Механические птицы не поют

Глава 9. Яд южных змей

Открывшаяся дверь не была дверью Вудчестера. Уолтер стоял на пороге своего покинутого дома и не мог поверить в то, что видит.

Светлое дерево, изумрудно-зеленый бархат, золотое шитье, окна, занавешенные белоснежной тканью и электрические светильники, работавшие на полную мощность, принадлежали какому-то другому дому. Не привычному Уолтеру фамильному особняку Говардов.

— Что вам угодно, сэр? — раздался голос за его спиной.

Уолтер обернулся и понял, что его отца здесь нет. Он никогда бы не нанял мажордомом человека младше пятидесяти лет, и уж тем более ни за что не допустил бы среди прислуги рыжеволосых. Если Атаро и ее соотечественники считались экзотикой, то позволить уроженцу Эгберта даже мыть полы в подвале было для консерватора Ричарда Говарда совершенно неприемлемым.

— Доложите обо мне Ричарду Говарду, — холодно сказал он, не выдав своих чувств.

«Отец продал поместье? Или Вудчестер все же забрали? А если он умер?.. Нет, не может быть, об этом бы писали, я бы знал», — лихорадочно думал Уолтер.

— Как вас представить, сэр?

Уолтер не поверил своим ушам. Мажордом не знал его в лицо, а значит не должен был докладывать о нем хозяину дома. Неужели в Вудчестере настолько изменились порядки?

Эльстер стояла рядом, опустив глаза и вцепившись двумя руками в маску.

— Уолтер Говард.

— Уолтер? Младший Говард вернулся?! — раздался сверху молодой женский голос. Уолтер поднял глаза и понял, что сохранять самообладание ему становится все труднее.

— Верно, мисс.

Девушка, спустившаяся по лестнице, была ему незнакома. Он не видел ее на приемах, не помнил ни у кого младших дочерей, сестер или кузин, похожих на нее. Но мог сказать абсолютно точно — ей нечего делать в Вудчестере.

Высокая, с золотыми кудрями, рассыпавшимися по спине, в винного цвета бархатном платье, на котором не были застегнуты три верхние пуговицы, эта девушка была из тех, о ком Ричард Говард всегда отзывался в сдержанных, но отнюдь нелестных выражениях. «Женщина, забывшая о долге», звучало как худшее оскорбление.

Но даже ее внешность, одежда и то, как свободно она держалась не имело такого значения как то, что девушка беременна и, если Уолтер еще хоть что-то понимал, родить должна была скоро.

— Простите, мисс, с кем я имею честь…

— Вы разговариваете так же невозможно, как Ричард! — широко улыбнулась она. — Не бойтесь, я не упаду в обморок, если вы со мной не расшаркаетесь. Ричард! Ричард, скорей иди сюда, Уолтер вернулся! — крикнула она.

Уолтеру потребовалось все самообладание, чтобы не показать, насколько он удивлен происходящим. Эльстер смотрела на девушку широко раскрытыми глазами, в которых читались сразу все ее вопросы.

— Меня зовут Ленне. Вам, Уолтер, вроде бы полагается звать меня матушкой, но мы сойдемся на миссис Говард, — улыбаясь, сказала она, протягивая руку.

Улыбка, которую выдавил из себя Уолтер, далась ему труднее всех улыбок в его жизни. Поцеловав запястье Ленне он, не задумываясь, говорил что-то дежурное и смотрел из-за ее плеча на человека, который медленно спускался по лестнице.

Абсолютно седой, с лицом, расчерченным суровыми морщинами — в уголках губ, глаз и у крыльев носа. А его глаза, изумрудно-зеленые глаза, такие же, как у всех мужчин рода Говард, даже закрытыми навсегда будут полны презрения и упрека.

— Уолтер. Это и правда ты.

И в этот миг погас морок, обманувший Уолтера. Неважно, какие занавески на окнах и какая женщина представляется миссис Говард. Он дома — в Вудчестере, чье сердце бьется в груди хозяина поместья, Ричарда Говарда. А пока это так — ничего не изменится.

— Здравствуй, отец.

Он не узнал свой голос — сиплый, свистящий, будто его душили, когда он говорил.

Впрочем, кто знает, может быть так оно и было.

— Кто с тобой?

Сюртук из лилового бархата, белоснежный шейный платок, ядовитая зелень глаз. Он совсем не изменился, только стал тяжелее опираться на трость. Даже одеколон остался прежним, старомодный запах, который Уолтер помнил с детства — кедр, мох и терпкий сандал.

— Эстер Честейн, моя компаньонка, — соврал он. Эльстер изобразила реверанс, и Уолтер с трудом удержался, чтобы ее не одернуть.

— У твоей компаньонки дурные манеры и выглядит она так, будто ты подобрал ее в портовом борделе, — холодно сказал ему отец, не глядя на его спутницу.

— Зато она немая, — невозмутимо сказал Уолтер, краем глаза заметив возмущенный взгляд Эльстер.

— Хватит выставлять себя посмешищем, Уолтер. Я прекрасно знаю, какие женщины тебе всегда нравились и надеюсь, что не прав хотя бы насчет портового борделя.

Эльстер нервно хихикнула, но промолчала.

— Увы, видимо нет…

— Ричард, к тебе сын вернулся, — подала голос Ленне, отодвигая мужа в сторону. — Он сейчас развернется и уйдет, и будет прав.

Уолтер с трудом помнил свою мать — бледную, меланхоличную женщину, урожденную Сеймур. Она не принимала участия в их с Джеком воспитании, только учила их молиться Спящему. Уолтер представить себе не мог, чтобы она вела себя так, как Ленне.

