Механические птицы не поют

Глава 14. Колыбель Голубая

Утром Уолтер наконец-то побрился. Эльстер в шутку предложила оставить бороду для конспирации, но хоть он и не узнавал человека в зеркале, все же не мог поверить, что кого-то можно обмануть таким простым трюком. Если бы черные очки и борода действительно были способны спрятать Уолтера Говарда ото всех, включая его самого — он бы не раздумывал. Но это было не так, и он долго, ругаясь, взбивал мутную сероватую пену, а потом тщательно сбривал следы своего заключения. Медленно и осторожно — хотя он уже почти привык делать это одной рукой.

Лицо в зеркале стало привычнее, но что-то неуловимо изменилось и потяжелело, не то во взгляде, не то в уголках губ и едва заметных морщинах в уголках глаз. Эти изменения нельзя было выправить бритвой, они осели где-то внутри. Вдохнув, он умылся ледяной водой и вышел на кухню, чтобы сварить кофе перед отъездом. С облегчением вздохнул, обнаружив, что кухня пуста.

Сегодня ему стало хуже. Он старался не подавать вида, но к двери комнаты пришлось продвигаться по стенке, и если бы Эльстер не догадалась найти ему трость, ему бы не удалось даже дойти до кухни. По руке расползалась все более отчетливая горячая пульсация. То, что Уолтер принял за исцеление, оказалось действием обезболивающих мазей. Он надеялся, что после кофе и порции лекарств сможет дойти до экипажа, а от экипажа — до вокзала.

«Хорошо еще у нас нет вещей. Заставлять Эльстер тащить чемодан было бы совсем унизительно», — подумал он, глядя, как кофе медленно покрывается кремовой пенкой.

Всю ночь его мучили кошмары, в которых его руки были целиком покрыты чем-то золотисто-прозрачным, маслянистым и пахнущим духами из Де Исте. Эльстер не было нигде. Он звал ее, мечась по пустым этажам общежития, и с каждой секундой паника усиливалась, а тишина, которую нарушал только его крик, становилась все гуще и все сильнее давила на виски.

Но сейчас привычные действия, запах кофе и даже доносящаяся снизу грязная брань соседей успокаивала его. Уолтер всю жизнь прожил с подсознательным страхом за свой разум, и научился ценить реальность — тяжелую, фактурную и яркую.

У джезвы гладкая ручка.

У кофе — густой запах с едва заметной горечью пережаренных зерен.

Трость глухо стучала по деревянному полу.

Под кожей покалывался ледяной влажный озноб.

В правой ладони лежал шершавый набалдашник трости.

Под запахом кофе явственно ощущалась гарь и дешевая приправа, которую использовали те, кто не мог позволить себе хорошие продукты. Она почти целиком состояла из соли и чеснока, заглушая вкус и запах любого блюда. Чеснок смешивался с терпким запахом масла и металла. Шлейфила эта композиция плесенью и ржавчиной.

«Такие себе духи, «Нижние Кварталы», для самых непритязательных», — усмехнулся про себя Уолтер. Он прекрасно знал, что гостиница, где им с Эльстер пришлось прятаться, было далеко не самым страшным жильем этого района, а на улицах пахло и чем похуже.

Но это была реальность — с запахами, цветом и ощущениями. Если снизу ругаются люди — значит, общежитие не пусто. Его незабинтованная рука была чистой.

Значит, он не сошел с ума.

«Может быть, никакое это не безумие, просто бредовые видения. В конце концов, рука явно воспалена, и что-то я пил в тюрьме… «Грай», а ведь что-то знакомое…» — думал Уолтер, тяжело опираясь на стол и медленно наливая кофе в кружку. Тонкой струйкой, чтобы не пролить. Рука едва заметно дрожала.

Он не заметил, как Эльстер подошла, положила теплую руку ему на запястье и уверенным движением вылила остатки кофе в чашку.

— Доброе утро, — без улыбки сказала она. — Уолтер, ты выглядишь так, как будто тебя из гроба вытащили.

— Все в порядке, я просто руку еще не перевязывал.

— Врешь, — немедленно определила она. — У тебя бинты чистые, я тебе их меняла, пока ты в отключке валялся — за ночь пачкаются. Тебе к доктору надо.

— Эльстер, какой доктор? У любого врача через пять минут появятся жандармы с Унфелихом, мы получим по пуле между глаз и да — моя рука больше никого не побеспокоит.

— А если не пойти — ты умрешь! — безапелляционно заявила она.

— От царапины никто еще…

— Уолтер, избавь меня от лжи или от мужской веры в свое бессмертие! — скривилась Эльстер. — Ты до Эгберта не доедешь.

— Главное — сесть в поезд. Любой ценой. А оттуда можешь пинками выкатить хоть мой труп — здесь я им стану гораздо раньше, ты сама сказала, — Уолтер сел на ближайший табурет, постаравшись, чтобы жест выглядел непринужденным, но по взгляду Эльстер понял, что она заметила, что ему тяжело стоять.

— Я не хочу ниоткуда пинками выкатывать твой труп! Почему ты не отдал меня Унфелиху, сейчас хоть один из нас был бы в безопасности!

