Маттерхорн

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Когда на следующее утро они выступили в темноту, взвод Гудвина поставили ведущим. Взвод Мелласа получил относительную безопасность в середине колонны. Смирясь с тем, что нужно идти вместо того, чтобы лететь, парни переставляли ноги в бесконечной пляске пехоты. У тех, кто не шёл в голове, мысли вертелись вокруг лучших времён: вокруг еды, которую когда-то ели, девчонок, которых знали или хотели бы узнать получше. Для тех же, кто шёл ведущим, прошлого не существовало, было только пугающее настоящее.

Голод владел умами людей, донимал и головного дозорного, и Гудвина, который пытался игнорировать свой пульсирующий мозг и сосредоточиться на текущей задаче. Они шли с постоянным чувством раздражения и разочарования. Какая-нибудь часть снаряжения, цепляясь за ветку, становилась чудовищной несправедливостью. Налететь на впередиидущего из-за усталости означало вызвать непомерный гнев вместо обычных саркастических замечаний.

Они достигли контрольной точки 'альфа' через час после заката, на сутки отстав от графика. Точка 'альфа' оказалась покрытой джунглями вершиной холма, ничем более. Они не ели весь день, последние три четверти банки консервов были съедены за день до этого. Три дня прошло с тех пор, когда они ели хотя бы полрациона.

Во время всего обеда подполковник Симпсон выглядел расстроенным. Майор Блейкли предположил, что он беспокоится о том, как объяснить задержку полковнику Малвейни на завтрашнем совещании. Подполковник едва заметил, как официант из рядовых убрал его тарелку и долил кофе в чашку. Лишь за сигарами он чуть-чуть поддержал майора Блейкли и передового авиационного наводчика капитана Бэйнфорда в пересудах и шутках. Симпсон потянулся к бутылке 'Матеуша', которую они почти прикончили во время еды, и, игнорируя кофе, наполнил себе стакан. Быстро выпил. Он полез в карман за новой сигарой, но оказалось, что тонкий портсигар пуст.

– Сигару, полковник? – спросил Блейкли, доставая одну из своих.

Симпсон подкурил её от свечи на столе, сделал несколько быстрых затяжек, раскуривая, и расслабился. Блейкли зажёг свою сигару, откинулся и посмотрел сквозь сетку, защищавшую внутреннее пространство небольшой столовой для офицерского и сержантского состава от насекомых, мельтешащих снаружи. При свете заката ВБВ не представляла собой приятного места для принятия пищи. Возле палатки-столовой оборванными группками выстроились за едой рядовые. Почва раскисла. Вечерний воздух вонял керосином и горящим в бочках дерьмом, собираемым из уборных. Одинокий вертолёт 'Хьюи', возвращаясь в Куангчи, взлетел с грунтовой взлётно-посадочной полосы и, поначалу затерявшись в панораме серо-зелёных гор, обозначился силуэтом на фоне меркнущего света.

– Не то это грёбаное место, Блейкли, – проворчал Симпсон. Он, показалось, с какой-то злостью присосался к сигаре.

– Сэр?

– Нам следует быть в лесу. У нас три роты просиживают задницы на равнине, и одна, мать её, таскается по горам. Мы не можем их контролировать. Не можем дать под зад, когда нужно.

– Согласен с вами, сэр, но если батальон таким образом рассредоточен и роты разбросаны по всей карте, даже когда мы задействованы в операции, то как вы собираетесь их контролировать?

– Маттерхорн. Я хочу вернуться на Маттерхорн. Мы свяжем тогда весь северо-западный угол района. Разместим роты в джунглях для блокирования гуков, нападём на пути снабжения, уничтожим их тайники. – Он сплюнул на пол кусочек табака. – Кто знает, да хоть рейды в Лаос. Одними сраными бомбардировками этого не достичь. Ты бросаешь бомбу, а солдат встаёт и перескакивает через воронку, а СВА – это уйма солдат, притом из самых лучших. Поэтому нам нужно бросить на них наших ворчунов.

– Я согласен, – осторожно сказал Блейкли, боковым зрением следя за авианаводчиком, – но что мы можем поделать при этих чёртовых политических ограничениях? Но, чёрт возьми, я полностью согласен. Идти туда, где настоящее дело. – Блейкли не спросил полковника, в чём разница между командованием ротами по рации с Маттерхорна и командованием ротами по рации с ВБВ. Он понимал, что настоящая разница психологическая, по крайней мере, для людей там, в дивизии. Если командный пункт первого батальона двадцать четвёртого полка по карте будет располагаться на Маттерхорне, то – сам по себе, в своей наиболее незащищённой позиции, – для людей в дивизии он будет постоянным напоминанием о том, что офицеры, командующие первым батальоном двадцать четвёртого полка, это настоящие боевые морские пехотинцы, а не штабной состав, прячущийся за толстыми стенами блиндажей. Блейкли понимал всю важность образа. И вовсе не было б никакого вреда, если бы их при этом время от времени обстреливали. Он должен иметь в послужном списке настоящие боевые действия, такие, за которые дают 'Пурпурные сердца' и медали. Это лучший, может быть, даже единственный способ, ведущий на самый верх.

– Нам нужно добиться, чтобы управление стало лучше, – продолжал Симпсон как бы про себя. – Этот сраный Фитч выбился из графика на целые сутки. Вчера он весь день сидел на жопе ровно. Целый грёбаный день, чтобы вывезти больных с траншейной стопой, которая есть не что иное, как результат плохого командования. Ну, я ему не позволю. Я научу его уму-разуму.

Симпсон налил в стакан вина и, поднявшись со стула, залпом выпил. И стукнул стаканом об стол. 'Хорошее вино. Португальское, да? Нужно заказать ещё ящик'. Он покинул столовую, и все поднялись со стульев, когда он выходил.

Симпсон продолжил пить. Проведя два часа в хлопотливом пролистывании стопки бумаг на импровизированном фанерном столе, он приголубил почти половину бутылки виски 'Джек Дэниелс Блэк'. Шесть или семь раз он вскакивал со стула и подходил к карте, приколотой к другому листу фанеры, прислонённому к влажной брезентовой стенке палатки. Он сравнивал координаты высоты 1609 с последней позицией роты 'браво' и пытался уверить самого себя, что всё будет в порядке. Затем, не будучи в состоянии найти утешение и чувствуя ответственность за столь многие жизни, он неохотно возвращался к бумажной работе и наполнял свой стакан.

