Механические птицы не поют

Глава 15. Голос из дома на горе

Когда патер Морн пришел в следующий раз, Уолтер все еще сидел в кресле, впав в состояние, близкое к боевому трансу. Эльстер сидела на подлокотнике, прижавшись к его плечу и молчала.

Есть он не стал. Решил, патер Морн просто забыл, что перед операциями делать этого нельзя. Вино пришлось бы кстати, но пить его он тем более не рискнул.

Эльстер не плакала, не пыталась переубеждать, но он по глазам видел, что она что-то для себя решила. Взгляд ему не нравился, и он даже догадывался, что это значит. Уолтер пообещал себе поговорить об этом с патером Морном перед операцией.

— Я принес одежду и Безличье… договорился с протезистом о своем присутствии на операции, прослежу, чтобы он ни в коем случае не снял с вас маску… скажите, у вас нет шрамов или родимых пятен, по которым можно будет… — сбивчиво говорил патер Морн.

Уолтер молча покачал головой.

— Хорошо… хорошо. Амп… вся операция продлится около семи часов. За это время наркоз будут вводить дважды. Протез установят сразу…

— Патер Морн, врач мне все рассказал несколько часов назад, — мягко остановил его Уолтер.

Доктор Севинж, Служитель Колыбели, действительно прочитал ему подробную лекцию в отдельном кабинете. Уолтер слушал и радовался, что Эльстер этого не слышит. Осмотрев руку и проведя несколько тестов, доктор Севинж сказал, что руку можно спасти, но пальцы никогда не обретут былую подвижность.

По легенде Уолтер недавно вернулся из Морлисса, где был вынужден заниматься раненными, поэтому не берег руку и подхватил какую-то инфекцию. Доктор пытался уговорить его сохранить руку, повторяя, что для клирика это не будет иметь большого значения и даже обронил фразу «будь вы музыкантом или фехтовальщиком — я бы понял ваше упорство». В конце концов, сдавшись, он начал рассказывать о протезе, который ему установят сразу после ампутации, чтобы быстрее заменить руку. Насколько он понял, патер Морн из средств Колыбели оплатил улучшенную модель, но доктор Севинж почти не касался финансового вопроса, а Уолтер старательно изображал немого и не переспрашивал.

За неделю ему обещали изготовить имитацию, подходящую под тон кожи, чтобы закрыть механическую часть протеза. Доктор не пытался объяснять, как будет устанавливаться протез, только пообещал, что двигать рукой он сможет уже через пару дней после операции. Уолтер помнил, как ему что-то рассказывал про нервные окончания Джек, но мысли путались и разбегались, не давая сосредоточиться.

— Уолтер, вы не передумали? — почти без надежды спросил патер Морн.

— Нет. Доктор пообещал, что я восстановлюсь быстро, к тому же он сказал, что даже если руку удастся спасти — к ней не вернется подвижность.

Эльстер встала с подлокотника, поправила юбку и исподлобья посмотрела на Уолтера.

— Патер Морн, я хочу вам исповедаться, пока будет идти операция, — глухо сказала она, не оборачиваясь.

— Конечно, мисс… нам всем в этот нелегкий момент нужно…

— Избавьте меня от утешений, — резко оборвала она.

Уолтер понимал, что с ней происходит, и догадывался, что она задумала. Но переубедить ее сейчас казалось невозможным.

— Как зовут протезиста? — перевел он разговор на более безопасную тему.

— Доктор Харрис, ученик Рейне, — просто ответил патер Морн.

Уолтер усмехнулся. Именно его он советовал Томасу и Тесс Даверсам. Интересно, вернул ли он ноги Тесс?

— Что-то может пойти не так? — угрюмо спросила Эльстер.

— Только из-за наркоза, мисс. Доктор Харрис уже прибыл, посмотрел результаты анализов и поговорил с доктором Севинжем. Сказал, что операция простая и он гарантирует, что протез приживется.

Эльстер только кивнула, с ненавистью глядя на свои сцепленные в замок руки.

— Мисс, уверяю вас, это не так мучительно, как вам…

— Откуда вам знать?! — прошипела она, вставая. — Что вы вообще знаете?! Если бы ваш Спящий действительно существовал, он давно бы проснулся, чтобы не смотреть на таких, как… да пошло оно все, — бессильно прошептала она, садясь на край кровати.

— Я принесу на исповедь успокоительных капель, — сочувственно отозвался патер Морн.

— Свои капли можете себе…

— Эльстер, пожалуйста, — устало остановил ее Уолтер.

Хотелось попросить взять его за руку, чтобы в последний раз почувствовать ее прикосновение, но он все равно ничего, кроме боли, при касаниях не ощущал, к тому же он решил, что ей будет неприятно дотрагиваться до почти мертвой ладони.

Эльстер помогла ему снять рубашку и надеть черный балахон Служителя. Патер Морн хотел помочь, но она шикнула, как разъяренная кошка, готовая вцепиться клирику в глаза.

— Мы можем минуту побыть одни? — раздраженно спросила она.

Патер Морн, понимающе кивнув, вышел за дверь. Эльстер закрыла дверь на ключ и обернулась к Уолтеру, нервно теребя в руках ремешок маски.

— Прости меня, — наконец сказала она.