— Ты правда думаешь, что я мог так сделать? — тихо спросил Уолтер. Вопрос его не обидел. Он помнил миг сомнения. Зато нашел единственный верный ответ на свой вопрос: не мог.

— Уолтер, пожалуйста… тебе нужно к врачу. Придумай что-нибудь, ну почему все так, нечестно, неправильно, я же совсем не хотела, чтобы тебе было больно… — прошептала она и в ее глазах блеснули слезы. Чтобы он не заметил, она зашла ему за спину и обняла за плечи. Прикосновение успокаивало, и он на несколько секунд прижался щекой к ее руке.

От запястья все еще едва заметно пахло духами. Реальность становилась гораздо приятнее.

Он молчал. Эльстер была права, и несмотря на свою браваду, Уолтер прекрасно понимал, что это не выход.

— Если ты умрешь — я одна останусь! — нашлась она.

— Тебе кто-нибудь говорил, что шантаж — это плохо? — спросил он, пробуя кофе. Зерна действительно пережарили.

— Прости, Уолтер, я получила дурное воспитание, не то, что в лучших домах Альбиона, — проворчала она, придерживая его чашку.

— Это ты на Джека намекаешь? — он обернулся, чтобы видеть ее глаза.

— Нет, на одного оборванца с гитарой, Джек, как я поняла, был настоящий джентльмен, — слабо улыбнулась она, чуть склонив голову к плечу. Будто просила не сердиться.

Уолтер и не собирался. Джек правда был джентльменом, а он теперь стал оборванцем даже без гитары. И неизвестно теперь когда он в следующий раз возьмет в руки инструмент.

«В руки», — усмехнулся про себя Уолтер неудачному каламбуру.

— Я понятия не имею, что делать, Эльстер. У меня здесь нет знакомых врачей, которые стали бы укрывать беглого преступника.

— А знакомые Джека? У него разве не было хороших друзей?

— Как бы тебе помягче объяснить, каким человеком был Джек, милая… — вздохнул Уолтер.

— Ладно. У него не могло вообще не остаться никого, кто его любил бы! Даже самых никчемных людей кто-то любит!

— Отец его любил, — горько усмехнулся он.

— Уолтер, престань! Твой отец никого не способен любить, разве ты не понял? Просто Джек играл свою роль, а ты не захотел. Кто еще? Ну хоть кто-нибудь? Любовница? Какой-нибудь особо благодарный пациент?

Он нервно усмехнулся. «Особо благодарный пациент», надо же! Самые благодарные пациентки Джека наверняка с удовольствием спрятали бы Уолтера под землю.

— Хоть кто-то! Не оставляй меня, пожалуйста, я же правда… ты мне очень нужен, — бестолково прошептала она, прижимаясь лицом к его волосам и крепче обнимая за шею.

Уолтер молча коснулся губами ее запястья.

У Джека не было друзей. У него тоже не было. Никто из бывших любовниц, подруг, собутыльников, собеседников, товарищей по университету и немногочисленных альбионских сослуживцев не пришел и не написал после казни Джека.

Только один человек остался рядом.

— Духовник Джека, патер Морн, его любил. И меня тоже…

— Клирик? — в ее голосе металлически лязгнула злость. — Ты доверяешь клирикам?

— Ему — да. Эльстер, что у тебя со Служителями?

— Колыбельные их бесят и голова от благовоний болит, — процедила она. — Где его искать, твоего Морна?

— Он был из Служителей Колыбели Голубой. Мы можем поехать туда и попросить его о помощи.

Под протекцией Колыбели, если патер Морн ее предоставит, им было бы нечего бояться, по крайней мере какое-то время.

— Уолтер, а он… правда нас не выдаст?

— Не знаю, Эльстер. Понятия не имею, меня собственный отец выдал. Что у тебя случилось с патером Штольцем?

— Что?..

— Патер Штольц, Эльстер. Я помню, как ты кривилась, когда фрау Даверс на дирижабле о нем рассказывала. И что ты сказала потом. Это из-за него ты не любишь Служителей?

— Нет, — отрезала она.

— Врешь.

— Уолтер, не заставляй меня! Тебе не нужны мои истории…

— Кто тебе сказал? Я прекрасно понимаю, что ты многое не рассказываешь, и не стану скрывать, что это меня спасло — Унфелих спрашивал о тебе и том, что ты говорила. Но… нельзя одной, Эльстер. Людям нельзя долго жить наедине со своей болью. Она… сводит с ума.

— Я не могу сказать правду. Не могу, это все равно что… я и так много плохого для тебя сделала. Если бы не я — за тобой охотилась бы только жандармерия, можно было бы скрыться в другой стране… Унфелих достанет где угодно. Надеюсь, он меня одну убьет… И я… я такая эгоистка, Уолтер, но я не могу тебя оставить! Не хочу, не могу, мне страшно одной, я ничего не понимаю, никогда не видела столько людей, никогда не покупала билеты, не снимала гостиниц… с почтой хорошо, что я читала роман, где мужчина умер и оставил кучу писем своей матери, чтобы их раз в год доставляли… а еще я очень…

Он поставил чашку и притянул Эльстер к себе. Она легко радовалась и расстраивалась. И постоянно боялась. Хотелось защитить ее, избавить от новых страхов, и от ужасов, таившихся в прошлом. Но она была права — для этого ему нужно было по крайней мере остаться в живых.

