Мертвецкая

19

В восемь утра в пятницу Джейк подбросил меня на такси к остановке канатной дороги «Остров Рузвельта» на пересечении Второй авеню и 59-й улицы, а сам отправился в Ла-Гуардия. Он возвращался в Вашингтон, делать репортаж о предновогодней отставке министра сельского хозяйства. Я поднялась по трехъярусной лестнице. Один вагончик только что отъехал. Прибыл второй, и пассажиры высыпала на платформу.

Оставалось убить еще несколько минут. Я позвонила Майку и застала его дома.

— Если бы тебе повезло и ты нашел мою подружку мисс Дензиг, ты бы позвонил вчера вечером, угадала?

— Мы колесили по округе почти два часа. Но ее нигде не было.

— Я еду на слушание в больницу Берд Колер. Вечером Джейка не будет дома. Может, вытащишь Мерсера на нашу рождественскую вечеринку в город? А я пока придумаю какое-нибудь милое местечко, куда мы пойдем, хорошо?

— Посмотрим, как сложится день. Ты еще хочешь съездить на экскурсию по живописным местам острова, когда закончишь?

— Да. Нэн попросила своего студента, оставшегося на праздники в городе, показать мне раскопки. Я как раз туда еду, так что у меня будет время осмотреться. Мы встречаемся после того, как я закончу в Колер?

— Я скину тебе на пейджер, если получится.

Этим ранним морозным декабрьским утром на остров ехало всего семь человек. Двое, с теннисными ракетками, явно направлялись на крытые корты в спорткомплекс около канатной дороги. Интересно, подумала я, зачем едут остальные? Молодой кондуктор открыл двери вагончика, и мы сели. С каждой стороны стояли скамейки, а в центре — четыре больших шеста, за которые можно держаться. С потолка свисали ремни с металлическими ручками.

Двери закрылись, и тяжелый вагончик, словно кабинка фуникулера на лыжном курорте, пополз по толстым стальным канатам, поднимаясь над улицами. Я даже видела людей в автомобилях, съезжавших с моста на 59-й. Сильный ветер раскачивал нашу огромную карету, и, проезжая стойку первой башни, она слегка вздрогнула.

В небе беспрерывно курсировали самолеты, которые взлетали и садились в Ла-Гуардия, а внизу три серые трубы какого-то завода в Куинсе изрыгали столбы дыма. Переправа через реку заняла меньше четырех минут. Я вышла последней. Остальным пассажирам, казалось, эта процедура была хорошо знакома. У выхода ждал автобус. Я достала из сумочки четвертак и заплатила за проезд.

Вторая остановка — Мэйн-стрит, прямо за старым фермерским домом Блэкуэлла. Не успела я выйти из автобуса, как меня охватило чувство, будто я в маленьком городке за миллион миль от Манхэттена. Улицы были вымощены булыжником, а рядом с новыми высотками примостился кирпичный фасад часовни Гуд-Шеферд, построенной больше века назад.

Я двинулась на север по извилистой улочке, петлявшей между домами, к маяку на самом краю острова, прямо за больницей. Отсюда открывался потрясающий вид на Манхэттен.

Шел уже десятый час. В Колер я предъявила документы охраннику, и он объяснил, как пройти в психиатрическое отделение на втором этаже. Там меня встретила стройная молодая женщина в белом халате.

— Мисс Купер, я — Сэнди Хэррон, главный врач этого отделения. Мы освободили комнату творчества, так что для слушания все готово.

— Прекрасно. У вас найдется местечко, где я могу побеседовать с потерпевшей наедине?

— Да. С этим я и должна вам помочь. — Она пригласила меня следовать за ней. Мы прошли по коридору в ее кабинет. — Вам потребуется помощь в общении с Тиной. Ее невероятно сложно понять.

— Она будет со мной разговаривать?

— Да вы не сможете заставить ее замолчать! Но дело в том, что у нее очень серьезное психическое отклонение, поэтому вы вряд ли сможете понять ее без моей помощи или кого-нибудь из сотрудников.

— Какова ее история болезни?

— Тине тридцать лет. Большую часть взрослой жизни она провела здесь, в больнице. У нее врожденная патология головного мозга и маниакально-депрессивный психоз. Уровень ее развития соответствует уровню восьмилетнего ребенка. У нее бывают резкие смены настроения, от сильного эмоционального подъема до глубочайшей депрессии. Она принимает ряд препаратов, включая депакот и нейронтин.