— Эльстер, я сбежал из Лигеплаца первым же дирижаблем, и на дирижабль напали пираты. Здесь нет твоей вины.

— А потом ты сидел из-за меня в тюрьме! Если бы тебя там хотя бы перевязывали…

Уолтер вспомнил, как сжимал в темноте руку, цепляясь за боль, как утопающий за доску, и болезненно поморщился. Если бы он этого не делал, может быть, руку удалось бы спасти. А может и нет — значения это больше не имело.

— Эльстер, ты хороший человек. Перестань винить себя во всем, что вокруг тебя происходит.

— Я не хороший человек, Уолтер. Я вообще не человек, и уж точно не хороший, — зло сказала она, делая к нему короткий шаг, будто кто-то сзади ее держал. — У меня нечистая совесть. И если бы я до сих пор верила в Спящего, мне было бы хоть немного легче. Но я больше не верю и мои грехи — моя ноша. А теперь еще и твоя.

— Какие у тебя могут быть грехи, Эльстер? — тихо спросил ее Уолтер, протягивая руку. — Иди ко мне…

— Это все из-за меня. Я виновата, Уолтер. В том, что сейчас… я.

— Глупости, — через силу улыбнулся он. Мрачная решимость Эльстер его пугала и он не мог понять ее причин. — Ты ни в чем не виновата. Я не верю.

Она смотрела на него тяжелым взглядом и дышала глубоко и часто, будто после бега. А потом непривычное выражение исчезло с ее лица, словно маска соскользнула на пол. Она бросилась к нему, обняла за талию и прорыдала куда-то в воротник:

— Прости меня, Уолтер! Прости меня, пожалуйста, я все-все тебе расскажу, обещаю, только возвращайся, только не умирай!

— Эльстер, доктор Харрис сказал…

— Доктор Харрис не знает про отраву!

— Ты правильно сказала, милая — не ты меня ей поила.

Эльстер отстранилась и подняла на него покрасневшие глаза. А потом отошла к кровати, подобрала с пола сумку, с которой уезжала из гостиницы и достала блокнот в черном кожаном переплете. Вензель «Д.Г» на обложке Уолтер различил с другого конца комнаты.

— Вот. Один из моих грехов.

— Зачем ты его взяла? — глухо спросил он, протягивая руку. — Ты же на альбионском читать не умеешь…

— Не умею.

— Тогда зачем взяла? — Уолтер понимал, что надо рассердиться, но никак не получалось. Вид у Эльстер был совершенно несчастный и виноватый, как у школьницы, порвавшей новое платье.

Она подняла на него полные отчаяния глаза и что-то пробормотала.

— Что?

— Ох, Уолтер! Сороки ужасно любопытны, я же говорила!

— Ты взяла просто посмотреть и не успела подложить его мне утром? — догадался он. — А как ты оказалась с дневником на лестнице?

— Шла подкладывать, услышала голоса, вышла на лестницу, а там жандармы… сердишься?

— Нет, — честно ответил Уолтер. — И что тебе дало твое любопытство?

— Мне было очень стыдно, а еще я узнала, что у твоего брата красивый почерк. Правда, завитушки такие… — она осеклась. — А если бы я отдала тебе сразу, может, ты бы знал, что за штукой тебя поили.

— Все равно не сержусь, — улыбнулся он.

Вот почему дневник не нашли жандармы.

Возвращение дневника, который он считал навсегда потерянным, немного отвлекло от тяжелых мыслей, но раздавшийся стук в дверь напомнил Уолтеру о предстоящей операции.

— Доктор Харрис ждет, — раздался из-за двери приглушенный голос патера Морна.

Эльстер, всхлипнув, обняла его за шею и поцеловала. В ее поцелуе было что-то истерическое, горчащее на губах слезами и страхом, но он странным образом окончательно успокоил. Уолтер всю жизнь был одинок, и в одиночестве привык переживать почти любые потрясения. Но теперь Эльстер будет рядом.

Если только патер Морн послушает его.

— Возвращайся, Уолтер, — прошептала Эльстер.

— Все будет хорошо, — пообещал он.

Патер Морн ждал его в коридоре и явно нервничал.

— Пожалуйста, заприте дверь снаружи и заберите с собой ключ, — тихо попросил его Уолтер.

Он понимающе кивнул. Уолтер, поморщившись, надел маску, сел в кресло и положил трость на колени.

— Патер Морн, у меня есть все основания полагать, что на исповеди Эльстер будет просить вас дать ей сбежать или торговаться с герром Унфелихом за мою свободу.

— Вот как, — тихо ответил он.

— Я хочу, чтобы вы ей отказали. Что бы она ни сказала. Про меня, про опасность, которую якобы представляет, в чем бы она ни признавалась — прошу вас, не верьте ей. У нее доброе сердце, и она прекрасно врет…

— Вы уверены, что все, что она скажет, будет ложью?

— Прошу вас, патер Морн… — Уолтер прикрыл глаза. — Эта девушка — лучшее, что случалось в моей жизни. Мне плевать что там говорят Хранители Сна про кайзерстатских Пташек, уж простите — если ее доброта и преданность только мираж, то оставьте мне этот мираж. Можете считать ее моим Соловьем — в ней живет все, что я когда-то похоронил.