— Давай поедем в Колыбель. Я оставлю тебя в экипаже. Если через десять минут не выйду — ты уедешь. Хорошо? И… Эльстер…

— Что?

— Если меня снова арестуют… беги, хорошо?

— Уолтер! — дернулась она, но он удержал.

— Не надо. Если меня снова посадят в тюрьму — я все равно долго не выдержу, к тому же вряд ли они станут меня там держать, — настойчиво сказал Уолтер.

— Это ты тактично заменил «будут пытать и казнят»?!

— Да, Эльстер, проклятье, да! Понятия не имею, что там мутила Бекка, но они теперь знают, что на моей стороне есть кто-то, кто меня вытащит, а еще что я ничего не знаю и ничего не скажу. Поэтому проживу я после ареста недолго, буду врать про тебя до последнего, а ты беги. Потому что ты все равно больше меня не спасешь, а умирать вместе романтично, но глупо.

Он не лгал ей и не пытался казаться героем. Просто он хорошо знал нравы Альбиона. Этот город, черный хищник, не упускал подранков.

— Поехали в твою Колыбель, — глухо сказала она. — И будем надеяться, что твой патер Морн, — слово «патер» она выплюнула с такой ненавистью, что Уолтеру показалось, оно прожжет дыру на его рубашке, — хороший… человек.

Она взяла со стола чашку и залпом выпила кофе. Замерла, глядя в опустевшую чашку.

— Уолтер… а ты можешь честно ответить на вопрос?

— Могу постараться, — улыбнулся он.

— Ты же ходил по борделям?

— Конечно ходил. Мало кто из мужчин может честно сказать, что…

— И в Кайзерстате?

— Нет, Эльстер, я не ходил по «пташкам», если ты об этом. Я всегда считал, что это нездоровое… явление.

— То есть тебе было противно?

— Эльстер, да что с тобой делать! Нет, я не хотел спонсировать кайзерстатских педофилов, ты это хотела услышать?! Все эти игры с моралью, все эти полутона — почти как человек, только механический, поэтому делайте что угодно… без меня. А если хочешь, чтобы я до конца был честен — я боялся увидеть там именно то, что увидел в тебе.

— Что? — прошептала Эльстер. Она крепче прижалась к нему, пряча лицо.

— Человечность. У человека чаще всего есть выбор. Хотя бы удавиться или жить дальше. Знаешь, я скрывать не стану — я люблю женщин и мне, проклятье, нравится заниматься любовью, но не до такой степени, чтобы ввязываться во все эти этические противоречия. Думаешь, я не понимаю, почему ты сбежала?

Он вспомнил фотографии, которые показывал Унфелих и тут же прогнал воспоминание.

— Прости, я… не хотела. Здесь живут несколько приезжих кайзерстатских рабочих, я случайно слышала вчера, как они на кухне обсуждали… в общем, им было интересно. И я подумала…

Уолтер поморщился, представив себе, в каких выражениях обсуждали свой интерес к Пташкам рабочие, квартирующиеся в Нижних Кварталах.

— Не думай. И не слушай, что по ночам на кухне треплют. Эльстер… ты же правда просто подслушала неприятный разговор?

— Да, конечно… знаешь, мы когда с Беккой заехали, в первый же вечер у меня в комнате разговаривали, и вдруг какой-то пьяный начал ломиться. Ну Бекка достала револьвер и дважды выстрелила в закрытую дверь. Я дырки заткнула потом, но все равно хорошо слышно…

— Потрясающая женщина, — проворчал Уолтер.

— Да, она такая… смелая. Или отчаявшаяся. Не знаю. Но стреляет хорошо, — улыбнулась она.

— Да уж, я видел. Пойдем. Эльстер?..

— Что?

— Что это такое звенит у тебя в карманах?

— Ключи, — невинно ответила она.

— А точно не ложки?

— Уолтер, зачем мне местные грязные, противные ложки, которые неизвестно кто в свой слюнявый рот совал? — возмутилась она. — Чтоб ты знал, я нам с тобой купила новые, в лавке! А это мне трогать даже мерзко!

Она придерживала дверь, чтобы он мог выйти. Проходя мимо, Уолтер не удержался и двумя пальцами вытянул из ее кармана блестящую золотистую ложку. Тяжело вздохнул и опустил обратно.

…

В экипаже Уолтеру пришлось снять маску и прижать к лицу надушенный платок. Его жестоко мутило от тряски, его мутило от запаха с улицы и от недостатка воздуха в маске его тоже мутило. Эльстер сидела рядом и придерживала его руку.

— Проклятье, как же я все это ненавижу, — прохрипел он, приоткрыв задвижку на окнах и обнаружив, что они проехали только половину пути. — Помоги мне, ладно? Нужно снять повязку…

— Уолтер, ты с ума сошел?!

— Ты хочешь, чтобы я вывалился из экипажа с рукой на перевязи, хромая и шатаясь? Около Колыбели Голубой, храма, в который ходят молиться все Говарды? Оставь руку забинтованной, просто сними ее с… Проклятье!

Боль колыхнулась тяжелой волной. В глазах потемнело и на мгновение не осталось ничего, кроме боли и черноты, словно он вернулся в камеру.