Я пыталась записывать все, что говорила Хэррон.

— Не беспокойтесь, я уже сделала для вас копию карты Тины. В ней указаны все лекарства. Проблема… можно я буду называть вас Алекс? Проблема в том, что у нее плохо развита речь. Тина не способна на нормальную вербальную коммуникацию, и большая часть того, что она пытается выразить, малопонятна нетренированному уху постороннего человека.

— Вы когда-нибудь давали показания на предварительном слушании, доктор?

— О состоянии пациента? Диагноз или заключение?

— Нет. Я хочу, чтобы вы остались со мной, пока я буду расспрашивать Тину о том, что произошло. Если она не сможет внятно объяснить случившееся — мне или судье, — я бы просила вас стать нашим переводчиком.

— Хорошо. Давайте пригласим ее и начнем, — Хэррон позвонила медсестре и попросила, чтобы Тину привели в кабинет. — Запомните вот что, Алекс: Тина сексуально озабочена. Она постоянно открыто занимается мастурбацией. Это хроническое. Мы приставили к Тине компаньонку, которая проводит с ней большую часть дня и следит, чтобы она не вступала в половую связь с другими пациентами.

Повезло же мне, что я узнала об этом на предварительном слушании. Единственная надежда — на хорошего судью, способного понять особенности сегодняшнего судебного спора. Моя свидетельница — непонятно изъясняющаяся тридцатилетняя женщина с сексуальным темпераментом, присущим женщине ее возраста, и интеллектом ребенка. Закон допускает, что она не в состоянии дать согласие на половой акт.

Видимо, сегодня у Тины было «хорошее настроение». Пока она не знала, что вскоре ей придется явиться в суд и давать показания перед судьей, адвокатом защиты и своим обидчиком. Она вошла, держа за руку санитарку. Тина оказалась опрятной женщиной, в чистой белой трикотажной рубашке и слаксах цвета хаки. Нас представили, она улыбнулась и пробормотала что-то похожее на «приятно познакомиться».

Больше часа я пыталась добиться от нее рассказа о том, что именно случилось. Ее компаньонка сидела рядом и нежно поглаживала ее руку, когда мои элементарные вопросы приводили Тину в замешательство. Если я не понимала ответ, доктор Хэррон поясняла мне, что сказала пациентка. Стоило мне упомянуть имя Честера, как Тина начинала нервничать.

Однажды утром после завтрака, несмотря на все меры предосторожности, принятые в больнице, Тина встретилась в коридоре с пациентом по имени Хосе. Он пригласил ее в свою палату. Тине Хосе понравился, и она пошла с ним добровольно. Тут доктор Хэррон вежливо нас перебила и заметила, что Хосе — параноидный шизофреник с определенными проблемами касательно собственной сексуальной ориентации. Тина сказала нам, что Хосе хорошо к ней относился и что она занималась с ним сексом потому, что думала, будто это стон. Пытаясь выговорить слово «стон» второй раз, она широко раскрыла рот и высунула язык.

— Стон? Почему вы?..

— Нет, нет, Алекс. Тина сказала, что думала, будто это сон, — поправила меня доктор Хэррон, и Тина улыбнулась. — Тина понимает, что мы не одобряем ее… в общем, обычно она старается оправдать свою сексуальную активность. Говорит, будто не думала, что это происходит на самом деле. Что она это воображала или ей это снилось, верно, Тина?

Та кивнула, а я поняла, что если судья не разрешит мне пригласить доктора в качестве переводчика, я не смогу провести слушание.

— Что было после?

Тина объяснила, что Хосе оставил ее и пошел в ванную. В этот момент в палату вошел Честер и спросил, можно ли ему лечь в постель и заняться с ней любовью. Тина испугалась — она знала, что у него ужасный характер, — но сказала, что можно.

— Вы боялись Честера?

Молчание.

— Он угрожал вам словами? — Если Честер прибегнул к силе, подумала я, может, мне удастся привлечь его по более серьезной статье?

Ответ Тины оказался на удивление ясным:

— Нет.

— Хосе вернулся в комнату, Алекс. Увидев Честера в постели с Тиной, он вышел, чтобы позвать медсестру. Вот откуда мы точно знаем, что половой акт имел место. Медсестра все видела.

— Отлично. Если я смогу пригласить медсестру свидетельницей, мне удастся избавить Тину от необходимости давать показания на слушании.

— Боюсь, она уехала домой в Монтану на Рождество.