— Вы совсем не изменились, Уолтер. В вас по-прежнему живо то, что так пугало Джека.

— Вы не позволите ей? Не оставляйте меня жить с таким грузом, как ее глупое самопожертвование, — тихо попросил он.

Патер Морн молча вкатил кресло в лифт. Так же молча они доехали до нужного этажа.

Вокруг лифта располагалась площадка с десятком дверей. Темно-синие стены и двери — поздний вечер, один из верхних этажей. Уолтер вдруг подумал, что Эльстер почти рядом.

Прежде, чем открыть одну из дверей, патер Морн наконец заговорил.

— Уолтер, господин Унфелих рассказал мне о вашем положении… и предложил мне некоторые… условия, которые могли бы вас…

Он почувствовал, как только что успокоившийся страх протянул ядовитые щупальца по сердцу.

— Вы хотите ее выдать?!

— Нет… по крайней мере… то есть… Уолтер, мне так жаль, мой мальчик, так жаль…

— Доктор Харрис пришел лечить вашего Ливрика или меня? — тихо спросил он, чувствуя, как покалывает кончики пальцев на здоровой руке.

— Я не выдавал вашу подругу и не собираюсь этого делать! — горько воскликнул патер Морн. — Но послушайте… вы хорошо знаете историю своей семьи? Знаете о… помешательствах?

Уолтер кивнул, чувствуя, как щупальца проникают в сердце и разрывают его на части. Он оказался практически беспомощен, и все, что ему оставалось — надеяться, что Эльстер зря не верила клирикам.

— В таком случае вы заметили, что мужчины Говардов сходили с ума только если влюблялись?

Он молчал. Питер Говард повесился в Вудчестере через несколько лет после свадьбы, но ни о семнадцатилетнем Родерике, выступавшем в мюзик-холле, ни о Кларенсе, скончавшемся в Лестерхаусе, в хрониках не осталось четких сведений. А ведь юноша с пылкой любовью к сцене и Кларенс, о котором в семейной хронике сохранилась пренебрежительная характеристика «имел склонность к меланхолиям и стихосложению», вполне могли совершить несвойственный альбионским аристократам поступок и искренне кого-то полюбить.

— Но мой отец…

— Ваш отец не верил ни в какие проклятья и всегда считал наследственное безумие чушью. Однако, он всегда избегал привязанностей и воспитывал вас с Джеком так, чтобы вы… простите, Уолтер, сейчас не то время, но… подумайте, может быть расстаться с юной мисс, пока вы не погубили друг друга?

— По крайней мере не через ее казнь, — отрезал он.

Патер Морн развел руками: «сделал, что мог». Открыл дверь, ведущую в белоснежный коридор, остро пахнущий стерильностью и спиртом.

Уолтер закрыл глаза. Сейчас ему как никогда было необходимо самообладание.

В кабине он сам стянул черный балахон и, опираясь на доктора Харриса, лег на полукруглый стол.

Доктор Харрис — высокий мужчина в тяжелых очках с толстыми стеклами, с длинными зачесанными назад сизо-седыми волосами наверняка был совсем мальчишкой, когда учился у Рейне.

«Должен был видеть Иви, первую механическую «птицу»… интересно, были ли у нее золотые глаза», — отстраненно подумал Уолтер, все глубже погружаясь в теплую и густую отрешенность.

Он не слышал голоса доктора Харриса, металлического звона инструментов, не чувствовал укола в здоровую руку.

— Считайте от ста до одного, мистер Ливрик, — донеслась до него настойчивая просьба.

— Сто. Девяносто девять. Девяносто восемь… — начал Уолтер, не открывая глаза.

— Уолтер, зачем ты это делаешь? — раздался рядом голос Джека. Уолтер вздрогнул, но не ответил. Сознание медленно заволакивал туман. — Я пытался тебя спасти! Я хотел, чтобы ты был жив и счастлив, а вместо этого ты повторяешь мои ошибки! Откажись, пока не поздно, прошу тебя…

«Я калека, ты слышал доктора Севинжа. Рука двигаться не будет, даже если ее не отнимут сейчас», — про себя сказал он, надеясь, что брат услышит и отстанет.

— Семьдесят шесть… семьдесят пять…

— Найди другого врача, не слушай этого Севинжа! Клирикам плевать на тело, им вообще на все плевать!

— Шестьдесят восемь… шестьдесят семь…

— Уолтер! — в голосе Джека все отчетливее звенела паника.

Мир погас в один момент. Уолтеру показалось, что он соскользнул с края пропасти и после нескольких секунд полета упал в теплую черную воду, без остатка заполнившую сознание.

И голос Джека затих.

…

Уолтер пришел в себя от резкого запаха крови и визга бормашины. Несколько секунд потребовалось, чтобы понять, что он не чувствует боли. Он инстинктивно попытался пошевелить левой рукой, но ничего не вышло.

Сначала ему показалось, что весь ужас, испытанный в этот момент, сжат в маленькой ледяной точке в груди — словно кто-то вбил гвоздь. Но через пару мгновений, когда разум осознал то, что первым поняло тело, точка взорвалась, захлестнув ужасом, как морской водой. Уолтер попытался дернуться — и не смог.