— Твоя комната не занята… как и большинство комнат. Твою… компаньонку мы можем поселить в соседней…

— Нет!

Уолтер только спустя несколько секунд осознал, что сказал это одновременно с отцом.

— Нет, Ричард, я не говорю о том склепе, что ты устроил посреди дома, я о другой соседней комнате, — скривилась она. — И давайте пройдем в дом, почему мы вообще стоим в дверях? Уолтер, где твой багаж?

— Мы прибыли… налегке, — сказал он, показывая саквояж.

— Ужасные люди! Родрик, найди два новых плаща на этом складе, который мой муж называет гардеробом — они же не смогут на улицу выйти. И скажи Люси, чтобы приготовила комнаты, а Дженни — пусть накрывает на стол в каминном зале! И заберите кто-нибудь у Уолтера саквояж! — говорила она мажордому, часто хлопая себя по запястью. Этот жест использовали южане, на Альбионе любая активная жестикуляция считалась дурным тоном.

Уолтер стоял, не зная, что сказать и что делать. Представляя себе встречу с отцом, он ожидал чего угодно, но не того, что у него появится мачеха, которая ведет себя так, как будто она замужем не за Ричардом Говардом, главным консерватором и блюстителем традиций Альбиона.

Он посмотрел на отца, ожидая найти ответ хотя бы на один свой вопрос. Если к нему на закате жизни наконец-то пришла любовь — это объяснит поведение Ленне. Но увидев его взгляд, направленный на жену, Уолтер почувствовал, как на горле сжимаются ледяные пальцы.

Такой тяжелой, подавляющей ненависти он не видел во взгляде отца даже когда уезжал из Вудчестера. Ленне, перехватив этот взгляд, усмехнулась и крикнула вслед мажордому:

— Родерик, подай чай в спальню Уолтера, думаю, прием мы устроим завтра. Верно, Ричард? Пусть дети отдохнут с дороги.

— Конечно, — выдохнул он, разворачиваясь к лестнице. — Родерик, позаботьтесь, чтобы меня больше не беспокоили по пустякам.

— Да, сэр.

— Идем, — сказала Ленне, хватая его за рукав, как только Ричард скрылся из вида. — Мисс, я уведу его посекретничать. Вам покажут вашу комнату и подберут смену одежды.

Эльстер сделала неопределенный жест и с растерянностью посмотрела на Уолтера.

— Никто не верит, что вы немая, дорогуша, — подмигнула ей Ленне.

— Благодарю, фрау Говард…

— Фрау! Расскажешь мне про Кайзерстат… потом.

Ленне тащила Уолтера за собой по коридору, и он не успевал оглядываться. Привычные темно-серые обои сменили шелковые сливочного оттенка. Светильники горели у каждой комнаты, а на полу лежал изумрудно-зеленый ковер с золотым шитьем. Но Уолтер чувствовал, что особняк остался прежним — словно на старого кота дети нацепили пестрый бантик в надежде, что он будет похож на котенка. Там, под обоями были все те же стены.

— Твоя комната — там, — сказала она Эльстер, указав на одну из дверей.

Уолтер кивнул и ободряюще улыбнулся. Эльстер медленно зашла в комнату. Как только дверь за ней захлопнулась, Ленне открыла дверь в комнату Уолтера.

Здесь не изменилось ничего. Все те же бордовые тона, тяжелый бархат, лиловое кресло у камина и резной столик у кресла, на котором уже стоял поднос с чаем.

Ленне села во второе кресло, плетеное. Раньше его не было и Уолтер решил, что его принесли только что вместе с чаем.

— У тебя наверняка много вопросов, — улыбнулась она.

— Да, простите, я и правда несколько обескуражен…

— Уолтер, — тоскливо протянула она. — Ричард говорил, что ты хороший и умный мальчик, не такой, как остальные снобы в этом чертовом городе.

— Так и говорил? — улыбнулся Уолтер.

— Нет, он говорил «позор семьи Говардов», что для меня звучит, как «хороший и умный мальчик».

— Джек — тоже позор семьи Говардов, — отметил он.

— Джек — умный, но не хороший мальчик, — невозмутимо сказала она.

В камине плясал огонь. Особенное, светлое и ровное пламя, с каким горят поленья янтарного дерева.

— Скажите, Ленне, как ваша девичья фамилия? Простите, но я не помню, чтобы нас представляли друг другу…

— Конечно вы не помните, Уолтер. Фамилия моего рода — Скалигер.

— Так вы все-таки южанка.

— Именно так. Это княжеский род в де Истте.

— В таком случае вы были донной Скалигер? — улыбнулся он.

— Я и сейчас донна Скалигер. В де Истте верят, что кровь людей соленая, потому что в ней — морская вода. Родившиеся у моря всегда повязаны с ним, какие бы маски не надевали.

— Миссис Говард — маска?

— Не хуже других. На моей родине любят маскарады.

— Простите мне мою бестактность…

— Уолтер!

— Послушайте, мой отец не терпит иностранцев. Он позволял работать у нас рабам с Солнечного Берега только потому, что это считалось хорошим тоном и они сходили за говорящих экзотических животных. Но, простите, я не могу представить, что должно было случиться с моим отцом, чтобы он отринул свои заблуждения и женился на прекрасной девушке из де Истте.

Ленне молча налила две чашки чая. Протянула одну Уолтеру.

— Я все расскажу вам, только ответьте мне на один вопрос. Давайте пообещаем быть друг с другом честными, Уолтер. Я верю, что вы и правда хороший и умный мальчик, — проникновенно сказала она, придерживая его запястье.

