Мечты марионеток

Глава 7.3

Потери оказались ощутимыми, если не сказать хуже. Погибли пятеро человек, включая незаменимого и бесценного в текущей ситуации профессора Бернштейна. Ещё четверо были ранены: двое, среди которых Дьяков – тяжело, двое – сравнительно легко. И ещё один был контужен. Таким образом большое количество высшего офицерского состава выбыло из строя. Это было огромной проблемой, но она и рядом не стояла с другой, куда более серьёзной и пугающей – кто заказал покушение, и кто исполнил?

Гронин с перебинтованной рукой сидел на своем месте за похожим на решето столом. Вид у него был мрачнее некуда. В кабинете всё ещё пахло кровью, гарью и немножко опилками, хоть его и мыли, и проветривали. Кроме Павла присутствовали подполковник Родионов, весь в порезах и ссадинах, Андрей и Лёша Корнеев. Учитывая обстоятельства, Павел нуждался в любой квалифицированной помощи с расследованием и настоял на том, чтобы Корнеев перестал корчить из себя целомудренную девочку и помог. Лёша в этот раз не упирался. Правда, зачем позвали Андрея никто в итоге так и не понял. Возможно, всё ещё пребывали в небольшом шоке, а может, просто испытывали дефицит надёжных людей.

Взгляд Романова то и дело соскальзывал к окну. Андрею постоянно казалось, что в него снова что-то забросят, и ему стоило некоторых усилий держать себя в руках.

– Ну что, какие новости? – мрачно начал Гронин, обращаясь к Максу.

– Пока немного, – в очередной раз критически оценивая взглядом столешницу, ответил Родионов. – Олег безостановочно проводит допросы. Притащил к себе в застенки всех, кто кажется ему хоть немножко подозрительным. Вроде есть зацепка на исполнителя, но меня немного волнует, как бы без Дьякова он там с катушек не слетел.

– Контролируй его, будь добр. Будешь отвечать за это.

– Да я и так уже за что только не отвечаю, Паша, – слегка вспылил Макс. – Разорваться мне, что ли?

– Ты видишь, что происходит? Какие-то сукины дети пытались нас осколками нашпиговать! – в свою очередь повысил голос Гронин. – Тебя в том числе! Я не вижу сейчас ни-че-го более важного, чем выяснить, кто это был и публично вырвать им всем руки и ноги! Чтоб неповадно было. Так что я не хочу слышать про разрывания! У тебя в лагере куча народу – пусть кто-то подменит, а ты сосредоточься на расследовании.

– Будет сделано, – буркнул Макс, но, известный своей отходчивостью, быстро сменил настрой и уже более оживлённо продолжил. – Давайте обсудим, наконец, какие могут быть версии. От чего будем отталкиваться?

Андрей не спешил встревать в разговор, потому что не имел ни малейшего понятия, что сказать. Он сидел с серьёзной миной и переводил взгляд между присутствующими в зависимости от того, кто говорил, чем напоминал собаку. Корнеев тоже молчал, но по иным причинам. В основном потому, что его пока никто не спрашивал.

– Начнём по порядку, – заговорил Гронин. – Как это произошло.

– Да как, понятно как! Темно было, не видно нихера, а окно светилось – отличная цель. Кто-то подкрался в темноте, бросил в окно одну за другой две гранаты и потерялся в темноте.

– Спасибо, кеп, – скривился Паша. – Я о другом – почему его никто не заметил?

Все молчали, ожидая, что Павел что-то добавит, и после паузы он продолжил свою мысль.

– Его не заметили, потому что мы расслабились. Решили, что живём у бога за пазухой, в три раза сократили караулы, отправили бойцов хернёй маяться и получили ответ на свою беспечность.

– Ну, это было не моё решение, – решил отстраниться Макс. – Вы сами с Дьяковым это придумали. Между прочим, с его же подачи. Его и этого хрена Хорькова.

Гронин скривился, будто откусил кусок грейпфрута.

– Да, помню я твой совет – мочить. Помню и теперь снимаю шляпу – ты был прав.

– Тогда раз уж пошла такая пьянка, объясни мне – на кой ляд ты начал играться в добрячка? Или не знал, чем всё обернётся?