Наркоз продолжал действовать. Он не чувствовал боли, не мог двигаться, но сознание вернулось и с каждой секундой становилось все четче.

«Нет! Пожалуйста, нет!» — бестолково бились в сознании слова, ища выход наружу.

— А я говорил тебе — откажись, — горько сказал Джек, и Уолтер почувствовал невозможное прикосновение холодной руки ко лбу. Он по-прежнему не мог открыть глаза и не чувствовал ничего, кроме прохлады его пальцев.

«Я не мог… как я мог, разве ты не сделал бы того же ради Кэт?»

— Ты знаешь, на что я пошел ради Кэт, — глухо ответил он. — И знаешь, где я теперь оказался. Хочешь такой же судьбы? Ты еще не понял, чем тебя поили в тюрьме?

«Нет».

— Ты понял, Уолтер. Просто не признался себе в этом. Я знаю, как легко сорваться, поддавшись любви. Сначала ты целуешь ее и забываешь себя, потом вокруг только кровь и страдания, а потом на твоей шее затягивают петлю, а ее нет рядом. Нигде нет.

В воздухе разливался тошнотворный запах нагретого металла и спирта. Доктор Харрис работал молча, только его ассистентка иногда что-то тихо ему говорила. Уолтер почувствовал, как нарастает паника. Крик не мог вырваться из сжавшегося горла, вытечь из плотно сомкнутых губ.

— Не надо. Не бойся, — неожиданно тепло сказал Джек, и он почувствовал, как ладонь спустилась чуть ниже и легла на глаза. — Все будет хорошо. Не будет боли, и страха тоже не будет, только белый свет и птицы, поющие за окном…

«Я не хочу умирать!»

— Ты не умрешь. Ты не умер во Флер, не умер в тюрьме и не умрешь сейчас. Обещаю тебе, Уолтер, ты будешь жить долго. Помнишь, ты в Лигеплаце подумал, что я прожил свою и твою жизни? Ты не прав. Это ты проживешь обе жизни — мою и свою.

«Джек…»

— Все будет хорошо. Не бойся. Спи, Уолтер.

«Не могу», — беспомощно ответил он, чувствуя, как от запаха крови к горлу подкатывает желчь.

— Тебе так страшно, — пальцы сдавили виски. — Заберу страх себе. У меня много страха и боли, Уолтер. Они заперты в подвале моего светлого дома на горе, заперты на сотню замков, и ключи я бросил в море… и твои будут там. Они не тревожат меня. И тебя… больше не потревожат… В дыму мирских дорог, в их липкой паутине иду Я. Мир в душе моей, миром полны мои ладони и сам я — мир…

Уолтер не сразу узнал молитву, которую Бекка читала Эльстер на дирижабле. Он и не думал, что запомнил эти строки.

— И в воздухе моем — Мир, прохладный ручей, омывающий сердце. Я сплю, и да продлится мой сон, пока раны не будут исцелены и душа не станет незапятнанным белым шелком…

Уолтер не понял тогда, но ясно осознал сейчас — Бекка читала Колыбельную Уходящим, одну из множества молитв, предназначенных для тех, кому требовалось облегчить последние страдания.

Но голос Джека уносил за собой, все дальше, все вернее, словно теплый, ласковый прибой. Словно и правда чистая вода лилась на истерзанное тревогами сердце. Он никогда бы не подумал, что сможет уснуть в такой момент, но спустя несколько минут Уолтер лишь сквозь сон чувствовал прикосновения Джека и слышал его отдаляющийся голос.

«Спасибо…»

— Во сне нет ни боли, ни смерти, ибо только Сон милосерден…

…

Уолтер пришел в себя в абсолютной темноте и несколько секунд безуспешно пытался открыть глаза, но потом оставил попытки. Он не чувствовал ни боли, ни страха — рука от плеча была словно заморожена. По телу разливалась свинцовая слабость.

«Ну вот и все», — со смесью тоски и облегчения подумал он.

Джек молчал, но кто-то гладил его по волосам и легко касался лба. Пальцы были тонкими и теплыми. Уолтер не сразу понял, что не только чувствует прикосновения, но и слышит голос, кольнувший сердце облегчением.

Эльстер тихо пела незамысловатую колыбельную на кайзерстатском. Не молитву, а простую песенку для детей. Слова мягко касались сознания, усмиряя взметнувшуюся было тоску.

— Ночь заглянет в дверь мою,

Тишину я разолью,

Тишиной наполню дом!

Лунный свет как серебро,

Небо — синее стекло,

Мир укутан теплым сном.

«Кто пел тебе колыбельные?» — мелькнула первая мысль.

«А говорят — механические птицы не поют», — пришла следом вторая.

Голос у нее был совсем тихий, ритм колыбельной простой, но песня обладала удивительной властью. Не такой, как молитва Джека — в ней не было магической, гипнотизирующей силы, только какая-то доверчивая искренность, перед которой невозможно было устоять.

— Спит на ветке соловей,

Спят деревья, спит ручей,

Ровно дышит целый мир!

Засыпай скорей и ты,

Пусть прекрасны будут сны,

В мире синем, как сапфир…

Он не заметил, как снова заснул, и ему снилась восхитительная, синяя пустота.