— … рядке?! — донесся до него голос Эльстер.

— В полном, — сипло соврал он. — Рана разошлась, да чтоб… — он грязно выругался, глядя на бинты, стремительно пропитывающиеся кровью. — Хорошо, пойдем другим путем.

Он поднял трость и постучал к извозчику.

— Останови!

Экипаж остановился рывком. Уолтер распахнул дверь, убрал платок и вдохнул полной грудью густой альбионский туман. Это стало последней каплей — его жестоко вырвало желчью прямо под колеса.

— Поезжай, какого… ты стоишь?! — крикнул он, ударив тростью по двери.

С трудом сев, он с отвращением вытер лицо платком и вышвырнул его в окно.

— А теперь покричи на меня, — попросил он Эльстер.

— Что?..

— Я не могу быть больным. Буду пьяным. Давай, вспомни все альбионские слова, которые ты слышала в гостинице… Нет, милая, не «швайне», «свинья».

— Глупое слово… — проворчала она. — Свинья!

Конструкцию, которую она выдала следующей, Уолтер не знал, но восхитился изобретательностью автора и памятью Эльстер.

— Ладно, я думаю, он все понял…

— Хальт ди фотце, — проворчала она. — Все, мы закончили представление?

— Нет, ты мне еще вслед покричишь, когда к Колыбели пойду. Не переживай, женщины постоянно таскают мужей в храмы, чтобы клирики им проповедь прочитали.

— Помогает? — скептически вскинула бровь Эльстер.

— Представь, что тебе три часа грустным голосом внушают, что из-за твоего пристрастия к джину случится конец света, — улыбнулся Уолтер, вспомнив последствия одной из своих попоек в юности.

Эльстер сочувственно посмотрела на него, а потом вытащила из кармана платок и протянула ему.

— Если бы Спящий просыпался из-за алкашей — Его бы мучила жестокая бессонница.

— Я тогда сказал клирику, что если мне не дадут воды и выпить микстуру — Спящий проснется от их жестокости, — усмехнулся Уолтер. — Не помогло, пришлось дослушать.

— Приехали, сэр, — глухо раздалось из маски.

— Отлично. Помоги мне поправить плащ, чтобы крови не было видно… Мать твою, как же паршиво… я пошел.

Он торопливо ободряюще сжал ее руку и надел маску.

Выйдя из экипажа, Уолтер минуту стоял, не в силах отвести взгляд от знакомого до мелочей храма. Закрученная спиралью башня, целиком облицованная светло-голубым мрамором, чудесным образом не тускневшим от альбионского тумана, казалась созданной из рассветного неба. На каждую пластинку был нанесен знак Спящего — плавная линия, чуть приподнятая с одной стороны, изображающая закрытый глаз. Эти линии создавали видимость ряби на стенах, словно волны на воде, в которой отражается небо.

— Чего встал, давай, вали, и чтобы пока не исповедуешься — не возвращался! Чтоб ты Спящему по дороге сниться перестал, мерзавец, и избавил меня и детей от своей пропитой рожи! — крикнула Эльстер из экипажа.

Он услышал как она торопливо, с сильным кайзерстатским акцентом жалуется на него извозчику, а потом — как врет, что он увез ее из Морлисса.

«Умница, девочка», — с нежностью подумал Уолтер. Через несколько шагов связь между масками пропала и он перестал слышать ее брань, сменившуюся тихим шорохом белого шума, который вдруг оборвался звенящей тишиной.

Экипаж остановился почти у ограды храма. От ограды до ворот нужно было пройти не меньше пятидесяти шагов, и эти шаги обещали стать самыми длинными в его жизни.

Мимо прошел клирик в красной судейской мантии. По воспаленным глазам мазнуло ярким пятном алого бархата. Уолтер нечасто радовался маске, но сейчас она стала спасением, скрыв болезненно перекосившееся лицо.

То, что его держали в камере без нормального суда, еще не говорило о том, что попадись он жандармам сейчас — ему удастся избежать этого мероприятия. К тому же на то, что суд будет не публичным, как в случае с Джеком, рассчитывать не приходилось. Он помнил, как брат выходил из зала суда — бледный, с мечущимся изумрудным безумием в глазах и кандалами на руках. Сопровождал его такой же безликий клирик в красной мантии.

Двадцать шагов. Воспоминание немного притупило боль, но усилило панику. С каждым шагом ощущение, что он идет в ловушку усиливалось.

Никакого патера Морна в Колыбели Голубой нет. Уолтера схватят и убьют, а потом и Эльстер, если ей не достанет благоразумия бросить его. Он искренне желал ей спасения, но точно знал, что на ее месте не стал бы бежать.

Стоило ему об этом подумать, как трость скользнула по мокрым камням и Уолтер упал на колени, едва не уронив маску.

— Сэр, как вы себя ведете? Немедленно вставайте!

Звенящий от возмущения женский голос раздался прямо над ухом. Уолтер успел увидеть подол светло-голубого платья Утешительницы, а потом она схватила его за больную руку и с силой потянула вверх, пытаясь поднять. Боль больше не была горячей пульсацией в ране — она вырвалась и пронизала насквозь сотней ледяных лезвий.

Теряя сознание, он успел услышать испуганный возглас Утешительницы и частый приближающийся стук каблуков.