— Честер может отличить хорошее от плохого?

— Он точно знает разницу, и он знает, что поступил с Тиной плохо. Все это вам пояснит его психиатр. Но дело в том, что он не может контролировать эмоции и вспышки гнева, которыми страдает. Честеру двадцать лет. Большую часть жизни он тоже провел в больницах, однако периодически его отпускали. На момент последнего задержания он был бездомным.

— По какому обвинению его арестовали?

— Он избил старика, пытавшегося помешать ему сесть в автобус без билета.

Я продолжила готовить Тину к предварительному слушанию. Чтобы Честер остался в больнице, суд требовалось провести до конца недели. Администрация больницы стремилась избавиться от него, тогда как мы собирались добиться его госпитализации в тюремном психиатрическом отделении. Меньше всего мне хотелось, чтобы его выпустили. У него нет дома, ему некуда идти, и некому следить, чтобы он регулярно принимал лекарства.

— Простите, доктор Хэррон. — Мы все подняли головы. В комнату вошла медсестра. — Звонит секретарь суда. Он внизу и спрашивает, когда начнется слушание.

Шел уже первый час.

— Мне нужно еще минут тридцать. Скажем, в час?

— Мне тоже подходит, Алекс. Скажите им, где оно будет проводиться и что мы будем готовы к часу дня. Да, и прежде чем вы продолжите, Тине надо пообедать. Если она не будет регулярно питаться, лекарства значительно замедлят ее умственную деятельность.

— Для вас оставили сообщение, мисс Купер. Детектив Чэпмен сказал, что встретит вас после слушания. И просил вас перезвонить, если что.

Через час я вошла в комнату творчества психиатрического отделения. Помещение оказалось похоже на детский сад, стены были увешаны рисунками взрослых пациентов. Импровизированный зал суда устроили из столов, а черная мантия судьи резко контрастировала с яркими, похожими на детские, рисунками. На их фоне и развернется вся эта печальная процедура.

— Мисс Купер? Я ждал помощника окружного прокурора Дэшфер.

— А я ждала судью Хейса, Ваша Честь. — Мы оба выдавили по улыбке.

Похоже, судья был удручен не меньше моего. Я ошибочно положилась на предварительное расписание стороны обвинения и не учла замен на праздники. Вместо Роджера Хейса, одного из умнейших и чутких юристов, ко мне направили Бентли Векстера.

Да уж, Тине придется труднее, чем я предполагала: этот судья не силен в терпении и понимании.

Моим противником был молодой адвокат из Общества бесплатной юридической помощи. В первый раз он встретился с клиентом всего несколько минут назад, когда приехал в больницу. Они совещались, а мы ждали, когда в комнату войдет Сэнди Хэррон.

— Обвинение готово приступить?

— Да, Ваша Честь.

— Пригласите вашего первого свидетеля. — Судья поднес обвинительный акт к самому носу и, приподняв очки, прочитал печатный текст.

— Я хотела бы подать ходатайство до начала слушания.

Судья водворил очки на место и встретил мои слова хмурым взглядом.

— Мы и так потратили здесь полдня, пока вы готовили свидетельницу. Что у вас еще?

Я пустилась в описание состояния Тины, и физического и психического, а она и доктор Хэррон ждали в коридоре.

— Я ходатайствую о разрешении врачу потерпевшей появиться с ней в зале суда и при необходимости служить посредником во время дачи показаний.

— Протестую, Ваша Честь.

— Подождите минутку, мистер Ширкер. А что, эта женщина не говорит по-английски? Какой переводчик вам нужен? Моему секретарю не говорили, что мы…

— Я говорю не о переводчике с иностранного языка, сэр. — Я вновь изложила характер трудностей Тины и объяснила ее отношения с доктором Хэррон.

— Протестую.

— На каких основаниях, адвокат? — Судья явно понятия не имел, что ему делать с моей необычной просьбой, и надеялся, что адвокат зашиты предоставит ему юридическое основание, которое сделает задачу Тины еще труднее.

Но у мистера Ширкера не оказалось ничего, кроме инстинктивного чувства и дрожи в коленях.

— Э-э-э… м-м-м… надлежащая правовая процедура, Ваша Честь.

— Он прав, мисс Купер. Вы просите меня сделать очень специфический шаг.

