Механические птицы не поют

Глава 24. Отраженный свет

Томас забрал Зои в другой конец дома. Жилыми остались только комнаты самого Томаса и его матери. Свою он уступил Зои, и Уолтер почему-то совершенно этому не удивился. Где собирался спать сам хозяин дома, он спрашивать не стал.

Уолтеру и Эльстер он предложил единственную комнату, где стоял старомодный обогреватель и пустой короб кровати без матраса.

— Я найду что постелить, — виновато сказал Томас, тоскливо оглядывая серые стены с потемневшими шелковыми обоями. — У меня остался реквизит, там точно что-нибудь найдется…

— Спасибо вам, — тихо поблагодарил Уолтер, все еще шокированный увиденным.

— Не открывайте окна, — попросил Томас, — никто не должен знать, что вы здесь. Я отвечаю жизнью за сохранность этого секрета. Ужин будет через несколько часов. Я без прислуги, поэтому заранее извиняюсь за его… качество.

Он был не похож на себя — нервно усмехался, не знал куда деть руки и постоянно отводил глаза. Уолтер чувствовал, как горечь снова подступает к горлу. Он помнил выступление фокусника в Лигеплаце и белые цветы, распускающиеся в черных нитях. Помнил уверенного, веселого мужчину на дирижабле, который прикрыл его во время боя с пиратами в узком коридоре.

Неужели и в доме Хенрика жила такая же подделка? Каждый день он возвращался из паба в пустой дом, где нельзя открывать окна, пил эликсир, заставляющий видеть в этом механическом чудовище любимую жену и сидел с ней рядом, сжимая мертвые пальцы, которые казались теплыми?

— Томас… — слова теснились у него в горле, тысячи слов — и ни одного правильного. — Мне… очень жаль, что так вышло.

— Она не пережила операцию, — глухо сказал он. — Доктор Харрис предупреждал, что так может получиться. Что пожилые люди во время таких серьезных вмешательств… но она все равно согласилась. Потому что я ее привез, настаивал… когда доктор сказал об опасности я стал ее отговаривать, но она уже решилась, а если мама решилась…

Он зашел в комнату и сел на край кровати. Обхватил голову руками и замер. Высокий, с длинными руками и ногами, в сером свитере с высоким воротом и спутанными волосами, он напоминал Уолтеру его преподавателя словесности в колледже.

— И вы отказались от всего, потому что… думаете, что виноваты в ее смерти?

— Я не думаю, что виноват, — усмехнулся он, поднимая глаза — все еще ярко-синие, но опутанные красной сетью воспаленных сосудов. — Я знаю это точно.

— Но вы еще не очень… вы же молоды, Томас! — горячо воскликнула Эльстер. — У вас может быть жена и даже дети… вы работу свою любили, зачем так?..

— У меня не может быть жены, милая. И детей тоже. На это есть… целый ряд причин. Нет, для меня все закончилось. Я доживу в этом доме, а когда умру — меня похоронят рядом с матерью, и в могиле со мной будет лежать Соловей. Надеюсь, в следующем Сне у нее будут дети, достойные ее.

Уолтер вздрогнул. Он вспомнил слова, которые говорил мертвой Эльстер в кошмаре, вспомнил собственное отчаянное, горячее желание, чтобы они сбылись. Чувство бессилия, чувство, что он предал и подвел любимого человека, режущее ощущение недостойности и ничтожности, а еще необратимости — всего несколько минут яркой, тянущей боли, которые он до сих пор с ужасом вспоминал. Томас носит это в сердце с самого их расставания?

Что бы он, Уолтер, сделал на его месте? Повесился бы, застрелился? Или нашел бы другой способ самоубийства — навечно привязал бы себе к искусственной копии с мертвыми глазами, скользнул бы в теплый обман, который дарят капли «Трели»? Обман, в котором Эльстер могла бы взять его за руку и сказать, что прощает. Сказать, что это все только дурной сон, которому не нужно верить.

