Мифы Древнего Рима

Как мы уже знаем, в Риме издавна существовало сословие плебеев. Со времени Сервия Туллия они хоть и были частью римского народа, но частью неравноправной. Плебеи сначала активно участвовали в борьбе с Тарквиниями, а затем и во всех войнах Рима со своими соседями. Многие из них были бедны, запутались в долгах и поэтому на законном основании порабощались. Вся власть после изгнания царя находилась в руках сословия патрициев. Из них состоял сенат, из их среды избирались консулы, в случае необходимости назначались и диктаторы. Пока был жив Тарквиний, патриции опасались, как бы плебеи не перешли на его сторону, и боялись излишне раздражать плебеев. Когда же они узнали о смерти бывшего царя, то решили, что бояться им уже нечего, и усилили угнетение плебеев. И те наконец возмутились. Плебеи говорили, что вне Рима они сражаются за римскую свободу, а в самом Риме подвергаются угнетению собственными согражданами, что на войне они чувствуют себя в большей безопасности, чем в мирное время, среди врагов им лучше, чем среди соотечественников.

Однажды на форум приковылял старик в бедной рваной одежде, истощенный и покрытый шрамами. Многие узнали старика — это был заслуженный воин, не раз проявлявший храбрость в боях и не щадивший ни жизни, ни здоровья. Старик рассказал, что, пока он воевал с сабинами, враг опустошил его поле, разграбил дом, и он лишился всего своего имущества. Когда же он вернулся домой, с него потребовали уплату военного налога, который он, конечно же, не мог заплатить, и долг его все время рос из-за нарастающих процентов. Тогда у него отняли отцовское поле, и так разоренное врагами, а потом и самого его увели в рабство и бросили в застенок. Старик показал присутствующим свою спину, покрытую рубцами не от прежних боевых ран, а от следов бича. Рассказ старика вызвал возмущение собравшихся. Толпа вокруг него стала быстро расти. Уже форум не смог вместить всех возмущенных плебеев. Из долговых тюрем вырвались заключенные в них должники, некоторые даже были в оковах. Город находился на грани мятежа.[184]

Консулами в то время были Публий Сервилий и Аппий Клавдий, люди совершенно разные по характеру. Сервилий — более мягкий и готовый на различные уступки ради сохранения спокойствия. Клавдий же, как и другие представители его рода, — резкий, неуступчивый, высокомерный и склонный к самым решительным мерам. Но сейчас оба консула были заодно и действовали вместе, пытаясь успокоить народ. Их окружила толпа плебеев, где одни показывали свои раны, другие — оковы, и все требовали созыва сената, чтобы тот в присутствии собравшихся немедленно принял все необходимые меры. Большинство сенаторов испугались и отказались прийти на заседание. Это еще больше возмутило плебеев. Клавдий предлагал немедленно арестовать нескольких зачинщиков и тем самым восстановить порядок. Сервилий старался уговорить народ успокоиться.

Узнав о волнениях в Риме, некоторые его соседи решили воспользоваться беспорядками и начать с Римом войну. Тогда Сервилий попытался убедить плебеев не раздирать на части государство перед лицом общего врага. Он издал постановление, запрещающее держать в неволе римского гражданина, не давая ему возможности записаться в войско, и отнимать имущество либо порабощать членов семьи воина, пока тот находится в военном лагере. Это успокоило народ, и плебеи стали наперебой записываться в армию. Сформированная армия наголову разгромила врагов, причем должники сражались с особенной яростью. Но после победы положение плебеев, особенно должников, никак не изменилось.

Ситуация в Риме становилась все напряженнее. Клавдий негодовал на то, что ему не дают возможности расправиться с подстрекателями. Сервилия упрекали в том, что он лишь обещает как-то изменить положение плебеев, а на деле ничего не происходит. И оба консула упорно спорили друг с другом. К тому времени было закончено строительство храма Меркурия, и его надо было освятить. Прежде это делали цари, а теперь почетная обязанность перешла к консулам. Но кто из двоих будет совершать обряд? Консулы снова заспорили между собой, но так и не смогли прийти к согласию, в сенате тоже не было ясности, поэтому пришли к выводу, что придется отдать решение этого вопроса народу. К изумлению патрициев народ решил предоставить почетную обязанность освящения нового храма даже не консулу, а некоему Марку Леторию — заслуженному воину, но не занимавшему никакой должности и такому высокому почету никак не соответствующему. Своим выбором плебеи ясно показали, что ни тому, ни другому консулу они не доверяют. Это страшно возмутило Клавдия, но сделать он ничего не мог. А плебеи осмелели настолько, что начали вырывать из рук стражников тех должников, которых вели в темницу. Раздавались ясные угрозы в адрес кредиторов. В такой смутной обстановке закончился консульский год Сервилия и Клавдия.

Новые консулы Тит Вергиний и Тит Ветузий, как и их предшественники, не могли справиться с создавшимся положением. Плебеи начали собираться на сходки и сами обсуждать свои дела. Это пугало сенаторов, которые требовали от консулов принять меры к прекращению незаконных собраний. Сенат и консулы решили провести воинский набор, чтобы излишняя, как они полагали, праздность не развращала людей. Но провести набор им не удалось, ибо никто из плебеев не откликался на свое имя для внесения его в воинские списки. Даже если консулы выкликали тех, кто явно стоял рядом, названные не отвечали, а когда их пытались привести на сборный пункт силой, немедленно вмешивались окружающие и не давали взять такого человека.

Сенаторы и консулы растерялись. Во время обсуждения дел в сенате брат консула Публий Вергиний предложил рассмотреть дела только тех, кого обещал освободить от долгов предыдущий консул Сервилий. Тит Ларций предложил освободить от задолженности всех плебеев вообще, чтобы не разжигать недовольство среди тех, кто не участвовал в предыдущей войне. Наконец, бывший консул Клавдий внес предложение назначить диктатора, решения которого обжаловать по закону нельзя. Сенаторы приняли это предложение и даже захотели назначить диктатором самого Аппия Клавдия. Но все же не решились, понимая, что такой шаг еще больше разожжет недовольство и поставит государство на грань распада. Поэтому диктатором был назначен Маний Валерий, брат покойного Публиколы. С его назначением плебеи смирились.

Поводом к назначению диктатора было выступление против Рима сразу нескольких соседних племен — эквов, вольсков и сабинов. Для войны с ними диктатор и консулы собрали войска, и на этот раз никто не уклонился от исполнения воинского долга. Римляне разбили врагов и с победой вернулись в город. Валерий собрал сенат и заявил, что надо все-таки принять меры в защиту должников — народ-победитель заслуживает лучшей участи. Сенаторы отказались обсуждать этот вопрос, и тогда Валерий сложил с себя полномочия диктатора. Это известие еще больше разожгло страсти.

Сенаторы испугались, как бы плебеи не начали вновь собираться на сходки и не составили заговор против государства. Они решили прибегнуть к хитрости. Хотя война закончилась, диктатор сложил с себя полномочия и войско должно быть распущено, сенаторы заявили, что присягу воины давали не диктатору, а консулам, и консулы все еще у власти, так что вернувшиеся с поля боя воины все еще в строю. Под предлогом якобы нового нападения эквов они приказали вывести войска из города. Но плебеи разгадали хитрость сенаторов. Некоторые из них даже были готовы убить консулов, но не решились на такое святотатство.[185] Все были в напряжении.

Был среди воинов-плебеев некий Сициний. Он и предложил действительно уйти из города, но не туда, куда указывают сенаторы, а на Священную гору за рекой Аниен в трех милях от городских стен, и не принимать больше никакого участия ни в войне, ни в чем-либо другом, что может произойти в Риме. Пусть тогда патриции и их сенаторы узнают, смогут ли они что-то сделать, а тем более победить врагов без плебеев. Воины с этим согласились. Они снялись с места и перебрались на Священную гору. Там плебеи по всем правилам построили лагерь и стали ожидать дальнейших событий.