Он понимал, что не следует пить так много, особенно в одиночку. Но он почти всегда был один. Ведь он командир батальона. А наверху всегда предполагается одиночество. А чего он ожидал, непринуждённого товарищества офицерских казарм? Но внутренний голос укорял его. Ему следует быть на более дружественной ноге с остальными комбатами в полку или хотя бы со штабистами полка одного с ним возраста и ранга. Он старался. Как-то раз вечером пригласил подполковника Лоу, командира второго батальона двадцать четвёртого полка, на ужин. Он распечатал новые сигары и выставил действительно хорошее вино. Но вечер прошёл неловко. Лоу играл в футбол за Аннаполис, в то время как Симпсон морозил задницу в Корее; и вот он сидит, на три года моложе Симпсона, но в той же самой должности. Но то был – Аннаполис. Симпсон же прокладывал свой путь в штате Джорджия и никогда не имел времени научиться держать себя в обществе. Поэтому он не мог общаться как Лоу или Блейкли. Никогда не умел. И никогда не сможет. Поэтому что? Поэтому он был один. Поэтому что? Поэтому он был здесь не для того, чтобы хорошо проводить время. Он был здесь для того, чтобы убивать гуков.

Он медленно сдвинул груду бумаг от себя на край стола. На открытое место выставил стакан с виски и полупустую бутылку. Тепло засверкала янтарная жидкость. Тёплым светом. Глубоким и тёплым.

На ум всё приходили замечания и вопросы Малвейни во время совещания. Почему ему достался такой хренов мультяшный осёл как Малвейни? Он никогда не мог быть уверен в том, что Малвейни думает – или что Малвейни подумал о нём. Симпсон был убеждён, что такой старый солдат как Малвейни будет доволен, если его штаб выдвинется на Маттерхорн. Малвейни даже заявил, что там, похоже, есть гуки. Однако теперь он чувствовал, что сделал что-то не так, оказавшись там и вынужденный продираться назад в Камло. Но Малвейни ведь дал добро. Симпсон сделал несколько глотков. Четыре дня осталось до развёртывания высоты 1609. Было ли это неосмотрительно? Бог знает, бойцы брошены там с кучкой зелёных лейтенантов запаса. Мягких с войсками. Двигающихся слишком медленно. Просто под рукой не хватило кадровых капитанов. Всё блядское дело пованивает. Ведь морская пехота – это ударные войска.

Когда-то Лиддел Гарт назвал её 'консервным ножом'. Или то была 'отмычка'? Он никогда не помнил таких деталей, поэтому никогда не мог вставлять ёмкие цитаты в донесения, хоть и понимал, что следовало бы. Но он понимал свой грёбаный манёвр. Почему он должен помнить сраные цитаты? Единственная консервная банка, что мы здесь вскрыли, – это блядская 'банка с червями'. С малярией. Тропической язвой. Политиканами. С ниггерами под ружьём, полными говна о власти чёрных. Медленно и осторожно он нацедил в стакан ещё немного виски. Просто нужно ещё несколько месяцев всё перетерпеть. Батальон в бою. Чёрт, ему уже тридцать девять. Это удача, отсрочка от двадцатилетнего финального занавеса. Теперь у него есть шанс стать полным полковником – и получить полк. Он улыбнулся тёплому стакану. Нет, не дивизию. Не проси у богов слишком много, иначе они тебя осадят. Но полк возможен, если не испортить вот это дело.

Живот повело, и он в ответ хлопнул остаток виски. И снова наполнил стакан.

Тридцать девять лет. Последний шанс. Он знал, что он не такой умный, как Блейкли, и не такой колоритный, как Малвейни. Но он заботится. Заботится о траншейной стопе. Заботится о безопасности и о сокращении доли потерь. Но как подобными вещами привлечь к себе внимание генерала? Воняет. Всё воняет. Чёртова рота 'браво' где-то там на отроге. Он не должен был позволить Блейкли уломать себя и Малвейни на это дело. Потом этот прокол с продовольствием. Не уследил. А должен был. Контроль, контроль и ещё раз контроль. Таков последний пункт инструкции по боевому управлению войсками: начни планирование, подготовься к разведке… или подготовься к поддержке? Проведи разведку. Нет, подготовь план. Проклятье. Память ни к чёрту. Дерьмо. Это же проще простого. Идёшь и убиваешь грёбаных врагов. Если эта штука с продовольствием выплывет наружу, не расхлебаешь.

Блейкли переводит облажавшегося офицера снабжения назад в Дананг. Не то чтобы этот S-4 возражал. Чёрта с два, никоим образом. Офицерские клубы. Напитки. Женщины. Женщины с круглыми глазами. Там есть одна блондинка, продаёт войскам автомобили. Автомобили? Чёрт подери, 'мерседесы бенц'. Целое годичное жалованье за одну из этих крошек. Конечно, в личном деле офицера снабжения ничего не появится. Не стоит усложнять парню жизнь. Блейкли использует скрытые каналы, чтобы сообщить людям, что они легко отпускают офицера снабжения и не делают никаких отметок в характеристике. Но если вдруг поползут слухи, что ж, он сможет доказать, что предпринял немедленные действия, избавившись от офицера. Не то чтоб это было так плохо. Дьявол, никто не убит, ничего подобного. Кроме того, они выведут роту 'браво' и в долгу перед ней не останутся. Когда она вернётся, у него для каждого будет припасено по куску мяса. Фактически, с ротой 'браво' на ВБВ здесь будет полностью весь батальон. У него будут стейки для всего батальона и официальный обед для офицеров. Как повелось ещё со времён королевского корпуса МП, мать его. Как в добрые старые времена. Так нужно для поднятия боевого духа. Обед для офицеров и мясо для рядовых. Хорошие морпехи эти парни. И не их вина. В конечном счёте, он им понравится. Они поймут. Не было руководства. И ничьей вины нет. Ты получаешь зелёных студентиков, без опыта. Сегодня они тискают девчонок в госучреждениях Вашингтона, а через неделю их забрасывают в лес. Чего можно от них ожидать? Дерьма. Просто их нужно немного закалить, вот и всё. Добавить зрелости. Вот потому ему и надо снова вернуться в лес. Взять хоть те блиндажи на Маттерхорне. Их бы истребили при воздушных налётах или артобстрелах. Нельзя быть заботливым чересчур. Конечно, им было тяжело – чертовски верно, было тяжело. Но для того-то и находится он здесь: спасать жизни. Боже, всё что им нужно – это хорошенько подвинтить гайки. Немного руководства.

Он влил в себя остатки виски, схватил фуражку и через светонепроницаемые занавеси вывалился в ночь. Ведомый белёными камнями, выложенными вдоль дорожки, он перешёл к центру управления боевыми действиями. Толкнул тяжёлую дверь, весьма удивив дежурного офицера, читавшего 'Плейбой', и трёх радистов, двое из которых играли в шахматы. Третий слушал 'Топ-40' по каналу армейской радиостанции в Куангчи. Все вскочили на ноги.

– Соедини мне 'браво-шесть', – рявкнул Симпсон.

Один из радистов начал вызывать. Вскоре отозвался голос Поллака, и трубку взял Фитч. Голос его звучал слабо, как у призрака.