Паша не ответил сразу. Он заметил, что Андрей таращится в окно и тоже на некоторое время прилип к нему взглядом.

– Романов, вернись-ка лучше к нам, – беззлобно, но жёстко потребовал он. – Сейчас день, а вокруг здания дежурит охрана. Ничего оттуда не прилетит.

Романов мотнул головой, немножко покраснел и опустил глаза. Паша снова приковал взгляд к Родионову.

– Нет, Макс, – ответил на вопрос подполковника он. – Просто я всю жизнь знал, что такое люди. Знал, но всё равно в глубине души до конца не верил. Думал, всё из-за системы, а в других обстоятельствах, если их встряхнуть люди могут быть другими. Не верил и захотел проверить лично. Провести, так сказать, эксперимент.

Макс фыркнул.

– И что, доволен результатами?

– Плоско шутишь сегодня. Петросян.

Родионов выдавил кривую ухмылку.

– Ну, значится, караулы мы вернули, как было, – добавил он к ухмылке. – Хорькову я при встрече выдам разок в табло… Ладно, не разок. Только не вздумай возражать.

– И не подумаю, – покачал головой Паша. – Хватит. Наигрались в дерьмократию. Теперь будет по-другому.

– И как же? – подал, наконец, голос Лёша.

Гронин и Макс несколько секунд пристально смотрели на него, обдумывая ответ. Паша понимал, что раз Лёша задал этот вопрос, то для него это имеет важное значение, иначе он продолжал бы молчать.

– Жёстко будет, Леша. По-другому нельзя, сам видишь. Будет жёсткий контроль и жёсткие наказания. Не будет больше многочасовых бесцельных совещаний с людьми, которые малоценны в реальных делах, но хорошо умеют управлять толпой и делают всё для личного возвышения. Будут жёсткая политика и чёткие задачи и правила, а кому не понравится – я лично провожу до дверей. Будет тяжёлая работа на общий результат, а там посмотрим. Да, вероятно, многих потеряем, но зато будем живы.

– Здорово, только есть пара моментов, – Лёша откинулся на спинку, прищурился и смерил взглядом поочерёдно Пашу и Макса. – Например, что будет с организацией, если после таких действий следующее покушение будет удачным?

– Чего-о? – Макс поднялся со стула, сам ещё не зная зачем. – Какое нахер следующее покушение?

– Успокойся, Макс, он прав, – остудил пыл Родионова Паша. – Если мы оперативно не найдём исполнителей и не выйдем на заказчиков – всё повторится вне зависимости от того, как сильно мы будем закручивать гайки. Причём, если начнём закручивать прежде, чем разберёмся с источником проблем, то повторное покушение совершится быстрее, а его инициаторами могут стать уже наши собственные люди.

Макс сел на своё место, достал сигареты, подумал секунду и спрятал их обратно.

– Мы отклонились. Итак, версии, – продолжал Павел. – У меня пока такая – заказ от «Чаяна» за несговорчивость. Обезглавив группировку, они на некоторое время деморализуют и выведут из игры пока относительно слабую, но довольно перспективную единицу. Они понимают, что гильдия или «Булат» вооружат нас, и тогда мы можем их серьёзно потрепать, вот и постарались вывести из строя командный состав.

– Звучит правдоподобно, – согласился Корнеев. – Ещё варианты?

– Остальные маловероятны. Очень.

– Но они всё же есть?

– Есть, – задумчиво ответил Паша после паузы. – Но давай сначала послушаем, что думаешь ты.

Наступило молчание. Лёша не спешил, взвешивая варианты и слова. Никто его не торопил. Даже нетерпеливый обычно Макс в этот раз почему-то молчал.

– Я ничего особо не думаю. Мало информации. Простая логика говорит, что возможны два варианта. Первый – покушались не на руководителя, а на всех оптом. Хотели вывести из строя или убить как можно больше членов высшего командного состава. Это в первую очередь выгодно, как ты сам сказал, «Чаяну». Но может быть и кто-то другой…

– Например? – подтолкнул его Паша.

