Маугли из Космоса

Глава 38

Из показаний бывшего восьмиклассника, бывшего пилота-навигатора первой позиции, ныне подсудимого Эрика Ф. в Галактическом Трибунале

Зря мы рассчитывали всласть подрыхнуть на утренней зорьке. Учитель разбудил нас, едва рассвело. Не знаю, как другие, а лично я с трудом продрал глаза. Уснули мы часов в двенадцать, наверное, а встали в пять. Проклиная себя, что поддался вчера общему настроению поточить лясы, я выбрался из палатки. Ночной ясности как не бывало. С реки натянуло туману. Мне он сперва показался дымом лесного пожара, но это — спросонья. Дышалось легко, хотя в воздухе висела сырость. По походному расписанию, готовка завтрака была на мне. И я первым делом поплелся к кострищу. Огонь давно погас, но угольки еще были горячими.

Я сложил из лучинок «шалашик», сунул под него сухую бересту и обрывки газеты. Подождал, покуда займется береста. Подхватил ведро и кинулся к реке. И тут же зацепился за что-то ногой, кувырком покатился в сырую траву. Ведро отлетело в туман. Я услышал, как оно громыхает по прибрежной гальке. Подняться я не успел. Рядом оказался Учитель. Глянул сверху, и мне снова почудилось, что он меня сейчас в блин раскатает, как это было, когда я не мог выполнить его команду на тренажере. Знаете, Михаил Васильевич никогда не нервничал по пустякам, чтобы его разозлить, надо было сделать что-то из рук вон. Психовал Учитель редко, а голос повышал еще реже. И никогда не ругался. И в ту минуту тоже спокойненько так сказал:

— Вставай и иди к реке.

Я поднялся, стал озираться в поисках ведра. Его нигде не было. Зато увидел злополучный рюкзак, за лямку которого зацепился. Это был учителев рюкзак — тяжеленный, пуда четыре, наверное, если не больше. Его Михаил Васильевич никогда не оставлял без присмотра. Вот и вчера, отправляясь с «босяками» на рекогносцировку, взял с собой. Хотя вполне мог оставить в лагере, но, наверное, побоялся, что кто-нибудь из нас сунет туда любопытный нос. Кстати, я до сих пор не видел, чтобы Учитель раскрывал рюкзак — доставал что-нибудь из него или, наоборот, что-нибудь туда прятал. Даже свои личные вещи Михаил Васильевич хранил в рюкзаке Грини Турова.

Выходит, сейчас Учитель разозлился, что я потревожил его багаж? По-хорошему надо было извиниться, но я не стал, наоборот, разозлился — нечего разбрасывать, где попало свои драгоценные пожитки! Эх, если бы я знал тогда, что это за пожитки… Ну а если бы и знал, что бы тогда сделал? Удрал бы? Один, в тайгу! Как же… Да и пацанов бросить бы не смог… В общем, сцепил зубы, и побрел, прихрамывая — сухожилия я слегка растянул, — к реке, искать ведро. Оно, кстати, валялось в каких-то двух шагах, просто туман был очень густой, хоть на ощупь пробирайся.

Ну, набрал я воды, вернулся, значит, к костру. И вовремя: лучинки мои почти прогорели. Подкинул еще. Потом добавил сухих полешек. Дело пошло веселее. Повесил над огнем ведро, предварительно перелив часть воды в чайник. Принялся ждать, когда закипит. Завтрак у нас был немудрящий. Сунул в кипяток пару пачек горохового концентрата, добавил тушенки для сытости — и знай себе помешивай. Я почему об этих пустяках так подробно рассказываю? Да потому что так начинался последний день нашей нормальной жизни.

Не знаю, что вы сделаете с нами дальше, к чему присудите, но хочу, чтобы вы поняли. Да, мы мечтали о звездах, готовы были жизни отдать за право к ним полететь, но… Не так же… Простите, отвлекся… Пока я возился с костром и водой, наши тоже из палатки повыползли. Сонные, угрюмые, зевают, как крокодилы. Похватали умывальные принадлежности — и к реке. Мне бы тоже не мешало умыться и зубы почистить, но я кашевар, мое дело сначала жрачкой народ обеспечить.

Вода в ведре закипела, я достал из рюкзака концентрат и только тут сообразил, что кроме экипажа и Учителя в лагере никого нет. Михаил Васильевич вернулся один, без «босяков». Не могу сказать, что меня огорчило это открытие. Наоборот, я только порадовался. Каши готовить меньше, да и нам больше достанется. «Босяки» были прожорливые, как троглодиты. Нам вечно не хватало жрачки, а пожаловаться Учителю мы боялись. Гриня, может, в походе и не тронул бы, зато потом обязательно бы припомнил… Короче говоря, куда делась боевая группа, меня тогда волновало не сильно.

