Маугли из Космоса

Глава 4

Алевтине снилось море. Лениво лизало прохладным языком ее пятку. Лежать на теплом песке под нежарким ласковым солнцем было так хорошо, что Аля никак не могла открыть глаза и осмотреться. А надо было. К тому же пятке стало холодно. Алевтина с детства славилась упрямством, а потому напряглась и распахнула тяжелые веки как ставни. И проснулась, укутанная непроглядной чернотой поздней августовской ночи. Повозившись, втянула высунувшуюся из-под одеяла ногу в уютное тепло, но снова уснуть не сумела. Тогда она поднялась, одернула измятый во сне халатик и пошла на двор по малой надобности.

Из-под двери отцовской, а нынче гостевой комнаты пробивался свет. Аля вспомнила, как Миша укладывал ее в постель, бережно, будто маленькую, и остановилась в смущении. Он был чужим, незнакомым почти, да какое там «почти» — просто незнакомым человеком, странным пришельцем, ночным гостем, у которого ни паспорта, ни иного документа она не спросила. Вспомнив теплое свое расслабление, Аля чуть не вскрикнула от досады, сжала кулаки. Да разве ж можно так доверяться чужому?! А вдруг он окажется бродягой, беглым зэком, грабителем, насильником и убийцей… Да мало ли кем… Людоедом из лесной чащи!

Аля представила, как Миша выбирается из потаенной землянки, распрямляет согнутую от векового сна спину и приговаривает: «Покатаюся-поваляюся, человеческого мясца поевши…», — и поневоле хихикнула. Надо же, до чего додумалась! На смену страшным картинкам, промелькнувшим в воображении, пришли другие. Вот незнакомец стоит, растерянный и жалкий, на пороге ее дома, и с длинных волос его стекает дождевая вода. Вот он не знает, как помыться, и она готова купать его, будто маленького. Вот он ест мед, смешно, по-детски облизывая ложку… Нет, не может он быть ни вором, ни убийцей. Он всего лишь человек, с которым случилась большая беда, страшная, неведомая…

Теперь Алю охватило любопытство, потянуло заглянуть в замочную скважину: что это он там поделывает? Сама не зная зачем, она шагнула к двери, наклонилась и приникла глазом к замочной скважине. На долю секунды ей показалось, что за большим письменным столом сидит отец, только исхудавший и заросший, но наваждение рассеялось, и она разглядела профиль странного своего гостя, склонившегося над отцовской тетрадкой. С минуту наблюдала, как Миша по-детски ведет пальцем по строчке, замирает, нахмурившись, и перечитывает снова, едва шевеля губами от напряжения, вскидывает голову и шарит глазами по книжным полкам.

На мгновение хозяйку дома охватил гнев. Да что это он себе позволяет?! Нельзя этого! Это же папины тетради! Заветные! В них вся его «наука». Труд жизни, все, что было так дорого его неспокойному уму… Надо распахнуть дверь, отобрать, вырвать из чужих рук отцовскую тетрадь, но Аля достаточно долго проработала в школе, чтобы поддаться первому порыву. А потому замерла, прижав руку ко лбу, как всегда делала в минуты душевного смятения, и вспомнила, как отреагировал Миша на то, что она изумилась, увидев, как он ест мед. Он решил, что поступил неправильно, и испугался настолько, что готов был защищаться, вооружившись первым попавшимся предметом — ложкой! А что случится, если она ворвется в комнату с диким воплем да еще и бросится на него?

Память услужливо подсунула картинку: посреди мокрого от ночного дождя двора неистовствует боевая машина по имени «Миша». Страх накатил волной, пробежал по позвоночнику колючей изморозью. Ну уж нет! Она никого не станет бояться в своем доме! Аля стиснула кулаки, изгоняя из коленок постыдную дрожь, и хотела было спокойно открыть дверь, подойти к столу и строго спросить: «Кто же вам позволил рыться в чужих тетрадях?» — но не стала. Вспомнила. Господи, да это же она сама разрешила брать ему «книги на полке», а тетради-то там же стоят, рядышком. Вот он и берет, с разрешения хозяйки. Да и ничего такого он с ними не делает, читает вон, разобраться пытается. И пусть себе, вдруг что поймет?.. Папа бы обрадовался, если бы нашелся человек, способный его понять.

Последнее было явным перебором. Вряд ли отец, ни жене, ни дочери не позволявший даже пыль смахнуть с заветных тетрадей, обрадовался бы незнакомцу, чуть ли не по слогам разбирающему его записи, но Аля твердо повторила про себя: «Папа был бы рад!» — и пошла куда собиралась. На дворе буйствовали сверчки и хороводили звезды, воздух отчетливо пах осенью, но не промозглой ее зрелостью, а ярким началом, полным грибов, яблок, шуршащих под ногами листьев и нагретых солнцем боков больших оранжевых тыкв в парнике. Аля вдохнула полной грудью и от души зевнула, не успев прикрыть рот ладонью. Сделав свое дело, она поспешно вернулась в дом, вздрагивая от леденящего прикосновения к щиколоткам стеблей жухлой сырой травы. Затаив дыхание, проскользнула к себе и распахнула настежь окно. В комнату тут же хлынула предосенняя знобкая темень. Аля достала из сундука в углу одеяло потеплее и забралась в постель, радуясь, что ночь только началась и еще долго можно спать, вдыхая во сне волшебство самого удивительного времени года.