– Это 'Большой Джон-шесть'. Я хочу знать, почему ты преднамеренно нарушил приказ и просиживаешь штаны в контрольной точке 'альфа', отставая от графика на сутки. Я хочу получить, нахрен, хорошее объяснение, иначе, чёрт тебя дери, объясняться будешь на Окинаве, потому что, господь свидетель, я смогу вставить в жопу любому командиру, который не может выполнить задание. Приём.

Радисты украдкой переглянулись. Дежурный офицер углубился в изучение радиосообщений, полученных из дивизии.

Последовала долгая пауза. 'Как понял, 'браво-шесть'? – настаивал Симпсон. – Приём'.

– Принял, сэр. Понял вас. – Последовал перерыв в передаче. – Нас на весь день накрыло туманом. Я ждал вертушку, которую запрашивал. У меня несколько серьёзных больных с траншейной стопой, труп, и у нас кончилась еда. По моему мнению, мы могли бы двигаться быстрее, если принять необходимые меры по устранению этих проблем. Принимаю на себя полную ответственность за задержку. Приём.

– Ставлю на кон твою задницу, ты ответишь. Но это не поможет мне объясниться с 'Лесорубом-шесть'. Приём.

– Понимаю, сэр. Может быть, если б знать, в чём состоит наша задача, это помогло бы бойцам продолжать движение. Приём. – Расстояние и разрядившиеся аккумуляторы ослабляли и прерывали голос Фитча.

– Твоя задача – искать, сближаться и уничтожать противника. Такова задача каждого драного морпеха. – Симпсон неосознанно расправил плечи. Он знал, что подчинённые смотрят на него. – Сейчас, мать твою, ты начинаешь искать и уничтожать, иначе я разжалую тебя с полным основанием. Как понял, 'браво-шесть'?

– Принято. Понял вас.

– Крайне важно – крайне важно, – чтобы ты достиг контрольной точки 'эхо' во вторник до полудня. Там будешь ждать дальнейших указаний. Очень важно. Ты понял? Приём.

Рация помолчала. Точка 'эхо' находилась у слияния двух рек, одна текла с гор, через которые они сейчас перебирались, а другая бежала с другой горной цепи к востоку от них. Фитч подключился: 'Сэр, я сверяюсь с картой и вижу, что точка 'эхо' располагается на другой стороне очень крутого массива. Послушайте, я не думаю, что мы сможет подойти к ней так быстро по такой местности. Приём'.

– Обожди.

Симпсон подскочил к карте и поставил палец на позицию роты 'браво', аккуратно обозначенную булавкой с большой буквой 'В'. Потом он поставил палец на координаты точки 'эхо'. Расстояние между двумя пальцами составило приблизительно восемь дюймов. Фитч явно увиливал.

Симпсон взялся за трубку: 'Что ты мне хочешь тут втереть, 'браво-шесть'? Придёшь на точку 'эхо' к полудню или месяц проведёшь на Окинаве с моим ботинком у свой жопы. Ты понял?'

– Я понял.

– 'Большой Джон-шесть' – конец связи.

В сырости и холоде, в тридцати километрах от ВБВ, Фитч уронил трубку на землю и уставился в темноту. Релсник пошарил руками и поднял её.

Хок присвистнул. 'Может, когда протрезвеет, то забудет, что сказал'.

Фитч хмыкнул.

– Эй, да забудь ты, – продолжал Хок. – Что он сделает, Джим, острижёт тебя и отправит во Вьетнам?

Фитч улыбнулся, благодарный Хоку за поддержку, и подумал, что не будет счастлив, если его снимут с должности. Просто он всего лишится. Ему стало страшно. Его характеристика убьёт его. Надежда получить приличное назначение, если он покинет Вьетнам, будет разбита. Так хорошо начинать, стать командиром роты – и быть выброшенным в тыл за то, что не смог выдержать. Фитч хорошо знал корпус морской пехоты, чтобы понимать, что слава пойдёт повсюду. И в такой небольшой организации как корпус МП ему никогда не избавиться от неё. Никакие доводы не помогут. Лишь будут выглядеть как оправдания. Подлинные события, известные Хоку и взводным командирам, останутся запертыми в джунглях до самой отправки домой. Но к тому времени они уже не будут иметь никакого значения. Фитч превратится в посмешище.

Внизу, в окопах, Меллас и Гамильтон уселись на задний край своей 'лисьей норы'. Гамильтон попросил у Мелласа фонарик с красным стеклом, чтобы закрасить ещё один кусочек на своей дембельской диаграмме. Это был рисунок изящной вьетнамской девушки, она задрала правую ногу выше головы и выставила вагину. Двести маленьких сегментов закручивались вокруг девушки спиралью, нисходя до дня 'зеро' в самой сладкой точке. 'Знаете, лейтенант, – сказал Гамильтон, – я правда считаю, что эта девушка красивая. То есть я на самом деле так думаю. Она похожа на девчонку, которую я знал там, на родине'.

– Вернись на землю, Гамильтон. Все они выглядят одинаково с такого ракурса, – сказал Меллас, припомнив услышанную когда-то шутку. Затем почувствовал, что каким-то образом замарал милую девушку на дембельской диаграмме Гамильтона.

Гамильтон откинулся назад и упёрся локтями. 'Я хотел жениться на ней уже в восьмом классе'.

– Так почему не женился?

– Она вышла замуж за заводского инженера. У него была бронь. – Гамильто ненадолго углубился в собственный мир, потом вернулся. – Мы были вместе тогда с моим товарищем Сонни Мартинесом. Из Кэмп-Лежена мы приехали на свадьбу. Сонни довольно хорошо говорит по-английски, но всё-таки немного хреновато. Как бы то ни было, он привлёк внимание мужа Маргарет у стойки регистратора и такой спрашивает: 'Ты был армия, а?' – 'Нет, не был', – отвечает парень. – 'Почему ты не ходить армия?' – Голос Гамильтона стал пафосным и медленным. – 'Ну, понимаешь, у меня очень важная работа, и, в общем, слишком важная работа, чтобы я служил в армии'. – Так что Сонни заткнулся на весь оставшийся день, а меня так и подмывало перепрыгнуть через стол и выбить говнюку оба глаза.

Меллас рассмеялся.

Гамильтон поднял невидимый бокал: 'Здоровье Маргарет и её драного муженька. – Он помолчал. – Почему такие дырки от жопы, как он, всегда отхватывают прикольных цыпочек?'

– Я думаю, девчонки хотят уверенности. С такими, как ты и я, они особо рисковать не будут.

– И всё-таки я не перестаю думать, что мы – лучшие.

– К несчастью, женщины так не считают, – сказал Меллас. Он вспомнил вечер, когда Анна заявила, что не может согласиться с этой странной моральной установкой, которую он себе придумал по поводу того, что нужно держать обещание, данное президенту. Всё начиналось как прекрасный ужин в нью-йоркской квартирке, которую Анна снимала с двумя подружками из Брин-Мора, которые обе благоразумно удалились. Анна расстаралась, приготовив не только курицу под соусом терияки, завёрнутую в бекон, и водяные каштаны, но и настоящий молотый кофе во французском кофейнике, который привезла домой после каникул в Париже. Меллас такого кофейника никогда раньше не видел. Меллас думал, что подходящий момент сказать ей о том, что он послал письмо в корпус МП, будет как раз во время кофе.