Концентрат разбух, я снял ведро с огня, подвесил чайник. Вскрыл банку тушенки, выскреб ее в кашу, тщательно размешал, специально выструганной деревянной лопаткой. Попробовал — вкуснотища! А тут и остальная братва подоспела. Я велел Боранту следить за чайником, достал мыло, зубную щетку и походную баночку зубного порошка, похромал к воде. Солнце поднималось все выше, хотя самого его из-за сопок еще не было видно. Туман начал потихоньку рассеиваться. Я с удовольствием умылся, а вот зубы почистил без особой радости. Вода в реке холоднющая, сразу заломило нижнюю челюсть. Когда я возвращался к костру, Михаил Васильевич заметил, что я прихрамываю.

— Что с ногой? — спросил он.

— Растяжение, наверное, — говорю.

— Покажи!

Пришлось снимать кед, носок, подворачивать штанину треников. Учитель внимательно осмотрел пострадавшую лодыжку, хотя, на мой взгляд, нечего было там рассматривать. Потом он начал водить вокруг нее ладонями, не прикасаясь. Я сразу вспомнил, как Гриня-Босяк откровенничал со мною, что когда он во время их секретных тренировок в школьном спортзале один раз подвернул ногу, Учитель ее вылечил в пять минут, просто поводив руками в воздухе. Тогда я решил, что Туров брешет, но теперь увидел это собственными глазами. И почувствовал — тоже. Боль постепенно уходила, а вместо нее в ноге возникло приятное такое тепло.

Когда я встал и осторожно оперся на больную ногу, то понял, что она и впрямь здорова. Это было настоящее чудо. Правда, я быстро о нем забыл, потому что чудеса поперли так густо, что знай только рот разевай от удивления. Следующее случилось сразу после завтрака. Михаил Васильевич велел нам набивать животы горячей пищей впрок, потому что ни на дневке, ни на вечорке готовить будет некогда, придется питаться всухомятку. Меня это известие огорчило — с моим гастритом сухомятка яд, — а Боранта с Хлюпиком, наоборот, обрадовало. Пилот-навигатор второй позиции отвечал за обед, а бортинженер — за ужин. Готовить не любили оба.

Вежливый и любознательный Митя Судаков не преминул поинтересоваться:

— А почему, Михаил Васильевич?

— Потому, что сегодня вам будет не до готовки, — ответил тот.

— Полетим, значит! — попробовал сострить Борант, но Учитель облил его таким ледяным взглядом, что пилот-навигатор второй позиции аж затрясся, как от озноба.

— Межзвездная навигация — не тема для шуток, — назидательно произнес Михаил Васильевич и впервые на наших глазах расшнуровал свой неподъемный рюкзачище.

Мы были так поражены этим новым чудом, что даже забыли о сладком горячем чае. Учитель вытащил из рюкзака тяжелый продолговатый предмет, завернутый в промасленную бумагу. Выложил его на траву и снова принялся зашнуровывать горловину рюкзака. Я сидел к нему ближе всех и успел заметить в рюкзаке что-то типа винтовочного приклада. Помнится, меня даже передернуло от мысли, что Учитель захватил с собой оружие. Зачем?! Нет, в тайге ствол порой иметь не мешает, дичь там подстрелить или медведя шугануть. Хотя летом они смирные, на людей сами не кидаются. Да только кто носит берданку в рюкзаке? Да и не берданка это — уж больно короткая, скорее — обрез, но обрез же оружие бандитское, из него кулаки в комсомольцев стреляли…

Правда, я сразу забыл о бандитах, комсомольцах и обрезах. Потому что Михаил Васильевич достал из внутреннего кармана штормовки черную плоскую коробочку, чуть пошире и подлиннее школьного пенала. В верхней части коробочки была круглая решеточка, рядом маленькая лампочка под колпачком. Ниже решеточки располагался тумблер, а из торца выглядывала металлическая серебристая пипочка. Учитель ухватился за пипочку, вытянул из коробочки длинный телескопический стержень, нажал на тумблер, и почти сразу же послышался однообразный шорох вроде того, что из радиоприемника доносится, когда он не настроен ни на какую станцию.

— Кто скажет, что это такое? — спросил Михаил Васильевич.

— Рация! — в голос выдохнули мы.

— Молодцы! — похвалил Учитель так, будто мы сидели за партами.

Потом он поднес рацию решеткой ко рту, еще раз щелкнул тумблером и негромко произнес:

— Второй, Второй, я Первый, как меня слышишь?.. Прием!

Шорох усилился, и вдруг мы услышали далекий, совершенно неузнаваемый голос Грини Турова.

«Первый, я Второй. Слышу вас хорошо. Прием!»

— Второй, доложи обстановку. Прием!

«Обстановка спокойная, Первый! Работаем по периметру. Прием!»

— Продолжай, Второй. Мы будем к двенадцати часам. В случае резкого изменения обстановки немедленно докладывать. Отбой!»

Помнится, в тот момент я почувствовал одновременно удивление и обиду. Удивление от того, что Гриня Туров, оказывается, умеет обращаться с рацией и даже знает, как правильно вести радиопереговоры, а обиду из-за того, что Учитель доверил такую крутую технику Босяку, а от нас утаил, гоняя до седьмого пота на картонном тренажере. Что и говорить, я был тогда сущим молокососом. Не о том, что не дали дитёнку игрушку, надо было думать, а совсем о другом. Хотя бы о том, по какому такому периметру работает боевая группа и какие изменения могут произойти в обстановке, чтобы о них требовалось немедленно докладывать?