Несколько дней все терпеливо выжидали. Наконец, патриции поняли, что придется идти на уступки, ибо слишком уже большую часть римского народа составляет сословие плебеев. Им стало ясно, что без поддержки плебеев выиграть никакую войну невозможно. Сенат решил любыми средствами восстановить единство государства. Но как это сделать? Пойти на переговоры с ушедшими на Священную гору вызвался престарелый сенатор Менений Агриппа.

Агриппа поднялся на Священную гору. Его впустили в лагерь, и он рассказал воинам старинную притчу. Когда-то отдельные части человеческого тела заспорили, какая из них важнее всего для человека. В споре выяснилось, что все что-то делают, и только один желудок ленится, ничего не делает, лежит себе спокойно в середине тела и наслаждается всем тем, что ему дают другие части. Тогда все части тела возмутились этим и решили ничего желудку больше не поставлять. Когда желудок перестал получать пищу, он перестал и гнать кровь по телу и его отдельным частям, человек начал чахнуть, а с ним и все части его тела. Тогда-то все поняли, какую большую роль играет желудок, который, казалось, ничего не делает, а только использует плоды работы других частей. Агриппа прибавил, что весь римский народ и сенат составляют единое целое, как человеческое тело, и при разногласии отдельных частей народ, как тело, погибает, а при согласии обладает силой. Плебеи хорошо поняли смысл притчи, рассказанной Агриппой. Они согласились пойти на переговоры с сенатом.

Начались долгие и трудные переговоры. Наконец, стороны согласились друг с другом. Было решено, что плебеи вернутся в Рим и выберут себе должностных лиц, которые станут защищать их перед лицом консулов и других властей. Их назвали народными трибунами. Чтобы трибуны могли без опасности для себя помогать людям, им была дана неприкосновенность. Трибуны могли даже запрещать любое действие любого должностного лица (кроме диктатора), если считали, что оно повредит плебеям. На таких условиях плебеи согласились вернуться в город. Первыми трибунами были избраны Гай Лициний и Люций Альбин. Так в Рим вернулось внутреннее спокойствие. Граждане считали, что больше всех достижению долгожданного согласия способствовал именно Агриппа. Когда он умер, выяснилось, что он был столь беден, что его не на что было похоронить. Тогда плебеи собрали деньги по четверть асса с человека и устроили ему похороны, а сенат бесплатно выделил из общественной земли место для гробницы.

Предатель Кориолан и его судьба

Спокойствие в Риме продолжалось, однако, недолго. Из-за внутренних раздоров были заброшены многие поля, так что в Риме начался голод. Консулы приняли меры для закупки хлеба в других местах. Но не везде это удалось. Например, правитель Кум Аристодем захватил римские корабли и закупленное ими зерно, заявив, что он является наследником умершего Тарквиния и корабли с их грузом берет себе в возмещение за оставшееся в Риме имущество Тарквиниев. Не удалось получить хлеб у соседей. И только из Этрурии было доставлено некоторое количество хлеба, и его раздачей удалось спасти бедняков от голодной смерти. Но этих мер было недостаточно. На следующий год пришло, наконец, большое количество хлеба из Сицилии. В сенате начали обсуждать, по какой цене его следует продавать плебеям. Во время обсуждения выступил Гай Марций Кориолан.

Гай Марций (некоторые писатели называют его Гнеем) принадлежал к знатному патрицианскому роду и был потомком четвертого римского царя Анка Марция. Сам Гай рано потерял отца и воспитывался своей матерью Ветурией. Ко времени обсуждения в сенате хлебного вопроса он уже прославился многими подвигами и впервые — в битве у Регилльского озера: во время сражения он защитил раненого товарища и убил напавшего на него врага. За это Марций был увенчан дубовым венком. Впоследствии он еще не раз получал различные награды. Сражаясь с племенем вольсков, римляне осадили один из их городов — Кориолы. Во время осады римляне были вынуждены разделить свое воинство, и большую его часть консул Коминий увел навстречу другим вольскским войскам, оставив под Кориолами меньшую часть. В этой части находился и Марций. Вольскские воины, находившиеся в Кориолах, решили, что римлян под стенами их города осталось совсем немного, и сделали вылазку. Удар был для римлян неожиданным, под натиском превосходящих сил врагов они побежали. В это время и выступил Марций. Он бросился на вольсков, убил нескольких из них, а затем стал призывать своих воинов успокоиться и прекратить бегство. Вокруг него начали собираться соратники. Выстроившись, они отбили нападавших. А Марций, решив, что пришел подходящий момент для взятия города, призвал римлян, преследуя врага, ворваться в открытые ворота. Римляне, воодушевленные призывом, бросились к городским воротам и ворвались в них прежде, чем вольски успели их закрыть. На улицах города развернулся ожесточенный бой. Римлян во главе с Марцием было немного, но они сумели оттеснить врагов от стен и дать возможность остальным римским силам вслед за ними тоже войти в Кориолы. Город был взят. При этом Марций не дал победителям разграбить его. Затем Марций присоединился к той части римского войска, которая еще сражалась с вольсками, и активно способствовал римской победе. Все прославляли Марция, справедливо видя в нем главного виновника торжества Рима над вольсками. Ему было предложено самому выбрать из добычи десять самых дорогих вещей, десять самых лучших доспехов, десять самых красивых коней и десять самых ценных пленников. Но Марций принял только боевого коня и попросил отпустить одного из пленников, который когда-то оказывал ему гостеприимство и славился честностью и порядочностью. Просьба его, разумеется, была выполнена. Все прославляли бескорыстие Марция. А консул Коминий предложил именовать его впредь Кориоланом. Так Гай Марций получил свое третье имя, и так его стали называть в Риме.

Будучи сенатором, Кориолан постоянно выступал против уступок плебеям. Он поддерживал Аппия Клавдия, когда тот был консулом и противостоял плебеям. Он негодовал на сенат, уступивший плебеям и согласившийся на создание должности народных трибунов. А однажды решил и сам выставить свою кандидатуру в консулы. Как это было в то время принято, он явился на форум в одной тоге, демонстрируя свои боевые раны. Многие склонялись к тому, чтобы выбрать консулом столь заслуженного человека… Но в день выборов Кориолан пришел к месту для голосования в окружении сенаторов, многие из которых подобострастно смотрели на него, уже видя в нем будущего главу республики. Голосовавшие вспомнили, что Кориолан прославился не только как смелый и умелый воин, но и как неприкрытый враг плебеев. И они проголосовали «против». Консулом Кориолана не избрали.