…

Когда Уолтер проснулся в следующий раз, вокруг царил серый полумрак. Казалось, он находится в грозовом облаке — тусклый дневной свет с трудом проникал сквозь затемненные стекла. Кажется, он был не в комнате Единения, а в палате.

Впрочем, лежал он на кровати, а не на больничной койке, а напротив стояло кресло.

— Ты проснулся! — Эльстер, дремавшая у него под боком, вскочила с кровати. — Погоди, я сейчас…

Она звенела и шуршала чем-то у тумбочки слева от кровати. Уолтер, не оборачиваясь, протянул правую руку к левой. Пальцы коснулись прохладного металла.

— Рукой левой не шевели! — предупредила Эльстер, садясь рядом и перехватывая его запястье. — Вот, держи, пей скорее…

В руках она держала мягкую флягу с длинной трубкой на горлышке.

— Только не вставай, — предупредила она, положив ладонь ему на лоб.

Что Эльстер намешала во фляге он не понял — жидкость была кислой и мятной одновременно, но мгновенно успокоила начавшую разгораться боль. Ощущение было непривычным. Уолтер не помнил, когда у него в последний раз совсем не болела рука.

— Тебе очень больно? — сочувственно спросила она.

— Нет, совсем не больно. Правда, — несколько удивленно ответил он. — Долго я?..

— Сутки. Я все время с тобой сидела, ты спокойно спал.

— Я знаю, — признался Уолтер. — Слышал, как ты поешь.

— Ой, — смутилась Эльстер. — У тебя просто температура поднялась, я звала патера Морна, чтобы он помог укол поставить, а потом… я боялась, что тебе плохо.

— Спасибо, — он сжал ее руку и закрыл глаза.

Ощущения были странными. Боли не было, но Уолтер чувствовал, что она словно притаилась где-то внутри, запертая лекарствами. Он не чувствовал левую руку ниже локтя. И если боль отступила, то какая-то звериная, беспросветная тоска набросилась на него, стоило осознать, что все кончено.

— Все хорошо будет, — тихо сказала Эльстер. — Вот увидишь. Поедем в Эгберт и нам там будет спокойно. И никто нас не найдет.

— Конечно. Все так и будет, — улыбнувшись, соврал он.

— Патер Морн сказал позвать его, когда ты проснешься, — нехотя призналась она. — Я пойду?

— Подожди, — попросил Уолтер, прижимаясь щекой к ее ладони. Она молча наклонилась и поцеловала его. И в этот момент тоска отступила — для нее не осталось места в отозвавшейся нежности и золотистом тепле. — Теперь зови, — улыбнулся он, когда она отстранилась.

Оставшись в одиночестве Уолтер, наконец, заставил себя откинуть одеяло и повернуть голову влево.

До локтя руку закрывали бинты, пропитанные в темно-синей жидкости. Протез почти полностью повторял контуры руки и в тусклом свете казался черным. Уолтер с трудом подавил желание все-таки пошевелить рукой, чтобы убедиться, что протез и правда ее заменит.

Патер Морн зашел в комнату молча, сел на край кровати и деловито ощупал его плечо.

— Больно?

— Нет.

— Отлично, мальчик мой, — тепло улыбнулся он. — Вам необходим отдых и нормальное питание… простите, ваша подруга сказала, вас в тюрьме морили голодом?

— У меня были проблемы с аппетитом, — проворчал он, решив не акцентировать внимание на своих попытках самоубийства при любящих людях.

— Клирики регулярно инспектируют тюрьмы, но зверства, творящиеся там, не всегда удается пресекать, — горько признался патер Морн.

Уолтер не стал напоминать ему, что на допросах с пристрастием всегда присутствуют клирики, и если бы его насильно заперли в Лестерхаусе, то происходило бы это только под надзором и с согласия клирика.

— В любом случае, — продолжил патер Морн, — теперь вам ничего не грозит. Можете отдыхать. Доктор Харрис придет для осмотра через полчаса и все расскажет.

Уолтер улыбался, кивал и не верил в то, что ему обещали. Нет, в то, что доктор Харрис появится через полчаса, он очень даже верил. А вот в то, что угроза миновала и он может позволить себе есть, спать и не тревожиться о будущем хотя бы несколько дней — нет.

— Хотите я попрошу зайти Утешительницу? — неловко предложил патер Морн.

Уолтер поднял глаза и увидел, как Эльстер сделала движение рукой, имитируя бросок. Заметила взгляд Уолтера и, виновато потупившись, сложила руки на коленях.

— Не стоит, спасибо. В любом случае я не собираюсь оплакивать потерянную руку, она, знаете ли, в последнее время все равно мне не очень нравилась, — неуклюже пошутил он, пытаясь хоть как-то ослабить сгустившееся напряжение.

Впрочем, он заметил, что Эльстер смотрит на патера Морна с куда меньшей ненавистью.

— Как прошла исповедь? — спросил он, когда за патером Морном закрылась дверь.

— Контрпродуктивно, — меланхолично ответила Эльстер. — Забавное слово, в газете прочитала.

— Здесь есть кайзерстатские газеты?

— Да, в библиотеке. Но там ничего интересного не происходит. А… Лаура Вагнер застрелилась три дня назад, — с трудом вспомнила Эльстер.