— Обещаю.

— Вы прибыли, чтобы остаться? — она держала его за рукав мертвой хваткой. Уолтер заметил, что на ее лице не осталось ни тени дружелюбия. Взгляд Ленне был тяжелым и испытывающим.

Удивительные глаза, серо-зеленые, как у Мии. Как морские волны — обманчиво ласковые, коварные и непостоянные.

— Ни за что! Простите меня, но я поговорю с отцом, уеду в тот же день и больше не появлюсь в этом доме, — искренне ответил он.

Взгляд Ленне заметно потеплел. Она встала, забрала у него чашку и выплеснула содержимое в камин. Невозмутимо налила чай в чистую чашку и поставила ее на блюдце, которое ошеломленный Уолтер все еще держал в руках.

— Проклятье, Ленне! Вы собирались меня отравить?!

— Только если бы вы неправильно ответили на мой вопрос, — ласково сказала она. — Видите ли, Уолтер, не буду скрывать очевидное — мы с вашим отцом не любим друг друга. Ему нужна была фертильная девица-аристократка, чтобы ваш прекрасный род Говардов, о котором он так печется, не угас. Да вот беда, никто на Альбионе, даже Эллиоты, которые выдают своих дочерей за мещан и актеров, не соглашался на брак с отцом человека, убившего свою невесту. Знатную невесту, что самое главное, — она сделала глоток и скривилась.

— Джек не убивал Кэтрин, — тихо сказал Уолтер. — Он был чудовищем, убийцей, но он любил ее.

— Что вы знаете о любви и чудовищах, Уолтер? Знаете, что ваш отец, когда приезжал свататься ко мне, не постеснялся, чтобы два раза не ездить, купить несколько флаконов Фортуны и Келитики? Это яды, — пояснила она, увидев, что Уолтер ее не понял. — Лучшие яды славящейся ядами де Истте. Только вот ваш отец думает, что змея на гербе нашего дома и правда потому, что означает мудрость. Нет, змея означает именно хищника с ядовитыми зубами. Все лавки, все знахарки, все ведьмы, торгующие ядами в Вернар, где правит род Скалигер, подчиняются роду Скалигер. Мне сообщили о его покупке через два часа после оплаты. Он просил такие яды, чтобы год не теряли своих свойств.

— Вы же не думаете, что…

— Уолтер, мальчик мой, этот брак — позор для вашего отца. Если бы вы видели, с каким лицом он заходил ко мне в спальню! Знаете балаганную пьеску, где аристократа шантажом заставили сношаться со свиньей посреди людной площади? Вот на лице вашего отца было гораздо больше отвращения и страдания. Но ничего, он справился, — она с улыбкой погладила живот кончиками пальцев. — И как только я рожу ему наследника — он принесет мне воды, заботливый муж — измученной родами жене.

— Ленне, я понимаю, что вы из страны, где принято травить друг друга по поводу и без, но в конце концов — на Альбионе достаточно своих ядов…

— И все они известны вашим врачам.

— И мой отец вовсе не такой монстр, каким… — Уолтер осекся. То, что говорила Ленне, было ужасно, но похоже на его отца.

— От вас он отрекся. Вы можете снова стать Говардом, но у вашего отца не так много времени, чтобы ждать решения и надеяться, что вы одумаетесь. Ему нужен наследник. Пускай ваш род будет изгоями и вам никогда не забудут твоего старшего брата — Ричард все еще надеется на возвращение его величия. Когда-нибудь.

— Мой отец всегда ставил семью превыше всего, — отметил Уолтер, отважившись отпить из чашки. Чай был таким, какой всегда заваривали на Альбионе — терпким, чуть горьким, с сильным вкусом цитрусовых корок. Ленне улыбнулась.

— Я рада, что мы поладили, Уолтер. Жаль, что вы не увидите своего брата или сестру…

— Врете. Вам не жаль.

— Вру. В де Истте прекрасные яды и лжецы.

— О да, вы прекрасный лжец, — усмехнулся Уолтер. — Прекраснейший из виденных мной.

— А ваш отец совсем не умеет льстить и делать комплименты, — расстроенно сказала Ленне.

— Мне показалось, вы не договорили. Вы с отцом не любите друг друга, моему отцу нужен наследник, а вам…

— Род Скалигер умирает точно также, как и род Говардов. Мы испытываем большие финансовые трудности. Много долгов, постоянные стычки с соседями. У меня, чтобы вы понимали, восемь братьев, Уолтер, и отец очень старался, когда их делал. Он зачал сыновьям отвагу львов, гордость орлов и змеиное честолюбие. И куриные мозги. Нет, клянусь вам, весь разум, предназначавшийся моим чудесным братьям, достался мне. Скалигеры постоянно воюют с кем-то и постоянно проигрывают. Они умудрились проиграть бой полуразвалившейся крепости Фелори, которой управляет безумная дряхлая старуха.

— Ленне, а у вас есть яд, который хранится год? — проникновенно спросил Уолтер.

Он не знал, как ему реагировать на рассказ мачехи. Донна Ленне Скалигер — настоящая южанка, красивая, хитрая и коварная. И его отец точно знал, кого берет замуж.

«Нет, чтобы найти себе молоденькую воспитанницу монастыря во Флер! Сколько бедных знатных девиц там томятся в ожидании удачного замужества, нет же, ему приспичило везти сюда эту хищницу!» — с тоской думал Уолтер. Может быть, отцу захотелось острых ощущений. А может, позор и правда оказался таким, что ни одна воспитанница ни одного из монастырей Флер не согласилась бы связать с ним свою судьбу.