Кориолан был крайне возмущен. Он не мог понять, как могли не избрать его, принесшего столько побед римскому народу. Это еще больше укрепило его в ненависти к плебеям, голосам которых он приписывал свое поражение. Вскоре ему представилась возможность утолить свою ненависть. Когда в сенате начали обсуждать, по какой цене продавать поступивший из Сицилии хлеб, Кориолан заявил, что цены надо установить самые высокие, чтобы плебеи поняли, что хотя они и добились от сената уступок, их жизнь по-прежнему в руках сенаторов. Но, продолжал Кориолан, можно и снизить цены до самого низкого уровня, если плебеи согласятся на ликвидацию должности народных трибунов и вернутся к положению, существовавшему прежде. Многие сенаторы были смущены резкостью и жестокостью подобного предложения. Когда же об этом узнали плебеи, их ярости не было предела. Они кричали, что Кориолан — это новый палач, он ставит их перед выбором: смерть или рабство. И когда Кориолан выходил из Гостилиевой курии, на него напала толпа и чуть не растерзала. Успокоить бушующий народ удалось только трибунам, заявившим, что они привлекают Марция к суду за оскорбление народа и неприкосновенных народных трибунов.[186]

Суд вскоре состоялся. На первом заседании Кориолан держался дерзко и независимо. Он сказал, что должность народных трибунов была учреждена не для обвинения, а для защиты, и обвиняя его, они превышают свои полномочия, да и вообще трибуны существуют для плебеев, а не для сенаторов, так что он им неподсуден. Это вызвало еще большую ярость народа. Патриции пытались защитить Кориолана. Дело могло дойти до взаимной резни. Чтобы немного успокоить страсти, было решено дальнейшее рассмотрение дела отложить. Но Кориолан прекрасно понимал, какой в конце концов будет вынесен ему приговор, и решил его не дожидаться. Накануне назначенного дня он бежал из Рима. Приговор был вынесен заочно. Кориолана приговорили к вечному изгнанию. Хотя сенаторы и патриции сочувствовали Кориолану, поделать с этим приговором они ничего не могли.

Кориолан направился к тем самым вольскам, с которыми он еще совсем недавно воевал. Он пришел в город Антий и проник в дом его правителя Тулла Аттия во время обеда. Кориолан вошел в обеденный зал с покрытой головой в знак просьбы и молча встал около двери. Все с изумлением смотрели на молчаливого просителя, а изумленный Тулл встал и спросил его, кто же он. Тогда Марций, открыл лицо и сказал, что он известный всем вольскам Кориолан, его изгнали сограждане и он просит у Тулла не только приюта, но и помощи в отмщении своим врагам. Тулл согласился, и они стали вместе составлять планы дальнейших действий.

Когда в Риме узнали о бегстве Кориолана и о его приеме вольсками, римляне чрезвычайно обеспокоились. Они поняли, что им грозит новая и очень суровая война, ибо против них будут уже не только старые враги и но и их бывший прославленный воин. К тому же вскоре в городе опять началось смятение. К старой вражде между патрициями, которые осуждали изгнание Кориолана, и плебеями, обвинявшими патрициев в тайном союзе с изгнанником, прибавилось еще смятение из-за игр. Дело в том, что совсем недавно в Риме были проведены Великие игры в честь Юпитера Капитолийского. Но случилось так, что один хозяин именно в этот день приказал за какой-то проступок провести своего раба через форум, бичуя его при этом, а потом убить. Когда другие рабы исполняли приказание и наказанный извивался от боли, на форум вступила торжественная процессия в честь бога. И получилось, будто во главе процессии идет недостойный плясун. Юпитер был этим очень оскорблен.[187] Ночью он явился к некоему Титу Латинию и высказал свое недовольство тем, что римляне во главе процессии поставили отвратительного плясуна. Латаний не придал сну никакого значения, но на следующую ночь сон повторился. Когда Латаний и в третий раз не обратил внимания на слова бога, внезапно умер его сын. А через некоторое время и он сам был поражен параличом. Тогда Латиний понял, что нельзя пренебрегать велениями бога. Он приказал домочадцам отнести его к консулам и сообщил им обо всем. Как только он это сделал, сразу же сумел встать с носилок и на собственных ногах вернулся в дом. А консулы решили повторить Великие игры.

Когда известие об этом дошло до вольсков, Тулл и Кориолан решили воспользоваться случаем. На Великие игры обычно собирались не только римляне, но и многие их соседи. И на этот раз в Рим пришло много вольсков, чтобы участвовать в играх в честь Юпитера. Был с ними и Тулл.

Мирная жизнь населения Вечного города была наполнена самыми разнообразными делами. Знатные матроны управляли всеми домашними делами, справляли свои женские праздники и молились своим богиням. Мужское патрицианское население заседало в сенате, общалось на Форуме, присутствовало при жертвоприношениях жрецов и императоров, наблюдало за боями гладиаторов, воины принимали участие в триумфальных шествиях.

Триумфальное шествие было излюбленным зрелищем римлян. Император во всем блеске своей славы подобно Юпитеру или Марсу двигался впереди. За ним, сверкая на солнце доспехами, следовало победоносное воинство. Восторженная толпа приветствовала их радостными криками, прославляя богов и мужественных соотечественников.

В соответствии с планом, который они разработали вместе с Кориоланом, Тулл явился к консулам и ложно обвинил собственных сограждан в том, что те могут учинить в городе беспорядки из-за своего пылкого нрава, и сказал, что сам он, дабы не быть обвиненным в потакании возможному насилию, тотчас покинет город. Консулы постановили на время игр удалить из Рима всех вольсков. Это вызвало их негодование, а Тулл, встречая изгнанных, всячески настраивал их на войну ради отмщения за бесчестие.

Возмущенные происшедшим и все более подстрекаемые Туллом, вольски собрали общее собрание и решили начать с Римом войну. Для начала они отправили послов с требованием вернуть им все города и земли, отобранные после поражения в предыдущей войне. Когда римский сенат, естественно, отказал им в этом требовании, они официально объявили Риму войну. На созванном всеобщем собрании одним из полководцев вольсков был выбран Тулл и сразу же предложил вторым командующим избрать Кориолана. Сначала вольски колебались: они хорошо помнили то зло, которое причинил им этот человек. Но Тулл сумел их уговорить, объяснив, что после всего с ним происшедшего Кориолан является самым неуступчивым врагом Рима, и для вольсков он будет командиром не худшим, чем был для римлян. Собравшихся это убедило. И Кориолан стал вторым командующим. Не дожидаясь сбора основных сил, он с отрядом немедленно выступил против собственного отечества.

Вольски во главе с Кориоланом вторглись на римскую землю. Не встречая никакого сопротивления, Кориолан начал разорять поля и сжигать сельские дома. При этом он уничтожал владения плебеев, но не трогал имения патрициев. Узнав об этом, народ разволновался. Устрашенные приближением Кориолана, плебеи решили отменить вынесенный ему приговор и просить его вернуться в Рим. Но на этот раз «против» выступил сенат. Многие сенаторы, хотя и считали, что с ним поступили несправедливо, были возмущены поступком Кориолана, человека, возглавившего врагов, идущих против его родины. И они решительно отказались простить изменника.

Узнав о таком решении сената, Кориолан совершенно разъярился. Теперь он начал разорять и грабить римские владения без разбора. Римляне были этим крайне испуганы. Граждане считали, что никто не может противостоять Кориолану, и требовали немедленных с ним переговоров. Сенат отправил в лагерь Кориолана послов, и те просили Кориолана прекратить войну, обещая за это беспрепятственное возвращение на родину. Кориолан выслушал сенаторов, среди которых находились многие близкие ему люди, но не смягчился. Он напомнил послам о той «награде», которую он получил от народа за все свои подвиги, а в качестве полководца вольсков потребовал возвращения им городов и земель, захваченных римлянами, и установил срок в тридцать дней. Высказав все это, Кориолан на время увел своих воинов с римской земли.

Уход Кориолана возбудил недовольство многих вольсков, которые считали, что он упустил удачный случай окончательно расправиться с ненавистным Римом. Удачные действия Кориолана вызвали и зависть у многих, в том числе у Тулла, который пока не совершил ничего героического, так что его прежнюю славу затмила слава Кориолана. А тот, не обращая внимания на начавшиеся разговоры, повел воинов против римских союзников, разоряя их с тем же пылом, с каким незадолго до этого и самих римлян. Римляне же не решались никак помочь своим союзникам. Когда прошли условленные тридцать дней, Кориолан вновь вторгся на римскую территорию. Сенат, разумеется, отказался принять унизительные условия мира, продиктованные Кориоланом, и отправил к нему всех жрецов, которые тогда находились в Риме, чтобы те от имени отеческих богов умолили Кориолана сменить гнев на милость. Но тот, из почтения к жреческому сану выслушав жрецов очень внимательно, в ответ повторил прежние условия и заявил, что ни на какие уступки он пойти не может и не желает. Армия Кориолана подошла к самим стенам Рима и начала его осаду.