Но подходящий момент не представился. Он вдруг застыл с пустым кофейником в одной руке и пустыми кружками в другой, уставившись на её красивую спину. На ней была розовая мини-юбка, облегавшая стройную талию и подчёркивавшая попку, – попку, которая – она знала – сводит его с ума.

– Тебе ведь президент даже не нравится, – сказала она. Она сердито отвернулась к раковине с грязной посудой. – Ты сам говорил, что он всего лишь надуманный образ. А это не то же самое, как давать обещание человеку.

– Да, но ведь он президент. Американские президенты не лгут американцам. – Он чувствовал, как глупо разговаривать со спиной. – Он как воплощение – ну, не знаю, – конституции, что ли. Я поклялся соблюдать конституцию Соединённых Штатов. Я поднял руку и поклялся, и да поможет мне бог.

Она, держась за край раковины, резко обернулась. 'Ты был школьником. Тебе было семнадцать лет'.

– Но ведь это был я.

Она отвернулась. 'О господи', – сказала она в стену.

Он тупо посмотрел на кофейник и кружки в руках. Почему она сходила с ума от него? Это была священная клятва, – и два парня, с которыми он тренировался на базе 'Куантико', уже мертвы.

– Уэйно, – сказала она, всё ещё глядя в стену, – Джонни Хартман попросил своего доктора заявить, что колено, которое он повредил на футболе, всё время выходит из строя. Брат Джейн упросил своего врача сказать, что он гей.

Он ничего не сказал.

Она издала долгий вздох. Её плечи подались немного назад, в своё нормальное положение. Он понял, что она сдерживает дыхание. Она заговорила тихим голосом, с которым, как он знал, не поспоришь. 'Ты поступил в Йельскую школу права. У тебя была отсрочка. Через три года война могла бы закончиться, а если б даже и нет, то ты бы отслужил юристом. Люди убивают за такое место, как у тебя'.

– Людей-то как раз и убивают. Людей лучше Джонни Хартмана и брата Джейн.

Она обернулась, на сей раз медленно. Она задрожала. Слёзы побежали из зелёных глаз, заставив его потупиться от чувства вины. 'Да! – зашипела она. – Да, да, да, да! А ты послал письмо, ни слова не сказав мне. Ты даже не подумал поговорить со мной об этом'.

Через месяц он очутился в школе основной подготовки в Куантико, штат Виргиния. Ему было трудно ей писать, потому что он понимал, что подготовка морской пехоты была ей совершенно чужда. Она отвечала нерегулярно, объясняясь тем, что новая должность отнимает её время полностью. Однажды, по прошествии почти трёх месяцев в Куантико, он позвонил ей, чтобы сказать, что сможет приехать в Нью-Йорк в трёхдневное увольнение. Она ответила, что уже кое-что запланировала в Вермонте. Через два месяца после этого он получил назначение во Вьетнам. Он позвонил и сказал, что ему надо увидеться с ней до отправки. Она согласилась, но предупредила, чтобы на ночь он не рассчитывал.

Накачанный тренировками, со стрижкой наголо, в форме второго лейтенанта морской пехоты он проделал долгий путь по железной дороге из Виргинии в Нью-Йорк. Когда он пришёл на квартиру, её подруги сказали, что она на встрече. Ждать было неловко, понимая, что подруги стараются его развлечь. Наконец, они отправились спать. Когда она вернулась домой, она приготовила чай. Спустя неловких полчаса, она сказала, что он может ложиться на кушетке, и сама легла в постель.

Он был так напуган и так отчаянно нуждался в утешении, что всё равно приполз в ней в кровать. Спустя два безутешных часа рядом с ней, повернувшейся к нему спиной, он уснул. Он поднялся затемно и в жаркой комнате кое-как влез в форму, потным телом прилипая к шерстяной ткани. Она молча наблюдала за ним. Он вызвал такси и сложил чемодан. Укладывая его на полу, он посматривал, как она сидит на краю кровати. На ней была длинная мужская рубашка. Рубашка не скрывала трусиков. Но ей явно было всё равно.

– Когда твой самолёт?

– В пять-тридцать. – Он пожалел, что перешёл на 'военное' время.

– Есть хочешь?

Он встал и поднял чемодан. 'Нет'.

– Ну, что ж…

– Да. – Он не мог отвести от неё взгляда. Не мог никогда. – Пока.

– Пока.

Он вышел, тихонько прикрыв за собой дверь, чтобы не потревожить её сожительниц, и спустился по лестнице.

Такси уже подъезжало, когда он услышал, как она бежит босиком по улице, всё в той же длинной рубашке. Он замер, поражённый. Она подбежала, с полными глазами слёз, обняла его, быстро поцеловала и оттолкнула. Таксист уложил чемодан и ждал у колеса, давая им немного времени.

Анна опустилась на бордюр. 'Уезжай, – тихо сказала она, глядя через пустую улицу. – Уезжай'.

В последний раз он обернулся к ней через заднее стекло такси. Сгорбившись, она сидела на грязном бордюре, сложив руки между коленями и лицом, и тряслась от рыданий.

Когда он перестал уже на неё оглядываться, таксист добродушно спросил: 'Во Вьетнам едешь?'

– Угу.

– Тяжёлое расставание.

Гамильтон что-то говорил и этим вернул Мелласа в настоящее. 'Должны существовать женщины – где-нибудь, – которые думают, что находиться здесь нормально'.

– Ты знаешь хоть одну? – спросил Меллас. Ему было неловко сознавать, насколько он ожесточился. Словно кто-то другой внутри него иногда использует его голосовые связки. Он на самом деле ненавидел женщин до какой-то степени, может, от того, что они оставались дома и не могли быть призваны. Может, из-за той власти, которую они имели над ним, из-за тоски по одной из них, из-за желания говорить с ней.

– Нет, – сказал Гамильтон.

– То-то и оно, – тихо сказал Меллас тёмной стене джунглей. Он обернулся к Гамильтону: 'Плюнь на это. Я иду проверять линии'. Он ушёл. Гамильтон вернулся к рассматриванию дембельской диаграммы.

***

Примерно в три-тридцать утра Фитч сообщил командирам о предстоящей задаче, об угрозах полковника отстранить его и о главной опасности – о трибунале. Взбешённый Меллас тут же вызвался сложить с себя обязанности и пойти под суд вместе с Фитчем. 'Как только ты признаёшься, корпус МП тотчас отрекается от дурной славы. Он отступается'.