— Его необычность не означает, что он не имеет действительной цели в судопроизводстве. Наши суды должны быть доступны каждому. Тот факт, что эта свидетельница страдает тяжелым расстройством, не является основанием для лишения ее права…

Судья вытянул руку, приказывая мне замолчать. Потом опустил ее и ткнул пальцем в стенографистку:

— Это не для протокола, ясно?

Я поднялась, чтобы выразить протест. Особенно вредным Векстер бывал, когда мог подчистить официальный язык своих слушаний. Его палец снова указал на меня, запрещая перебивать.

— Послушайте, Алекс. Ваша клиентка — отсталая, которая не прочь потрахаться. Она сама прыгнула в постель Хосе. Кто сказал, что Честеру тоже нельзя устроить себе свидание?

— Я бы предпочла, чтобы все это занесли в протокол, Ваша Честь. Я хочу иметь возможность ответить. — Я желала получить официальный протокол, в котором бы черным по белому было зафиксировано все его невежество и который можно представить на рассмотрение апелляционному суду и судебной комиссии. Взгляды Векстера оказались такими же ограниченными, как и его интеллект.

Руки стенографистки застыли над клавиатурой в ожидании сигнала возобновить работу. Она мельком взглянула на меня и пожала плечами. К сожалению, выполнить мою просьбу было не в ее власти. Главным в зале суда оставался Векстер.

Векстер сдвинул очки на кончик носа, затем указательным пальцем поманил меня и моего соперника:

— Подойдите.

— Нет, благодарю, сэр. Я требую, чтобы все занесли в протокол. Моя свидетельница — инвалид с тяжелыми умственными и физическими недостатками. Но она знает, что с ней произошло, и у нее есть право изложить в суде свою версию.

Честер Рубьера смотрел на происходящее и яростно впивался ногтями в ладонь. Я ждала, что в любой момент пойдет кровь.

— А я вам говорю, что все это пустая трата времени суда.

— Таково ваше с мистером Ширкером определение надлежащей правовой процедуры, Ваша Честь? Хотите, я скажу вам, что говорит по этому поводу закон, или это вас не особенно интересует? — Векстер знал о правилах дачи свидетельских показаний столько же, сколько я — о НАСА.

— Прецеденты были?

Кэтрин отправила документы по этому делу на квартиру Джейка. Она досконально изучила вопрос, и вчера вечером я прочитала заключения. Я кивнула судье и начала цитировать судебные решения:

— Второй департамент, «Дело Лаз Р.». — Я вручила копии решения судебному приставу, а тот передал их судье и адвокату защиты. — И «Народ против Дороти Миллер». — Я привела факты и судебные решения. Стенографистка попросила меня говорить помедленнее.

— Это мне известно, — сказал Векстер и отложил бумаги, даже не прочитав.

— Без помощи доктора Хэррон, согласившейся интерпретировать нам ответы, показания этой свидетельницы, скорее всего, будут просто бессмысленными. Позже адвокат может подвергнуть ее перекрестному допросу и задать любые интересующие его вопросы. Как постановили на предыдущих судебных заседаниях, этот вопрос — чисто прагматический, а не научный и не юридический.

Мы продолжали спорить, обвиняемый занервничал, а моя свидетельница в коридоре, несомненно, забеспокоилась еще сильнее. Наконец судья сдался и разрешил нам продолжать. Доктор Хэррон ввела Тину и села рядом с ней. Как только пациентка увидела Честера, сидевшего на другом конце длинного стола, приятная улыбка исчезла с ее лица. Она вцепилась в руку доктора Хэррон и заерзала.

Почти два часа мы обсуждали встречу Честера и Тины, а доктор Хэррон при необходимости поясняла нам, что хотела сказать потерпевшая. К концу перекрестного допроса пациентка совершенно измучилась: пересказ случившегося потребовал от нее огромного сосредоточения, а столь близкое соседство Честера вызывало у нее страх.

Наконец Векстер постановил, что имеющихся улик достаточно для представления дела на рассмотрение «большому жюри», отпустил Тину и перешел к вопросу о подходящем учреждении для обвиняемого, подальше от больницы Колер.

В четыре пятнадцать я поблагодарила доктора и вернулась в холл больницы, где меня уже ждал Чэпмен.

— Гордишься собой, блондинка? Честер переезжает в местечко получше? Не могу поверить, что для дурного характера есть свое название, расстройство «психо какое-то там».

— Ага. «Эмоциональное неустойчивое расстройство личности» — вспышки гнева, которые человек не может контролировать.

— А лекарство есть?