– Гильдия, «Булат»…

– Херня! – фыркнул Макс. – Всё херня! Какая тут логика? Мы им нужны для войны с сектой. Мы – их союзники. Нахрена им такое творить?

– Я же сказал – у меня мало информации. Я просто рассуждаю. Может, они пытались давить или управлять, а вы не поддались. Кому как не вам знать, что в структуре подчинения, особенно армейской, главное правило – безоговорочно выполнять приказы? Вы стали неудобными, вот вас и решили заменить на кого-то более сговорчивого.

Это было очень толковое замечание, Паша это сразу понял. Макс снова хотел что-то сказать, но Гронин поднял руку и тот притих.

– Это и правда дельная мысль, – согласился он. – И меня она тоже посещала, но я пока не спешил её отрабатывать. Теперь, когда и ты заговорил об этом, мы проанализируем этот вариант ещё раз. И ты говорил, что есть ещё что-то.

– Есть, – кивнул Корнеев. – Внутренняя борьба за власть.

– Ну, это так уж точно бред, – покачал головой Макс. – Все, кто мог бы на что-то претендовать после гибели Паши, были в этом кабинете в момент покушения. Надо быть полным идиотом, чтобы так рисковать.

– Или мы чего-то не знаем, – не согласился Лёша. – Или кого-то.

– Или этот кто-то всё рассчитал и сидел за столом таким образом, чтобы от осколков его защищало как можно больше чужих тел. То есть – пошел ва-банк, – закончил Гронин.

Все четверо задумчиво переглянулись. Версия была сумасшедшей, но всё равно каждый задумался, кто же мог быть настолько хитёр, коварен и отчаян, чтобы сознательно пойти на такое.

– Не верю. Не ве-рю, – безапелляционно первым заявил Макс. – Ни в первое, ни во второе. Выдумываете версии одна бредовее другой. И сами себя отвлекаете от реальной. А чтобы не быть голословным – пойду-ка я и займусь делом. Если у Олега в натуре есть кто-то, кто что-то знает – я выжму из него всё.

– Тогда возьми с собой Корнеева, – тоном приказа сказал Паша.

Макс лишь пожал плечами. Ему было всё равно.

Перелёт был долгим, но в комфортабельном вертолёте отца почти не утомительным. Всю дорогу Аня сушила себе голову тем, куда же они летят, перебрала десятки вариантов, но ни разу даже на километр не приблизилась к правильному ответу. Наконец, вертолет пошёл на посадку, и Аня с неприятным удивлением обнаружила, что они прилетели в Ольховку.

Снова этот полуразрушенный городок. Снова ужасные воспоминания… Борьба за жизнь, страх за друзей, унижения, которые она испытала… Зачем же они прилетели сюда?

При выходе из вертолёта их уже ждал офицер в чине полковника, наверняка новый администратор вместо отстранённого Таврина. Раньше Аня его никогда не видела, но знала в лицо почти весь высший офицерский состав Ольховки. Стало быть, никто из местных на повышение не пошел, а наверху решили перевести сюда кого-то свежего, кто не был замешан в нарушении логистики и утечках информации о «Рассвете».

Полковник немедленно рассыпался в комплиментах и принялся лебезить. Такое Аня видела часто. Она не любила этого, а отец относился как к неизбежному спутнику его работы. Он всегда предпочитал, чтобы подчиненные благоговели перед ним вместо того, чтобы они чувствовали себя рядом с ним почти равными.

– У нас мало времени. Мы прилетели по конкретному делу, – вскоре прервал словоблудие полковника Владов. – Мне нужен Третьяков из СБ. Немедленно.

– Конечно, конечно. Сейчас всё сделаем, – сразу же переключился полковник. – Вон там машина, пройдёмте.

Ехали недолго. Полковник предлагал начать с обеда, но Владов довольно жёстко заявил, что у него нет на это времени и потребовал больше его по пустякам не отвлекать. Полковник всё понял верно, и до самого конца поездки никто больше не слышал от него ни слова.

Подполковник Третьяков был предупреждён и уже ожидал их у входа в здание СБ. Это был красивый высокий мужчина, среднего телосложения, с крепкими накачанными руками и лицом херувима. Не знай Аня, что за его широко открытыми серыми глазами и приятной улыбкой скрывается жестокий садист – могла бы и заинтересоваться им. Но она знала.