Конечно, Эльстер не усидела в экипаже.

…

В себя он пришел быстро — его даже не успели поднять, а Утешительница не успела позвать на помощь.

— Не надо… не надо, не ходи, — с трудом прохрипел он, сжимая ее подол. — Мне нужен… патер Морн, слышите? Позовите, мисс…

— Хорошо, хорошо, отпустите меня, я позову! — воскликнула она.

Эльстер сидела рядом с ним, расплескав по дорожке темно-синюю юбку.

— Проклятье, Эльстер, я же просил ждать в экипаже, — тихо сказал он, упирая трость в землю и наконец-то поднимаясь на ноги.

— Я видела, как она тебя за больную руку потащила!..

— Да хоть оторвала… Ладно, только не говори ничего, я сам… Ты сказала что-нибудь фройляйн Утешительнице?

— Да, — мрачно ответила она.

— И правда, фотце…

— Я так и сказала!

— Эльстер, да ради всего святого! — не выдержал Уолтер.

Перед глазами метались черные точки, а виски сдавливало ледяной пульсацией, выступающей на коже капельками пота. Хотелось сорвать маску и вдохнуть полной грудью чистого воздуха, но сделать этого было нельзя. Он мрачно смотрел, как капает в серую кашу подтаявшего снега под ногами густая кровь, кажущаяся неестественно красной даже сквозь затемненную маску, и думал о том, что вообще-то он страшно устал. Что сил куда-то бежать, прятаться и лгать становится все меньше. Что пустяковый порез, который зажил бы за месяц, оставив аккуратный шрам, сейчас может стоить ему жизни. Расстанется он с ней на больничной койке или на эшафоте — не так важно.

Патер Морн вышел на ступени храма без маски.

Он изменился с их последней встречи. Вместо благообразного пожилого клирика в круглых очках с золотистыми линзами и гладко зачесанными назад серебрящимися сединой волосами, перед ним стоял высокий, худощавый старик с шапкой сизых кудрей, погасшим взглядом и суровыми морщинами в уголках рта, придающих его лицу скорбное выражение. Уолтер заметил, что на нем нет черного сюртука клирика, только рубашка из небеленого полотна и черный ритуальный шарф.

— Да продлится вечно Его сон, — бесцветным голосом произнес он, подходя к Уолтеру. — Зачем вы пришли, юноша? Колыбель Голубая — не место призрения.

— Помогите мне, патер Морн, — тихо сказал Уолтер, приподнимая маску и тут же опуская обратно.

В лице клирика не изменилось ничего. Он переводил пустой взгляд с Уолтера на Эльстер и молчал. Наконец, он обернулся к храму.

— Осквернившие священные ступени Колыбели должны быть высечены на площади, вы знаете об этом, молодой человек? — сухо спросил он.

— Патер Морн, — тихо сказал Уолтер, чувствуя, как обрывается последняя ниточка надежды. После предательства отца ожидать радушия от духовника брата было странно, но все же он рассчитывал на помощь.

— Или вы, юноша, памятуя о нашем прошлом разговоре, все-таки решились прийти к нам и исповедаться и даже привели супругу? Миссис, он больше не поднимал на вас руку? Скажу честно, я приятно удивлен. Спящий не проснется, если каждый облегчит душу и отринет свои грехи, — так же бесстрастно спросил он.

Уолтер почувствовал, как медленно расползается в груди золотое, целительное тепло.

— Именно так, патер Морн, — смиренно ответил он.

— В таком случае подождите, я принесу вина, кажется, вам это необходимо…

— Он с трудом на ногах стоит! — не выдержала Эльстер. Уолтер, поморщившись, слегка толкнул ее тростью.

— Молли, милая, принеси вина, — попросил он Утешительницу.

— Патер Морн… — начал Уолтер.

— Питер, от вас несет перегаром хуже, чем от бродяги! Я отказываюсь с вами говорить, пока вы не выпьете, чтобы у вас перестал так заплетаться язык. Стойте, где стоите, на хватало еще, чтобы вас вырвало на дорожку! Милая, почему вы стоите, заберите у него эту жуткую палку и помогите этому… джентльмену стоять ровно! — приказал он Эльстер, осторожно подхватывая его под левую руку, подвернув плащ так, чтобы не испачкаться в крови.

Молли вернулась почти сразу. В руках она несла широкий, матово-черный стакан.

— Патер Морн, поить… гостей на ступенях Колыбели? — тихо, с сомнением проронила она.

— Молли, вы что, не видите, он же не стоит на ногах! Не знаю, сколько он выпил вчера, но сегодня это сильно затруднит нам исповедь. Питер, послушайте, вы вообще-то отвлекли меня от важной встречи — я снова принимаю жандарма из Кайзерстата, он ищет беглого преступника, сказал, что дело государственной важности…

— Тогда может я обойдусь без вина? — тихо попросил Уолтер, чувствуя, как горло сжимают липкие ледяные пальцы. — Моя супруга… не обязательно должна присутствовать на исповеди, она немедленно вернется домой…

— Оба стойте, где стоите, — потребовал патер Морн. — То, что вы пришли ко мне не вовремя, не значит, что я откажу вам в исповеди… Не поднимайте сильно маску, Питер, рядом с вами невозможно дышать… давайте, я придержу…

Он прислонил к губам Уолтера стакан и тут же выронил в снег. Темно-красная жидкость расплескалась по камням, облив подол Эльстер, брюки Уолтера и сапоги патера Морна. Стакан упал аккуратно на следы крови на снегу. Отличить капли крови от брызг вина стало невозможно.