Я кивнула.

— Раздобудь двойную дозу, и я положу ее в стол на случай, если с тобой случится такое в моем присутствии. Пойдем. Студент, который должен был нас встретить, уехал. Парень из 114-го участка согласился покатать нас по острову минут десять. Подойдет?

Мы вышли на улицу. Небо потемнело, а ветер набрал силу. Перед входом в больницу стояла сине-белая патрульная машина. Похоже, двое полицейских на передних сиденьях были не в восторге от необходимости колесить с нами по крошечному острову.

По пути на юг они показали нам достопримечательности. Мы проехали мимо развалин Октагона, многоквартирных домов, медитативной лестницы, смотрового пирса. Ближе к южной оконечности мы уперлись в массивный металлический забор, сооруженный вокруг руин Оспенной больницы.

— Мы можем попасть внутрь и увидеть ее?

Водитель что-то недовольно буркнул напарнику. Тот ответил вежливее:

— Там не на что смотреть, поверьте. Кроме того, в здание попасть нельзя: стены крошатся, то и дело падают гранитные плиты. Еще там полно битого стекла. И крыс.

Я поняла.

— А можно просто подъехать поближе? Мне очень хочется взглянуть.

Поколебавшись, водитель завел машину, подвез нас к запертым воротам, вылез и вставил в автоматический замок карточку. Когда ворота открылись, он сел за руль и медленно проехал внутрь. Во мгле раннего зимнего вечера я с трудом различала силуэты гигантских валунов на темном фоне окружающего пейзажа.

— Ничего особенного вы не увидите, а разрешить вам побродить здесь я не могу. Последнему парню, которого я брал в здание, пришлось срочно делать прививку от столбняка: он споткнулся и порезался о какую-то старую банку или бутылку.

— Что это за огромные камни?

— Стены старой городской тюрьмы. Вот чем все это когда-то было. Снесли в сороковых. А это барахло осталось. Много ребятишек пострадало на этих камнях. Вот почему их наконец огородили.

Водитель поехал на юг и остановился у заброшенных руин Оспенной больницы. Мы с Чэпменом вылезли из машины и подошли к деревянному забору по пояс высотой.

— Разве она не прекрасна?

С фасада больница походила на старый замок. Зимой серое каменное крыльцо обрамляли сосульки, а летом — свисавший по бокам плющ. Сквозь оконные проемы виднелась огромная ярко-красная неоновая вывеска завода «Пепси-колы», освещавшая черное небо над рекой. На стороне Манхэттена искрился четкий силуэт комплекса ООН.

— И это все, что здесь есть? — С каждым словом изо рта Майка вырывался пар.

Водитель кивнул.

— Ну, теперь ты все видела, детка. Возвращаемся на большую землю. Наверное, это только для женщин. На меня это место не произвело никакого впечатления. В семь тридцать встречаемся с Мерсером у тебя дома.

Полицейские отвезли нас на станцию. На остановке ждали еще два человека. Наконец вагончик остановился, на платформу вышли пассажиры.

Мы с Майком стояли спереди, держась за свисающие с потолка ремни. Мерно покачиваясь, красное чудище выплыло из своего логова и поднялось к первой башне. Всего несколько мгновений мы находились ниже моста на 59-й улице, а потом взмыли к огромным балкам, соединяющим берега. Ветер усилился, и я чувствовала, как дрожат при каждом порыве натянутые стальные тросы.

Майк хотел мне что-то сказать, но тут по вагончику начали стрелять. Пули звонко ударялись о стальную обшивку и толстое стекло верхней части кабины. Не дожидаясь второй очереди, Майк толкнул меня на пол и закрыл собой.

Огонь продолжался. За первой очередью последовала вторая, потом третья. Окно разбилось, вагончик раскачивался. Внутрь ворвался морозный воздух, мгновенно заполонив собой теплое пространство раненого вагончика. Оставшиеся две минуты поездки казались бесконечными, и мне вдруг вспомнились те полные отчаяния секунды, когда почти пять месяцев назад Мерсер поймал пулю, предназначавшуюся мне.

Я лежала ничком, прижавшись лицом к грязному кафельному полу, и почти не дышала: горло сдавило от ужаса и веса распластавшегося на моей спине Майка. Я закрыла глаза, чтобы в них не попало стекло, и услышала, как по полу царапнул пистолет Майка. Когда вагончик остановился, он положил оружие возле моего уха, чтобы прикрыть мне голову.