Уолтер повел плечами, стряхивая морок.

— Ваша мать была удивительной женщиной, — осторожно начал он.

— Она и сейчас удивительная женщина, — глухо ответил Томас. — Кстати, я очень сожалею, что и вам пришлось столкнуться с протезистами… Ваша рана на дирижабле не выглядела опасной, — он смущенно прочертил линию от запястья к локтю.

— О да, мне тоже очень жаль, — процедил он. — Спасибо за чуткость, я уже почти привык к протезу.

— Это лучшее, что можно сделать в этой ситуации — смириться. Встретимся за ужином.

Томас встал и не оглядываясь вышел из комнаты, тихо закрыв за собой дверь.

Эльстер, поежившись, пересела к Уолтеру на колени и прижалась к нему, словно замерзшая кошка в поисках тепла.

— Жуткая штука! — безапелляционно заявила она. — И меня вот такой гадостью называли?! Да в Кайзерстате половина мужиков импотентами бы остались!

— Томас видит не ее, а свою мать. Она с ним говорит и не кажется подделкой, — вздохнул он, прижимаясь щекой к ее виску. — Видимо они заставляют человека отказаться от всего, что у него есть, потому что «Трель» работает только с тем, что по-настоящему любишь. Ради чего готов пожертвовать всем… И потому, что человек, все отдавший за этот обман, будет хранить тайну и защищать от посторонних глаз с особенным рвением. Хотя в этом смысле «Соловьи» гораздо более… гуманны. Их нельзя завести для грязных целей и использовать не по назначению.

— Для этого люди есть, — мрачно ответила она.

Уолтер осторожно пересадил ее на кровать, встал и запер дверь.

— Теперь я придумаю, будто я тебя убил, — заявил он, возвращаясь на кровать, — отдал все, что у меня есть и ты мне мерещишься.

— Так не получится, — с сожалением ответила Эльстер.

— Почему это?

— Потому что ты нищий, Уолтер. Что ты им отдал — рваную шинель, гитару и бутылку из-под виски?

— Может папа так и не подписал бумажку об отречении. Тогда у меня есть еще несколько шкафов с книгами, кресло, ящик с нижним бельем, пара выходных сюртуков и призрачная надежда унаследовать Вудчерстер.

— За тебя передерутся все производители механической человекоподобной дряни, — она с непроницаемым лицом начала расстегивать его рубашку.

— Сейчас? — он придержал ее запястье.

— Мне грустно, Уолтер. Очень грустно и паршиво, хоть я и ерничаю, — прошептала она. — Мне кажется, произойдет что-то плохое. Это механическое чучело меня напугало так, что до сих пор колени дрожат… От Томаса хочется выть, а еще мне кажется, что вот-вот появится Унфелих и всех убьет.

— Вроде он ждет, пока мы сами друг друга поубиваем, — слабо улыбнулся он.

— Думаешь ему еще не надоело?

Уолтер был готов поддаться, но в этот момент раздался неуверенный глухой стук в дверь. Он, с сожалением отстранившись, пошел открывать, на ходу застегивая рубашку. Он был уверен, что вернулся Томас с обещанным одеялом, но на пороге стояла Тесс.

Она слегка покачивалась, и, видимо, пока Уолтер не открыл, стучалась о дверь лбом.

Он замер, не зная, что делать. Понимает ли она речь, осознает ли что происходит вокруг?

— Миссис Даверс? — тихо позвал он, чувствуя себя дураком — словно ему вздумалось разговаривать с табуреткой.

Но она подняла мертвый синий взгляд и протянула руку, коснувшись его воротника. Уолтер, не выдержав, отшатнулся и едва не упал. Мысль о том, что к нему прикоснется эта искусственная рука, в которой никогда не было ничего живого почему-то вызывала ужас и инстинктивное омерзение.

