Медленные челюсти демократии

3.

Поскольку миссия Зиновьева была уникальна, он приобрел репутацию человека неуживчивого, одиночки. А вы попробуйте как-нибудь, постойте в одиночку, характер от этого здорово меняется. Находиться в его обществе было не всякому приятно, он поспорить любил, но собеседника редко слушал - это был почти всегда монолог. То, что ему было надо, - знал заранее. Если аргументация собеседника представлялась неубедительной, Зиновьев обычно называл реплики собеседника «бредом сивой кобылы». Такая манера общения многих раздражала, как правило, именно тех, кто действительно нес бред. Но за что же ненавидеть смельчака? А как раз за то, за что всех смельчаков ненавидят.

Ненавидели они его - за собственную трусость.

Ненавидели его за собственное жалкое прошлое - из которого хочется слепить красивую научную биографию, а не лепится биография. Не спрячешь передовиц, написанных за подачку, не спрячешь докладных начальству, не спрячешь ежедневной трусости, трусости, трусости, которая уже въелась под кожу, вошла в кровь, навсегда проникла в организм. А как же хочется сегодня врать корреспонденткам, как хочется надувать щеки, как хочется с телеэкрана гвоздить Ленина - но так ведь это теперь хочется, когда уже можно, а раньше-то страшно было, раньше начальству жопу лизали - и не отплевывались. Ну ладно, Солженицыну мы еще смелость прощаем - он не наш, он какой-то не такой, вообще, он не интеллигент - не из идеологической дворни. Но как же неприятно знать, что вот был один из нас, при нашем хозяйстве жил, все как мы делал, - а не лизал. Совсем, понимаете ли, не лизал! Увильнул от лизания, чистенький ходил. Отвратительно просто это знать, господа!

Ненавидели Зиновьева за собственную кривую биографию, за собственное жирное брюхо, за то, что писали трусливые диссертации - с цитатами из Брежнева и Ленина, а ведь как не хотелось! Но надо было так, с цитатами, с реверансами, - ну и писали. Такие уж тогда были правила игры, как в семидесятых именовали это рабское состояние души. Как они любили это выражение - «правила игры»!

Стадная непримиримая ненависть обнаружилась сразу - еще в семьдесят шестом, когда Зиновьев опубликовал «Зияющие высоты». Едва книга вышла - как персонажи, описанные в ней, принялись хвататься за сердце и ронять со стола мелкие предметы. И более всего - боялись, что их заподозрят в контактах с отщепенцем на основании того, что детально воспроизведены застольные беседы. И с ужасом вопрошали: а всем ли понятно, кто такой Претендент? А знают ли там, наверху, кого имея автор в виду под Сослуживцем? А Супруга? Доискались ли до прототипа Супруги? И даже слово прозвучало: донос. Донес, донес, рассказал о секретных бдениях на кухне и в клозете!

В «Зияющих высотах» есть абзац про одного идеологического работника, который либеральные статьи писал исключительно в клозете, сидя на унитазе, поскольку в процессе письма ежеминутно делал под себя - от страха. Это действительно очень смешная сцена, но, читая ее, никто не смеялся. Все знали, что описание - до деталей реалистично, и каждый был взволнован: а что если начальство поверит автору, что если сатрапы поймут, что я в клозете занимаюсь нелегальной деятельностью?

Сегодня, когда страх сызнова вползает в общество, легко понять, как рассуждали тогдашние либералы. Как автор посмел написать про наши общие беды - это же нарушало корпоративную этику соглашательства! Мы ведь с начальством условились: они нам дают хавать, а мы тихо сидим, не вякаем. Мы тоже могли бы - но у нас дочка, дачка, зарплата, премия, форум и кворум. И тут, понимаешь, выискался правдолюбец - ты что, больше всех знаешь? Мы на кухне и не такое говорим, а ведем себя в рамках. Мы бы еще и не такое написали, но мы же сидим тихо - а ты? Ага, понятно, полез за длинным долларом, знакомых всех подвел под монастырь, им теперь за тебя отдуваться на собраниях, а сам - на Запад, за гонорарами. Так говорили тогда, и прятались, не звонили ему; мол, отчего же мне собой рисковать, если ты увильнешь на Запад, а я остаюсь здесь с нашими правилами игры?

Впрочем, в глубине души понимали: ведь дело того стоит - написал эпопею, и на Запад рванул за гонорарами. И взвешивали: а ничего себе план, недурная стратегия, повезло мужику, хорошо все рассчитал. И завидовали: а, может, и стоило рискнуть? И - слухи, слухи: дом в Мюнхене (была трехкомнатная на первом этаже, на окраине города, самая последняя улица, выходящая в поле), миллионные гонорары (на самом деле беден был).