Третьяков поздоровался с Владовым за руку, и они обменялись парой доброжелательных приветственных реплик. Это вызвало зависть у полковника, который такой чести удостоен не был. Затем Владов отпустил полковника в такой манере, словно это был какой-то рядовой посыльный, а сам Владов, Аня и Третьяков прошли внутрь.

– Обидится Барский, – лениво бросил Третьяков о полковнике, когда они спускались по лестнице.

Владов не нуждался в дальнейших объяснениях и сразу понял, что имеет в виду Третьяков. Аня же поняла, только когда отец ответил.

– Пусть сначала докажет, что достоин лучшего отношения. Тогда и поговорим, – безразлично ответил Владов.

Впрочем, Аню сейчас их разговор не сильно-то интересовал. Гораздо больше её волновало то, зачем сама она здесь. Здание службы безопасности она никогда раньше не посещала, но легенды о нем в Ольховке ходили разные. По большей части малоприятные, и Аня на этот счёт немного переживала. Нет, конечно, отец не задумывает в её отношении какого-то зла, в этом она не сомневалась, но тогда что?

Они спустились на два этажа вниз, в подвалы здания. Внизу находилась тяжёлая металлическая дверь, открыв которую они попали в тускло освещённый коридор с ободранными стенами. Подвалы оказались довольно большими и просторными. Аня не понимала, то ли их специально расширяли, то ли они изначально прилагались к зданию в таком виде, но масштаб её несколько напугал.

Помимо внешнего вида и запахов пота, испражнений и крови, тут было кое-что другое, что дополняло ужасную давящую атмосферу – звуковое сопровождение. Оно состояло из множества звуков, которые плохо сдерживали старые стены и неплотно прилегающие двери. Это была смесь криков ярости, ужаса и боли, взрывы хохота и грубые беседы, удары, какая-то музыка. Где-то, кажется, даже занимались сексом.

Всё это действовало на Аню очень угнетающе. Сам Владов относился к такому с брезгливостью. Не будь ему это нужно – он бы ни в жизнь не спустился в этот мерзкий ад, но дело того требовало. Третьяков же чувствовал себя, как дома. Впрочем, он и был дома.

– Что это за место? – не выдержав напряжения, спросила Аня. – Зачем мы здесь?

Третьяков взглянул на Владова с долей интереса. Он то ли сам ожидал ответа, то ли наоборот, знал его и удивился бы, если бы Владов ответил.

– Здание службы безопасности, – безразлично ответил Владов.

– Это я знаю. Но что ЭТО за место? Почему тут так воняет и всё так… ужасно?

Владов кивнул Третьякову, чтобы тот ответил.

– Тут мы проводим допросы и содержим наших немногочисленных клиентов, – ответил подполковник с лёгкой улыбкой. – Чего же ещё благородная мазель ждала от тюрьмы?

Аня смерила его презрительным взглядом, про себя окрестив Палачом. Палач ответил ей томным маслянистым взглядом и кривой, пакостной ухмылкой. Он что-то знал. Но молчал.

Ане стало не по себе. В животе зашевелился страх и мерзким слизнем стал ползать по внутренностям. Что, если она ошиблась? Что, если отец не поверил ей?

«Да ничто!», – тут же ответила она сама себе. «Ничего тебе не будет. Он твой отец и ничего плохого с тобой не сделает. Есть что-то ещё, какая-то другая причина по которой он привёз тебя сюда. Соберись и не думай о всякой ерунде».

Но даже если бы Аня знала, зачем она здесь, если бы готовилась заранее, она всё равно оказалась бы не готова.

Они прошли по коридору около тридцати шагов, затем свернули. Потом ещё раз. Чем дальше они шли, тем громче становились хохот и звуки, издаваемые совокупляющейся парой. Несмотря на все попытки держать себя в руках, Ане становилось всё более страшно.

Наконец, они остановились у одной из дверей, и Аня сделала через нос глубокий вдох, предчувствуя, что сейчас увидит нечто прескверное. Из-за двери периодически доносились приглушенные стоны женщины, иногда переходящие в крики, а также хохот и скабрезные разговорчики.