– Меллас, – сказал Хок, – это тебе не грёбаное продолжение 'Бунта на 'Кейне''. – Кендалл и Гудвин рассмеялись, и Меллас тоже вынужден был улыбнуться, несмотря на всю свою злость. – Мы должны быть в точке 'эхо' к завтрашнему полудню, – продолжал Хок. – Это даёт нам максимум восемь часов на то, чтобы пройти точки 'браво', 'чарли' и 'дельта'. – Он повернулся к Фитчу. – Ничего не выйдет, Джим. Я бы потерял связь. Мол, вините в этом аккумуляторы. Просто проскочил бы пару контрольных точек. Нам чертовски повезёт, если доберёмся туда к завтрашней ночи, идя напрямик.

Фитч опять прикусил нижнюю губу. 'Ты думаешь, что мы не можем пройти их все?' – спросил он.

– Джим, ты видел ноги Хиппи?

Фитч втянул щёки и ничего не сказал.

– А что если обработать наш маршрут шестидесятками, – вставил Кендалл, – и облегчиться от миномётных выстрелов.

– Самое последнее, что спускаешь в сортир, – это боеприпасы, мать их так, – сказал Хок.

Кендалл покраснел.

– Это всё, что у нас осталось, – сказал Меллас.

– Вот-вот. И ещё жизнь. – Хок глубоко вздохнул. – Хочу, чтоб вы вдолбили себе, сукины дети, как далеко зависли наши жопы. Все ворчуны двигают в Камло. Значит, куда двигает артиллерия, особенно, если у неё больше нет солдат для обеспечения охранения? Их не только вывели с Маттерхорна, но вчера мы покинули и Эйгер. Это значит, что всё, что у нас осталось, это восьмидюймовки на Шерпе. А здесь для них максимальная дальность. На максимальной дистанции чего только не случается. – Он помахал руками для эффекта. – Мы все знаем, каковы шансы на поддержку с воздуха во время муссона: дуля с маком.

В первый раз Меллас понял, что Хок боится. От этого его самого затрясло от страха. Он представил, как рота парится в одном из скалистых ущелий, а её рвут в клочья миномёты, или как она поднимается на крутой склон, а в это время с другой стороны их обстреливает 12,7-мм пулемёт, и они карабкаются к укрытию, а его нет. Мелласа прорвало: ' 'Большой Джон-шесть' со своей вонючей контрольной точкой 'эхо', этот долбанный сукин сын! Он точно угробит кого-нибудь из нас, только чтоб достичь контрольной точки!'

– То-то и оно, – сказал Гудвин. – Не идёшь по контрольным точкам – не станешь генералом.

Остаток дня Меллас внутренне кипел из-за полковника. Гнев придавал ему силы двигаться, контролировать взвод, заставлять парней идти вперёд. Но под мрачным спокойствием, которое он научился изображать, с кипящей энергией он проклинал честолюбцев, за счёт его и его парней строивших себе карьеру. Он проклинал авиационное крыло, которое даже не пыталось прислать вертушки сквозь облака. Он проклинал дипломатов, споривших за круглыми и квадратными столами. Он проклинал южных вьетнамцев, делающих деньги на чёрном рынке. Он проклинал людей на родине, набивающих утробы перед телевизором. Он проклинал самого бога. Потом, когда не осталось никого, на кого можно было возложить вину, он проклинал себя за то, что подумал, будто бога всё это могло волновать.

День закончился в отчаянии. Местность перешла в ступенчатые известковые скалы, не отмеченные на карте. В тёмном лесу невозможно было ни к чему привязать азимут. Сквозь тучи они не могли даже найти солнца. От голода сводило животы и слабели конечности, но они понимали, что единственный способ достичь еды и безопасности – продолжать движение.

Следующий день был таким же. По мере того, как снижалась их выносливость, тропическая язва становилась всё серьёзней. Гной прорывался из-под кожи. Стригущий лишай разрастался быстрее, и некоторые парни шли уже без штанов, чтоб избавиться от болезненного раздражения и опрелостей. От этого получали ещё больше порезов от растительности и ещё больше пиявок.

Пэт выбился из сил, его лапы тряслись от усталости. Арран взвалил пса себе на загривок, лапами на плечи, и каждый час или два просил вызвать экстренную вертушку-эвакуатор. 'Вы не понимаете. У собак нет такой выносливости, как у людей. Просто нету'. Шли третьи сутки без еды.

Поллак спросил, умнее ли собаки, чем люди.

К следующему дню кое-то из ребят стал есть внутреннюю мякоть некоторых растений, не совсем понимая, что потребляет. Другие сдирали кору с деревьев и жевали её внутренний слой. К полудню уже многие блевали на ходу, обрызгивая одежду и оставляя за собой кисло воняющие пятна желчи, и идущим следом приходилось уворачиваться. Ничто не помогало. Хиппи думал о девчонке, которая однажды вечером перво-наперво попросила его помедитировать, когда он освободился из Кэмп-Пендлтона. Он пытался сосредоточиться на сиюминутности боли. Она говорила, что если ему неудобно стоять на коленях во время медитации, то это потому, что он думает о времени, простирающемся перед ним. 'Ты можешь выдержать это сейчас?' – спрашивала она у него. 'Да', – отвечал он. 'А сейчас?' 'Да', – снова отвечал он. И сейчас боль от того, что он ставит ногу, пронизывала его, но он мог её терпеть. И сейчас, в другой ноге, но он снова выжил. И сейчас. И сейчас. Голод в сравнении с этой болью – ничто.

Мэллори вдруг бросил тяжёлый пулемёт М-60 в кусты и упал на землю, держась за виски. Он стал звать на помощь. 'Как же болит голова, – зарыдал он. – Господи боже, моя грёбаная голова. Неужели никто мне не верит?'

Меллас нашёл его в корчах на земле. 'Как же мне, блядь, больно, лейтенант', – рыдал Мэллори.

По колонне полетел призыв 'Саниатара сюда!'. Прибежал Фредриксон, тяжело дыша. От его промокшей одежды шёл пар. 'А, это Мэллори', – сказал он, едва скрывая отвращение.

– Ну? – сказал Меллас.

– Не знаю, лейтенант. Могу сказать то же, что и раньше. У него проблема с головой. Ничего скверного физически у него нет.

– Ты не можешь ему помочь?

– Разве я похож, блин, на Зигмунда Фрейда?

Меллас снял трубку с бронежилета Гамильтона и вызвал по рации Шеллера, старшего санитара. 'Здесь моя литера 'майк' со своей больной головой', – сказал Меллас. Колонна продолжала движение. Все смотрели на Мэллори и молча переступали через него. Два морпеха, нёсшие тело Вилльямса, завидев его, остановились; тело слегка покачивалось между ними. Один из них сплюнул, и они побрели дальше.

Затрещала рация, и заговорил Фитч: 'Слушай, 'браво-раз', сегодня я не могу останавливать колонну ради чего бы то ни было. Я пришлю старшего санитара, но ты будь готов обеспечить охранение. Тебе придётся догонять нас изо всех сил, даже если придётся тащить сукина сына'.