— Молли, ты собирала вещи? Немедленно отправляйся к себе и никому не открывай и ни с кем не говори, пока я не разберусь с этими господами. Скажешь, я запретил. Питер, идемте, я покажу, где меня ждать.

Он оперся о Эльстер. Черных мушек перед глазами становилось все больше, казалось, еще немного, и сознание окончательно погаснет, но Уолтер, стиснув зубы шел за патером Морном, грязно ругаясь про себя на каждом шагу.

К счастью, он увел их недалеко. Около главного входа в Колыбель располагалась узкая дверь.

— Проходите боком. Дойдите до двери с буквами «М.Р», запритесь изнутри ждите, — коротко бросил он, подталкивая Эльстер к двери. — Иди вперед.

— Руки! — внезапно ощерилась она.

— Бедная девочка, — грустно сказал патер Морн, опуская руку. — Идите… Питер.

За указанной дверью оказалась небольшая келья, освещенная тянущимися по периметру потолка желтыми лентами. Уолтер без звука осел на пол и снял маску. Эльстер торопливо заперла дверь и бросилась к нему. Прижалась к правому боку и затихла, закрыв глаза. Несколько минут он слушал, как она дышит — коротко и часто. У него не было сил ничего говорить, только согреваться близким теплом и про себя прокручивать варианты побега Эльстер. Ничего не выходило.

Мысли разбегались и путались.

В желтом теплом и сухом полумраке кельи боль притупилась и даже страхи терзали его меньше. Он крепче обнял Эльстер здоровой рукой и прижался лицом к ее волосам.

— Спасибо тебе, — наконец сказал он. — Не нужно было, но… спасибо.

— Я больше тебя никогда не брошу, Уолтер. Если хочет — пусть убивает. Я посмотрела, как эта тебя поднимает, и поняла, что не смогу. Мне не нужна жизнь, купленная за твою.

— Значит, если умрем — то вместе, — горько усмехнулся он, целуя ее в висок.

— Глупости, Уолтер. Кто сказал, что мы вообще когда-нибудь умрем? — сонно пробормотала она.

…

…Золото, жидкое золото, текущее по рукам, горячее, густое, с одуряющим запахом апельсина и черного перца. А в ладонях трепещет, словно пойманная птица, комок из проволок, реек и шестеренок, связанных живой плотью.

Механическое сердце, вырванное из груди, истекает золотом, золотом, золотом…

«Уолтер!»

Горло болит, словно обожженное. Уолтер не сразу понимает, что это жажда. Губы растягиваются в улыбке и он чувствует, как рвется обметавшая их сухая корка.

«Что ты делаешь… пожалуйста, Уолтер, мне больно…»

Он касается тягучей жидкости губами.

«Не надо, нет, нет!»

Он пьет жадно, большими глотками, и никак не может напиться.

Предсмертный крик еще стучит в ушах. Мертвая женщина лежит на спине, прямо у его ног, и смотрит в пололок пустым взглядом. У нее прозрачные глаза — все золото осталось на его ладонях.

Сердце замирает и не бьется.

Уолтер слышит свой смех раньше, чем понимает, что смеется.

…

Он открыл глаза и несколько мгновений не мог понять, где находится. Желтый свет, заливающий келью, вызывал приступ жестокой тошноты.

Эльстер спала, положив голову ему на плечо. Уолтер закрыл глаза и прислушался к ее дыханию — ровному и спокойному. Ее отросшие волосы щекотали подбородок, а в правой руке она зажала его рубашку, словно пытаясь удержать.

Третий раз он видел этот кошмар. Ненавидя себя за это, Уолтер открыл глаза и пристально всмотрелся в лицо Эльстер, пытаясь понять, где затаилась ненависть, которая прорывалась наружу.

«Из-за нее за мной охотится Унфлелих. Из-за нее я просидел в тюрьме и теперь могу лишиться руки», — попытался убедить себя Уолтер, прислушиваясь к чувствам, которые вызывали эти мысли.

Мысли вызывали отвращение. Оказавшись снова в комнате в Лигеплаце перед девушкой, умоляющей его о помощи — поступил бы так же.

В этот момент он услышал, как кто-то дергает за ручку двери.

— Откройте, это я, — раздался голос патера Морна.

Эльстер проснулась, мрачно посмотрела на Уолтера и отошла к стене. Он медленно повернул ключ.

Патер Морн был один. Он торопливо зашел в келью и закрыл за собой дверь. Для трех человек крохотная комнатка была слишком тесной и у Эльстер не выходило сторониться патера Морна, поэтому она просто спряталась за Уолтера.

— Уолтер, мальчик мой… я так надеялся, что вам хватит благоразумия мне не писать, а прийти…

— Патер Морн, клянусь вам, не знаю, что говорил Джек, но я не убивал…

— Я знаю, Уолтер. О чем вы говорите, как я мог всерьез подумать… юная мисс — ваша невеста?