Аня была слишком сосредоточена на своих чувствах и в скудном свете коридора не обратила внимания на хмуро-неодобрительный взгляд Владова, который тот адресовал Третьякову, и на извиняющуюся мину последнего. Как ни странно, но Третьяков не робел перед Владовым, как подавляющее большинство других офицеров, и даже его виноватая улыбка была скорее выражением некоторого неудобства перед гостями, чем извинением и признанием своей ошибки.

Третьяков взялся за ручку двери и открыл её. Аня напряглась, словно за дверью её ждала драка. Они вошли в комнату, в которой было только два стула, ещё одна дверь и большое окно. Дверь вела в другую комнату, происходящее в которой можно было наблюдать через это окно.

Зрелище для неподготовленного зрителя, особенно для девушки, было кошмарным. За окном, во второй комнате, находились четверо полуголых мужчин, собравшихся вокруг стола. Двое сидели на стульях, ещё двое стояли по разные стороны стола. На нём на животе лежала девушка и делала глубокий минет одному из стоявших. Второй совершал ритмичные движения позади неё и, судя по мучительным стонам девушки, удовольствия ей это совершенно не доставляло.

Аня вошла последней и остановилась прямо в дверях, как вкопанная. Она не в силах была оторвать расширившиеся от ужаса глаза от происходящего за окном. На столе лежала Таня. Тот подонок, который насиловал её в рот, как раз вынул обмякший член и отошел на шаг. Таня несколько секунд судорожно отплевывалась, казалось даже, что она задыхается. Но затем просто положила голову на стол, словно происходящее её совершенно не касалось, и, иногда морща лоб, стала покорно ждать конца.

Слёзы потекли по щекам Ани. Она рефлекторно сделала несколько шагов и остановилась у окна, уже почти не замечая происходящего на той стороне. Она не видела ублюдка, который как раз кончал в её подругу, не слышала их мерзкого, быдловатого хохота. Она видела только безучастные глаза несчастной девушки, которую сама же обрекла на адские муки ещё при жизни.

Владов поначалу и сам утратил дар речи, завидев происходящее, но он видел в своей жизни слишком многое, чтобы эта картина могла надолго изумить его. Наконец, довольно быстро, потрясение прошло.

Он крайне редко позволял себе употреблять в речи матерные выражения, но сейчас других у него просто не было.

– Третьяков, бл. дь, прекрати это, немедленно! – зло крикнул он. – Чего угодно, но такого я не ожидал. Ты что, мудак, совсем уже озверел?!

Вот теперь подполковник заволновался и на его лице проскочил испуг. Он быстро открыл дверь в комнату, и звуки, доносящиеся оттуда, не стали громче, но прибавили в натуральности.

– А ну свалили нахер быстро! Козлы! Нашли время!

Прозвучало это действительно угрожающе. Четвёрка в замешательстве уставилась на начальника. Они не делали ничего необычного. Ничего такого, что не делали бы всегда или чего-то такого, в чём он сам не принимал бы участия. И чего он разорался? Те двое, что уже закончили своё дело, заправили штаны, сняли со спинки стула тельняшки и форменные куртки и направились к выходу. Двое оставшихся смотрели на распластанную на столе и подающую очень слабые признаки жизни Таню с сожалением, но жалели явно не её.

Аня стояла, прислонившись лбом к стеклу, не в силах поверить в то, что видела. Таня всё ещё была жива. Физически. Как сексуальная рабыня. Но что осталось от её личности? От той Тани, которую она знала… Она была красивой, а таких тут не пропускали. Правда, теперь от былой красоты осталось не так уж много, а совсем скоро и от этих остатков не станет ничего… И что тогда? Наверное, тогда они просто убьют её за ненадобностью и будут терпеливо ждать, пока для их извращённых игрищ подвернётся кто-то ещё.

Аня ещё не знала, что Ткаченко давно уже мёртв. Его пытали. Поначалу просто избивали, потом били током, потом прижигали и резали, а в конце использовали самое ужасное оружие – насиловали Таню у него на глазах, заставляя его смотреть на это и требуя ответов, которых у него просто не было.