Кукла замерла на пороге с протянутой рукой, а потом начала медленно опускать, и чем ниже опускалась рука, тем шире открывался ее рот, обнажая черный провал с сухими белоснежными зубами.

Механическое тело под черным кружевом платья странно вздрагивало, рот не закрывался, только губы словно тянули в стороны рыболовные крючки. При этом не раздавалось ни звука, но Уолтер мог поклясться, что Тесс смеется.

Не выдержав, он захлопнул дверь и прижался к ней спиной, но через секунду отскочил, будто темное дерево обожгло его сквозь рубашку. Мысль о том, что его с монстром в облике Тесс Даверс разделяет тонкая доска, вызывала новый приступ паники.

— Мы уедем. Завтра же, утром, — пообещал он растерянной Эльстер.

— Но Зои останется здесь…

— Ее заберут друзья Бена. Мы не можем…

— Да-да, мы не можем ничем ей помочь, — устало отозвалась она. За дверью опять раздался тихий глухой стук. — Давай уедем. Поедим, поспим и уедем… хотя мне хотелось бы… как-то помочь Томасу.

— И здесь мы ничего не можем сделать, — вздохнул он, доставая из саквояжа сюртук и плед. Свернул сюртук в рулон и положил вместо подушки. — Ложись.

— Лучше ты. Я выспалась.

— Боишься меня? — усмехнулся Уолтер.

— Не тебя. Ее, — она кивнула на дверь. — К тому же я правда выспалась, а тебе надо поспать. Ты выглядишь чуть-чуть получше того мужика в молельне, и то только потому что у тебя веки не зашиты.

— Чудно, — проворчал он, но все-таки лег, прижался щекой к колючей шерсти сюртука, успев заметить, что на воротник налипли крошки — видимо, из свертка с едой, — а потом уснул, и во сне он раз за разом падал в черный провал, в который превращались доски эшафота, были и ледяная тюремная дверь, сорванные ногти, и жажда, непроходящая, безумная жажда, застилающая сознание.

Но теперь ему было все равно.

…

Уолтер проснулся сам. В комнате было темно — кажется, он проспал весь день до поздней ночи. Эльстер спала рядом, завернувшись в какую-то пыльную бархатную тряпку.

От сна на голых досках затекли плечи, а на позвоночнике, кажется, застегнули несколько железных скоб. От духоты болела голова, и все же Уолтер проснулся почти счастливым — давно ему не удавалось выспаться, мучаясь только собственными страхами.

Он с трудом встал с кровати, постоял немного, ожидая, пока перед глазами перестанут плясать черные мушки и вернется уверенность движений, а потом тихо вышел в коридор.

Тесс нигде не было. Ночью дом стал напоминать старый склеп на тихом кладбище — для кого-то зловещая декорация, а для кого-то — лишь тоскливое напоминание о том, что любая жизнь обрывается.

Томас сидел на кухне за пустым столом и читал книгу, щуря глаза. Свет единственного газового фонаря был рыжим и тусклым, но вряд ли фокусник берег зрение.

— Добрый вечер, — осторожно приветствовал Уолтер, сомневаясь, стоит ли нарушать его уединение.

— А, Уолтер, вы проснулись. Я дал вашей сестре покрывало. Мы поужинали и выпили кофе из ваших запасов — надеюсь, это не очень большая потеря, — усмехнулся он.

— Нет, конечно же… я собираюсь сварить и оставшийся, надеюсь, вы составите мне компанию.

— Отчего не составить, — Томас захлопнул книгу и отложил в сторону. — Я сейчас дам вам джезву.

Пока он гремел посудой, Уолтер разглядывал кухню. Обеденный стол, несколько полок и жаровня — все потемневшее от времени, дешевое, не сочетающееся с дорогой штукатуркой на стенах. Скорее всего Томас покупал эти вещи с рук у крестьян в деревне.

