Министерство особых происшествий

Глава 6, в которой наша очаровательная мисс Элиза Браун отваживается на посещение сумасшедшего дома и изо всех сил старается искупить вину перед призраком прошлого

Уже второй раз за последние две недели Элиза Д. Браун ло­вила себя на том, что трусит. Стоя перед Бетлемской королев­ской больницей, больше известной под названием Бедлам, она обнаружила, что ноги отказываются нести ее дальше. Взгля­нув на витиевато украшенные ворота, здание можно было при­нять за большое загородное поместье, если не обращать вни­мания на извивающиеся фигуры — символы безумия наверху кованых решеток. Снаружи все выглядело аккуратно и доволь­но безобидно, но место это неминуемо наталкивало на мысли об утраченных возможностях. Короче говоря, это было место, которого любой здравомыслящий человек станет избегать.

Медальон в ее руке казался таким тяжелым, будто был сде­лан из свинца, и все же она не могла игнорировать послание, которое он нес. Она уже три дня подряд приходила сюда, и каж­дый раз медсестры отсылали ее прочь. Он был слишком болен и слишком безумен, поэтому они не могли позволить ей уви­деться с ним.

В обычных обстоятельствах такое препятствие только ра­зожгло бы в ней желание преодолеть его, — вероятнее все­го, с помощью динамита, — но на сей раз все было иначе. Эли­за боялась встретиться лицо к лицу с Гаррисоном Торном. Он был ее партнером в министерстве, и в свободное от работы время она тешила себя мыслью о том, что их отношения мог­ли перерасти в нечто большее. И хотя теперь все было уже в прошлом, это до сих пор причиняло ей острую боль.

Но вариантов было немного: либо встретиться с ним, либо пытаться найти свое счастье, загнивая с Веллингтоном Бук­сом в его архиве. Что было в принципе неприемлемо.

Элиза упрямо выдвинула вперед подбородок и решительно двинулась по дорожке. Здесь она присоединилась к немного­численной веренице других визитеров: мамочек, тянущих за собой детей, родителей с заплаканными глазами и других по­сетителей с посеревшими от горя лицами, пришедших сюда навестить дорогих людей.

Таковых было действительно немного, учитывая размеры этой больницы; внезапно Элиза поняла, что речь сейчас идет о чем-то большем, нежели просто о медальоне. В таких местах человеческие жизни высыхают и рассыпаются в прах. У них в Новой Зеландии тоже есть такие заведения, и по своему опы­ту она примерно знала, чего здесь можно ожидать. Это была только часть проблемы. Если она замешкается и позволит се­бе удариться в воспоминания, она увидит лицо своего брата Герберта — грязное, покрытое пятнами, безумное, — каким она видела его, когда приходила к нему в последний раз. За­тем она услышит крики и вопли, а уж потом вспомнит, что ее любимый старший брат больше не узнаёт ее.

Элиза с легкостью могла себе представить, что они только взглянут на нее и тут же закроют ее здесь — совсем так же, как это произошло с ним.

Она замотала головой. Это просто смешно. Она была на­столько нормальна, насколько вообще может быть любой агент — если, конечно, этим агентом не был Гарри. Она под­несла руку в перчатке ко рту, чтобы скрыть неуместное нерв­ное хихиканье. Он бы оценил ее черный юмор.

По крайней мере, тот Гарри, которого она помнила.

Поначалу Бетлем предстал перед ее глазами удивительно чистым фасадом, хотя вкус у местного декоратора определен­но был мрачноватым. По обе стороны внутреннего дворика стояли скульптуры корчащихся в муках Меланхолии и Буйно­го Помешательства, мгновенно отрезвлявших любого идиота, у которого могла оставаться еще хоть какая-то искра надеж­ды на выздоровление. Это было больше, чем просто произве­дение искусства. Впечатляющие изогнутые фигуры должны были служить предупреждением для тех, кто посмел войти в эту больницу.