После этого он свихнулся, стал нести какой-то нечленораздельный бред. Те, кто видел его глаза, готовы были поспорить, что он сошёл с ума. И в итоге все они потеряли бдительность. При первой же возможности Ткаченко набросился на одного из своих мучителей и прежде, чем его застрелили, успел оставшимися после пыток зубами перегрызть ему сонную артерию.

Что же до Тани – она стала секс-игрушкой. Затравленной, абсолютно сломленной симпатичной оболочкой для утех любого из сотрудников СБ, у кого было настроение или желание с ней поиграть. Она не была ни первой, ни последней, кому выпала эта тяжкая роль. В СБ было пару умельцев, которым нравилось ломать таких гордых и в прошлом независимых женщин. Они получали от этого особенное удовольствие. И Таня была далеко не первой их жертвой.

Аня с ужасом подумала о том, что бы делала, если бы ей самой выпала подобная участь. «Лучше смерть», – решила она.

«Мы знаем таких, как ты и умеем с вами обращаться», – снисходительно ответили бы ей сотрудники СБ, посмеиваясь над её наивностью.

Главное во всём этом было то, что про судьбу Ткаченко и Тани узнали многие офицеры в Ольховке и даже за её пределами. Это было необходимо, чтобы на их примере дать всем понять: не нарушайте предписаний, иначе последствия будут очень страшными. Но когда всё это выплыло на свет, Ани давно уже не было в Ольховке, так что для неё судьба друзей раскрылась только сейчас.

– Третьяков, я прямо не знаю, что тебе сказать и что с тобой сделать, мудак ты конченый, – в холодной ярости продолжал Владов. – Посмотри, что ты с ней сделал.

Подполковник с виноватым видом переводил взгляд с Ани на Таню и обратно, изо всех сил пытаясь понять, о ком из них говорил его шеф.

Со стороны казалось, что Аня раздавлена, но это было не совсем так. Да, она была потрясена, сильно потрясена, но не в таком состоянии, как тогда, когда Таню с Сашей забирали сотрудники СБ. Тот случай немного закалил её. К тому же сейчас она знала, что должна выстоять. Что бы там ни задумал её отец, если она хочет быть рядом с ним, хочет принимать участие в его делах – она должна выдержать этот удар, выдержать его проверку. А в том, что это проверка Аня теперь не сомневалась.

Но сомневался сам Владов. Он опасался, что его ставка оказалась слишком высока для дочери. То, что он хотел сделать, было жестоко, но оправдано с логической и многих других точек зрения. Однако то, что вышло в итоге, не было оправдано никак. И виноват в этом Третьяков, тупой кретин. Придётся придумать, как его наказать. В принципе, на сегодняшний день у него в арсенале имелся один универсальный способ – передовая всегда нуждалась в героях, но Владов за всё время своей работы в Ольховке убедился, что Третьяков достаточно ценен, чтобы не спешить с такими радикальными решениями.

Когда Аня подала голос, Владов вздрогнул. Редкий случай, когда что-то смогло его настолько удивить. Её голос был мягкий, но очень вязкий, словно расплавленный металл. Были в нём какие-то отголоски былой твёрдости, но мучительно мало – Аня держалась изо всех сил.

– Зачем мы пришли сюда, отец? – тихо спросила она.

Она очень хотела бы не выдавать своих настоящих эмоций, но это было выше её сил.

Владов, размышляя, выдержал паузу. Долгую. Наконец, решил.

– А ты как думаешь? – не глядя на дочь, ответил вопросом на вопрос он.

Аня не смотрела на отца, потому что не сводила глаз с неподвижно лежавшей Тани. Она хотела запомнить этот момент, запомнить, что сделали с её лучшей подругой, которая стала жертвой её амбиций. Никогда она не позволит себе забыть это. Никогда.

Владов терпеливо ждал ответа. Третьяков с выражением лёгкой досады на лице стоял у дверей и делал вид, что его здесь нет.

– Я думаю… это урок. Ты хочешь, чтобы я увидела, что бывает с теми, кто идёт против организации. Что ж, я усвоила его и поняла твой намёк…

– Нет, – Владов покачал головой.