— Зачем? — искренне удивилась она. — Мне все пришлют.

— Вы же понимаете, что я не стану этого скрывать?

— Уолтер, прекраснодушный мальчик, вы думаете, ваш отец ни о чем не знает? — улыбнулась она. Улыбнулись ее губы и морщинки в уголках глаз, но сами глаза остались ледяными. — Он от безысходности пошел на этот брак. Вступил в эту игру, надеясь выйти победителем, но понимая, что в случае проигрыша лишится всего. Он и так лишился всего, у него осталась последняя карта, козырь средней масти, и он рассчитывает только на то, что у меня нет туза. Терпит все мои выходки, позволяет мне позорить его и переклеивать обои в доме, утешая себя ядом с моей родины. Знаете, Уолтер, Келитика — особенно красивая вещь. Без цвета, запаха и вкуса, прозрачная, как вода… И флакон нельзя открывать, иначе он теряет свойства. Торгует ей только одна женщина и не отпускает больше флакона в руки.

«Проклятье. Готов поспорить, что ему продали закупоренный намертво флакон морской воды, — с тоской подумал Уолтер. — Нельзя открывать. Нельзя купить два флакона и проверить подлинность яда. Бедная девочка, бедная змейка из солнечной страны. Так и поняла, что мой отец никогда не был глупцом».

Уолтер поставил чашку на стол и поднял руки.

— Я поговорю с отцом и уеду. Зря вы это затеяли, Ленне — Альбион не терпит самонадеянных чужаков, не терпит тех, кто танцует под свои такты. Этот город сожрет вас, даже если вы станете главой рода Говардов. Послушайте моего совета — не играйте с моим отцом, он страшный человек. Умнее, чем вы думаете. Уезжайте сейчас, пока не поздно, станьте еще одним позором рода Говардов. Поверьте мне, это лучшая роль.

— Ваш брат был настоящим альбионцем и настоящим Говардом. Образцовым, эталонным я бы сказала, — отрезала Ленне вставая. — Было приятно познакомиться, Уолтер.

— И мне, прекрасная донна из Вернар, — тихо сказал он, глядя в спину своей мачехе.

Альбион быстро напомнил ему, от чего он на самом деле сбежал. Не от грязных улиц и запаха разлагающегося города, из вздувшегося нутра которого валил черный дым. От людей, которые его населяли.

Его отец больше не боялся разбудить Спящего. Наверное решил, что если он не проснулся после смерти Джека, то не проснется и впредь.

А может быть, последнему Говарду было уже все равно.

…

Уолтер не знал, сколько времени провел, задумчиво глядя в огонь. Он устал, от сырости ныла раненая рука, а рассказ Ленне забрал последние душевные силы.

Он не знал, любит ли отца. Ответ на этот вопрос он не мог дать себе много лет и не нашел до сих пор. Должен любить. Всегда хотел, чтобы отец любил его. Но может быть, дело было не в том, что Джек был старшим, не в том, что Джек был лучше, а в том, что он любил отца, а Уолтер — нет? Может быть это он, Уолтер, виноват в том, что у них не получилось нормальной семьи?

Но он никогда не желал отцу зла. И сейчас он приехал, подвергая себя опасности, чтобы предупредить о новой беде — и сразу узнал о том, что есть проблемы серьезнее, чем очередные подозрения.

Из оцепенения его вывел стук в дверь. Стучали тихо и неуверенно, словно боясь потревожить.

Эльстер стояла на пороге, зажимая ворот темно-синего шерстяного платья. Она выглядела растерянной и почти напуганной. Уолтер жестом пригласил ее войти и запер за ней дверь.

— Как надеть эту дрянь?! — прошептала она, отпуская ворот.

Платье было застегнуто только на половину крючков. Если Уолтер правильно разглядел, то корсет не был застегнут вовсе.

— Тебе должны были прислать горничную, — ответил он, улыбнувшись.

— Уолтер, вы совсем тут с головой не дружите — у вас есть специальная тетка, которая помогает одеваться? И зачем вообще столько тряпок? Тут же сорочка, нижняя юбка, корсет, само платье и на меня пытались напялить еще что-то похожее на пиджак, но я отказалась.

— Потому что это считается приличным для женщины видом. Чем труднее снять платье без помощи горничной — тем благороднее и благонравнее дама.

— Судя по тому, как ловко ты застегиваешь весь этот ужас, еще и одной рукой — снимать такие платья ты тоже умеешь без помощи горничной, — проворчала она.

Впервые за вечер он почувствовал себя нормальным человеком, а не частью этого сырого, черного обезумевшего мира. Эльстер с ее грубоватыми возмущениями и искренним недоумением не принадлежала Альбиону, и в этот момент Уолтер чувствовал себя почти влюбленным.

— Уолтер, а зачем мы все это позастегивали, я вообще-то думала идти спать, — спохватилась она.

— Подожди до гонга. В этом доме все по расписанию, в другое время тебя могут потревожить. Можно, конечно, сообщать всем, что ты не желаешь, чтобы тебя трогали, но проще подождать полчаса.

— Ладно. Похожу полчаса, как альбионская леди… Я понимаю, почему ты уехал. Здесь ужасно.

Уолтер слабо улыбнулся. Налил чай в чистую чашку, протянул Эльстер и отвернулся к камину.

— Вы пили чай втроем? — спросила Эльстер, указывая на третью пустую чашку.