— Подруга, — уклончиво ответил он. — Эльстер, мы познакомились в Кайзерстате.

Эльстер за его спиной изобразила издевательский реверанс.

— Ничто не делает Сон Спящего крепче, чем любовь, — печально ответил патер Морн. — Пока молодые любят друг друга — мир будет существовать, а длится эта любовь мгновение или всю жизнь — так ли это важно… Я рад за вас, Уолтер. А теперь позвольте вашу руку?

Уолтер, поколебавшись мгновение, протянул руку. Не отводил взгляда, когда патер Морн осторожными пальцами снимал бинты.

Рана выглядела отвратительно. Кисть безвольно повисла, рука отекла и побелела, а сама рана покрылась светлым налетом.

— Уолтер, вы же понимаете, что это значит?

— Понимаю, поэтому и пришел. Мне нужен врач, но все врачи…

— Мистер… мистер Унфелих подробно уведомил меня о вашем положении. И о вашем тоже, мисс, простите.

— Вот как?! — прошипела Эльстер. — Ну так что? Отдадите меня? Не волнуйтесь, Спящий не проснется — я Ему не снюсь. Куда идти? Мне все равно, только спасите…

— Мисс, — мягко перебил ее патер Морн. — Вы стоите вот здесь, кричите на меня и у вас выступают слезы. Значит, вы снитесь Спящему.

Эльстер замолчала. Уолтер стоял, опершись о стену и пытался понять, что ему делать дальше.

— Вот что мы сделаем. Здесь есть комнаты под самой крышей. Туда нельзя подниматься никому, кроме клириков. У каждого клирика моего ранга есть комната Единения, думаю вы вдвоем вполне туда поместитесь. Я вызову вам врача…

— Патер Морн, каждый врач Альбиона знает меня в лицо, — тихо сказал Уолтер.

— Вы всегда были далеким от веры молодым человеком. Далеким от смирения и от Служения, иначе знали бы, что Служение бывает разным. Сотни клириков ежегодно отказываются от человеческих лиц, заменяя их Безличьем, белой маской. И от человеческого голоса… Вы уверены, что готовы стоять здесь и сомневаться во мне? По-моему вы сейчас упадете.

— Идемте, — с трудом кивнул он, потянувшись к плащу. Патер Морн мягко остановил его. — Выходите в коридор.

Уолтер почувствовал, как Эльстер сжала его руку.

В коридоре стояло инвалидное кресло, на котором лежали два черных рулона. Патер Морн протянул один Эльстер и начал надевать второй на Уолтера. Когда мягкая ткань закрыла его лицо, он услышал горестный шепот Эльстер:

— Предатель! Подлец, да как вы…

Теплые руки, сжимавшие его плечи исчезли, и конец фразы оказался заглушенным, будто рот зажали ладонью. Из последних сил Уолтер рванул ворот балахона вниз, пытаясь встать. И замер.

Унфелих стоял прямо перед ним и смотрел в упор. Уолтер отчетливо видел его безэмоциональное, тонкогубое лицо и пустой водянисто-голубой взгляд под круглыми очками в проволочной оправе.

Сзади к нему подошла Утешительница, высокая, темно-рыжая женщина с суровым лицом. Положила руку ему на плечо.

— Сэр, вам пора идти, — сказала она, и ее голос донесся словно из-под воды.

Унфелих обернулся и вежливо улыбнулся ей.

— Конечно, фрау. Проводите меня?

Эльстер тихо всхлипнула, но ее заглушил ответ Утешительницы:

— Пойдемте, сэр.

Уолтер проводил Унфелиха взглядом.

— Простите, я забыл вас предупредить о том, что у нас есть потайные стены, — горестно отозвался патер Морн, помогая Уолтеру надеть балахон и накидывая на его лицо капюшон.

Эльстер, ворча ругательства на кайзерстатском, надевала свой.

Лифт в Колыбели работал бесшумно и его стены были абсолютно прозрачны. Уолтер, не раз поднимавшийся на нем, правда не на самую крышу, невольно залюбовался зрелищем. Голубые стены, расписанные белоснежными узорами при подъеме становились похожи на облака. С каждым этажом облицовка становилась чуть темнее. Казалось, они поднимаются в небо, начав рано утром и закончив в звездной ночи. Стены последнего этажа были черными, а узоры в виде звезд на стенах слегка фосфоресцировали.

Эльстер стояла рядом и на ее лице не было ни одной эмоции. Когда патер Морн попытался взяться за ручки кресла, она решительно отодвинула его в сторону.

— Мисс, я вам не враг, — мягко сказал он, глядя, как она выкатывает кресло из лифта.

— Мне все равно, — сухо ответила она.

Комната Единения оказалась полукруглым помещением со стеклянной крышей и стенами. Все убранство составляла узкая кровать, кресло и тумбочка.

Патер Морн куда-то вышел. Спустя пару минут из коридора раздался грохот и шорох, как будто кто-то волочит за тобой тяжелый предмет. Эльстер молча вышла и почти сразу вернулась, таща вместе с патером Морном вторую кровать.

— Спасибо, мисс. Уолтер, я приглашу нашего врача через пару часов, а к вечеру, думаю, найду вам протезиста…

— Вы уверены? — тихо спросил он, до крови закусив губу.