Проснулась Аля оттого, что ее взяли за щиколотки и осторожно подергали. Привыкшая жить одна, она вскрикнула и резко села, подтянув колени к подбородку. В изножье кровати смущенно переминался гость. Смерив его гневным взглядом, Аля выдохнула, пытаясь унять подскочившее к горлу сердце. Осведомилось сердито:

— Что это вы себе позволяете?!

— Я не хотел пугать, — сказал Миша, поднял руки в жесте полной и безоговорочной капитуляции и посмотрел умильно, как щенок, подставляющий толстое розовое брюхо клыкам сердитой матери.

Аля спохватилась, натянула одеяло на едва прикрытую ночнушкой грудь и собралась было сурово отчитать гостя за вторжение в апартаменты хозяйки, но тот выглядел столь комично, что она не удержалась от смеха.

— Я только хотел позвать вас завтракать, — пояснил Миша.

Теперь он смотрел удивленно, словно не понимая, чем вызвано ее веселье. От этого Аля засмеялась еще громче, на глазах выступили слезы.

Да ну его, недотепу!

— Идите, я сейчас, — с трудом выдавила она сквозь смех.

Миша покорно попятился, задел некстати подвернувшуюся тумбочку, молниеносно крутанулся на пятке и подхватил в полете глиняный горшочек с немудрящими украшениями. Три брошки и нить речного жемчуга негодующе звякнули, водворенные на место. Гость ретировался и дверь прикрыл, от греха подальше.

— О-о-о-й, не могу! — простонала Аля и повалилась в подушки, досмеиваться.

Успокоившись, она переоделась в платье из цветастого ситца, не то чтобы очень нарядное, но и не халатик все же, и пошла на кухню, коль уж завтракать зовут. Рукомойник был полон теплой воды, что оказалось весьма приятным сюрпризом. Аля тщательно умылась, слегка смущаясь присутствием чужого, почистила зубы и пошла к столу, но на полпути замерла, пытаясь осознать увиденное. Полная жареной картошки сковорода, плетенка с хлебом, огурцы в миске — на столе все было точь-в-точь как вчерашним утром, и даже зубчик чеснока точно так же лежал на пупырчатой огуречной спине. Аля поклясться могла, что на столе с исключительной дотошностью воспроизведен случайно сложившийся накануне натюрморт. Но зачем?..

Автор натюрморта сидел на том же табурете и внимательно смотрел на хозяйку: понравится ли ей? Все ли «так»? Выглядело это жутковато, но Аля пересилила внезапно накатившую тревогу, ободряюще улыбнулась и села за стол, радуясь облегчению, отразившемуся на лице гостя. Разламывая хлеб и накалывая вилкой картошку, хрустя огурцом и запивая сладким чаем — интересно, как чужак пережил отсутствие вчерашних пирожков с малиной? — Аля пыталась понять, с кем имеет дело.

На первый — да и на второй — взгляд, Миша не производил впечатления сумасшедшего, но, надо признаться, такая версия многое бы объяснила. Но ни «утренняя зарядка», ни необычная одежда в образ не вписывались. Шпионская версия тоже не выдерживала никакой критики, слишком странным, непохожим на окружающих был этот человек, такого заслать — вот уж точно до первого милицейского поста. Других версий у Али не было. Можно было попробовать еще раз расспросить гостя, но не хватит ли на сегодня закольцованных ситуаций? Аля взяла из миски приметную чесночину и выдохнула, поспешно обретая привычную уверенность в незыблемости материального мира. Все-таки половинка зубца, а съеденная Мишей вчера — изначально была целой. Значит, не столь уж он и дотошен в своем стремлении воспроизвести вчерашний натюрморт.

Поразмыслив, Аля решила сосредоточиться на сугубо педагогических задачах.

— Спасибо, Миша, — сказала она. — Все было очень вкусно, но завтра надо будет приготовить что-нибудь другое. Картошка, даже жареная, быстро надоедает.

Не дожидаясь реакции гостя, она поднялась и сообщила уже от двери, ведущей в сени:

— Пойду несушек проведаю. С позавчерашнего дня собираюсь.

— Петля обратного времени, — непонятно отозвался Миша, собирая со стола посуду.

Аля не расслышала его слов, заглушенных скрипом дверных петель. И хорошо, что не расслышала. А вдруг эти его слова могли помешать ей принять важное решение? В полумраке курятника, шаря под теплыми брюхами несушек, успокаивая встревоженных птиц ласковыми словами, Аля неожиданно поняла, что никуда не отпустит Мишу, пока не выяснит про него все. Во второй причине она не захотела себе признаться.