— Нет, меня всего лишь пытались отравить, — вздохнул он. — Знаешь… я не удивлен, что история нашей семьи сложилась именно так. Наш род всегда был словно… болен. Он держался много веков, словно боролся со своим проклятием, но в конце концов случилось то, что происходит с каждым неизлечимо больным — наш род угас. И попытки моего отца изменить это только приближают конец.

— Я ничего не понимаю, и вообще аристократы мне всегда казались на голову больными, но я очень тебе сочувствую, — искренне произнесла Эльстер.

— Я тоже аристократ, — заметил Уолтер.

— Может твой батюшка поступился принципами и согрешил с какой-нибудь не столь благородной девицей? — предположила она.

— Если бы я не знал своего отца — тоже бы так решил. Слишком мы с Джеком были не похожи, хотя у нас и были одинаковые глаза.

— А где-то есть его портрет?

Уолтер задумался. После казни Джека все его портреты сняли, и он понятия не имел, куда их дели.

Но один, который отец заказывал перед свадьбой, висел над камином в спальне Джека. Ленне сказала «склеп, который ты устроил посреди дома» — его спальня как раз была соседней комнатой и, судя по всему, там ничего не меняли.

— Пойдем.

Он и сам хотел встретиться с призраком брата лицом к лицу. Джек преследовал его во снах, вынудил его бежать из Лигеплаца, заставил его носить очки, чтобы скрыть от самого себя изумрудную зелень взгляда. Пора было посмотреть ему в глаза снова. И, кто знает, может быть Джек наконец-то исчезнет?

Они тихо вышли в коридор. Запасной ключ от спальни Джека Уолтер перед отъездом положил в один из своих тайников, сам не зная зачем.

Когда они с Джеком были детьми, они оставляли друг другу записки. Маленькая ниша под камином была в обеих спальнях. Уолтер никогда не спрашивал, знает ли о них кто-то еще. Сначала это нарушило бы секретность, в которой был единственный смысл обмена записками. А потом просто забыл.

Дверь спальни открылась без единого звука — прислуга продолжала смазывать петли.

Комната встретила Уолтера холодным полумраком и запахом пыли. Кажется, отопление отключили. Но несколько еще работавших светильников зажглись по хлопку.

Джек предпочитал зеленый цвет. Уолтер, старавшийся как можно меньше времени проводить в Вудчестере, так и не озадачился ремонтом, только распорядился о покупке мебели. Его брат полностью переделал комнату под себя. Темно-зеленое шелковое покрывало на кровати, тяжелые шторы и ковры глубокого изумрудного оттенка, и темно-серые обои в неверном свете гаснущих электрических светильников и правда делали комнату похожей на склеп.

Уолтер не ошибся — портрет все еще висел над камином.

Джек позировал художнику вместе с Кэт. Если лицо Джека Уолтер помнил отчетливо, то образ Кэт почти стерся. Он не видел ее мертвой, ни в лаборатории, где ее нашли, ни потом на похоронах. Кэтрин навсегда была для него живой. На портрете она стояла рядом с Джеком в старомодном зеленом платье и черных перчатках до локтей. Уолтеру вдруг стало неприятно — на портрете двое мертвецов держались друг за друга. Изящная кисть Кэт в черном кружеве, похожем на следы разложения и мертвенно-белая рука Джека.

— Ты совсем не похож на него, — тихо сказала Эльстер, заставляя его стряхнуть оцепенение и оторваться от портрета. — Но твой брат был очень красивым. И его невеста… настоящая леди.

— Кэт… Китти была настоящей леди и чудесной девушкой. Мне так жаль, что все так вышло… так жаль, — прошептал Уолтер не то Эльстер, не то Кэт на портрете.

— Что с ней все-таки случилось? Если не хочешь — не говори…

— Я не знаю, Эльстер. Никто не знает. Все считают, что Джек убил ее. Кэт нашли в его лаборатории, на операционном столе. Она лежала там давно, но было очень холодно и ее почти не тронуло разложение. Тело было… вскрыто. Джек извлек сердце, поместил его в банку с формалином и оставил на полке. Над своим рабочим столом. Не знаю, сколько времени он смотрел на сердце своей жены и зачем ему это было, но кажется… На теле были следы, словно он несколько раз зашивал разрез. И там какие-то распорки, следы каких-то… если честно, я не стал вслушиваться. Ему вменили глумление над трупом, но я уверен… Я думаю, он пытался ее спасти.

— Мертвую?

— Джек сошел с ума. У Кэт всегда было слабое сердце, он очень за нее боялся. Постоянно прописывал ей какие-то препараты, не доверял аптекарям, делал все сам. Я не верю, что он ее убил.

Эльстер тяжело вздохнула и взяла его за руку. Это был не чопорный жест с портрета, она переплета свои пальцы с его и слегка сжала. Она искренне пыталась поддержать, и Уолтер был благодарен за это.

— А где его дневники? Я как-то книжку читала, тоже про доктора, он там себе что-то колол и в кого-то превращался и все свои эксперименты записывал. Неужели никто не прочитал записи Джека? Или он их не делал?

— Их никто не искал. Не было сомнений, что убийца — Джек. Спасти его от казни могли только трактования его поступков…

— Но если он убил… я читала в газетах, что он…

— Убил несколько женщин из Нижних Кварталов. Жестоко пытал их, тела были изуродованы почти до неузнаваемости.

— Но тогда какие трактования могут быть у его поступка?

Уолтер молчал. Он не хотел объяснять Эльстер, что на Альбионе есть люди и есть другие. «Других» гораздо больше.

И что у отца были все шансы оправдать Джека, потому что убитые им женщины занимались проституцией и жили в Нижних Кварталах.