— Лаура Вагнер?! Редактор «Парнаса» застрелилась?!

— Да. Такое всегда случается, когда кто-то начинает копать под «Пташек». Она материал написала о меценатстве Хампельмана, ну ты же знаешь, он приюты сиротские содержал. И Сатердику Штольцу тоже досталось, ну ты помнишь, его сразу за Хампельманом убили. Вот он перед этим воспользовавшись беспорядками в Морлиссе купил у них кучу запчастей по дешевке, в Морлиссе лучшие расходники… а потом их продал.

— Продал?

— Ну да, — зевнув ответила Эльстер. — Продал всю партию с большой наценкой, и купил на эти деньги виллу в Лигеплаце, недолго радовался, подонок.

— Зачем главному инженеру «Пташек» перепродавать огромную партию хороших запчастей?

— У «Пташек» всего хватает — складывать некуда. Поверь мне, Уолтер, эти ребята не бедствуют. Слушай, я зря сказала — тебе нельзя нервничать…

— Я не нервничаю, Эльстер, я, проклятье, в ярости! — он с трудом подавил желание вскочить с кровати. — Пишущие, врачи и Утешительницы неприкосновенны во всех странах, достигших той ступени развития, когда люди уже не ходят на карачках!

— Уолтер, мы сейчас об одних и тех же людях говорим?! Я вот о тех, которые детей под стариков подкладывают, а ты про кого?

Уолтер закрыл глаза. Если Эльстер в свои девятнадцать вела себя как обычная девятнадцатилетняя девушка, то и другие «пташки» должны были соответствовать своему возрасту.

— Прости. Фрау Вагнер была… талантливым человеком. Я в ней видел некую… независимую силу, понимаешь? Выше жандармов, механических птиц и самого кайзера.

— То, что ты сейчас описал, называется не «фрау Вагнер», а «деньги», — проворчала Эльстер. — И у Пташек их столько, что зимой можно печки топить.

Он молчал. Его давно волновал вопрос, который он никогда не задал бы Эльстер. Но вопрос царапал сознание, не давая покоя: Уолтер не мог понять, почему Унфелих до сих пор не убил ее. Бекка говорила, что не знает, как убить Пташку, и сам Унфелих говорил, что это трудно сделать, но Эльстер казалась удивительно хрупкой, к тому же боялась, словно ей постоянно что-то угрожало. Он находил только один ответ. Если Унфелих до сих пор не добрался до нее, значит, убийство должно состояться без свидетелей. Наверное, по этой же причине владельцы механических Соловьев подписывали контракт, обязующий их никогда никого не пускать в дом и не показывать куклу. Чтобы никто никогда не увидел… чего?

Если Лаура Вагнер нашла ответ на этот вопрос, то она заплатила за него непомерную цену. Будет ли следующий редактор «Парнаса» лояльнее?

— Эльстер, в газете не написали, почему она застрелилась? Ей угрожали? Шантажировали?

— Написали «разум не выдержал», — тихо ответила она. — Вроде как она слышала голоса.

— Лаура Вагнер… повредилась рассудком?

— Написали так, да.

— Если когда-нибудь вернусь в Вудчестер — расцелую свою дорогую мачеху, — проворчал Уолтер, откидываясь на подушки. — Ее яды — такая прелесть. Похаркал кровью десять минут — и свободен…

— А при чем тут твоя мачеха?

— Да так, не бери в голову…

«И какого Унфелиху потребовалось меня травить? Застрелюсь, как бедная фрау Вагнер и он будет спать спокойно? Какое ему вообще до меня дело?!» — с раздражением подумал Уолтер.

Его мысли прервал скрип двери — вернулся патер Морн.

— Мисс, доктор Харрис уже здесь.

Эльстер вскочила с кресла и вышла за дверь.

Патер Морн вернулся спустя несколько минут и помог ему надеть маску.

Доктор Харрис задавал вопросы, на которые Уолтер писал ответы и передавал записки патеру Морну. Он зачитывал вслух и складывал записки в карман. «Нет, ничего не болит». «Нет, не пробовал шевелить рукой». «Нет, бредовые видения не мучили». «Нет, мысли о смерти не посещают»…

Голос у доктора Харриса был мягким и сострадательным. Наверняка пациенты его любили. Когда Джек вел приемы, Уолтеру казалось, что он допрашивает пациентов — брат всегда был холоден, а если слышал, что его предписания не соблюдаются, награждал таким взглядом, что человек наверняка жалел, что тихо не умер у себя дома, не обращаясь ни к каким врачам. Но именно Джек несколько лет подряд держал рекорд как врач с наименьшей смертностью.

Впрочем, репутация доктора Харриса тоже была безупречна и не омрачена убийствами.

Ответами доктор Харрис явно остался доволен.

— Противоотечные бинты можно будет снять через три дня. Эти же три дня ничего не читать, не писать, не включать яркий свет. Обеззараживайте стык с протезом до тех пор, пока рука полностью не заживет, — он с глухим стуком поставил на прикроватную тумбочку флакон. — При болях пейте три капли этого, не больше двенадцати капель за день, — второй флакон. — Это пейте при фантомных болях, если вдруг начнут одолевать тяжелые или суицидальные мысли и при ночных кошмарах, — третий флакон. — Пять капель, перед сном лучше пить даже в случае стабильного состояния. Воздержитесь от алкоголя, наркотиков, жирной, жареной и обильно приправленной пищи…

— Доктор Харрис, наши клирики умерены в трапезе и не имеют дурных наклонностей, — мягко напомнил патер Морн.