— У моего знакомого жила… Соловей, — осторожно сказал он, принимая у Томаса керамическую джезву. — Он держал паб в порту и возвращался домой только на ночь. Он тоже влез в долги, но…

— Это мое решение, — покачал головой Томас. — «Механические соловьи» заламывают непомерную цену за… возвращение умерших. Но они не требуют затворничества, иначе у них было бы куда меньше клиентов. Нужен только дом, в который никто не ходит. Не должно быть прислуги, гостей, родных…

— А если дом ограбят? — спросил Уолтер, поправляя джезву на жаровне.

— Это их псы на улице. Бонус от компании, — усмехнулся он. — Ворваться в дом очень сложно. Я долго убеждал компанию, что здесь безопасно. Ко мне приезжали эксперты, измеряли расстояния до ближайшей деревни… в общем, в итоге мне разрешили. Кажется, у них кризис и они идут на уступки от нужды в средствах. Я должен отправлять ежедневные отчеты и ко мне постоянно ходят проверяющие. Но это мое решение. Отречение… знаете, Уолтер, у меня много в жизни грехов. Мне так даже легче.

Он повел плечами. Жизнь Томаса казалась ему настоящим кошмаром. Механические Соловьи, как и Пташки, запирали своих птиц в клетки и хранили свои тайны не считаясь с методами.

— Вы знаете, что происходит в Кайзерстате? — сменил тему Томас.

— Нет, понятия не имею. Я просматривал газеты, но там ничего не пишут. Я очень ждал материал Лауры Вагнер, но его так нигде и не напечатали…

— Напечатали несколько изданий, самых отчаянных. Власти Альбиона, кажется, запретили касаться этой темы — еще бы, в Морлиссе революция, а теперь и у соседей такой бардак… но сплетни, как известно, подобны пожару, а новости — искры, от которого он разгорается.

Уолтеру показалось, что последние слова Томас процитировал. Он почувствовал, как что-то поднялось по животу и столкнулось с комком, сжавшимся в горле.

— Почему… почему в Кайзерстате бардак?..

— От статьи. Про Хагана Хампельмана и его «Механических Пташек», — тяжело вздохнул Томас. Казалось, его совершенно не интересует эта тема, но Уолтер с трудом сдерживался, чтобы не броситься к нему и не потрясти за лацканы серого пиджака. — Удивительная… грязь. Простите, у меня нет статьи — мне о ней рассказывали молодые люди, с которыми мы раньше… сотрудничали.

— Нашли убийцу? Они… нашли маньяка, который убил Хампельмана и Саттердика?

— Герр Саттердик сам себя убил. Если бы не он — я бы не смог вас пустить, но сейчас «Соловьи» слишком увлечены скандалом, так что считайте вам повезло.

— Повезло?.. — задохнулся Уолтер. — Да если бы не Саттердик с его махинациями…

Он вовремя замолчал, подавившись словами «я бы не лишился руки». Но Томас, казалось, не заметил. Он смотрел отсутствующим взглядом куда-то в центр стола и продолжал:

— Саттердик перекупил на морлисском заводе партию запчастей, которую заказали «Механические Соловьи». В материале не указывалось, какие отношения между компаниями, но… Саттердик пытался перепродать «Соловьям» их же заказ с огромной наценкой. Не знаю, это жадность, глупость или какой-то внутренний конфликт… Жандармы узнали, что в доме Хампельмана был гость с серой собакой — такой же, как у меня во дворе. От «Соловьев». Лаура писала, что Саттердик с Хампельманом сильно поссорились перед первым убийством. Скорее всего Хампельман пригласил представителя «Соловьев» чтобы замять конфликт…

— А зачем Полуночницу вызвали? Об этом Лаура писала?

— К Полуночникам обратился сам Хампельман. Он боялся «Соловьев» и в своей паранойе до такого абсурда дошел… Сначала заказал Полуночникам свою фотографию. Узнали, что сначала он обратился в соседний бордель, но потом отменил заказ — может, побоялся за репутацию, а может из-за жены — она, как вы помните, была весьма ревнива… так ревнива, что он ее зарезал. А потом застрелился — он был… нервный человек.