Что сама Эльстер, если бы кто-то узнал о ее происхождении и профессии, перестала бы быть человеком для всех жителей этого города. Для нее не существует защиты закона и покровительство Уолтера — единственное, что заставляет таких, как его отец, вообще замечать ее существование.

— Все очень сложно.

— Но для тебя… для тебя ведь все просто, верно? — тихо спросила она.

Уолтер повернулся к ней. Взгляд Эльстер был полон беспомощной мольбы, почти такой же, как в день их знакомства в Лигеплаце.

«Спаси меня, Уолтер!»

— Я только верю в то, что Джек не убивал Кэт. Все остальное для меня ясно.

Он врал и надеялся, что Эльстер не заметит. Он не задавался вопросом, убийца Джек или нет. Но он никак не мог понять, что именно свело его с ума, заставив изменить себе. Ведь Джек, несмотря на все свои недостатки, был глубоко религиозным человеком с блестящим образованием, безукоризненными принципами и преданный своей семье.

Уолтер не искал его дневников, как не искали жандармы и не искал отец. Они не хотели ответов на свои вопросы.

— Тут под камином кажется такая же штука как та, из которой ты ключи достал, — сказала Эльстер, указывая на ручку, замаскированную под часть решетки.

Уолтер не хотел об этом думать. Он не знал, был ли готов найти и прочитать дневник брата и возможно лишиться своей веры.

Джек смотрел на него с портрета, и Уолтер не узнавал этот взгляд. Словно почти растаяла маска ледяного высокомерия. Брат был счастлив. Влюблен.

Уолтер не хотел себе признаваться, но он всегда догадывался, где лежит дневник. И сейчас, когда Эльстер указала ему, он был уверен, что нужно лишь протянуть руку и взять его. Эльстер смотрела на него, и ему мерещилось ожидание в ее взгляде. Он медленно опустился на колени у камина и потянул ручку на себя.

— А я хочу это знать? — тихо сказал он, глядя на кожаную обложку с отпечатанным вензелем «Д.Г».

Эльстер молчала. На этот вопрос она не могла ответить.

Вздохнув, он вытащил дневник из тайника. Тяжелый и холодный, он лежал на ладони, наполненный словами его брата. Уолтер не смог бы отвернуться.

— Пойдем отсюда, — сказал он, вставая. Дневник он держал в руках.

— Пойдем. Уолтер?.. Можно ты зайдешь ко мне и расстегнешь платье, а потом пойдешь читать? Мне кажется тебе лучше… без меня.

Он молча кивнул. Они вышли в коридор, Уолтер запер дверь в спальню Джека и три раза дернул ручку. Потом зашел к Эльстер. Его мысли были далеко, но он заметил, что эту комнату Ленне отремонтировала и порадовался за Эльстер. На этот раз крючки на платье никак не хотели поддаваться, и ей пришлось помогать. Наконец, платье было расстегнуто. Он пожелал Эльстер спокойной ночи и вышел, тихо затворив за собой дверь. Уже подходя к своей, Уолтер почувствовал чей-то взгляд и с трудом заставил себя оглянуться.

Мажордом смотрел на него не отрываясь. В руках он держал поднос с чашками и чайником из его комнаты.

— Сделайте так, чтобы меня не беспокоили до утра, — распорядился Уолтер, открывая дверь.

— Да, сэр, — раздалось за его спиной.

Он не слушал. Не глядя достал из кармана шинели какую-то бумажку, чтобы сделать закладку. Заперев дверь, он сел к камину и несколько минут смотрел на дневник, лежащий на коленях. Судя по дате на обложке, Джек вел его во время службы в Гунхэго. Именно там он познакомился с Кэт.

Уолтер медленно открыл дневник на первой странице.

…

Я думал, этот день не кончится никогда. Может быть, он длится до сих пор. В этом проклятом месте нет ни солнца, ни темноты — только вечное красное зарево. Спящий видит Мирамэй в кошмарах.

Приехав сюда, я настоял, чтобы всех пациентов направляли сначала ко мне. Пленники с Востока интересовали меня особенно. Патер Морн утверждал, что это такие же люди, как и мы, только Спящему было угодно увидеть их в другом виде. Я не смею спорить со служителем Спящего и сомневаться в его мудрости, но думаю, что патер Морн просто не видел того, что открылось мне. Эти «люди» имеют обличье, которое воплощает в себе все уродства, кои может принимать человеческое тело во время сильной болезни. Их кожа имеет желтоватый цвет — от пергаментной бледности, которую обретает труп при окоченении до циррозных или гепатитных оттенков. Глаза у них узкие, словно на лицах вечная отечность. Почти все пленники, которых я осматривал, имеют кариозные зубы, будто никто не рассказывал им об элементарных правилах гигиены. Эктоморфичное телосложение — общая черта этого народа. Выпирающие кости, мало мышечной массы, словно все они страдают от истощения и никогда не знали ни нормального питания, ни приличествующего честному человеку труда.

Разве это не служит лучшим доказательством того, что никакие это не люди, а какая-то другая ветвь, порочная и больная, подлежащая искоренению?

Женщин мне удалось осмотреть мало. Здешние женщины точно понравились бы кайзерстатским извращенцам. Невысокий рост, худоба и удивительное для дикарей целомудрие точно привлекли бы этих любителей несовершеннолетних девочек. Зачем создавать себе механические пародии, если Восток полон этими отродьями? Впрочем, я не представляю себе ситуации, при которой цивилизованный мужчина прельстился бы подобной «леди». Поэтому я почитаю возможным расценивать как личное оскорбление то, что они вырываются и кричат что-то на своем лающем наречии, когда я приказываю помощникам раздевать их для осмотра. Можно подумать, нечто подобное может вызвать у нормального человека вожделение. От переводчика, который мог бы объяснить пленникам, зачем их ко мне приводят, я отказался. Зачем мне беспокоится об их душевном равновесии, если у меня есть солдаты, которые гораздо быстрее добьются требуемого?