В бессилии смотрели римляне с городских стен на разорение римских полей и ближайших городов. Женщины собирались в храмах и молили богов о помощи. Среди них была и Валерия, сестра давно уже покойного Публиколы, — ее очень уважали римляне и в Память о славе брата, и ради общеизвестной добродетели ее самой. Юпитер, у алтаря которого Валерия неустанно молилась, побудил ее обратиться к матери Кориолана Ветурии и его супруге Волумнии: пусть женщины сделают то, что не смогли сделать мужчины. Толпа женщин подошла к дому Ветурии. Ветурия и ее невестка сидели рядом, на коленях у бабушки резвились два малолетних сына Кориолана. К обеим женщинам обратилась Валерия. Она предложила всем женщинам с детьми отправиться в лагерь Кориолана, чтобы умолять его пощадить отечество, и просила Ветурию с Волумнией присоединиться к ним. Обе женщины с радостью согласились.

Кориолан сидел на возвышении, разбирая дела, когда ему донесли, что ворота Рима открылись, но оттуда вышли не воины, а огромная толпа женщин с маленькими детьми. Кориолан удивился, но это только усилило его ожесточение: неужели его бывшие сограждане так низко пали, что вместо мужей посылают против него женщин? Вдруг он увидел впереди этой толпы свою мать, жену и детей. Боль от долгой разлуки и великая любовь к матери, воспитавшей его без отца, и жене, родившей ему двоих детей, пронзила сердце сурового воина. Он сбежал с возвышения и бросился обнимать мать и супругу. Ветурия, освободившись от объятий сына, обратилась к нему с горькими упреками. Она спросила его, к кому она пришла, к сыну как его мать или к врагу как его пленница? И продолжала, обвиняя сына в том, что он опозорил ее старость, что посмел разорять ту землю, которая вскормила его, что готовит для своих же сограждан смерть или долгое рабство. Потом Ветурия стала укорять саму себя, что она родила такого сына. Пока она говорила, остальные женщины зарыдали, к их плачу присоединились и крики детей. Дети самого Кориолана и его жена молча обнимали отца и мужа. Этой картины и этой речи Кориолан не выдержал. Он отправил женщин обратно в город, а сам приказал вольскам немедленно сниматься с лагеря.

Когда женщины вернулись в Рим, все были поражены их подвигом, а более всего восхваляли Ветурию. Сенат постановил возвести в городе храм Женской Фортуны, чтобы потомки помнили о спасении женщинами Рима. Храм был построен на общественный счет, и в него была помещена статуя богини. Но женщины на этом не успокоились. Они собрали деньги и на них поставили еще одну статую. Когда эту вторую статую устанавливали в храме, раздался божественный голос, говоривший, что богам угоден дар римских женщин.

Когда же Кориолан вернулся в вольскскйй город Антий, многие обвинили его в предательстве дела вольсков. Более всего неистовствовал Тулл. Он потребовал, чтобы Кориолан сложил с себя полномочия командующего и дал вольскам отчет в своих действиях. На созванном собрании Кориолан начал оправдываться, и уважение к его подвигам уже проникло в сердца многих собравшихся. Тогда сторонники Тулла, боясь, как бы тот не оправдался полностью, напали на него и убили. Римляне восприняли известие о смерти Кориолана совершенно равнодушно, но сенат позволил его родственникам соблюсти траур.

Однако существует и рассказ о том, что Кориолан остался жив, благополучно состарился в земле вольсков, на склоне лет лишь жалуясь, что в старости изгнание еще тяжелее, чем в молодости и зрелости.

Как бы то ни было, Рим был спасен от страшной угрозы благодаря мужеству римских женщин, для которых судьба отечества оказалась превыше родственных уз.

Смерть Спурия Кассия

Спурий Кассий был одним из самых знатных и известных людей Рима. Его трижды избирали консулом. Второй раз он избирался на этот пост, когда плебеи покинули город и собрались на Священной горе. В то время как его коллега Коминий отправился на войну с вольсками, Кассий провел переговоры с латинами и заключил с ними договор. Договор предусматривал вечный мир между римлянами и латинами, взаимную помощь, равный раздел добычи, а в случае возникновения частных споров, их разбирательство в том городе, в котором они возникли. Договор был вырезан на медной доске, чтобы все о нем помнили и не нарушали его. В Риме Кассий посвятил храм богине Церере. Ум Кассия и его способности вызвали к нему великое уважение, и вскоре после счастливого избавления от угроз Кориолана римляне избрали Кассия консулом в третий раз.

Шел 268 г. от основания Рима, или 486 г. до н. э. Кассий заключил договор с племенем герников, по которому те были вынуждены признать римскую власть и отдать римлянам две трети своей земли. Тогда Кассий предложил половину вновь присоединенных земель отдать латинам в соответствии с договором, который он сам заключил в предыдущее свое консульство, а вторую половину распределить между римскими плебеями, задыхавшимися от нехватки земли. Консул негодовал на то, что значительную часть римской общественной земли незаконно захватили многие частные лица. Он предложил отнять захваченное и тоже разделить среди плебеев. Последнее предложение вызвало особенный гнев и страх многих сенаторов, как бы им вообще не потерять свое имущество, так как именно они и захватывали общественные земли. Другие сенаторы испугались, что своим даром консул приобретет такое влияние у народа, что сможет использовать его для захвата власти. К врагам Кассия присоединился второй консул Прокул Вергиний.

Вергиний стал везде говорить, что предложение Кассия пагубно для государства, так как оно открывает путь к царской власти, и те, кто получат эту землю, окажутся в рабстве у царей.[188] Но особенно взволновало граждан известие, что землю должны по предложению Кассия получить не только они, но и латины, а также то, что треть земли все же была отдана назад герникам. В народе стали поговаривать, не хочет ли таким образом Кассий стать вождем герников и, как совсем недавно Кориолан повел на Рим вольсков, не возглавит ли Кассий поход герников против Рима. Убедившись, что подозрения против Кассия возросли, Вергиний заявил, что он не будет противиться разделу земли, если такой раздел будет произведен только между гражданами. Кассий, видя, что он теряет расположение народа, приказал вернуть гражданам деньги, вырученные от продажи хлеба, сравнительно недавно полученного из Сицилии. Но народ ему все же не верил. Кассия чуть ли не в лицо обвиняли в стремлении к царской власти.

Когда Кассий на следующий год стал частным лицом, его немедленно привлекли к суду за преступления против отечества. Подразумевалось, что он пытался стать царем, надеясь совершить это при помощи тех плебеев, которые приняли бы от него землю, и, что особенно пугало римлян, при поддержке союзников — латинов и герников. Даже отец Спурия заявил, что его сын виновен. Суд приговорил Спурия Кассия к смерти. Он был казнен, а его дом разрушен. И впредь на этом месте никто не селился, так что пустое место оставалось вместо дома Кассия еще очень и очень долго. Некоторые, правда, считают, что Кассия приказал казнить собственный отец на основании своего отцовского права, а имущество казненного он посвятил Церере. Так кончилась первая попытка провести в Риме закон о разделе земли.