Томас говорил тихо и тускло, пересказывал совершенно неинтересные ему новости про совершенно неинтересных ему людей. Но Уолтер с трудом скрывал дрожь в руках — то, что говорил Томас означало, что с него должны были снять обвинения.

— А Лицеплацкий Потрошитель? — с трудом выдохнул он.

— Мальчик Говардов? Его давно не ищут. Выяснили, что когда убили Саттердика, он при паре десятков свидетелей пел песни, потому что напился так, что не мог держать гитару, — Томас поднял глаза, и Уолтер заметил в них знакомые веселые искорки. — Не бойтесь, Уолтер. Против «Лигеплацкого Потрошителя» свидетельствовала его коллега, кабацкая певичка, но хозяин паба, где он работал, рассказал, что это просто женская месть. Он провел с девушкой ночь, а потом сбежал с другой. Сказал, что юноша был романтик, перед отъездом объявил, что женится и исчез. Его долго искали, не хотели сбрасывать со счетов, и фрау Вагнер очень жестоко критиковала жандармерию за то, что они потратили столько времени на музыканта.

Уолтер тяжело оперся о стол. Кофе за его спиной закипел и с шипением полился на жаровню, но он не мог заставить себя обернуться и снять джезву с огня.

— Что вас так смутило, мистер Честейн? — Томас встал, снял кофе и бесшумно поставил джезву на толстую лоскутную прихватку. — Вы все это время прятались от властей?

— Я… я… — он пытался собраться с мыслями, но почему-то не выходило. Томас положил руку ему на плечо. Он смотрел с сочувствием, но была в его взгляде доля скуки.

— Я помогаю морлисскому сопротивлению. И я не знаю, чего больше в моей помощи — сочувствия стране или тем, кто борется за ее будущее. Я не выдам вас, можете не волноваться.

— Что еще писала Лаура Вагнер? — спросил Уолтер, взяв себя в руки. Он предпочел сделать вид, что не заметил последней реплики. Взял джезву, подошел к мойке и вылил кофе. Опустил джезву в таз с прохладной мыльной водой.

— Лаура Вагнер писала, что «Механические Пташки» предоставили жандармам убийцу, капитана парохода, который прилюдно обещал вырвать сердце герру Саттердику.

— И что же?..

— Они купили или запугали не всех свидетелей. Из канцелярии альбионской тюрьмы пришел протокол допроса подозреваемого, того самого… Уолтера Говарда. Он говорил, что лично беседовал с Раулем через пару часов после убийства, во время погрузки корабля. Он бы не успел вернуться, переодеться и начать руководить погрузкой, да и показания матросов никак не сходились. Кажется, Альбион очень заинтересован в том, чтобы этот скандал не замяли, — Томас улыбнулся, и улыбка сделала его похожим на коварного лиса из детской сказки, которого всегда рисовали с таким же ехидным рыжим оскалом. — Будьте уверены, Пишущие «Парнаса» очень злы, и думаю «Пташкам», чтобы отделаться от них, придется вырезать всю редакцию. Большинство Пишущих отослали семьи из города, они явно настроены серьезно.

— Но тогда они узнают… — прошептал Уолтер, задумчиво ставя новую порцию кофе.

— О чем? Кто убил руководителей «Пташек»? Непременно узнают. Но все и так почти уверены, что к этому причастны «Соловьи».

— Но тогда они рискуют, что кто-то узнает о том, как именно они добиваются сходства! Я знаю о «Трели», — нехотя признался он, заметив в глазах Томаса легкое удивление.

— Думаю, на этот случай у них есть что ответить. К тому же они не врут своим клиентам — предоставляют механические копии. А то, что для… усиления сходства приходится пить эликсир, который мало влияет на здоровье… что же, это не самая большая жертва.

