскими гобеленами и картинами мастеров, повсюду стояли шкафчики, инкрустированные перламутром, блюда и китайские вазы, серебряные канделябры. К ужину дамы оделись с изысканной элегантностью, которая, впрочем, идеально подходила набожным особам. Обе были в черных шелковых платьях, доходивших до кожаных туфелек с широкими ремешками такого же розового цвета, что и атласные банты, украшавшие на висках мантильи из тончайшего кружева. Стол был накрыт великолепно, но я заметил на нем лишь один прибор. Меня удивило отсутствие капеллана и какой-либо челяди, не считая пригожей девушки в местном костюме, которая нам прислуживала.

— Сеньор кавалер, — сказала герцогиня де ла Вильяневада, — мы с дочерью сидим за этим столом лишь ради чести и удовольствия находиться в вашем обществе, так как сегодня мы говеем. Поэтому просим вас извинить нас за то, что этим вечером мы не принимаем никакой пищи.

— Благородные дамы, — отвечал я, — это, разумеется, честь и удовольствие для меня, но я не смогу наслаждаться сим прекрасным пиршеством, если вы не разделите его радость со мной.

— Наша радость состоит в говенье, — сказала девушка, — и мы надеемся, что ваша галантность оставит эту привилегию лишь за нами, в противном случае мы будем оскорблены.

Я сопротивлялся изо всех сил, но они так упорно настаивали и так любезно умоляли, что я был вынужден уступить и в конце концов согласился съесть немного салата и фазанью ножку и выпить бокал вина. Но ужин не стал от этого менее веселым, поскольку сопровождался весьма благопристойными шутливыми речами.

Удалившись вскоре в свою комнату, я вспомнил об очень красивой картине, изображающей свадьбу Александра и Роксаны, на стене столовой. Поскольку полотно висело у меня за спиной, я не имел возможности хорошо его рассмотреть или прочитать подпись, которая, как я полагал, принадлежала Веласкесу. Я спустился, уверенный в том, что не застану никого в столь поздний час, и, с удивлением все же заметив свет в столовой, подумал, что служанка, вероятно, забыла погасить канделябры. Дверь была полуоткрыта, но картина, представшая моему взору, разительно отличалась от той, что я ожидал увидеть!

Герцогиня, ее дочь и их служанка были в тех же одеждах, в которых я их уже видел, но заплесневевших, пыльных и прогнивших, как будто они долго пролежали в земле. Тусклые и спутанные волосы, впалые глаза, синие губы и мертвенно-бледная кожа красноречиво подтверждали, что все трое вышли из могилы. Вооружившись ножиками, они кромсали сырую и еще свежую человеческую ногу, лежавшую на длинном блюде по центру стола и закидывали куски себе в рот, даже не положив их перед этим на тарелку. Ужас, вызываемый сей пирушкой, еще больше усиливался тем, что она происходила в полной тишине, которую нарушали лишь скрип ножей о мясо, стук фарфора да жуткий хруст челюстей. Сказав себе, что нельзя убить то, что уже мертво, и испытав отвращение при виде этого отталкивающего пиршества, я ушел и направился к конюшне. Я нашел там свою лошадь, накормленную, почищенную, но сильно испуганную и дрожавшую всеми своими членами. Рядом с ней стояли лошади вампирш, блеклые и с обнажившимися зубами — не что иное, как трупы, оживленные каким-то ужасным и таинственным колдовством, которые стучали копытами и качали своими бесцветными гривами. Мне удалось успокоить животное, и, пришпорив коня, я поскакал прочь от окаянного жилища.

Вскоре я добрался до уединенной часовенки, дверь которой была открыта. Я преклонил колена перед алтарем Богоматери и немного помолился. Когда я вышел, моя лошадь исчезла: то ли она сбежала, то ли ее украли разбойники. Я отправился в путь пешком, утешая себя тем, что до Венты-дель-Пеньон было не больше нескольких лье.

Это был очень хороший постоялый двор, где также торговали лошадьми, и я смог приобрести там кобылу по весьма разумной цене. С удивлением заметив, что у конюха, парня лет двадцати, совершенно белые волосы, я обратил на это внимание хозяина.

— Если вы попросите Пабло рассказать свою историю, он охотно это сделает, — ответил он мне.

Я велел принести вина в конюшню и, устроившись на охапке соломы, выслушал рассказ молодого конюха.

Раз уж Ваша Merced[51] оказала мне честь, изволив послушать мою историю, расскажу ее вам во всей простоте. Мои родители владели небольшой фермой недалеко от местности под названием Лос-Алькорнокес, где сейчас находится почтовый дом, и хотя мы были бедны, однако, по крайней мере, никогда не нуждались. Когда в возрасте четырех или пяти лет я играл на лугу, цыганка набросила мне на голову платок и похитила меня. Поэтому детство мое прошло среди ромал. Я выучил их язык, музыку и песни, очень красивые, а главное, научился осматривать лошадей и ухаживать за ними — эта наука очень мне потом пригодилась. Впрочем, я не забывал о своих дорогих родителях и счастливой жизни, которую вел у них, и когда цыгане стали табором недалеко до Лос-Алькорнокеса, сумел сбежать под покровом темноты.