Правление децемвиров и их свержение

В Риме долгое время не существовало собрания законов. Отдельные законы принимались, но многие из них противоречили друг другу. Кроме того, о них мало кто знал, так что сведущие люди всегда могли обманывать незнающих. А многих необходимых законов просто не было, и римские власти все решали по обычаю, который они всегда толковали в свою пользу. Тогда римские граждане решили вместо консулов избрать комиссию из десяти человек, которая запишет и выставит на всеобщее обозрение необходимые государству законы, а чтобы им никто не мешал, решили вручить децемвирам (так назывались члены этой комиссии) высшую власть в республике и консулов на этот год не избирать. Не избирали на это время и других должностных лиц, в том числе народных трибунов. На любые решения децемвиров, как на решения диктатора, нельзя было жаловаться народу. Самым влиятельным членом этой комиссии был Аппий Клавдий, бывший ранее консулом и уже избранный снова на этот год, но отказавшийся от власти из-за избрания децемвиров. Он был потомком переселившегося в Рим Аттия Клавза и другого Аппия Клавдия, который в свое время активно выступал против плебеев. Ярым противником плебеев был и этот Аппий, но, будучи человеком весьма честолюбивым и понимая, что в данный момент он без поддержки плебеев ничего достичь не сможет, притворился их другом.

Децемвиры действовали весьма активно. В течение года они составили много законов, которые были записаны на десяти медных таблицах и выставлены на всеобщее обозрение. Но в конце года они заявили, что не все еще законы составлены и записаны, и поэтому необходимо выбрать новую такую же комиссию на следующий год. Большинство народа с ними согласилось. На выборах председательствовал Аппий Клавдий, и он сумел сделать так, что многие достойные члены прежней комиссии выбраны не были, а были избраны люди, более преданные самому Аппию, и, конечно же, он сам. После этого Аппий сбросил маску и стал вести себя так, как подсказывал ему его яростный и необузданный нрав. И все же децемвиры продолжали законодательную работу, разработав еще две таблицы законов. Позже эти законы, известные как «законы двенадцати таблиц», стали основой римского права[189].

С течением времени римляне все тяжелее переносили безграничную власть децемвиров. Патриции были недовольны, что в некоторых законах содержались уступки плебеям. Плебеи возмущались, что их лишили защитников — народных трибунов. Никому не нравилась отмена права обжалования. И все с нетерпением ждали окончания срока полномочий децемвиров. Но когда прошел год, те и не думали складывать с себя полномочия и организовывать выборы обычных должностных лиц. Особенно упорно держался за власть Аппий Клавдий. Против этого решительно возражали два сенатора — Люций Валерий Потит и Марк Гораций Барбат. Они выступили в сенате с резким протестом против того, что децемвиры, став по закону частными лицами, продолжают на деле удерживать власть. К ним даже присоединился Гай Клавдий, дядя децемвира. Но все же сторонникам децемвиров удалось одержать верх под предлогом грозящей войны, ибо нельзя, как они оговорили, внутренними раздорами ослаблять государство перед лицом грозящей внешней опасности.

И действительно, вскоре римлянам вновь пришлось вести тяжелую войну с сабинами и эквами. Против врагов были посланы две армии. Одна действовала против сабинов, но воины не горели желанием сражаться под командованием децемвиров, и эта армия терпела поражения. Другое войско стояло у горы Альгид недалеко от давно разрушенной Альбы Лонги, защищая Рим от эквов. И вот в одном из этих войск децемвиры совершили страшное преступление. В войске служил некий Люций Сикций, ненавидящий децемвиров и подговаривающий товарищей добиться нового избрания народных трибунов. Децемвиры узнали об этом и решили от Сикция избавиться. Сикцию с еще несколькими воинами было приказано тайно проникнуть в расположение сабинов и разведать там удобное место для лагеря. В действительности же воинам, сопровождавшим Сикция, было приказано убить его в укромном месте. Те выполнили приказание, но это далось им нелегко. Сикций был человек очень сильный и упорно сопротивлялся, хотя и напали на него коварно и неожиданно собственные товарищи. Он убил нескольких нападавших, прежде чем оставшиеся одолели его. После этого было объявлено, что Сикций и его спутники попали во вражескую засаду и героически погибли. Воины, зная храбрость Сикция, поверили этому, но попросили послать отряд для поиска тел, дабы предать их почетному погребению. Децемвиры согласились. Когда же посланные воины добрались до места, где погиб Сикций, они не нашли никаких следов вражеских воинов, — лежали только свои. Тут все поняли, что произошло. Тело Сикция доставили в лагерь, и весть об убийстве децемвирами собственного воина разнеслась по всему войску. Хотели даже перенести тело убитого в Рим, чтобы возбудить там ненависть к убийцам, но децемвиры, стремясь успокоить людей, устроили ему в лагере почетные воинские похороны за государственный счет.

Не менее страшное преступление было совершено и в самом Риме. Однажды Аппий Клавдий увидел красивую девушку Вергинию и воспылал к ней нечестивой страстью. Отец Вергинии Децим Вергиний был центурионом, т. е. командиром военной сотни, и находился в лагере у Альгида. Еще до своего отъезда на войну он просватал дочь за Люция Ицилия. Ицилий был недавно народным трибуном и прославился защитой интересов плебеев. Аппий решил во что бы то ни стало овладеть девушкой, но та решительно сопротивлялась всем его домоганиям. Тогда он, никогда не умевший усмирять свои страсти, решился на невиданное коварство. Децемвир подговорил своего доверенного человека Марка Клавдия[190] объявить Вергинию своей рабыней. А потом, как он задумал, Марк передаст девушку ему, и Клавдий насладится ею, как захочет. И вот когда Вергиния проходила через форум, Марк наложил на нее свою руку и объявил ее дочерью своей рабыни и, следовательно, рабыней. Девушка от изумления и неожиданности ничего не могла даже вымолвить. Зато сопровождавшая ее кормилица подняла крик, на который сбежалась толпа. Марк, несколько испуганный таким поворотом дела, сказал, что он не собирается забирать девушку силой, а обращается к суду. Все согласились. Суд же в этот день вершил Аппий. Приблизившись к нему, Марк рассказал историю, которую они вместе с децемвиром и выдумали: якобы в свое время эту девушку, еще несмышленым ребенком, у него украли и подкинули в дом Вергиния, а он узнал об этом из недавнего доноса и, поскольку она является на деле его рабыней, то должна следовать за своим господином. Защитник девушки в ответ заявил, что нельзя разбирать дело в отсутствие ее отца, который находится в войске, и надо отсрочить рассмотрение дела до его возвращения. Дело в том, что сам Аппий издал в свое время соответствующий закон, поэтому, хотя он и горел страстью и надеялся утолить ее уже в эту ночь, ему пришлось согласиться и отложить дело до возвращения отца. Аппий все же нашел выход и прибавил, что пока не принято окончательное решение, спорную девушку надо отдать истцу, т. е. Марку, а тот должен обещать привести ее в суд, как только прибудет в Рим тот, кто называет себя ее отцом.

Но тут выступили жених Вергинии Ицилий и ее дядя Публий Нумиторий. Они громко протестовали против несправедливого и незаконного решения. А Ицилий, прекрасно понимая мотивы решения и зная, что за спиной Марка стоит сам Аппий, решительно заявил, что он не отдаст свою невесту на поругание, а если Аппий захочет отнять ее силой, то он готов защищать Вергинию до самой своей смерти. Его решительно поддержали собравшиеся. Аппию пришлось уступить. Он сказал, что отпускает девушку до завтрашнего дня, и если до этого времени Вергиний не явится сам на судебное заседание, он немедленно отдаст спорную девицу истцу. На этом все разошлись. Защитники Вергинии отправили в лагерь брата Ицилия и сына Нумитория, чтобы те как можно скорее доставили в город Вергиния. Аппий, со своей стороны, отправил в лагерь письмо с приказом ни за что не отпускать Вергиния. Но юноши прибыли в лагерь раньше, чем пришел приказ. И Вергиний, получив законный отпуск, сразу же отправился в Рим.