— Да-да, безусловно, — скучающим голосом ответил доктор Харрис. — Пейте больше воды, дышите воздухом, спите обязательно, не можете заснуть — пейте семь капель настойки. Руку не перетруждать, упаси вас Спящий что-нибудь поднимать ближайшую неделю — получится, хе-хе, некрасиво. Предупреждаю сразу, если вы рассчитываете на какую-то особенную физическую силу — рассчитываете зря, модификации тела разрешены только в Кайзерстате, ваш протез подстроен под ваши физические возможности. Но все-таки поначалу осторожнее с хрупкими предметами. Рукой можете двигать, но очень осторожно. Ну-ка попробуйте.

Уолтер почувствовал, как сердце пропустило удар. Он медленно поднял тяжелую, словно онемевшую руку и вытянул ее перед собой. Попытался пошевелить пальцами, не веря, что этот комок реек, проволок и шестеренок отзовется. Но протез отозвался — пальцы двигались. Чуть медленнее, чем должны были, но они двигались.

— Хорошо, что вы не левша — писать обычно учатся по месяцу, — меланхолично заметил доктор. — Протез раз в полгода показывать инженеру. Вот бумаги на случай путешествий и медицинских вмешательств… что же, моя миссия окончена. Если у вас нет вопросов… прощайте, мистер Ливрик.

Уолтер проводил доктора Харриса взглядом и снял маску. Медленно сжал и разжал кулак.

Он не мог осознать, почему металл отзывается на привычные телу сигналы. Не мог осознать, почему сжимает руку и не чувствует этого.

— Вы быстро привыкнете, — сочувственно сказал патер Морн. — Я буду приходить перед визитами медсестры, чтобы увести мисс и удостовериться, что все в порядке…

— Патер Морн, вы знаете, что происходит в Кайзерстате? — спросил Уолтер, опуская руку.

— Да, знаю о трагедии с их Пишущей… даже у самых сильных людей есть пределы…

— Вы что-нибудь знаете о том, как это произошло? Послушайте, Лаура Вагнер была сильной и умной, я просто не могу представить…

— Мальчик мой, она сделала это публично, — тихо сказал патер Морн. — На конференции, которую открывала. Сказала, что у нее есть некоторые материалы, которые в ближайшее время будут присланы в редакции кайзерстатских и почему-то альбионских газет… Уолтер, от плохих новостей раны заживают хуже.

Он слушал, но никак не мог поверить. Патер Морн говорил так спокойно, потому что не жил в Кайзерстате и не общался там с обычными людьми. С простыми людьми, для которых «Парнас» был символом независимости, воплощением свободы слова.

Мысли о Лауре Вагнер прогнали давящее чувство тоски, заменив его злостью.

Уолтер мало кого ненавидел в своей жизни. Даже в мыслях, отрекаясь от брата и виня его в жестокости и неспособности смирить свою гордость, он не испытывал ненависти. Даже отца он не ненавидел по-настоящему, хотя и до сих пор был не в силах осознать его предательство.

Но эти люди, от которых Эльстер сбежала, предпочтя угрозу смерти, которых так отчаянно боялась каждый день и еще больше — по ночам, которые вынудили застрелиться Лауру Вагнер, которой Уолтер восхищался, как и весь Кайзерстат. Люди, из-за которых он лишился руки, из-за которых месяц провел в темноте, пытаясь заморить себя голодом…

— Теперь-то ты понимаешь? — раздался над ухом вкрадчивый голос Джека.

Уолтер вздрогнул. Вот он и коснулся кровавой черноты кончиками пальцев. Теперь дело за малым — скоро и у него будет подвал с истерзанными трупами.

«Нет», — ответил он. Правда не понимал — у него были причины ненавидеть этих людей, а Джек убивал женщин, которых никогда не видел.

— Но из-за того, что они жили, Кэт умерла. Мне нужно было ее вернуть, разве ты не понимаешь, — вкрадчиво сказал он, и Уолтер почувствовал, как кто-то сжимает его левое запястье.

— Проклятье! — зашипел он, дернув рукой.

— Уолтер, что вы делаете, что с вами? — встревоженно отозвался патер Морн. — Нельзя так резко двигать рукой! Доктор Харрис сказал…

— Простите, кажется… фантомные ощущения… показалось, что кто-то дотронулся до руки, — смущенно пробормотал он.

— Это нормально, — сочувственно ответил патер Морн. — Ваше тело еще не осознало, и разум тоже не до конца понял. Скоро это должно пройти. Может быть, капли?..

— О нет, избавьте меня! Простите… скажите, о чем вас просила Эльстер?

— Вы же знаете, я не могу нарушать тайну исповеди.

— Тогда скажите, вы ей отказали?

— Скажем так, я убедил, что в ее обществе вам будет лучше, чем без оного, — улыбнулся он.

— Спасибо, — искренне поблагодарил Уолтер. — Вы не могли бы… ее позвать?