Впрочем, человек всегда задним умом крепок. Может, потому и не сильно нас привечают в Галактике?..

Михаил Васильевич не дал нам времени на детские обиды, тут же огорошил новостью.

— Поздравляю, экипаж! Сегодня вы покажете все, на что способны! — сказал он и сорвал обертку с загадочного предмета, который оказался металлической коробкой вроде патронного ящика.

У нас в школе такой хранился в классе начальной военной подготовки, правда, патронов в нем не было. Будет неправдой сказать, что я сразу же сообразил, что имел в виду Учитель. Даже когда он открыл «патронный ящик» и в нем оказался незнакомый прибор, я решил, что наконец-то у нас будет настоящий тренажер — с круглым экранчиком вроде осциллографа, градуированными шкалами, большой кремальерой и двумя рядами тумблеров. Ну, коль уж у нас появились всамделишные рации, почему бы не появиться нормальному тренажеру? В каком-то смысле кумекал я в верном направлении, мне лишь не хватало смелости додумать все до конца. Судя по отсутствующему выражению на лицах остального экипажа, дружки мои были от истинного понимания происходящего еще дальше меня. Они, как кролики на удава, смотрели на прибор в «патронном ящике». Учитель тем временем щелкнул переключателем. Раздалось сдержанное гудение. Дрогнули стрелки в шкалах. На экранчике появилась бледно-зеленая синусоида.

— Это радиомаяк, — сказал Михаил Васильевич. — Настроен на постоянную частоту. Дальность приема — триста мегаметров.

Экипаж дружно присвистнул — ниче себе!

— Если все будет правильно, через двенадцать-тринадцать часов киркилийский рейдер окажется в радиусе приема.

— Простите, какой рейдер? — немедленно уточнил любознательный Митя.

— Киркилийский, — спокойно, словно речь шла от третьем законе Кеплера, пояснил Учитель. — Киркилия — это седьмая планета системы Антареса. Трое суток назад мне удалось уговорить сотрудника радио-обсерватории в Сырых Ключах отправить киркилийцам сигнал бедствия. Если он это сделал, сегодня вечером они будут в заданном квадрате. Наша задача — сориентировать их на Матюхин Бор.

Думаете, в этот момент мы все уже поняли? Как бы не так! Я по очереди оглядел весь экипаж. У астрогатора Митяя глаза были по пять копеек — Михаил Васильевич только что сам говорил, что межзвездная навигация не тема для шуток. Бортинженер деловито присматривался к радиомаяку, в глазах Хлюпика светился восторг узнавания, похоже, он не особо прислушивался к словам Учителя. Пилот-навигатор второй позиции по кличке Борант показал мне большой палец: дескать, вот это вводная, я понимаю!

— Если других вопросов нет, — сказал Михаил Васильевич, — даю десять минут на сборы! С собой взять личные вещи, сухпаек и фляжки, предварительно наполнив их водой. Остальное не брать. Радиомаяк будете нести по очереди. Выполняйте!

Мы кинулись выполнять. Прежде всего я затушил костер. Посмотрел на остатки гороховой каши с тушенкой, спросил у Учителя:

— Михаил Васильевич, может, кашу с собой возьмем? Там босяки… Я хотел сказать, пацаны голодные…

— Бери! — разрешил он. — Но учти — радиомаяк будешь нести все равно.

Я лишь удрученно кивнул, коря себя за неуместное человеколюбие, которое мне обязательно выйдет боком. Мало того что надрываться придется больше других, так еще и «босяки» могут накостылять за то, что мало жрачки принес. С них станется. Однако слово не воробей, вылетит — не поймаешь. Покидав свои шмотки в рюкзак, перелив во фляжку остатки чаю — все-таки сладкий, я окинул взглядом лагерь, оставляемый нами без присмотра. Хотите верьте, хотите нет, но в тот миг я остро почувствовал, что никогда уже сюда не вернусь. Я имею в виду нашу походную стоянку на берегу холодной горной речушки — три палатки, кострище, забытые кем-то удилища, прислоненные к палаточному брезенту… Эх…

— Все собрались? — спросил Учитель. — В одну шеренгу становись!

Совсем как покойный Владислав Юрьевич скомандовал, подумал я мельком. И от этого сравнения мне стало нехорошо.

Мы построились. Михаил Васильевич придирчиво оглядел нас, поднял собственный рюкзак, взвалил на перекошенные плечи.

— Первыми несут радиомаяк Антонов и Судаков, — сказал он. — Вторыми — Флейшман и Степанов. Нести ровно, не трясти и не раскачивать. Выполнять!

Митя и Боря подняли радиомаяк. Я подхватил ведро с остатками завтрака, и мы зашагали к плешивой, в осклизлых от росы каменистых осыпях сопке, что отделяла нашу стоянку от Матюхиного Бора.