В это самое время Советская власть дала трещину - и к Зиновьеву даже стали наезжать в гости, ему даже до известной степени простили зазнайство. Конечно, гуляло по интеллигентным кухням мнение, что «Сашка - выскочка, и никого, кроме себя слушать не хочет», но мнение это было обидным, пока мы рты раскрывать боялись. А в восьмидесятых заговорили все - залпом. И, заговорив хором, мигом увидели просчеты одинокого болтуна. Да, Зиновьев - болтун, но и мы сами тоже стали высказываться резко - этак наотмашь рубили про большевиков. Ленин - раз, и уже не гений! И даже цитат его больше мы в диссертации не вставляем! Довольно цитат! И Брежнев - маразматик! И скажем теперь начистоту: мы всегда были за западную цивилизацию! Вашу руку, Сан Саныч! Вы, конечно, выскочка, а мы с фундированными знаниями, но ладно, мы к вам и в гости теперь можем приехать - что у вас там, домик под Мюнхеном? Особнячок, как у всех приличных свободных граждан? Ах, всего лишь трехкомнатная на первом этаже? Досадно, но все-таки вы нас на пару денечков приютите, постелите нам, одеяльцем укройте. На гостиницу, хе-хе, тратиться неохота. И переговаривались с ухмылкой: небось не обеднеет Сан Саныч, если бутылочку выставит. Тем более что у Зиновьева наверняка что-то припрятано: немереные гонорары у мужика, любят его на Западе! Пусть нас на постой возьмет, мы-то страдаем в России, а он на Западе жирует, баловень.

И тут Зиновьев опять всех обидел. Взял да и заявил, что идеал общественного развития - не на Западе. Вот-те на! Как же это, гражданин профессор? Где же тогда? Запад-то чем ему, привереде, плох?

Когда Зиновьев выступил против Запада, корпоративной ненависти не стало предела. Что же получается: дали тебе приют, спасли от тоталитарного режима, а ты дающую руку не лижешь, а кусаешь? Не по правилам - начальству всегда надо ручку лизать! Этак никого на Запад и звать не станут! Ты что себе позволяешь? Тебя барин приветил, а ты хозяину дерзишь - разве можно! И стали искать причину: отчего же это Зиновьев так распустился? В чем его нынешний расчет? Ага, он, значит, за советское прошлое, за этих коммуняк? Не вполне получалось так сказать, поскольку именно Зиновьев выступил против коммунистов прежде, чем они сами, - но ведь что-то же надо было говорить! Причин, внятных причин не находил либеральный хомяк в поведении Зиновьева. Ну, тогда, в семьдесят восьмом, понятно: мужик в цивилизацию драпанул. А сейчас, когда он Запад критикует, - где кроется расчет? В чем тайная стратегия? И от полного непонимания появилось соображение: старик спятил. Просто с ума сошел. Не может человек в здравом уме критиковать первоначальные накопления и банковскую демократию. Видимо, впал в маразм. Ах, мы давно говорили, что он не так уж и талантлив. А теперь вот - очевидно: псих.

Ненавидели Зиновьева за собственную бездарность.

В годы гласности все обзавелись хоть крошечным, но убеждением, хоть чахлым, но талантом, раздули интеллектуальных лягушек до размеров волов, вот уже и тот - мыслитель, и этот - сочинитель. Сколько критических перьев заострилось на рубеже веков - и тот непримирим, и этот. И тот - остроумен, а этот - так и еще остроумнее. Появились бесконечные критики и критикессы, кураторы, политобозреватели, культурологи, культуртрегеры и просветители. Но ведь каких же усилий это стоило! Надо промыливаться в редакции, надо дружить с нужными людьми, надо выпивать со спонсорами, сидеть на бессмысленных конференциях - тема «Тех-же-щей-да-пожиже-влей-2», и это ведь надо делать постоянно. Надо звать в гости коллег, общаться с единомышленниками, надо острить в ежевечерней колонке - ах, поверьте, это тяжелейшая работа! И добавьте: сказать-то совершенно нечего. Ну совсем-совсем нечего. А язвить надо! А миссия грозного остроумца как же? И гвоздили друг друга и неудачливых менеджеров среднего звена, пинали мертвых большевиков, рассказывали, давясь хихиканьем, что у Маркса были чирьи на заднице, а Ленин был сифилитиком. Описывали свое тоскливое детство и бесталанную юность, описывали с горькой обидой на несостоявшуюся утопию - а настоящего не хотели видеть: ну не гэбье же обличать, захватившее нефтяные месторождения. Мы про очевидное и страшное не говорим, нам бы неопасную шутку для очередной колонки придумать.

Небольшого роста человек без особой натуги был гением, ему скандальная слава давалась до обидного легко: сел мужик к столу - и написал тридцать книг, и при этом он не старался никому понравиться. За это его действительно очень не любили.