Всезнающая медсестра, которую Элиза уже видела здесь раньше, широко улыбнулась, как только она приблизилась к переднему окошку.

— Мисс Браун, я очень рада, что вы пришли. — Ее накрах­маленная шапочка качнулась на вьющихся волосах. — Ми­стер Торн сегодня чувствует себя неплохо, так что вы можете увидеть его.

Элиза попыталась улыбнуться в ответ, хотя в желудке у нее что-то неприятно плясало.

— Спасибо. Мне необходимо встретиться с ним наедине.

Губы медсестры немного скривились, и Элиза подвинула через стойку свое министерское удостоверение. Реакция на него оказалась самой благоприятной.

Тем не менее Элиза невольно продолжала бросать тревож­ные взгляды вдоль больничных коридоров и ничего не могла с собой поделать. Понятно, что никто из их министерства не мог следить за ней здесь; но уверенность эта нисколько не уменьшала тот риск, которому она подвергалась. Ни на йоту. Даже если доктор Саунд просто узнает, что она пользовалась служебным удостоверением для достижения благосклонного отношения к себе, ей уже не придется переживать насчет соб­ственного прозябания в ненавистном архиве. Это она знала наверняка.

Медсестра вызвала надзирателя-мужчину.

— Томас проводит вас наверх и постоит за дверью, пока вы будете там.

Этим было сказано все. О господи, Гарри! Ее ладонь креп­че сжала медальон необычной формы.

Благодарно кивнув медсестре, Элиза двинулась вслед за молчаливым сутулым охранником с опущенными плечами в мужское крыло. Про Бедлам ходили разные истории, это бы­ло место легендарное — легендарное и жуткое, так что Эли­за даже испытала некоторое облегчение от того, что ситуация здесь явно изменилась. Да, здесь по-прежнему были запертые двери, через которые ее проводил надзиратель, но за ними ока­зывались большие просторные галереи, по обе стороны от ко­торых находились комнаты. Здесь разместили «излечимых» мужчин, и местные обитатели сидели тут небольшими груп­пками, ремонтируя одежду, разрисовывая небольшие фигур­ки и занимаясь другими несложными делами. Один крупный мужчина с редкими зубами оторвал взгляд от своего игрушеч­ного солдатика, когда Элиза проходила мимо, и осклабился.

— Красивая леди, — позвал он, произнося слова нараспев. Затем хихикнул и добавил: — Красивая леди идти бум.

Испуганно вздрогнув, она остановилась на полушаге и обер­нулась, но пациент снова вернулся к своему занятию, и вся­кий интерес к ней, если таковой и был, у него уже пропал. Упав духом, Элиза поторопилась догнать своего провожатого.

Перед ними оказалась громадная раздвижная дверь с зуб­чатым приводом, настоящее чудо инженерного искусства из латуни и всяких шестеренок, предполагавшее, что за ней должно находиться что-то такое, что стоит держать под на­дежными запорами. Томас сунул свою толстую руку в проем на косяке. Запыхтел, застрекотал сложный механизм, и во­круг его ладони звонко защелкнулся блестящий металл, за­ставив Элизу вздрогнуть от неожиданности. Еще через мгно­вение дверь дрогнула; Элиза сделала шаг назад, а тяжелая конструкция поехала по направляющим в сторону, спрятав­шись внутри стены.

«Должно быть, так охраняют неизлечимых», — подумала она. Когда Элиза переступала через порог, по спине у нее про­полз холодок.

Разница стала заметна сразу же. В лицо ударил тяжелый, как кирпич, запах, и она остановилась, быстро начав хватать воздух ртом.