По вине Третьякова вышло слишком жёстко, они перестарались. Теперь, вероятно, стоит немного смягчить всё и разъяснить ей, что к чему, потому что если сделать всё так, как Владов планировал изначально, ничего не объясняя… для неё это может оказаться уже слишком.

– Ничего ты не поняла. Это не урок, дочка – это проверка. Экзамен.

Аня вздрогнула, вдруг осознав, что это ещё не конец. Она-то, глупая, решила, что это уже всё, что ничего более ужасного произойти уже не может.

– И в чём же он состоит? – взяв себя в руки, спросила она.

– Ты поймёшь, когда войдёшь туда.

Она не выдержала и повернулась к нему, широко раскрыв глаза, блестевшие из-за с трудом сдерживаемых слёз.

– Туда? К ней? Но зачем?

– Она изменница. А для изменников у нас только один приговор. Ты знаешь какой.

Внутренности в животе у Ани, казалось, завяжутся в узел, когда она осознала, чего он от неё хочет. Так вот зачем они здесь. Вот, что он задумал.

«Господи, дай мне сил, прошу, я не должна показать ему свою слабость», – крутилось у неё в голове, но вслух она произнесла другое.

– Я? Ты хочешь, чтобы Я убила её?

– Это не убийство. Это казнь, Аня, – поправил её Владов, и её потрясло спокойствие его голоса. – Я не горю желанием, чтобы именно ты приводила приговор в исполнение, но это будет справедливо, ведь именно благодаря тебе мы обнаружили и обезвредили слабые, потенциально предательские элементы в нашей структуре. Поэтому теперь ты должна дойти по этому пути до конца.

– Но почему? Зачем? – с трудом выдавила она.

Владов выдержал небольшую паузу.

– Раскрывать предателей в своих рядах это одно. Совсем другое – воздавать им по заслугам. Для этого нужны решительность и вера в своё дело. В таких вещах не место личным предпочтениям и симпатиям. Прежде, чем ты встанешь рядом со мной, я должен быть уверен, что ты действительно отдаёшь себе отчет в том, какова может быть наша работа и чем иногда приходится жертвовать.

Аня молчала. Её начало тошнить и лихорадить, и она бросила все силы на борьбу с этими ощущениями. Владов видел её состояние и засомневался.

– Если не готова – просто скажи, – холодно предложил он. – Я знаю, что это такое. Сам прошёл через подобное.

«Экзамен. Это экзамен. Я справлюсь. Нужно просто сказать ему», – твердила себе Аня.

– Я готова, – выдавила она, чуть не задохнувшись от этих слов.

Третьяков скривил губы в недоверчивой ухмылке. Владов смотрел на дочь непроницаемым взглядом.

– Дай ей оружие, – не сводя глаз с Ани, приказал он Третьякову.

Тот достал пистолет и сделал пару шагов к девушке, на ходу снимая его с предохранителя.

– Умеешь стрелять? – спросил он её.

Аня не ответила. Просто молча взяла в руку протянутое оружие. Пистолет был тяжелым, куда тяжелее, чем те, из которых ей приходилось стрелять. Он был так тяжел, что норовил вывалиться у неё из рук.

– Стреляй в голову, – всё тем же приказным тоном сказал Владов. – Иначе можешь не убить, и она будет страдать ещё больше.

Третьяков был опытным психологом и знал, что проделывает с людьми их психика при подобных потрясениях, потому остался стоять между Аней и Владовым. Понимал он, что и к нему у девушки могут быть неприятные претензии, потому был готов в любой момент в мгновение ока отобрать у неё оружие – любой риск должен быть исключен.

Когда Аня подошла к двери, он сделал шаг вслед за ней, чтобы успеть среагировать, если ей вдруг придёт в голову что-то неожиданное, но Аня не думала ни о чём таком. Она закрыла глаза и протянула руку к ручке. С легким скрипом та повернулась и дверь открылась. Аня замерла на пороге, мобилизуя силы для нескольких очень тяжёлых шагов. Простояв секунд десять, она вошла внутрь.