…

Уолтер, вздрогнув, закрыл дневник. Больше всего ему хотелось сейчас швырнуть его в огонь и забыть все, что сейчас прочитал.

Он знал, каким человеком был Джек, и это было только лишним напоминанием. Каждое слово подрывало его веру в то, что брат не убивал свою жену.

Но если сейчас он сожжет дневник — будет сомневаться до конца своих дней. Он уже сомневается, а значит осталось только узнать правду.

Поморщившись, он открыл дневник.

…

Каюсь. Я зря рассчитывал на то, что ни один цивилизованный мужчина не прельстится их женщинами. Или среди солдат оказались те, кого нельзя назвать цивилизованными мужчинами.

Я предупреждал генерала Колхью о том, что каждый его человек должен точно знать правила поведения на захваченных территориях и правила обращения с пленниками. Мне наплевать на этику по отношению к гражданскому населению, о которой столько твердил мне патер Морн. При исповеди он всегда прощает мне то, что я делаю многие вещи не по тем мотивам, по которым должен делать их благочестивый человек. Проклятье, я делаю их! Я предупреждал этого идиота Колхью, что его солдаты не должны насиловать женщин, не должны есть ничего, кроме того, что выдается им в качестве пайка и хвататься за вещи, назначения которых не понимают. Я лично проводил инструктаж с нашими маркитантами. Их потаскухам должно хватать наших солдат, и ни за какие деньги, и ни из какой «любви» они не должны соглашаться проводить время с тем, кто не носит форму альбионского полка!

Генерал Колхью не слушал, и даже пятилетнему ребенку понятно, чем это все кончилось. В рядах солдат гуляет сифилис. Это давно выжженное заболевание, еще один дикарский пережиток, который можно найти на Альбионе только в Нижних Кварталах, теперь поражает наших солдат. Я потребовал, чтобы тех, кто заразился, насилуя женщин на захваченной территории, а также нескольких маркитанток, которые вступали в связь с их гражданскими, подвергли суду и повесили в назидание остальным.

Проклятые твари. Мы думали, почему в деревне, которую мы захватили, так мало людей, и почти все — женщины. Это была проверка, наша армия должна была показать себя истинными альбионцами, а не уподобляться дикарям, с которыми мы воюем. Они оставили только тех, кто был болен. К нашим маркитанткам подослали больных. А ведь связи с нашими маркитантками имеют и честные солдаты, не повинные в военном преступлении и нарушении моих рекомендаций!

Если Колхью допускает такой бардак — его тоже следует повесить.

…

Следующие страницы были аккуратно вырезаны. Судя по едва заметным пятнам — Джек что-то пролил на дневник и удалил испорченные листы.

…

Вчерашний бой обязательно войдет в хроники под каким-нибудь возвышенным названием вроде «Битва при Вотте». Каким бы было облегчением, если бы Колхью не пережил своего ранения, но мой врачебный долг велел мне делать работу безупречно, и этот позор альбионской армии будет жить и продолжать отдавать свои нелепые приказы. После истории с сифилисом он начал хоть немного меня слушать.

Моя новая помощница заслуживает отдельного упоминания. Признаюсь честно, я всегда скептически относился к женщинам в медицине, если только они не Утешительницы, а во время боевых действий вовсе не ждал ничего хорошего. К тому же юная леди Кэтрин Борден поступила дурно, сбежав от своего отца. Женщине пристало слушать отца, старшего брата и мужа так же беспрекословно, как если бы к ним обратился сам Спящий. Я был знаком с мисс Борден, но мы никогда не общались ближе, чем обмениваясь необходимыми приветствиями на светских приемах. Я ничего о ней не знаю. Но раз уж мисс Борден здесь и, раскрыв свое инкогнито, получила место моей помощницы, то я должен отметить ее достойнейшее всяческих похвал хладнокровие. Ни обмороков, ни рвотных позывов, ни дрожащих рук, ни слез — ничего, что я привык видеть у своих ассистенток в первые дни работы. А то, что она помогла мне с капралом Райтом, которому разорвало брюшную полость взрывом шрапнели делает ей честь не только, как хладнокровной и выносливой леди, но и крайне сообразительной, что является редкостью даже среди мужчин. Она вколола капралу морфий, не дожидаясь моих указаний, а потом сама расположила зажимы и держала их так, что ни один не дрогнул в ее скользких от крови тонких пальцах. Нужно отметить, что вся операция была не более чем исполнением врачебного долга — смесь разорванных тканей, крови и содержимого кишечника не превратил бы в действующий организм даже чародей, если бы таковые бывали в медицине. Мисс Борден, которую не смутило ни это зрелище, ни запах, ни то, что нужно касаться чего-то столь отвратительного на вид…

…

«Юная леди Кэтрин Борден», — повторил про себя Уолтер, погладив страницу. После прошлых записей прочитанное показалось ему удивительно теплым, и даже циничные описания проведенной операции не испортили впечатления.

…

Мы убиваем на этой войне вблизи, чтобы нам не мешали убивать издалека. Если бы мы воевали с людьми, а не с этими изуродованными Спящим подобиями, мне не давала бы покоя мысль о том, насколько этично так ожесточенно биться ради продаж опиума. И насколько этично посылать альбионских мальчиков на смерть, чтобы торговля не прекращалась. Но мы делаем хорошее дело. Скоро вся эта шваль и большинство нищих из Нижних Кварталов, зависящих от этого дурмана, вымрет.