Как ни старались те, кто смотрел за Бедламом, им не уда­лось предотвратить попадания в воздух всех запахов функци­онирующего человеческого тела. Это был Бедлам, незнако­мый посетителям, Бедлам, который никто не смог бы вынести. Это был Бедлам, который лучше сразу забыть. Если вы толь­ко не являетесь руководителем регулярного «Бетлемского шоу». Охранник провел ее вдоль ряда запертых дверей, и Эли­за пыталась отключиться от доносившихся оттуда визгов и во­плей, но даже ее профессиональные навыки в такой обстанов­ке не срабатывали.

По мере того как они все глубже заходили в Бедлам, Элизу не покидала мысль, что за этими стенами содержится не один агент из министерства. Она пообещала себе хорошенько вы­пить, когда доберется домой.

Наконец Томас открыл одну из камер и с выжидающим ви­дом остановился.

— Спасибо, — сказала она и, взглянув в его глаза, вдруг обнаружила, что на самом деле они светло-карие и что в них теплится неожиданный огонек сострадания.

— Я подожду вас снаружи, мисс. — Голос у него оказался по-юношески высоким, не идущим такому массивному грубо­му телу.

Кивнув, Элиза зашла внутрь, и дверь камеры мягко и акку­ратно закрылась за ней.

Гаррисон Торн сидел в углу, съежившись и отвернув лицо к стене. Она видела лишь гриву всклокоченных золотистых во­лос, и к горлу ее подступил тяжелый комок. Ей показалось, что ничего не изменилось.

Затем мужчина, которого она знала как своего напарника и друга, взглянул через плечо, и видимость эта тут же рухнула.

Элиза зажмурилась, вспоминая, каким Гаррисон был рань­ше: высокий, полный сил и энтузиазма, чертовски хороший игрок в карты, мужчина, которого хотелось целовать. Потом она открыла глаза и столкнулась с реальностью, которой столько времени избегала.

Прежде чем министерство нашло его и упрятало в Бедлам, он отсутствовал целую неделю. С тех пор она видела его впервые.

— Гаррисон?

Ее собственный голос вдруг показался ей чужим. Пустым. Исполненным скорби. Почему она не пренебрегла тогда при­казом министерства, как делала много раз, и не пришла про­сто навестить его? Ответ был ей хорошо известен: она боя­лась именно этого.

Глаза Гаррисона, когда-то карие с зеленью, такими и оста­лись, но сейчас его взгляд постоянно двигался, бегая по углам комнаты. Его густая и спутанная борода разрослась — возмож­но, потому что он непрерывно шевелился и его трудно было по­брить. Его длинные сильные пальцы находились во рту, и в тех местах, где он кусал их, выступила кровь. Не успев сообразить, что делает, Элиза бросилась вперед и обняла его. Крайне не­профессионально, но вокруг не было никого, кто мог бы заме­тить это. «Прости меня, Гарри, — говорили эти объятия; по крайней мере, она на это надеялась. — Пожалуйста, прости ме­ня, Гарри».

Господи, каким же худым был Гаррисон, кожа да кости, и это при том, что всего восемь месяцев назад он обладал за­видной крепкой мускулатурой. Он позволил обнимать себя всего секунду, а затем резко отпрянул назад, и его жесткая бо­рода царапнула ее по щеке. Тот Гаррисон, которого знала она, всегда очень привередливо относился буквально ко всему, осо­бенно к своей внешности. Усы его всегда были аккуратно на­вощены, а воротничок — тщательно накрахмален. «Одежда может красить человека, — однажды сказал он ей в ответ на колкости в отношении его щепетильности в этом вопросе, — но в полевых условиях, Лиззи, добрую службу сослужит муж­ская удаль, хорошенько приправленная учтивостью». Когда он подмигнул ей, как это сохранилось у нее в памяти, она по­думала о своей женственности. Это напомнило ей, как Гаррисон умел пользоваться своими достоинствами, данными ему от Бога. «Открывая свои двери, сердца и умы, люди отдают пред­почтение принцам перед нищими. Попробуй запомнить это, моя дорогая Лиззи».