За то, что в его присутствии - был виден собственный обидный размер. За то, что радом со стройным Зиновьевым бросалось в глаза интеллигентное откормленное брюхо, рядом с его прямым путем - было заметно, как много и мелко они, служилые борзописцы, виляли. Его ненавидели за то, что сами хотели, чтобы их называли борцами и мыслителями - но ведь они были трусами и соглашателями, а про это нестерпимо помнить каждый день! Да сколько же можно прошлым в нос тыкать! Ну да, писал передовицы за Забелина (Загладина, Квасова, Фролова, Слюнькова, Федосеева)! И что с того?! Нестерпимо знать и помнить, что ты вел себя как шавка, что ты всегда был трусом и жадиной, всегда дрожал за свою шкуру - нет, это требуется раз и навсегда забыть! Мы нынче смелее Зиновьева! Мы покажем, мы еще сделаем! Теорию придумаем! Кого надо обличим! И кого же стали критиковать освобожденные интеллигенты? Ворюг, приватизировавших страну? Чекистов, захвативших власть? Капиталистов, бомбящих колонии? Нет, совсем даже не их - с ними как раз смирились, даже подачки от них стали получать. У интеллигентов образовался главный враг - неблагодарный цивилизации Зиновьев.

И мотивы ненависти понятны: это инстинктивная родовая ненависть. Если один оттолкнул руку с подачками - так ведь начальство может вовсе прекратить выдачу. Вдруг они там, наверху, решат, что мы все их руку отталкиваем? О, только не это!

Зиновьеву пеняли за его непримиримость, грубость, неадекватность. Асоциальное, короче говоря, поведение.

Российский либерал, откормленный на фантах, отъевший брюхо на подачках и премиях, не мог простить человека, который мог иметь дармовые харчи в изобилии - и не взял, отказался от харчей. Базовые понятия свободолюбивых людей оказались попраны этой неблагодарностью. «Как же так?! - с искренней болью восклицал один либеральный хомяк, - ведь они его позвали, приютили на Западе, дали возможность высказываться, печатали его, накормили его, а он?!». Поведение человека, не чувствующего благодарности за кормушку, нарушает все мыслимые представления либерального хомяка. Интеллигент - существо служивое, и когда российское начальство кормить его уже не смогло, интеллигент выбрал себе новое начальство - западное. А служить начальству следует честно, без лести преданно. Выезжающий за рубеж и горько костерящий свою историю интеллигент и помыслить не может о том, чтобы грант не отработать.

Зиновьев оказался в одиночестве в девяностые по той же причине, по какой остался один в семидесятые: всегда говорил вопреки толпе. Александр Зиновьев сформулировал - в который раз за историю русской литературы, но ведь лишним не будет напомнить - простые принципы писательства. Толпа не бывает права, даже если это прогрессивная толпа. Следует отстаивать разум, даже если всем кажется это занятие неразумным. Какую бы форму ни приняло зло, следует встать у зла на пути.

Многим такая последовательность в поведении мешает. Казалось бы, все читали Шварца, а вот поди ты - после смерти дракона нуждаются не в Ланцелоте, а в президенте вольного города.

Образованщина 70-х называла Зиновьева выскочкой - а любой из них, трусов, знал, что так же рядили их коллеги о Чернышевском, сосланном в Вилюйск. Либеральная чернь 90-х объявляла его сумасшедшим, хотя любой проходил в школе историю Чаадаева, объявленного сумасшедшим по той же причине - разногласий с общественным мнением. Демократические фундаменталисты 2000-х отлучали его от демократии, хотя знали о прецеденте отлучения от церкви великого моралиста - Толстого.

Зиновьев был диссидентом дважды: выступил против социалистического строя, потом - против того, что пришло ему на смену. Критиковал Россию, потом - Запад. Те, кто вчера юлил, искал подачек начальства - сегодня увидели себя более прогрессивными, чем Александр Александрович. Никто не сказал себе, что если в его жилах и бегает одна капля храбрости, то лишь оттого, что существует Зиновьев - человек, который эту храбрость производит в количестве, достаточном для большой страны. В глухие годы этот человек во весь голос сказал то, о чем шептались по кухням, но сегодня-то мы и сами витийствуем - несправедливость отменили! А то, что несправедливость бывает разная - знать не хотим.

Зиновьев сформулировал весьма важное для России социальное правило, его надо заучить наизусть. Главная беда - не сталинский режим, не коммунистическая идеология, даже не тоталитаризм. Главная беда - моральная неполноценность, позволяющая мириться с сегодняшним злом, если оно непохоже на зло вчерашнее.

Социальная несправедливость принимает разные формы, унижение человека - всегда мерзость, чем бы необходимость унижения ни обосновывали. Главная беда - холуйство, позволяющее испытывать моральный комфорт оттого, что служишь прогрессивному барину.