Уолтер только стиснул зубы и молча наблюдал, как кофе покрывается кремовой пенкой. «Парнас» непременно узнает, что «Пташки» иначе «усиливают сходство».

Эта история, как огромная машина, зачем-то притворяющаяся людьми, набрала обороты и ее было не остановить.

Зацепила его зубцом шестеренки, разорвала его прошлую жизнь. Не он ее раскручивал, не он стоит у рычагов, и электрическая вспышка произойдет без него. И рассыплется кучей бесполезных деталей она без него.

Его устраивала такая роль, но хотелось, чтобы его не зацепило ни вспышкой света, ни разлетающимися деталями. Пусть грызутся три казавшиеся незыблемыми силы Кайзерстата — деньги, пресса и те, кто забрал себе власть над человеческими душами большую, чем Колыбели.

— На самом деле «соловьи» уже попадали в руки людей, и компания каждый раз гасила скандал. Знаете историю о «восковой женщине»?

— Это тот ужас, который выкопали на кладбище в Шайстассе, а потом пустили на свечи? — поморщился Уолтер. — Как не знать. Откуда у рабочих образование, чтобы понять, что это такое… Выкопали труп и не донесли до врача-заказчика — молодцы, ничего не скажешь.

— Верно, рабочие выкопали труп, пролежавший в сырой земле и приняли адипоцир за что-то инфернальное. По-моему потом там перекопали все кладбище в поисках стокеров… но вы когда-нибудь читали медицинские журналы?

— Разумеется, постоянно, — усмехнулся он. Джек упрямо выписывал все журналы, какие мог достать и имел дурную привычку зачитывать особенно абсурдные статьи за завтраком.

— В таком случае, вы знаете, что хорошо сохранившийся труп — вовсе не сенсация.

— Да, но с этим трупом газеты устроили какую-то истерику. Даже сочинили, что несчастная старушка ходила по улицам и кого-то там душила. Не лучшая, кстати, реклама свечей.

— Это «Соловьи» спонсировали истерику. Заплатили Пишущим, чтобы они насочиняли эту чушь и распространили ее как можно шире. И не дают людям забывать, что если они видят что-то похожее на оживший труп — это, скорее всего, стокер или другое… сказочное создание.

Уолтер усмехнулся. Умно. Действительно, в этот странный век, когда механические протезы могли заменить руку, а в деревнях все еще лечились кровопусканием и овощными пудрами, было очень легко убедить людей, что неприглядная тайна, с которой они столкнулись, имеет мистическую природу.

Томас жил на отшибе, вокруг были деревни — шанс, что человек, встретившийся с «соловьем» будет достаточно образован, чтобы понять, что именно видит, был невелик.

Тайны берегли себя сами, люди лишь слегка им помогали.

— Томас, а что будет, если вы разобьете ампулу? — неожиданно для себя самого спросил Уолтер.

— Ничего, мне пришлют другую, — пожал плечами он. — Если я правильно понимаю о чем вы просите… это не работает без макета.

— У меня есть макет, — глухо ответил он. — Вы продали все зеркала?

— Нет, пара осталась… Уолтер, это очень… болезненно. Вы потом не захотите отходить от этого зеркала.

— Поверьте, я ничего так сильно не захочу, как отойти от зеркала, — усмехнулся он. — Впрочем, я пойму, если вы откажетесь… вы заплатили за это такую цену, а я…

— Перестаньте, — поморщился Томас. — Дело вовсе не в этом. Дело в том, что это хорошо для стариков, доживающих в иллюзиях — таких, как я. Но если хотите… пойдемте.

Уолтер поставил джезву на подставку. Керамика долго держит тепло, кофе не успеет остыть до возвращения Томаса.

Они прошли по темному коридору и остановились перед запертой дверью. Уолтер отстраненно смотрел, как Томас возится с ключом и про себя тихо рассказывал Спящему Сон, в котором у него сейчас получится отпустить Джека.