Наутро начался новый суд. Вопреки ожиданиям Аппия перед ним появился сам Вергиний. Он был одет как на похоронах, а за руку держал свою дочь в разорванной одежде. Вергиний и Ицилий стали обходить собравшийся народ, напоминая о своих подвигах и говоря, что бесполезно сражаться за государство, если их дочери в городе не могут быть в безопасности. Ответом был тихий плач женщин и внутренняя ярость мужчин. По закону сначала должен был вступить истец, а затем ответчик, и лишь после этого судья мог вынести свой приговор. Но Аппий выслушал только истца и, не давая Вергинию в ответ сказать ни одного слова, вынес давно задуманный приговор: Вергиния — рабыня, и ее надо тотчас отдать хозяину. Собравшийся народ был возмущен явным беззаконием. Но Аппий обвинил Ицилия и других в том, что они намеренно сеют смуту и стремятся нарушить общественное спокойствие, и он не остановится перед силой, чтобы заставить уважать свой высокий сан. И все притихли.

Когда Вергиний понял, что надеяться на народ нечего, он притворился покорным и стал просить Аппия только об одном, чтобы тот позволил ему поговорить с кормилицей, и если правда, что он — не истинный отец Вергинии, то он уйдет с форума спокойным. Аппий милостиво согласился. Тогда Вергиний отвел девушку поближе к мясным лавкам, а там схватил огромный нож для рубки мяса и вонзил его в грудь собственной дочери, вскричав, что только так он сможет сделать ее свободной. А обращаясь к Аппию, Вергиний выкрикнул, что проклятье за эту кровь пусть падет на децемвира.

Все были поражены происшедшим. Ицилий и Нумиторий подняли тело Вергинии и стали показывать его всем окружающим, оплакивать ее молодость и красоту, проклинать Аппия и говорить, что только отмена народных трибунов и права обжалования сделали возможным совершение такого злодеяния. Аппий в ярости приказал схватить Ицилия, но его прислужникам не дали подойти к бывшему жениху Вергинии. Тогда он сам в сопровождении молодых патрициев бросился в толпу. Но в это время рядом с Ицилием уже стояли Гораций и Валерий, которые сами недавно обвиняли децемвиров. Они заявили, что Аппий теперь частное лицо и поэтому вообще не может выносить никакой приговор. Началась настоящая схватка. На помощь Аппию прибежал его коллега Спурий Оппий. Видя, что никаким другим образом помочь Аппию невозможно, он приказал собрать заседание сената. И толпа успокоилась, надеясь, что сенат отрешит децемвиров от должности и восстановит прежнее положение.

Вергиний же, все еще держа в руках роковой нож, немедленно возвратился в лагерь. Его сопровождала толпа горожан. Когда воины узнали, что произошло, они возмутились. А горожане, пришедшие вместе с Вергинием, еще прибавляли красок, описывая ужасное злодейство, совершенное Аппием Клавдием. Децемвиры, находившиеся в воинском лагере, ничего не могли поделать с возмутившимся войском. Нарушая воинскую дисциплину, воины покинули лагерь и двинулись к Риму. Там они заняли Авентин и разбили новый лагерь. Сенат, срочно собравшийся на заседание, по предложению Оппия отправил на Авентин трех бывших консулов узнать, с какой целью воины бросили поле боя и, как враги, напали на собственное государство. Воины растерянно молчали и только просили прислать к ним Валерия и Горация, которым они и дадут ответ. После их ухода Вергиний, ставший чуть ли не самым важным лицом в лагере, заявил, что их нерешительность объясняется отсутствием предводителей. По его совету воины избрали десять военных трибунов, причем сам Вергиний отказался войти в их число, чтобы не подумали, что он все это делает лишь из личных побуждений. Тем временем Ицилий и Нумиторий прибыли в войско, стоявшее в лагере против сабинов. Они и там возмутили войнов и избрали десять военных трибунов. Эта армия тоже снялась со своего места. Обе армии соединились на Авентине и избрали себе двух верховных командиров.

Испуганные происходящими событиями сенаторы никак не могли ни на что решиться. В конце концов они стали просить децемвиров самих сложить свои полномочия, но те заявили, что сделают это не раньше чем будут официально приняты составленные ими законы. Хотя все понимали, что это только отговорка, настаивать на своем сенаторы не посмели. Тем временем бывший народный трибун Марк Дуиллий убедил плебеев, что сенат только тогда на что-нибудь решится, когда увидит пустой город. По его настоянию почти все плебеи, мужчины и женщины, дети и старики, покинули город и присоединились к войску. Когда сенаторы увидели опустевший город, они растерялись. Гораций и Валерий стали упрекать сенаторов, что те не могут лишить децемвиров власти, ибо это — единственное средство успокоить народ. И децемвиры были вынуждены уступить. Они заявили, что сами отказываются от всех полномочий, становятся частными лицами и просят только защитить их от народной ненависти.[191]

С этим известием Гораций и Валерий прибыли к войску и присоединившимся к нему плебеям. Все радостно приветствовали решение сената. Затем начались переговоры. Ицилий, говоря от имени плебеев, потребовал, чтобы были восстановлены и должности народных трибунов, и право обжалования действий должностных лиц, и чтобы никоим образом не преследовали тех, кто побудил воинов оставить лагерь и добиваться восстановления свободы; только децемвиров надо предать жестокой казни. Гораций и Валерий согласились с требованиями, а насчет децемвиров сказали, что по сути плебеи правы, но надо все же отказаться от этого требования ради всеобщего согласия, чтобы ни патриции не убивали плебеев, ни плебеи — патрициев. В конце концов договорились упоминание о судьбе децемвиров вообще исключить из выдвинутых требований. Сенат, узнав от вернувшихся Горация и Валерия о требованиях плебеев, согласился с ними. Даже децемвиры, не найдя в этих требованиях упоминания о своем наказании, решили более не сопротивляться и без разговоров сняли с себя полномочия. Только Аппий, понимая, что его не оставят в покое, заявил, что отказывается от звания децемвира, хотя и прекрасно понимает, что враги, а ими он считал абсолютно всех плебеев, только на время отложили нападение, ожидая возвращения им их оружия, т. е. народных трибунов. Постановили также, что великий понтифик немедленно организует выборы. Дело в том, что других должностных лиц, которые имели бы право организовать выборы, в Риме в то время не было, так что только лицо, обладавшее религиозным авторитетом, могло беспристрастно провести выборы народных трибунов.

Приняв такое решение, сенат отправил к войску и плебеям послов с этим известием. Их сопровождали почти все, кто еще оставался в городе. Тем временем плебеи, не дождавшись сведений о решении сената, покинули лагерь и сами пошли к городу. На полпути обе толпы встретились. Все ликовали и поздравляли друг друга с восстановлением свободы. Плебеи вернулись на Авентин и там под председательством великого понтифика избрали новых народных трибунов. Позже были избраны и консулы. Ими стали Валерий и Гораций, которые так смело выступали против тирании децемвиров и столь много сделали для восстановления общественного согласия. Народный трибун Дуиллий предложил закон, по которому любой, кто в будущем захочет лишить плебеев народных трибунов или права обжалования будет предан смертной казни или телесному наказанию.