— Да, Уолтер, простите. Я был на войне Журавлей и много лет был духовником вашего брата. Уверен, что врач подтвердит… поймите, Уолтер, реабилитация после установки протеза занимает немного времени, у вас стандартная комплекция, так что не нужно будет индивидуально… но даже если руку можно спасти — мистер Унфелих…

— Не надо, патер Морн. Я понял. Спасибо вам за все, — искренне поблагодарил Уолтер, пытаясь справиться с шершавым ощущением в горле, мешавшим говорить.

Он еще немного постоял на пороге, будто сомневаясь в чем-то, а потом, тяжело вдохнув, сказал:

— Я принесу обед, думаю, вам и правда нужно вино…

С этими словами он вышел за дверь.

— Я ему не верю! — заявила Эльстер, не дождавшись, пока дверь закроется окончательно.

— Эльстер, он прав. Может быть, руку и можно спасти, но у нас нет столько времени на реабилитацию. Это будет долгое и упорное лечение, а потом ее нужно будет разрабатывать… Я много общался с людьми, носившими протезы. Рука будет функционировать уже очень скоро.

— Уолтер, ты что, хочешь отрезать себе руку, хотя ее можно спасти?!

— А что еще делать? Скажешь мне?! Может быть, когда Унфелих не через стенку будет перед тобой стоять, мне махать тростью и говорить «Кыш»?! — не выдержал Уолтер. — Мне с каждым часом хуже, не знаю, что такое «Грай», но может это какие-то антибиотики, которые не давали мне в тюрьме сдохнуть, а теперь их действие заканчивается? Все будет хорошо.

Эльстер посмотрела на него, и Уолтеру вдруг показалось, что она сейчас проклянет его. Но она молча отвернулась и придвинула кровати друг к другу.

…

Патер Морн вернулся примерно через полчаса и вкатил за собой крытую тележку. Эльстер за это время не говоря ни слова забинтовала Уолтеру руку, села на край кровати и замерла. На все попытки разговорить она никак не реагировала, и он быстро оставил эту затею, погрузившись в собственные безрадостные мысли.

— Я поговорил с Молли, она будет молчать об увиденном. Но вам не стоит о ней волноваться — она вечером отбывает в Морлисс, там сейчас беспорядки и нужны Утешительницы, — патер Морн торопливо расставлял на тумбочке приборы и бутылки. — Вы будете Безликим. С Безликими нельзя встречаться никому, кроме клириков и врачей в экстренных случаях. Один из наших Служителей, Ливрик, недавно как раз вернулся из Морлисса, у него тоже ранена рука, но ему не требуется специальных средств… Вы будете Ливриком, я принесу документы… После установки протеза никто все равно никогда не увидит его, поэтому…

Он остановился, придирчиво оглядел тумбочку, а потом обернулся к Уолтеру. На его лице явственно читалась неловкость.

— Скажите, Уолтер, есть что-то, о чем я должен знать и о чем должен знать врач?

— Вы хотите, чтобы я исповедался?

— Нет, я хочу, чтобы вы сказали мне если… простите, Уолтер, но вы всегда отличались склонностью…

— Вы хотите знать, не алкоголик ли я или наркоман? — усмехнулся он. — Нет. Вовсе нет.

— Простите, но протезирование — долгий процесс и очень важно подобрать наркоз… если в вашей крови есть какие-то посторонние вещества — результат может быть непредсказуемым…

— Грай, — хрипло произнесла Эльстер. — Его в тюрьме поили какой-то дрянью, называется «грай».

— Вы уверены, мисс? — помрачнев, спросил патер Морн.

— Я не поила его в тюрьме отравой, — презрительно отозвалась она. — Как я могу быть уверена?

Патер Морн замолчал. Несколько бесконечных минут он стоял, склонившись над тумбочкой, и Уолтер видел только его сгорбленную спину. Паника толчками подкатывала к горлу, но Уолтер устал бояться.

— Это плохо, — наконец сказал он. — Это очень плохо, мой мальчик. Я не могу сказать вам доподлинно, что за вещество вы пили, но знаю о нем две вещи точно: его дают только в тюрьмах и это одна из разработок вашего брата.

«Так вот почему Бекка сказала «паршивое чувство юмора», — усмехнулся про себя Уолтер. Чувство юмора и впрямь было паршивым.

— Вы хотите сказать, что мы не можем предупредить врача, что я принимал это вещество?

— Именно так, мальчик мой…

— И рука сама не заживет, — констатировал Уолтер. — Что делать, зовите вашего протезиста.

В груди разливалась какая-то звонкая, истерическая легкость. Хотелось смеяться, совсем не как во сне — искренне и чисто.

— Вы уверены? Мы с нашим врачом можем попробовать вылечить вас… здесь правда сравнительно безопасно, на этот этаж никто не ходит и…

«Унфелих достанет откуда угодно», — вспомнил он слова Эльстер и поднял глаза. Он встретил ее взгляд, полный безотчетного ужаса, и понял, что она тоже вспомнила свои слова.

— Уверен, — сказал Уолтер и закрыл глаза.

Годы жизни на Альбионе научили его казаться бесстрастным. Даже когда ему было так оглушающе страшно, как сейчас.