В комнате было холодно и темно. Томас несколько минут пытался зажечь единственный газовый фонарь. Наконец он выплюнул мутный и жидкий рыжий свет, растекшийся бликами по поверхности небольшого старого зеркала на стене.

Уолтер ожидал, что зеркало будет большим, но оно оказалось чуть больше локтя в длину.

— Зеркало в ванной, перед которым я бреюсь, еще меньше, — виновато пояснил Томас.

— Ничего, все равно я собираюсь подглядывать в это окно, а не сбегать, — нервно усмехнулся Уолтер.

Томас, кивнув, вытащил из нагрудного кармана небольшую ампулу из темного стекла.

— Если вы не хотите… долгого эффекта — вам хватит половины.

— Спасибо.

Он не услышал, как Томас ушел, закрыв за собой дверь. Смотрел на свое отражение — изможденное лицо с заострившимися чертами, делающими его похожим на мертвеца, смотрел, как пятна света красят все в желтоватый, восковый оттенок, и думал, что весь мир на проверку оказался таким — мертвым и желтоватым.

Интересно, можно ли с помощью «Трели» и отлаженного механизма создать новый мир — такой же мертвый и страшный, но кажущийся ярким и живым?

Но для этого целый мир должен страстно пожелать этой иллюзии. Он точно знал, что желает другой. «Трель» была вязкой, чуть маслянистой и терпко-кислой на вкус. У нее был привкус лекарственной стерильности, выдающий обман. Но Уолтер и хотел быть обманутым.

Сначала ничего не происходило. Он вглядывался в зеркальную муть, где жил только его двойник, заглядывающий ему в лицо.

Тень Джека появилась за его спиной привычно и легко, как и десятки раз до этого.

— Что за чушь ты опять придумал? — устало спросил он.

— Ты сказал, что призраки приходят, чтобы люди могли их отпустить.

— Ты опять ничего не понял, глупый мальчишка, — устало вздохнул Джек. — Что, Томас вернул мать?

А свет становился ярче. Сначала он стал ярко-оранжевым, тревожным и злым. Но потом с него словно сошла ржавчина, засияла ярким, солнечным золотом. По стенам заструился кремовый шелк обоев, окно, закрытое тяжелыми ставнями, вдруг сбросило их словно оковы, оставив только тонкую темную раму, прозрачное стекло и пену белоснежных занавесок. Пол медленно светлел, исчезал мусор, и скоро остались только белоснежные доски паркета.

Только Джек оставался таким же, каким был. Он стоял у Уолтера за спиной, желчно усмехаясь, словно радуясь бессилию эликсира. С его волос текла вода, частые пятна крови чернели на пальто и алели на манжетах, а зеленый шарф свисал с шеи, словно петля.

— Убедился?

Но Уолтер смотрел, не оборачиваясь. Он знал, что дом, который еще недавно был живым, сдастся быстро, но Джек, который был по-настоящему живым так редко, будет сопротивляться до последнего.

Капли воды, срывались с его волос все чаще. Они насквозь пропитали воротник и рукава пальто, стекали по лацканам, впивались в шарф. Джек поднял лицо, и Уолтер увидел, что взгляд у него стал растерянный и какой-то беспомощный, совсем как тогда, в их прощание в Вудчестере.

— Уолтер?..

Он, не отрываясь, смотрел в зеркало.

Он хотел, чтобы Эльстер забрала из приюта хорошая семья, и она ничего не узнала о «Механических Пташках».

Хотел, чтобы «Пташек» вовсе не существовало.

Хотел, чтобы отец любил его.

Но если он что-то и понял, так это что человек видит только то, во что способен поверить. Он мог поверить в то, что убьет Эльстер, потому что поверил, что Джек убил Кэт. Мог поверить в то, что надеялся увидеть сейчас.