Но и на этом дело не кончилось. Плебеи, не сумев добиться осуждения децемвиров, решили преследовать их поодиночке. Первой же жертвой стал, естественно, Аппий Клавдий, а обвинителем — Вергиний. Когда Вергиний вызвал Аппия на суд, тот пришел в сопровождении патрицианской молодежи, но это не смутило ни собравшихся на форуме плебеев, ни самого Вергиния. Он предъявил Аппию обвинение в том, что тот вопреки законам приговорил свободного человека к рабству. Аппий, не видя больше никакой защиты для себя, решил воспользоваться правом апелляции к народу, им же самим, в бытность децемвиром, отмененное. Но Вергиний выступил с новой обвинительной речью, напоминая о жестокости и своеволии Аппия, и заявил, что сколько раз Аппий будет апеллировать к народу, столько раз он, Вергиний, будет его обвинять. Тогда было принято решение заключить Аппия в тюрьму до суда, день которого был уже назначен.

В Рим прибыл дядя бывшего децемвира Гай Клавдий. В свое время он выступал против децемвиров и даже собственного племянника, а когда ему не удалось убедить его сложить полномочия, уехал из Рима. Теперь он вернулся и стал просить народ не позорить род Клавдиев, столь много славного сделавший для римского народа. Отвечая ему, снова выступил Вергиний и просил скорее пожалеть его и убитую дочь, чем виновника ее смерти и его страданий. И народ внял Вергинию. Когда Аппий узнал об этом, он в тюрьме покончил с собой.[192]

Потом гнев народа пал на другого бывшего децемвира — Спурия Оппия. Его обвинили в том, что он присутствовал при несправедливом приговоре и не помешал ему; обвинили его и в незаконных наказаниях римских граждан. Оппия тоже заключили под стражу, и он, как и Клавдий, покончил жизнь самоубийством. Остальные децемвиры сами уехали из Рима. Вергиний простил Марка Клавдия, который по настоянию Аппия выдвинул претензии на Вергинию, но тот предпочел покинуть Рим. На этом закончилась история правления децемвиров.

Выступление Канулея

Спокойствие в Риме продолжалось недолго. Среди законов, составленных децемвирами, был один, запрещавший законные браки между патрициями и плебеями. Сначала плебеи не придали особого значения этому закону. Но скоро они поняли, что он ставит их в совершенно униженное положение. И вот народный трибун Гай Канулей выступил с предложением позволить законные браки между двумя сословиями римского народа и предложением, чтобы римский народ мог избрать консулом любого гражданина, будь он патрицием или плебеем. Патриции этим страшно возмутились. Ведь до того времени консулом мог быть только патриций, а уж о законных браках с плебеями они и думать не могли. Патрициев возглавили консулы этого года Марк Генуций и Гай Курций. Не зная, как лучше воспрепятствовать обсуждению предложений Канулея, они решили воспользоваться таким поводом, как война, даже если та будет неудачной: под предлогом внешней опасности всегда можно отложить, а то и вовсе похоронить обсуждение внутренних проблем. Было объявлено, что жители Ардеи, ранее подчинявшиеся Риму, теперь вышли из-под его влияния, что этруски из Вей разоряют пограничные земли, а вольски и эквы якобы готовятся к большой войне с Римом. Если это и было правдой, то слухи о грозящей опасности были, конечно, явно преувеличены. Но консулы под этим предлогом тотчас объявили воинский набор. Канулей разгадал замысел консулов. Он объявил, что не разрешит проводить набор, пока его предложения не будут приняты.

Это чрезвычайно разозлило патрициев. Город забурлил. Консулы, созвав сенат, заявили, что безумство народных трибунов превосходит все пределы и в Риме происходит внутренних войн больше, чем город ведет со своими внешними врагами, что именно мятежи и вознаграждаются лучше всего. Убеждая сенат ни за что не уступать Канулею, консулы говорили, что если его предложения станут законами, то все роды смешаются в один сброд и никто уже не будет знать своих законных родственников, собственных святынь, а дети от смешанных браков, будучи полупатрициями-полуплебеями, будут в разладе сами с собой, нарушится прежний обряд гаданий по птицам, а если же будет разрешено избирать консулами и плебеев, то избраны, конечно же, будут самые мятежные из них, наподобие Ицилия и Канулея.

Канулей же, созвав на собрание плебеев, говорил, что плебеи не требуют ничего лишнего: ведь разрешаются же законные браки между римлянами и иностранцами, так почему же нельзя согражданам вступать в такие же браки, а разрешение (не обязанность) избирать консулами плебеев лишь подтверждает суверенное право римского народа доверить высшую власть в государстве любому гражданину. Отказ патрициев признать за плебеями права на законный брак с ними и на высший пост в республике ясно говорит о глубоком презрении к ним патрициев; если бы была их воля, то патриции запретили плебеям ходить по одним с ними улицам, дышать одним воздухом; они считают плебеев людьми еще худшими, чем рабы. И еще много таких же горьких слов произносил народный трибун.

Страсти в городе накалялись. Консулы, явившись на собрание плебеев, заявили, что невозможно разрешить законные браки между патрициями и плебеями, потому что плебеи не посвящены в священный обряд гадания по птицам и сомнительное потомство поколеблет святость этого обряда. Такое заявление еще больше распалило плебеев. Значит, заявили они, по мнению патрициев, бессмертные боги гнушаются плебеями. Подобное развитие событий могло привести к насилию. Испугавшись, патриции решили уступить в вопросе о браках, надеясь, что плебеи в ответ откажутся от претензий на консульство.

Однако плебеи на этом не успокоились. Канулей по-прежнему настаивал на допуске плебеев к высшей должности и противился набору в войско. Консулы созвали тайное совещание с самыми знатными сенаторами и бывшими консулами, чтобы решить, как же поступать дальше. Гай Клавдий, дядя бывшего децемвира, предлагал силой восстановить порядок в городе и провести воинский набор. Другие в страхе перед внутренними волнениями его не поддержали. Было решено предложить в случае необходимости не избирать консулов вообще, а вместо них избирать военных трибунов с консульской властью, причем число их было не определено и устанавливалось в зависимости от обстоятельств, а уже на этот пост можно будет избирать и плебеев тоже. Плебеи с этим согласились. За 45 лет такие военные трибуны избирались 23 раза.

Лициний и Секстин

Подчас случается так, что незначительные события и мелкие людские страстишки дают начало великим делам, изменяющим ход истории. Так произошло и в Риме в 70–60 гг. IV в. до н. э.

Жил тогда в Риме Марк Фабий Амбуст. Он был человеком знатным и влиятельным, но в отличие от других патрициев водил дружбу и с плебеями и был ими весьма уважаем. У Фабия было две дочери. Одну он выдал замуж за патриция Сервия (иногда его называют Авлом) Сульпиция Руфа, а другую — за плебея Гая Лициния Столона. Однажды жена Лициния пришла в гости к своей сестре. Сульпиций в этом году был одним из военных трибунов с консульской властью. Во время беседы сестер он вернулся домой с форума. Как и полагалось по закону, его сопровождали ликторы, несущие фасции, т. е. связки прутьев с воткнутыми туда топорами, и ликтор, как это тоже было принято, постучал этими фасциями в двери. Жена Лициния испугалась громкого стука, а ее сестра посмеялась, что та не знает простого правила. Насмешка уязвила женщину, но она смолчала. В это время в дом вошел Сульпиций в сопровождении целой толпы угодников, которые всячески заискивали перед ним. Все это вызвало в женской душе величайшую зависть к счастью родной сестры. Уязвленная увиденным, гостья отправилась домой. На пути ее встретил отец, с тревогой заметивший огорчение дочери. Он стал ее расспрашивать о причине досады. И та, сначала пытаясь скрыть истинную причину, наконец созналась, что она расстроена тем, что отдана в жены плебею, который никогда не получит таких почестей, как муж ее сестры. Фабий сказал дочери, чтобы она перестала печалиться, ибо и в своем доме увидит такие же почести. Вдохновленная словами отца, младшая Фабия вернулась домой и стала пенять мужу на свою несчастную долю.