Басс пришёл раньше Шеллера. Он ткнул Мэллори ногой. Мэллори ответил стонами.

Меллас присел на корточки рядом. 'Мэллори, ты должен понять. Мы должны продолжать движение. Если ты не пойдёшь, то в опасности будет вся рота. Понимаю, что болит, но ты просто попробуй и иди. Тебе надо попробовать'.

– Вы не понимаете, как же мне, блядь, больно, – Мэллори канючил, как сбитый с толку двухлетний мальчик.

Басс бросил винтовку на землю, схватил Мэллори за грудки и поднял его к глазам. Мэллори безвольно повис в его руках. Басс заорал: 'Чёрт возьми, Мэллори, ты сраный нытик. Нам осталось такое говно, как ты, а такие, как Вилльямс, умирают. Ты грёбаный трус. Шагай!'

Мэллори замычал: 'Не могу'.

Лицо Басса исказилось, и он врезал кулаком Мэллори по лицу. Мэллори застонал и брякнулся на землю.

– Хватит, мать твою, – сказал в сердцах Меллас. – Чёрт тебя возьми, Басс.

– Нет у него ничего. Он просто вонючее ссыкло.

– Я сам решу.

Они оба воззрились друг друга. Басс нагнулся, подобрал винтовку и пошёл по тропе. Коротышка посмотрел озадаченно на Мэллори и поспешил за Бассом.

– Я поговорю с Бассом, лейтенант, – сказал Фредриксон.

– Я не могу винить его, – сказал Меллас. – Послушай, скажи Бассу, чтобы принял взвод. Я присоединюсь к последней огневой группе, а старший санитар пока его осмотрит.

Фредриксон побежал догонять Коротышку и Басса как раз тогда, когда подошли Шеллер и Кэссиди. Меллас ввёл Кэссиди в курс дела, а Шеллер, склонившись, разговаривал с Мэллори. Колонна исчезла впереди, оставив маленькую группу за собой. Морпехи, отобранные для охранения, нервно разобрались по тропе вокруг неё. Шеллер поднялся и пожал плечами: 'Могу дать ему ещё кучу дарвона, но он и так жрёт его, как попкорн'.

– Итак, какого хрена нам с ним делать? – спросил Меллас. – Мы не в состоянии нести его.

– Оставим его, – сказал Кэссиди, кладя руку Мелласу на плечо. Шеллер с удивлением посмотрел на Кэссиди.

– Я не могу его здесь бросить, – сказал Меллас. Кэссиди подмигнул и сжал Мелласу плечо: 'Вам придётся, лейтенант. У нас вся рота в опасности из-за одного этого человека. Я не хочу смотреть, как будут гибнуть добрые морпехи только потому, что один долбанный ссыклявый трус отказывается идти'.

– Так, – медленно сказал Меллас.

– Возьми его пулемёт, – сказал Кэссиди одному из бойцов охранения. – И патроны возьмите. – Они сняли с Мэллори снаряжение к пулемёту, оставив лишь пистолет и рюкзак.

– Вы не можете меня оставить, – простонал Мэллори.

– А ты испытай меня, – сказал Кэссиди. – Я могу бросить такой кусок дерьма, как ты, в любой день недели. – Он кивнул на тропу. – Пошли, а то будет нам беда, – сказал он.

Маленькая группа тронулась в путь, пара морпехов нервно оглядывалась. Кэссиди мрачно шёл вперёд. Через пятьдесят метров он остановился и кивнул на кусты. Все залегли. Они ждали около пяти минут. Мэллори вихрем вылетел из-за поворота. Кэссиди, делая подножку, выставил пулемёт, и Мэллори с криком ужаса растянулся лицом вниз.

Кэссиди встал над ним, Мэллори посмотрел вверх, и тут ему на лицо рухнул тяжёлый пулемёт. Ему выбило два зуба. Меллас поморщился.

– Поднимайся, трус, – тихо сказал Кэссиди.

Мэллори, с разбитыми губами и дёснами, скулил, как побитый пёс. Он поднял пулемёт и странной, шаркающей полурысью побежал по тропе вслед за ротой.

– Вы чего ждёте? – рыкнул Кэссиди морпехам. – Грёбаного такси? – Боясь отстать, все заторопились на тропу догонять остальных.

Ночь застала их на полдороге, на подъёме по склону глубокой долины, где не было места устроить периметр. Они окопались, расположив роту овалом над выдающимся выступом. Если б их атаковали, то вероятней всего захватили бы. Они вырыли окопы, только чтобы лечь в них горизонтально. Сектора обстрела были расчищены лишь на несколько футов от окопов. Меллас бродил от окопа к окопу, уговаривал, шутил, указывал на опасность, стараясь вдохновить бойцов расчистить немного больше леса, выкопать окопы немного глубже.

Когда чуть позже Меллас вернулся проверить, как идут дела, он нашёл всех братьев собравшимися вокруг проигрывателя Джексона. Там был Крот, а также Бройер и Кортелл. Пулемёт Мэллори стоял в небольшой расщелине для прикрытия пути подхода, но самого Мэллори не было. Равно как и Паркера.

– Эй, лейтенант, подходите – поужинаем, – позвал Кортелл, – мы тут подаём немного 'чёрного мяса Мемфиса'.

Меллас засмеялся и подошёл к группе, радуясь тому, что приглашают послушать. Сердце распирало от гордости за их добрый юмор перед лицом всех несчастий. Они слушали, как Кинг Кертис исполняет 'Чёрное мясо Мемфиса'; пластинка крутилась неровно, звукосниматель прыгал вверх и вниз по царапинам.

Меллас слишком устал, чтобы заставлять взвод рыть глубже. Он присоединился к ним и к музыке.

– Чувак, никогда больше не буду воротить нос от консервированной ветчины с пивком, – сказал Крот, покачивая телом под музыку. Меллас почувствовал себя неуютно, не зная, что сказать.

– Ага, – негромко сказал Кортелл, – и обложить всё чуточку, – он эффектно помолчал, поднимая плечи, – ветчиной с яйцами. О-о-о, мужик!

Меллас рассмеялся. 'И полное блюдо соуса 'Табаско', чтобы отбить вкус', – сказал он.

– Нормально, лейтенант! Точно так! – раздался тихий рокот голосов, преодолевающих невзгоду.

– Я знаю, господь говорил, что не хлебом единым жив человек, лейтенант, – продолжал Кортелл, – но я никак не думал, что мне придётся это доказывать.

– Эй, Джексон, а сколько у тебя пластинок? – спросил Меллас.

– Всё зависит от штатного расписания, сэр, – сказал Джексон. – У нас есть вторая огневая группа с Кортеллом, который тащит и подкалиберный снаряд, и кое-какие технические инструкции, и маленького Джеймса Брауна. – Джексон остановился и очень похоже изобразил Джеймса Брауна с его незабываемым 'й-е-е-е' в конце строфы.