Жаль, что эта зараза распространяется и среди высшего сословия. Целые опиумные клубы для джентльменов открываются не только на окраинах города, но и ближе к центру.

Мой бедный, глупый брат, Уолтер, как я надеюсь, что его не коснется хотя бы это дурное пристрастие. Эта потаскуха, Джейн Бродовски, от которой, к счастью, получилось откупиться мизерной суммой, воплощает все самое дурное, что я вижу в будущем своего брата, если он не возьмется за ум. Наш отец мудрый человек, но вспыльчивый. Он хотел сделать так, чтобы эта женщина лишилась места на фабрике, устроить так, чтобы никто больше не хотел иметь с ней дела. Для него это было бы вопросом двух писем. Это я посоветовал отцу дать ей денег. Бедный Уолтер, у мальчика всегда было слишком доброе сердце. Он бы жалел ее, искал, чего доброго, ушел бы из дома и нам пришлось бы привлекать жандармерию, чтобы его вернуть. Какой был бы отвратительный скандал! Но, к счастью, она оказалась такой же, как все женщины окраин — алчной и пустой. Уолтер увидел, что его продали. И остался там, где должен быть.

Когда-нибудь он меня поймет.

…

Желание швырнуть дневник в огонь стало таким сильным, что Уолтер почувствовал, как начало ломить пальцы здоровой руки.

«Отвратительный скандал». Все, что волновало его брата. Человека, который рассуждал о людях, с которыми воевал, как о животных. Человека, который запрещал солдатам насиловать женщин потому, что боялся заразы. Его волновало, что кто-то узнает, что младший брат связался с неподходящей девушкой.

— Потрясающе, — прошипел Уолтер.

…

Я написал письмо Чарли Бордену. Ему предстоит неприятный разговор с дочерью, когда мы вернемся домой, и я сделал со своей стороны все возможное, чтобы этот разговор прошел как можно мягче для них обоих. Я заверил мистера Бордена, что его дочь находилась в моем обществе на протяжении всего пребывания здесь, и что проявила себя исключительно достойно. Безусловно, я не стал распространяться о бедном капрале Райте и о том, что она помогала мне документировать смерти, служа при мне писцом, когда я опознавал трупы.

Леди Борден — не только исключительно умная и терпеливая юная мисс, но и наделена добрым сердцем, столь необходимым благодетельной девушке. Я видел, как она закрывала глаза мертвым, не брезгуя мараться даже о трупы врагов. И я могу поклясться, что вслед за касанием ее руки на лица мертвых приходил покой, и даже самые искаженные предсмертной мукой выражения становились мягче.

В сегодняшней молитве Спящему я не просил ни о чем, каюсь в этом самому себе и покаюсь патеру Морну. Я не просил ни о скорой победе Альбиона, ни о здоровье для отца, ни о благоразумии для Уолтера. Только благодарил его всеми словами, которые нашел, всеми словами на всех языках, которые знал, что леди Кэтрин Борден — старшая дочь знатного альбионского рода. Ведь иначе мне пришлось бы навсегда расстаться с мыслью о возможном браке.

…

Мой отец — святой человек, мудрый и дальновидный, да продлится сон Спящего о нем!

Из моих последних писем он сделал совершенно верные выводы и не заставил ни о чем себя просить. Наш брак с мисс Борден считается практически решенным делом, остается получить ее согласие. Делать предложение девушке во время военных действий — дурной тон, к тому же, сколь бы она не была умна и отважна, Кэтрин наверняка имеет некие представления и мечтания о романтической составляющей этого момента.

Кэт Говард… прекрасная леди Борден, самая восхитительная женщина из всех, кого я знал. Даже эти люди, с которыми мы воюем, перестали казаться мне столь отвратительными. Скоро эта война закончится, и тогда я стану самым счастливым из мужчин Альбиона. В сегодняшней молитве я вспоминал всех, с кем мог поделиться своим счастьем, надеясь, что Спящий увидит нечто хотя бы вполовину столь же прекрасное и о них.

…

Всего несколько записей, сделанных каллиграфическим почерком на желтоватой бумаге, показали Уолтеру брата с обеих известных ему сторон — Джек был циничен и свято верил в превосходство одних людей над другими, и он правда любил Кэт. С первого дня их знакомства, так нежно, как только был способен любить.

Слова начали расплываться перед глазами. Мерное потрескивание поленьев успокаивало, а прошедший день со всеми его тайнами навалился на него свинцовой усталостью. Уолтер сдался. Он закрыл глаза, все еще сжимая дневник в руках, и уснул, не вставая с кресла. При мысли о том, чтобы спать в пропитанной лавандовыми каплями постели он все равно испытывал отвращение.

Джек не приходил к нему во сне. Уолтеру снилось море, и в шуме волн ему слышалась отчаянная тоска. Он тоже тосковал.

…

Ему показалось, что его разбудили всего через несколько минут после того, как он уснул. Кто-то грубо тряс его за плечо.

— Уолтер Говард?

— Да, в чем дело? — прохрипел он, пытаясь сфокусировать взгляд на стоящем перед ним человеке. Удалось разглядеть только темно-серый мундир с медным аксельбантом.

А потом он вдохнул что-то тяжело пахнущее камфорой и сознание его снова погасло.

«Эльстер!» — плеснула паническая мысль за мгновение до того, как он провалился в безмолвную темноту.

Море ему больше не снилось.