Вскоре Фабий вызвал к себе в дом зятя и пригласил Люция Секстия Латерана, юношу способного, решительного и честолюбивого. Втроем они стали думать, что надо сделать, дабы открыть плебеям путь к самой вершине государственной власти, и разработали план. В то время очень многие плебеи, и не только самые бедные, были в долгах, с которыми никак не могли расплатиться, а проценты на долги постоянно росли с ужасающей быстротой. Просрочившие же уплату долгов захватывались в рабство, их держали в колодках, в тюрьме. Но и тюрем уже не хватало, люди томились в частных домах патрициев, являвшихся их кредиторами. Одной из причин такого положения была нехватка у плебеев земли, в то время как многие сенаторы обладали большими земельными участками. Вот это-то положение и решили использовать Фабий, Лициний и Секстий. При поддержке Фабия Лициний и Секстий были избраны народными трибунами на следующий год и тотчас предложили три закона, которые надо было принять вместе: чтобы вычесть из суммы долга все проценты, а остальные деньги выплачивать равными долями в течение трех лет; чтобы на общественной земле никто не мог иметь во владении больше 500 югеров, т. е., по нашим мерам, 125 гектаров; чтобы не избирать больше военных трибунов, а вновь выбирать только консулов, причем один из них должен быть плебеем.

Патриции были крайне возмущены подобными предложениями. Они боялись потерять деньги, землю и власть. Поскольку никакого средства воспрепятствовать принятию законов патриции не нашли, то подговорили других народных трибунов (всего трибунов было десять человек) наложить запрет не только на само голосование, но и на те молебствия, которые голосованию предшествуют.[193] Так продолжалось в течение нескольких месяцев. Когда же пришло время выборов других должностных лиц, в том числе военных трибунов с консульской властью, Секстий запретил их проведение. Обе стороны оказались непреклонными. Коллеги Лициния и Секстия запрещали проведение собраний для голосования по предложенным законам, а те, в свою очередь, запрещали проведение выборов. Это противостояние тянулось в течение пяти лет.

Через пять лет жители италийского города Велитр напали на город Тускул, подчиненный Риму. Тогда народные трибуны уступили, и были проведены выборы военных трибунов с консульской властью, которые объявили воинский набор. На этот раз народ с большой неохотой записывался в войско. Но все же оно было набрано, отбросило врагов от Тускула и осадило Велитры. Так как осада не завершилась, то и на следующий год выбрали военных трибунов, среди которых был Фабий, тесть Лициния. Это вдохновило Лициния и Секстия, все эти годы избиравшихся народными трибунами и избранными и в этот раз. К ним в этом году присоединился и Фабий. Удалось привлечь на свою сторону еще трех народных трибунов, так что теперь против законопроекта возражали лишь пять коллег Лициния и Секстия. На форуме бушевали страсти. Народные трибуны интересовались у сенаторов, хотят ли они иметь больше пятисот югеров пашни, если плебеи имеют всего по два, т. е. один человек владеет землями большими, чем триста других; что отцы государства предпочитают, чтобы плебеи заключались в оковы и истязались или чтобы они выплачивали долги без процентов; нравится ли им. что патрицианские дома превратились в частные тюрьмы. Когда сенаторам нечего было возразить, Лициний и Секстий уверяли, что предотвратить это можно только при условии, что один консул будет плебеем. Под тем предлогом, что часть народа находится в войске под Велитрами, врагам законопроектов удалось вновь отложить их обсуждение и провести выборы военных трибунов на новый год. Но когда войско наконец вернулось, страсти разгорелись еще сильнее.

Дело дошло до того, что вопреки запрещению своих коллег Лициний и Секстий все же созвали народное собрание для обсуждения своих предложений. Это было незаконно. Под этим предлогом сенаторы назначили диктатора. Им стал знаменитый полководец Марк Фурий Камилл. Но это не остановило внутренней борьбы. Лициний и Секстий все-таки созвали народное собрание. Их коллеги, тоже явившись на форум, запретили его проведение. Сторонники законов обратились к народу, и собравшиеся согласились с тем, чтобы все же начать собрание. Тогда Камилл, пользуясь властью диктатора, запретил его проведение, заявив, что он спасает власть трибунов вопреки ей самой, так как главным оружием трибунов было все-таки запрещение действий любого должностного лица, в том числе и другого народного трибуна. Лициний и Секстий не согласились с этим, и Камилл пригрозил разогнать собрание силой. Позже, увидев, что успокоить страсти в городе он не в состоянии, Камилл, сославшись на болезнь, отказался от диктатуры.

Римляне так часто воевали, что кажется, будто это было их более естественным состоянием, чем мирная жизнь.

Редкий год обходился без военных действий, будь то борьба за свободу Рима или завоевательные походы в другие страны. Легенды рассказывают о беспримерном мужестве римлян во время сражении, особенно за свободу и независимость их великой державы.

За победу над врагом римляне обязательно приносили божествам благодарственные жертвы. Человеческие жертвоприношения были крайне редки. Известен лишь один случай за всю римскую историю принесения в жертву четырех иностранцев.

Вскоре был назначен другой диктатор. Пока же диктатора не было, трибуны все же созвали собрание, и на нем выяснилось, что народ готов поддержать их предложения о земле и долгах, но большинство было против обязательности избрания одним консулом плебея. Это возмутило трибунов, и когда их захотели избрать в десятый раз, они согласились только при условии, что все их три предложения станут законами одновременно.

Воспользовавшись столь жесткой позицией Лициния и Секстия, против их предложений решительно выступил Аппий Клавдий, внук децемвира. Он обвинил трибунов в тирании, в навязывании своей воли римскому народу, в стремлении не к общественному благу, а к личной власти. Он даже назвал их «тарквинствующими», т. е. поступающими так же, как последний римский царь Тарквиний Гордый. Речь Аппия произвела на собравшихся впечатление, и было решено утверждение предложений Лициния и Секстия отложить. Но на следующий год, когда Лициний и Секстий в десятый раз стали народными трибунами, в городе началась подлинная смута. В этом году для борьбы с внешними врагами снова был назначен диктатором Камилл, хотя было ему уже около восьмидесяти лет. Сначала Камилл по-прежнему решительно противился предложениям. Но однажды по приказу народных трибунов его самого чуть не арестовали. После этого случая он отправился в курию, где заседал сенат, а по дороге обратился с молитвой к богам, прося даровать спокойствие Риму и обещая в случае помощи богов построить храм Согласия. В сенате он открыл дебаты, а затем, видя, что другого выхода уже нет, сам предложил сенату более не противиться. Предложения были приняты и стали законами.[194] Одним из консулов будущего года был избран Люций Секстий Латеран. Патриции, узнав об этом, заявили, что они не будут ему подчиняться. В ответ на это плебеи сказали, что они и вовсе уйдут из города. В дело вмешался Камилл. По его предложению патриции признали законы Лициния и Секстия, а плебеи согласились, что будет учреждена должность городского претора, т. е. судьи, который будет разбирать дела в городе, и что этот претор будет избираться из числа патрициев.

В честь достигнутого примирения в Риме были устроены Великие игры, причем к прежним трем дням был прибавлен еще один. Камилл предложил всем римлянам в благодарность богам за дарованный ими внутренний мир принести им жертвы и украсить себя венками. В исполнение своего обещания он заложил храм Согласия, расположив его так, чтобы его было видно и с форума, где собирается народное собрание, и из курии, в которой заседает сенат.

Так закончилась эта беспримерно долгая борьба. Ее исходом был открыт путь к полному слиянию патрициев и плебеев в единый народ, что в значительной степени изменило ход римской истории. А начало всему положила обыкновенная женская зависть и стремление отца и мужа ублажить дочь и супругу.[195]