– Ты даёшь, братишка! – засмеялся Крот и ткнул кулаком в кулак Джексона.

– И есть у него ещё Уилсон Пикетт, – продолжал Джексон, – а ваш покорный слуга затарился Марвином Гэем. Теперь Паркер и Бройер, у них весь остальной Мотаун. А Мэллори, он носит, э… – Джексон заметил, что Меллас смотрит на оставленный пулемёт. – А, он носит инструменталки Кинга Кертиса и Джуниора Уокера.

Закончилась песня 'Чёрное мясо Мемфиса', и иголка, царапая, запрыгала по бумажной наклейке пластинки. Бройер быстро поднял головку и остановил диск.

– Как Мэллори? – спросил Меллас.

– А как вы думаете, лейтенант? – сказал Джексон. – Ему врезали по пасти пулемётом, и башка у него раскалывается.

– И он уже неделю не ел, – вставил Крот.

– Не думаю, что Кэссиди нарочно попал ему в лицо, – сказал Меллас.

– Дерьмо, – Крот сплюнул.

– Да, я не думаю, что он сделал это специально.

– Дело в том, лейтенант, что это случилось, – сказал Джексон.

– Ты думаешь, будет проблема?

– Проблема? – Джексон огляделся вокруг и, обрисовывая их положение, распахнул руки навстречу джунглям и облакам. – Какая такая проблема? Просто другая форма говна, лейтенант. – Лица, за мгновение до этого бывшие радостными, вдруг помрачнели. Меллас понял, что его присутствие становится неуместным.

***

– А я говорю: замочить придурка, – сказал Паркер. Было почти темно, и он сидел, привалясь к стенке неглубокого окопа. Китаец сидел слева от Паркера, смотрел в лес и жевал былинку, стараясь облегчить мольбы своего тела об углеводородах. Лёгкая морось собиралась на его плащ-палатке и стекала маленькими струйками. Мэллори сидел от Паркера справа, положив локти на колени, и, обхватив ладонями голову, тупо уставился в землю.

– Не будем мы никого мочить, Паркер, – сказал Китаец.

– Как вы можете позволять таким свиньям жить, а?

– Я не позволяю ему жить. Мне нет никакого дела до его жизни. Или смерти, – выразительно добавил он.

– Генри прикончил бы мамашу.

Китаец отметил про себя угрозу, но ничего не сказал. Генри прекрасно мог бы убить Кэссиди, но именно этим Генри и совершил бы глупость. Тем не менее, знание того, что Генри убьёт любого, кто перейдёт ему дорогу, тоже придавало Генри толику власти. Китаец понимал, что если получит репутацию мягкого человека, ему никогда не заменить Генри, когда тот отправится домой. Всё же он не мог просто взять и убить кого-то. К тому же было слишком легко вычислить, у кого в роте имеется мотив. Нужно было обставить дело так, чтобы оно получило какое-то значение. Либо так, либо представить всё как несчастный случай. Хотя, по существу, он не хотел рисковать своей операцией по контрабанде оружия.

– Как ты, братишка? – спросил Китаец у Мэллори, меняя тему. Он наклонился вперёд и глянул из-за груди Паркера.

– Болит охренительно, Китаец. Вы должны помочь мне выбраться из леса.

– Мы должны вытащить всех братьев из леса, – сказал Китаец, повышая голос. Он презирал Мэллори, ему хотелось тряхнуть Мэллори за шиворот и сказать, чтобы вёл себя как человек, но он также видел хороший повод, когда с ним сталкивался. 'Продолжай стонать, дружочек Мэллори', – думал он.

– Так ты, значит, ничего не собираешься делать с Кэссиди за то, что ударил Мэллори? – спросил Паркер. Он следил за москитом, сосущим кровь из его руки.

– Потому что я собираюсь кое-что предпринять. Но только когда придёт время. – Китаец шлёпнул москита на лице.

Паркер большим пальцем раздавил москита на руке, брызнув кровью по коже. 'Кровь, Китаец'.

– Когда придёт время.

– Сегодня ночью.

– Нет.

– Пошли, парень, – зло бросил Паркер Мэллори. Он встал и шлёпнул ещё нескольких москитов, мельтешивших перед лицом. – Лучше вернуться, пока Басс со Студентом не обнаружили, что нас нет на месте.

В тишине Китаец слышал проигрыватель Джексона. Джексон. Если б можно было объединиться с Джексоном, поручив тому организовать братьев в лесу, то тогда б он вернулся в тыл и подыскал 'джексонов' для других рот. Чувак, да с такой организацией они пригнали бы даже грёбаные танки братишкам на родине.

Темень рассеялась, сняв полную боевую готовность, и Джексон занялся укладкой рюкзака. Он видел, как Китаец подошёл к Паркеру и Бройеру и совершил с ними ритуал приветствия. Потом он увидел, что Китаец направился к нему.

Китаец опустился на корточки рядом. Джексон вставил лямку на место. 'Мы только и делаем, парень, что складываем, блядь, и раскладываем, – сказал Китаец. – Если б я столько складывал дома, я б уже давно стал настоящим путешественником'.

Джексон улыбнулся, но ничего не сказал.

– Где твой дом, парень?

– В Кливленде.

– О-гай-о.

– Угу. О-гай-о.

– Ты когда-нибудь ловил кайф?

– Один раз. В Сан-Диего. У сестрички была марихуана.

– Эта гадость не годится для чёрного человека.

– Мне говорили, что она не годится для всякого. – Джексон вздохнул, заглянув на полгода в прошлое и не увидя там ничего кроме крошечной тёмной квартирки, паршивой красной лава-лампы, зловещего света, от которого расплывчатая картинка девушки в сари с узором 'пейсли' светилась шартрезом, – и Кайелы. Господи. Милая Кайела Вид. Он вернулся к войне. – Хотя где-то даже прикольно.

– Да. Вот в чём проблема. Грёбаные британцы поработили миллиона жёлтых людей из-за опиума.

– Ни один британец не подкинул мне дерьма. Я получил его от братишки.

– Да, да. И тот братишки не сделал нам хорошо, приятель. Он сделал нам нехорошо. Вот мусульмане, они не любят наркотики. И они правы. Наркотики закабалили миллионы жёлтых людей и красных людей в придачу.

– Китаец, я не хочу болтать о политике. Я устал и должен вести войну на пустой желудок.

– Правильно. Войну против смуглых людей. Джеймс Радо говорит, что призыв – это когда белые люди посылают чёрных людей воевать с жёлтыми людьми, чтобы защитить страну, которую они украли у красных людей. Ни одного чёрного не должны заставлять воевать для защиты расистского правительства. Пункт шестой из десяти в программе 'Чёрных пантер'.

– Чем ещё хорошим вы, друзья-террористы из Окленда, занимаетесь кроме того, что зарабатываете деньги написанием книг? 'Душа на льду'. Говно-о-о. Что-то я не вижу здесь ни одной храброжопой пантеры.