Но «Пташки» были воплощением незыблемого, того, с чем на самом деле бесполезно бороться — хоть дурманом, хоть истовой верой, хоть революциями. «Парнас» вытащит наружу их секреты, уничтожит компанию. Человечество получит урок, пощечину, одну их многих, которые получало всю историю.

Сделает выводы? Изведет в себе жестокость, построит новый, лучший мир?

Уолтер слишком устал, чтобы поверить в это. Музыкант Уолтер может быть и смог. Но лорд Уолтер Говард, сколько бы платков ни сжег, унаследовал не только зеленые глаза и склонность к безумию, но и родовую мизантропию. Эльстер стала жертвой не каких-то людей, которым можно было предъявить обвинение и успокоить совесть. Она, как и другие «пташки», была жертвой человеческой натуры, которой дали лазейку в запретах.

Но Уолтер мог поверить, что для Джека все могло сложиться иначе. Поэтому был уверен, что увидит то, ради чего вглядывался в зеркало.

Капли становились все чаще. Вода текла с промокшего насквозь пальто на белоснежный паркет и растекалась густым и бордовым, а спустя мгновение бесследно исчезала. Она текла по лицу Джека, и почему-то он не пытался ее вытирать. Уолтер видел, как медленно меняется его лицо, и никак не мог поверить.

Черты его не изменились — без сомнения, это был его брат, такой, каким Уолтер всю жизнь его знал. И все же это был совершенно другой человек. Он и не замечал, сколько на этом молодом лице было морщин — на переносице, в уголках губ и глаз, жесткие черточки, тянущиеся от крыльев носа.

Но вода смывала эти морщины, делала лицо мягче, безжалостно забирала из взгляда светящийся зеленый яд.

— Ты же знаешь, что это не будет правдой? — прошептал Джек.

— Будет.

— Ты не можешь в это по-настоящему верить, Уолтер.

— Это будет правдой, — упрямо повторил он.

Нет пальто, нет темных пятен на белоснежной, закатанной до локтей рубашке, а шарф превратился в шелковый платок, завязанный бант по моде Флер — Джек писал, что такой завязала ему Кэт в своей усадьбе, а он не решился его распустить. Тогда Уолтер представил себе Джека, носящим платок со смесью брезгливости и испуга. Теперь его, казалось, совершенно не заботил этот фривольный жест. Он стоял посреди этой белой комнаты, и его волосы были сухими, а лицо спокойным. Уолтер видел, что он смотрит на дверь и слышал частый перестук каблуков — кто-то поднимался по лестнице. Он смотрел, чувствуя себя так, словно опять вторгается в запретное, но не мог ничего сделать — без него не будет этого белого дома и женщины за дверью.

Теперь он — Спящий. Это ему снится Сон о Джеке, который жив и счастлив в своем доме на горе, где из окон видно спины пролетающих птиц.

Дверь открылась. Уолтер думал, что забыл лицо Кэт — когда-то в прошлой жизни стоя в Вудчестере перед ее портретом он думал, что ее черты стерлись в памяти. Но сейчас он видел ее ясно, как в жизни — острый подбородок, тонкие губы, маленькие круглые очки. Только не было темной пудры, которой она выделяла скулы, потому что на Альбионе ее чуть круглое лицо считалось недостаточно красивым. И кружевного воротника под горло, на который она часто жаловалась Уолтеру, тоже не было — она стояла на пороге, улыбаясь Джеку, и ничего не знала о его истерических попытках создать у себя в лаборатории механическое сердце и собственном изуродованном теле на операционном столе.

Сзади действительно хлопнула дверь, а за спиной у Кэтрин появилась длинная черная тень. Уолтер почувствовал легкое раздражение, быстро переросшее в глухое отчаяние — кто-то тряс его за плечо.

— Уолтер, чтоб вас! — в голосе Томаса звучала паника. — За вами пришли, отцепитесь вы от проклятого зеркала! Морок разбился — Уолтер стоял перед зеркалом, отражающим пустую комнату и желтоватый мертвый свет.