— Конечно. Если что-то понадобится — в верхнем ящике тумбочки есть рычаг… или попросите мисс — я специально выбрал палату с самой широкой кроватью. Она наотрез отказалась вас оставлять, — в улыбке патера Морна Уолтер явственно видел печаль.

— Патер Морн? — окликнул Уолтер, когда он уже стоял в дверях.

— Да, мальчик мой?

— Вы не правы. Любовь — единственное, что стоит между человеком и его безумием.

— Вы так молоды, Уолтер, — тяжело вздохнул он. — Так молоды, и не сломлены выпавшими на вашу долю страданиями… Я буду за вас молиться, и за вашу девочку тоже.

Дверь закрылась тихо.

Только что целый ворох мыслей и чувств теснился в голове, и вдруг не осталось ни одной. Уолтер поднес к лицу левую руку, вглядываясь в совершенный механизм, ставший теперь его частью.

Пальцы двигались бесшумно. Подсознательно он ожидал металлического скрипа, но при движении не раздавалось даже легкого шороха.

— Любуешься? — тихо спросил Джек.

Уолтер не знал, радоваться, что он только слышит голос, или признаться себе в том, что хотел бы еще хоть раз увидеть брата живым.

— Сколько ты таких поставил за свою жизнь?

— Немного. Я не захотел быть протезистом — это скучная работа, механическая, — усмехнулся он собственной шутке. — Надеюсь, этот доктор Харрис правда знал, что делает.

— Почему я чувствую твое прикосновение? Это галлюцинации?

— Ты чувствуешь левой рукой, потому что она мертвая, Уолтер. Как и я. И под наркозом ты был ближе к мертвым, чем к живым — твой патер Морн для верности потребовал самый сильный. Хочешь меня увидеть, Уолтер?

Он молчал. Ему хватало переживаний и без Джека. Нужно было спасти Эльстер, освоиться с протезом, узнать, что за материалы разослала по редакциям перед смертью Лаура Вагнер. Нужно было понять, как жить дальше — беглому преступнику, без дохода, без документов, зато с девушкой, которую ищут люди, способные заставить застрелиться Лауру Вагнер.

Но он хотел. Прошлое, которое он похоронил и чью могилу старательно украсил сверху детскими обидами, глупыми недомолвками и почти подростковым протестом ожило на Альбионе, вырвалось наружу, стряхнув мишуру, растворившуюся в липкой смоле. Он больше не мог отворачиваться, не мог игнорировать свои сны и воспоминания, оживающие каждый раз, когда он слышал голос брата.

— Это ты убил Кэтрин? — тихо спросил он.

— Я не знаю, Уолтер. Ты же всегда верил, что не убивал.

— Не верил, — признался он. — Сомневался и сомневаюсь сейчас. Поэтому и слышу тебя. Убеждал себя, что ты не мог, что любил ее, убеждал Эльстер и на допросах говорил одно и то же: ты не убивал Кэт. Кого угодно, только не ее. Верил в это… а потом приходили сомнения.

— Почему, Уолтер? Почему ты не веришь в меня?

Он закрыл глаза. Образы, преследовавшие его во снах с самого Лигеплаца оживали, распускались ядовитыми цветами.

«Уолтер, спаси меня!»

«Прости меня…»

Джек просил поверить в него. И он не смог. Последней его просьбой была вера, и Уолтер его подвел. Подводил до сих пор, каждый день.

… Янтарные поленья, трещащие в камине, книга, соскользнувшая на пол — на пороге стоит Джек, и Уолтер не узнает его. Он падает на колени и протягивает к нему руки: «Уолтер, спаси меня!»

А потом…

— Уолтер, ты живой? — Эльстер трясла его за плечо. Он, вздрогнув, открыл глаза. — Тебе что, доктор сказал, что надо руку снова отпиливать?

— Нет, я… задумался.

— Ничего себе у тебя мысли — ты бы лицо свое видел, — серьезно сказала она. — Я чай принесла, тут в палатах холодно, как в прозекторской…

Она звенела чашками, а Уолтер наблюдал со смесью удивления и нежности. Обычные действия, привычные ритуалы, уютные звуки — ее запястья кажутся белыми в сером свете и темно-синие рукава платья только подчеркивают эту белизну, она медленно разливает чай, наполняющий воздух запахом горьких цитрусовых корок, и Уолтер слышит, как чай касается фарфоровой поверхности чашки.

«Хочешь увидеть меня?»

«Нет».

И прошлое с шипением отступило обратно в темноту.

В палате действительно было холодно. Когда Эльстер протянула ему чашку, он положил ладонь на ее руку и успел отстраненно удивиться — пальцы показались почти горячими.

— Спасибо. Я не знаю, что делал бы без тебя.

— Жил бы счастливо где-нибудь во Флер? — неловко усмехнулась она.

Он покачал головой, забрал у нее чашку и поставил на пол. Притянул ее к себе и обнял, наконец-то двумя руками.

Вот почему у нее золотые глаза — это цвет солнечного света, а не того, что снилось ему по ночам.

— Нет, Эльстер, я сошел бы с ума.

И в этот момент все, чего он хотел — не слышать, как горько рассмеялся Джек.

Но он слышал, и слова, которые прошептала ему в ответ Эльстер не могли заглушить смеха.