Таня всё так же лежала на столе, будто кукла, брошенная ребенком. Она не оделась, не застегнула бюстгальтер, не поправила платье. Просто лежала безучастно и чего-то ждала. Может, как раз того, что должно было произойти?

Аня взглянула на окно с этой стороны – оно было зеркальным. То есть никто из находящихся в этой комнате не видел тех, кто был в соседней. Значит, Таня не видела её, не знала, что она здесь.

– Таня, – тихо позвала её Аня, но та не отреагировала.

Аня подошла ближе.

– Таня, это я, Аня.

Никакой реакции.

Аня чувствовала, как предательски дрожат у неё коленки, грозясь в любое мгновение подкосить ноги. Она с трудом сделала несколько шагов, подошла ещё ближе, присела возле стола, прямо рядом с Таней, заглянула ей в лицо.

Находясь по ту сторону, в потрясении она не заметила через стекло, что на лице у Тани есть ссадины и синяки. Тело тоже было исцарапано и в некоторых местах покрыто синяками и даже гематомами. Кое-где были заметны следы от веревки – похоже, её не раз связывали. От девушки воняло старым потом и спермой. Аня с трудом удержала неприятные позывы в желудке.

– Танечка, ты меня слышишь? – набрав носом воздух, предприняла ещё одну безуспешную попытку Аня.

Никакой реакции ни в мимике, ни в движении глаз. Даже если Таня и видела её, то либо не понимала, кого видит, либо намеренно игнорировала.

Аня поняла, что её попытки безуспешны и стала настраиваться на то, что ей предстояло сделать, но вместо этого из глаз ручьем потекли слёзы, остановить которые она всё никак не могла. Несмотря на горечь и боль, которые она испытывала, разум её почему-то оставался относительно чист – она не ощущала бессилия или отчаяния, которые в мгновение ока способны парализовать не только тело, но и волю.

Искать силы было непросто, но Аня знала, как нужно действовать в таких ситуациях – нужно было не раздумывая просто нажать на спусковой крючок. Быстро, словно не отдавая себе отчет в том, что делаешь, не зацикливаться на страхе и необратимости своих действий. Потом, конечно, будешь думать об этом, жалеть, но будет поздно – дело будет сделано.

Она так неуклюже приподняла пистолет, будто собиралась застрелиться сама. Владов за стеклом побледнел и даже сделал шаг к двери, намереваясь остановить её, но сам был остановлен Третьяковым, который подумал о том же.

– Если сейчас войдёте – она может выстрелить от испуга, что вы попытаетесь её остановить, – предупредил он. – Теперь мы уже ничего не можем сделать.

Владов замер, не зная, что делать. Отеческие чувства в нём боролись против холодного расчёта, диктуемого ему настоящим собой, и доверия к опытному и многократно проверенному в деле Третьякову.

– Чтобы осознанно совершить самоубийство нужны характер, огромная внутренняя сила и воля. Думаете, у неё есть всё это?

Владов промолчал. Но он знал, что есть.

– Я не верю, что она убьёт себя, – скептически закончил Третьяков.

И оказался прав, потому что в этот момент Аня встала и навела оружие на Таню. Глаза Тани вроде бы смотрели на неё, но не видели. Это был пустой взгляд, направленный куда-то далеко сквозь Аню.

«Я не должна провалиться. Не могу. Не имею права. За тебя, Таня», – мысленно настраивала себя Аня.

А вслух шепотом произнесла:

– Прости меня. Прости.

На мгновение, прежде чем дрожащая, почти парализованная рука с невероятным, нечеловеческим усилием всё-таки нажала на спусковой крючок и раздался выстрел, Таня переменилась в лице. Это было очень странное, смешанное выражение, которое Аня оказалась не в состоянии расшифровать, настолько быстро всё произошло. Там были и радость, и облегчение, и удовлетворение. А вместе с ними, кажется, осуждение и даже обида и… одобрение?

Узнала ли она её на самом деле? Кем была в последний миг эта девушка: сломленной и раздавленной безвольной рабыней или скрытой под ней гордой и сильной личностью, которой её знала Аня?

Теперь этот вопрос будет мучить её вечно, пока будет биться её собственное сердце.