На часах Бенареса только что пробило 9 часов. Улицы были ярко освещены, и во всех домах горели яркие огни. Казалось, весь город желал привнести свою долю блеска и роскоши в шумный и великолепный бал, даваемый лордом Сингльтоном, как он сам выразился, разговаривая с принцессой Джеллой, для высших сановников Ост–Индской компании, для укрепления их связи с вождями индусской знати. Роскошные сады дворцов губернатора представляли вид более чем волшебный. Куртины сада были усеяны разноцветными огнями, которые соединяли громадные деревья; игривые причудливые отблески на ветвях деревьев и на прудах поражали воображение, на заднем плане возвышался дворец из белого мрамора, из которого лились волны света; он служил довершением декорации праздника. Чтоб закончить в воображении читателя эту картину, представим себе мысленно посреди этой роскошной обстановки под живительной тенью столетних деревьев на муравчатых коврах луговин живую пеструю толпу, в которой красный мундир английских офицеров перемежался с роскошными, исполненными истинно восточной пышностью костюмами раджей и индийских дам высшего света.
Привлекательная южная ночь и дивная теплота воздуха так и манили гостей лорда Сингльтона из смрадной удушливой атмосферы зал на чистый, вольный воздух, под звездный свод голубого неба. Сладкие, полные гармонии звуки оркестров, расположенных по краям сада и скрытых в листве, раздавались в мягком воздухе южного климата и разливали море живых упоительных звуков. Слуги губернатора в ливреях и с серебряными подносами в руках сновали в толпе гостей, разнося прохладительные напитки.
Небольшая группа людей, состоящая исключительно из англичан, стояла вблизи первых ступеней великолепной лестницы, убранной цветами и служившей сообщением дворца с садом. Группа эта состояла из четырех девушек и такого же числа офицеров, находящихся на службе в Ост–Индской компании.
Один из офицеров, очень красивый мужчина лет 26 с белокурыми усами, растущими кверху и завивающимися колечками, казалось, служил центром, куда устремилось общее внимание собеседников. По тому интересу, с которым его слушали, можно было судить, насколько увлекательным был его рассказ. Офицера звали Мидлей. Разговор был прерван одной из молодых девушек, находившихся в группе офицеров, выпалившей вдруг со смехом:
— Перестаньте, перестаньте, лейтенант. Кто задается мыслью убедить нас во многом, не убеждает нас ни в чем, вы чересчур преувеличиваете!
Эти слова были произнесены прелестной на вид девушкой с голубыми глазами и густыми белокурыми волосами.
— Полноте, мисс Эллен, — воскликнул лейтенант Мидлей, и в его голосе прозвучали нотки оскорбленного самолюбия, — как можете вы думать, что я преувеличиваю?
Девушки дружно согласились:
— Да, да, да! Она вправе говорить так.
— Разумеется, чтоб поселить в нас страх?
— Ах, мисс, не грех ли так превратно судить обо мне?
— В самом деле, — прервала его с улыбкой Эллен, — может быть, вы говорите правду. В таком случае, это было бы обстоятельством, смягчающим вашу вину. По все–таки мне кажется, что вы смотрите на опасности, встречающиеся в Индии, сквозь увеличительные стекла, превращающие кротовые кучи в горы и муравья в слона!
— Смею уверить вас мисс, что я ничего не преувеличиваю, говорю одну только правду. В увеличительные стекла мне смотреть незачем, так как я обладаю превосходным зрением и вижу все отлично.
— А где же доказательства вашей правоты?
— Сделать мне это совсем нетрудно, так как общеизвестно, каким опасностям подвергаются в Индии английские войска. Стоять сомкнутыми рядами под неприятельским огнем менее опасно, чем в ожидании удара в спину. В открытом сражении вы сходитесь с неприятелем лицом к лицу, и он сражается с вами, соблюдая общепринятые военные правила…
— Да здесь, насколько мне кажется, — вмешалась в разговор совсем еще юная особа по имени Нэнси, — нет даже и войска, с которым можно было иметь дело.
— В том–то и все горе. Я ни на что другое и не жалуюсь! Правда, здесь нет войска, с которым можно было бы сражаться честно и открыто, но врагов тьма.
— Так где же они?
— Очень умен и ловок был бы тот, кому удалось бы разрешить этот вопрос.
— Почему?
— Очень просто: неприятель скрывается, он рассеян повсюду, и вместе с тем его не видно. Он ведет губительную войну, набрасываясь на нас исподтишка, неожиданно. Не проходит ночи, чтобы мы не потеряли кого–нибудь из своих. На перекличках каждый день недосчитываются одного–двух солдат и после находят их удавленными индийским арканом или пораженными ударами предательского клинка. Поднимающееся солнце на всем пространстве английских владений освещает трупы жертв, убитых подло, под покровом ночной мглы.
С насмешливых лиц девушек сами собой сползли улыбки, а в голосе появилась тревога.
— О, как это ужасно, лейтенант Мидлей! — произнесла хорошенькая Нэнси.
— Да, радости здесь совсем мало, — согласилась с нею мисс Ловель, — по моей спине пробежали мурашки.