Немного прошагав, я пришел на место, где находилась наша ферма, но обнаружил лишь развалины, почерневшие от пожара. Удар молнии уничтожил мою семью, скотину и постройки. С болью в душе удалился я из этого зловещего места и пришел на венту, где меня наняли конюхом. Лошади были моим ремеслом, так что я не считал себя обездоленным.

Как-то раз, когда я был уже взрослым семнадцатилетним парнем и, скажу без ложной скромности, недурен собой, перед дверьми остановились роскошные носилки — их тащили два белых мула. Две дамы, еще роскошнее и одетые, как говорится, по-восточному, спустились с носилок и соизволили войти к нам. Поскольку погонщик отказался везти их в Сьерра-Морену, они хотели нанять другого. Трактирщика пришлось долго упрашивать, но нескольких серебряных монет хватило, чтобы его уговорить, и это дело поручили мне.

Как только мы отправились в путь, прекрасные дамы подарили мне кошелек, так туго набитый, что я не смею сказать о его содержимом, иначе ваша Merced примет меня за лжеца. Дамы взирали на меня весьма благосклонно, но больше, нежели их красота и великолепие их экипажа, меня очаровали их духи́, которые кружили голову и навевали грезы. Я не знаю таких слов, чтобы описать их вашей Merced, особенно, если вспомнить, что я знал лишь деревенские запахи, не считая, разумеется, ароматов жасмина, садовой розы и ладана в нашей церкви. Запах преследовал нас всю дорогу, и тогда я видел всё, словно сквозь пелену. К этому добавлялось смущение, которое вызывали дамы, без конца меня дразнившие — по-хорошему, но не так, как принято в деревне, или кокетничавшие со мной тысячей разных способов. Они беспрестанно касались моей руки под каким-нибудь предлогом или же бросали на меня значительные, полные приятности взоры. Спустя некоторое время мы прибыли на Венту-Кемада, о которой я не слышал ничего хорошего. Я удивился, когда никого там не нашел, хотя стол был накрыт, конюшня полностью готова, а комнаты приготовлены для ночлега. Когда дамы удалились, я очутился в очень славной комнатушке с горевшим очагом. Как только часы пробили полночь, дверь вдруг открылась и дамы, окутанные облаком своих дивных духов, вошли и сели ко мне на кровать.

— Не угодно ли вам, милый погонщик, подкрепиться в нашей компании и снять дорожную усталость? — сказала одна из них, протянув мне кубок. Не успел я отпить глоток этого эликсира, как комнатушка превратилась в огромный зал, сверкающий золотом и серебром, ярко освещенный люстрами и обтянутый прекраснейшими гобеленами. Это пышное убранство вовсе не испугало меня, а напротив, привело в такой восторг, что я почувствовал, как сдержанность, подобающая моему состоянию, испарилась, и когда дамы, откинув мою постель, стали целовать мне губы и все тело, я опьянел от их духов и постарался обслужить их со всем пылом и силой своих семнадцати лет. Наши игры, которым по большей части научили меня они сами, продолжались до рассвета, после чего, слегка утомленный, я заснул.

Разбудил меня отвратительный запах падали. Открыв глаза, я увидел, что лежу на груде трупов повешенных, посреди гниющих скелетов и жутких останков, кишевших белыми червями толщиной с палец, многие из которых ползали даже по мне. Я испустил страшный вопль и, собравшись с остатками сил, сумел перелезть через ограду. Продвигаясь на ощупь и словно обезумев от ужаса, я добрался до ручья, в котором смыл с себя все эти нечистоты, но, склонившись над прозрачной водой, увидел, что мои волосы полностью поседели. Моя досада немного прошла, когда, засунув руку в карман, я ощутил там вес своей мошны. Увы, я обнаружил, что она полностью сгнила и наполнена голышами. Короткими переходами добрался я до своего прежнего места службы. Едва меня увидев, люди завопили и, узнав, хоть я и сильно изменился, приняли за привидение, которое прогнали резкими ударами вил и крестным знамением. Я побрел куда глаза глядят, питаясь подаянием, пока не встретил капуцина, которому исповедовался и получил отпущение грехов. Как-то раз я забрел на Венту-дель-Пеньон, хозяин которой — добрый малый. Я поведал ему свою историю, и он мне поверил, тем более что уже слышал подобные, и, имея нужду в хорошем конюхе, способном также помочь в торговле лошадьми, тотчас же нанял меня на работу. Вот почему ваша Merced встретила меня там, где мы с вами сейчас и находимся.