– В том-то и дело. Их здесь нет, чтобы не участвовать в войне белых.

Вся ярость Джексона, загнанного в безвыходное положение, выплеснулась наружу: 'Они не ведут войну чёрных людей. Вот её-то они и не ведут. Они просто мутят воду. Как и ты. Не нужно мне этого дерьма, Китаец. Оно мне ни к чему. – Джексон помолчал. – Ты знаешь, кто на самом деле воюет в войне чёрных? Я тебе скажу, кто. Это маленькая девчушка из Литтл-Рока, которая идёт в школу в красивом платьице и перепугана до усёра. У неё нет никакого оружия, но фотография, на которой она проходит меж федеральными приставами, пробирает до самого сердца. Это студенты, убитые за то, что регистрировали избирателей. Да, белые студенты. Это такие люди как Моз Райт. – Он помолчал. – Руку даю на отсечение, ты не имеешь ни малейшего понятия, кто такой Моз Райт, ведь так, мистер История Чёрных?'

Китаец с отвращением развёл руками: 'Ладно-ладно. Это ты у нас проповедник. Вот и скажи мне, кто такой Моз Райт'.

– Слышал ли ты об Эмметте Тилле?

– А ты как думаешь?

– Ну, так вот. Мне было семь, и я видел это раздувшееся лицо с вытекшим глазом в журнале 'Эбони', и я никогда, никогда не забуду того лица. Но я-то не живу в Миссисипи. И ты не живёшь в Миссисипи. Моз Райт, он дядя Эмметта Тилла, и он живёт в Миссисипи, где тебя вешают на дереве, отрезав яйца, а потом бросают в реку, привязав к мёртвой чёрной шее железные лопасти от веялки. Если ты выступил против этой срани в Миссисипи, считай, ты уже покойник. Но Моз Райт, у которого ни образования, ни денег, ничего кроме сердца, он идёт на суд над теми ублюдками, что убили Эмметта Тилла, суд как всегда мошеннический, и говорит: 'Вон там!' И показывает пальцем на убийц. Именно там, в белом здании суда. 'Вон там!' Именно там, понимая, что он будет следующий, к кому они придут, что он один и что помощи от закона ждать не приходится.

– Угу, дерьмо, приятель, – Китаец на секунду остановился, затем продолжил, – Только те два белых, они-то открутились. Они сегодня бегают себе на свободе. Они даже делают деньги на том, что рассказывают об этом. Они рассказывают белому журналу, что совершили убийство, и это печатается по всей стране, и они по-прежнему не наказаны.

– Пусть так. Но сейчас уже каждый знает и видит насквозь. Сейчас над тем грёбаным окружным зданием суда уже сияет свет. Он засиял над всей грёбаной страной. А почему? Почему сейчас? Из-за того маленького чёрного человечка и его указующего перста.

– И что же ты делаешь, чёрный парень? Они ведь отвертелись. А ты просто хочешь дать этому дерьму сойти с рук? Ничего не сделаешь?

– Что же я должен делать?

– Можешь начать хотя бы с протестов против того, как этот грёбаный расистский корпус морской пехоты здесь управляется. У нас есть братья, не получившие отпуск. У нас есть блядские расисты-ковбои, которые на виду у всех кастрируют нашего брата Паркера, и тот же беложопый бьёт другого нашего брата по зубам вонючим пулемётом, а ты, ты вступаешь в ряды руководства. Ты сам часть грёбаной проблемы, чувак.

– А мне кажется, что белые парни мучаются и гибнут так же, как и чёрные парни, – сказал Джексон, стараясь держать себя в руках. – У белых так же нет еды, как и у братьев. Нас здесь один на двенадцать, как и на родине.

– Сколько офицеров в полку из братьев?

– Один.

– И ты не считаешь, что это расизм? – спросил Китаец.

– Как же братьям стать офицерами, если они не командуют отделениями?

– Как братьям стать свободными, если они не выступают сообща?

Джексон посмотрел в глаза Китайцу, и Китаец не отвёл взгляда.

Меллас и Гамильтон слишком устали, чтобы ставить палатку, поэтому всю ночь лежали в неглубоком окопе, прижавшись друг к другу. Лил дождь. Им было всё равно. Постепенно дождь заполнил окоп водой. Мелласу снилось, что он в ванне, а горячая вода закончилась. Он не хотел вылезать, потому что вне ванны было холоднее. Как бы издалека он услышал испуганный голос Гамильтона: 'Чёрт побери, лейтенант, вам надо встать и шевелиться. Пожалуйста, сэр, встаньте и двигайтесь!'

Гамильтон поднял Мелласа на ноги. Меллас, оцепенев от переохлаждения, медленно зашевелился. Мир вокруг него: тёмный лес, винтовка, дождь, Гамильтон – казался бессвязным, размытым. Гамильтон скакал вокруг, хватал его в охапку, поворачивал, и оба они словно исполняли какой-то зловещий танец.

Тело Мелласа ответило. Стало вырабатывать тепло. Мозг прояснился. Он побрёл проверять линии, понимая, что Гамильтон, судя по всему, спас ему жизнь.

Кэссиди лежал в темноте и прислушивался к глубокому ровному дыханию лейтенанта Хока. Он подумал о том, что предостережение лейтенанта Мелласа, вероятно, спасло нескольких парней от переохлаждения. Он улыбнулся. Он мог бы войти в историю морской пехоты единственным ротным комендор-сержантом, потерявшим людей, которые окоченели насмерть в джунглях.

Он посмотрел на часы. 04:38. У себя дома он бы уже готовил потихоньку завтрак, стараясь не побеспокоить Марту и ребёнка перед тем, как выскользнуть за дверь. Он бы включил двигатель и, глядя на темнеющий дом, дал бы ему немного прогреться. Наверное, осмотрел бы хрустящую накрахмаленную форму и ботинки или туфли, которые надраивал предыдущим вечером, а потом кинул бы последний взгляд на дом и уехал. Немногие чувства позволял себе Кэссиди, они касались либо того, что он открыто мог выразить морской пехоте, либо были слишком интимны, подобно чувству к семье, и возникали только в спокойные мгновения, когда он был один, ожидая, когда прогреется двигатель, или просыпаясь в темноте и лёжа очень тихо. Кэссиди понимал, что ему повезло, что он женился на Марте, потому что она никогда не попросит его выбирать между семьёй и морской пехотой. Если б заставили выбирать его, он бы выбрал семью. Но при этом бы колебался.

Эти чувства к морской пехоте и явились причиной того, что Кэссиди был так глубого уязвлён, когда обнаружил, что чека на одной из его гранат разогнута. Сила тяжести могла невзначай сорвать гранату с чеки, и граната бы взорвалась. В то утро, выдвигаясь вместе с ротой, Кэссиди делал вид, что ничего не произошло, но был встревожен и чувствовал себя одиноким.