«О, какие счастливые эти мурашки», — подумал прапорщик Скелли, без ума влюбленный в мисс Ловель, глядя с упоением на ее груди, немного раскрытые вырезным корсажем.
Мидлей продолжал:
— И эти таинственные убийцы или, вернее, эти демоны, которых подстрекает какой–то дикий, непостижимый фанатизм, тем опасны, что неуловимы.
— Но куда же и как они исчезают?
— Никто не знает.
— Однако их должны, как мне кажется, видеть в момент нападения?
— Никогда.
— Как это?
— Как я уже имел честь объяснить вам, они совершают свои злодеяния среди ночного мрака, а первый утренний луч солнца разгоняет их, и они исчезают, как призраки. Совершенно обнаженные, натерев тело маслом, сбрив с головы волосы, чтобы избежать желания умирающих за что–нибудь ухватиться, они выползают из своих логовищ, едва ночная мгла сменит дневной свет; они ползут, как пресмыкающиеся, прыгают, как тигры, и при малейшей тревоге разлетаются, как иссохшие листья, гонимые бурным ураганом.
— Что за ужасы рассказываете вы, лейтенант? — вскричала мисс Ловель, и румянец ее щечек сменился бледностью. — Я, наверное, не смогу сегодня уснуть, этот кошмар будет преследовать меня!
— Но каким же образом вы защищаете себя от нападений этих презренных убийц? — спросила мисс Нэнси.
— Мы достигаем этого только благодаря постоянной осторожности и готовности в любой момент дать им отпор. Мы сами преображаемся в диких зверей, чтобы достойно отразить коварных убийц. Хитрость — вот путь, по которому мы идем к победе.
— Хитрость? — переспросила мисс Эллен, заметно удивляясь.
— Так точно.
— Какая же?
— Сейчас расскажу, но прежде должен предупредить вас, что вряд ли это будет смешно, так как наша хитрость не менее страшна, чем коварство индусов.
— Да, лейтенант, вы владеете даром возбуждать и увеличивать любопытство, — заметила Нэнси, — умоляю вас продолжайте!
К просьбе девушки присоединились все остальные слушатели.
— Я дрожу от предчувствия чего–то ужасного, — прибавила мисс Ловель, — я страстная охотница необыкновенных и ужасных историй, но больше всего довольна тогда, когда начинаю чувствовать, что волосы мои готовы подняться дыбом.
— Ах, милая, — шепнул ей страстным голосом Скелли, — если когда–либо вы будете моей женой, то я на все решусь, чтобы доставить вам удовольствие. Если будет нужно, я заставлю вас содрогаться день и ночь.
— Продолжайте ваш рассказ о хитрости! — воскликнули нетерпеливо девушки.
Мидлей продолжал:
— На опушке небольшого леса, примыкающего к южной части Бенареса, почти каждую ночь убивали часовых. Один из наших офицеров предложил поставить на этот опасный пост чучела людей, одетых в красные мундиры, с форменными фуражками на головах. Мы же с пистолетами в зубах, погрузившись по горло в вонючую грязь соседнего болота и прикрыв головы листьями лотоса, устроили засаду.
— Да, замысловатая выдумка! — заметила мисс Эллен.
— Я предупредил вас об этом заранее, — засмеялся лейтенант Мидлей. — По часы, проведенные в ожидании, показались нам веками, так как наше положение было не из легких. Тишина ночи не нарушалась никакими звуками, и рассвет приближался. Холодная вода сковывала любое движение, и мы начинали уже опасаться, не разгадана ли наша изобретательная выдумка врагами. Но вдруг тихий свист заставил нас вздрогнуть: группа индусов, будто появившихся из–под земли, накинулась на часовых.
Кокетство, свойственное почти всем офицерам, заставило Мидлея на минуту смолкнуть, чтобы насладиться эффектом, произведенным рассказом. Он остался вполне доволен. Юные слушательницы затаили дыхание, а Нэнси выразила общее нетерпение, воскликнув:
— Продолжайте же, лейтенант, продолжайте! Зачем вы испытываете наше терпение. Это дурно, очень дурно!
— Пули градом посыпались на презренных убийц! — продолжал с улыбкой Мидлей. — Шестеро из них остались на месте, седьмому раздробило ногу, и, несмотря на сопротивление, он был схвачен. Ползая по земле и истекая кровью, он не расставался с ножом и серьезно ранил еще двоих наших бойцов. И все же мы обезоружили его и вскоре доставили в Бенарес. Как ни старались выпытать у него каких бы то ни было сведений, все было напрасно: дикий, зверский фанатизм доводит этих людей до истинно геройского самоотвержения. Ни страх лишиться жизни, ни надежда на спасение не помогли нам, дикарь не сказал ни слова. Сэр Джон Малькольм, этот самый искусный следователь во всей Индии, не мог заставить пленника произнести хотя бы одно слово! Индус оставался нем как рыба. Он отказывался от пищи, срывал перевязки со своей изувеченной ноги и через три дня унес в могилу свою страшную тайну. Это было два месяца тому назад.