Гаррисон в его нынешнем состоянии, казалось, был раз­давлен.

Незнакомец забился в угол и принялся внимательно рас­сматривать потолок. Из горла его вырывался странный глу­хой мяукающий звук, как у потерявшегося котенка. Сначала он был едва уловим, но стал громче, когда Гаррисон начал рас­качиваться взад-вперед. Элиза старалась успокоить его, как она вела бы себя с небольшим зверьком. Если это его состо­яние считалось лучшим, у нее не было ни малейшего желания стать свидетельницей худшего.

— Гарри, — шепнула она, гладя его по руке. — Это я, Лиз­зи. — Она всегда ненавидела любые производные от своего имени, но когда так называл ее он, это почему-то не казалось ей обидным. — Господи, Гарри, неужели ты меня не помнишь?

При звуке ее голоса ее бывший напарник немного нахму­рился.

— Лиззи... Лиззи? — Казалось, что он изо всех сил стара­ется зацепиться за ускользающие подробности прошлого.

В отчаянии она прижалась губами к тыльной стороне его ладони, на что никогда раньше не отваживалась. Рука была грубой, покрытой шрамами, но все же это была его рука.

Гаррисон прикоснулся к ее волосам — это был нереши­тельный и мягкий жест.

— Лиззи. Я знал одну Лиззи. Такая красивая девочка. Зна­ешь, я мог бы поцеловать ее там, в Париже.

Элиза подняла глаза и улыбнулась.

— У меня было много возможностей поцеловать ту красави­цу Лиззи, — сообщил он ей тоном, напоминавшим голос ре­бенка, рассказывающего взрослым о своих последних достиже­ниях. — В Уганде. В Касабланке. О да, у меня было много, очень много возможностей, но Париж... да, Париж. И я думаю, что красавица Лиззи позволила бы мне себя поцеловать.

— А сейчас позволила бы? — Невидимая рука сжала ей горло, не давая дышать. Она сглотнула подступившие слезы и снова заговорила, потому что это помогало ей побороть на­хлынувшие эмоции. — Тогда почему же ты, негодяй, этого не сделал?

Он ожесточенно замотал головой. Маленького мальчика застукали на горячем.

— Это было бы неправильно. Это было бы неправильно. Она была особенной, эта красавица Лиззи. Красивая, но осо­бенная. Не такая, как все остальные. Она была очень, очень, очень особенная.

Элиза набрала побольше воздуха в грудь и улыбнулась, на­деясь, что эта улыбка снова вернет ему покой.

—Да, Гарри, я думаю, что Лиззи обязательно позволила бы себя поцеловать.

— Но я этого не сделал, и теперь возможность упущена, — прошептал Гаррисон и тихо вздохнул.

Все было именно так, как он сказал: возможность была по­теряна для них обоих.

Но, может быть, еще могла бы воцариться если не любовь, то по крайней мере справедливость. Может быть, их потери еще могут стать не бессмысленными.

Со всей осторожностью Элиза перевернула его руку и акку­ратно вложила ему в ладонь медальон, найденный в архиве.

— Гаррисон, ты помнишь это?

Ей не показалось: он действительно бросил на нее взгляд сво­их слезящихся глаз, и поэтому она торопливо продолжила:

— Помнишь, те люди, которые умерли, — те, от которых ты не мог отказаться?

Его голос, прорвавшийся сквозь пересохшие губы, превра­тился в хрип:

— Кости, кожа и кровь!

Элиза схватила его ладони в свои руки, прежде чем он успел сунуть их в рот.

— Да, это было ужасно. Министерство могло отказаться от расследования этих дел, но ты не мог остановиться, только не ты.

— Кости... кожа... кровь... — Гаррисон замотал головой и отпрянул от нее, повторяя три слова, которые преследо­вали его тогда, но, видимо, не отпускали его и в состоянии безумия.

Он снова ушел в путаницу разрозненных мыслей, привед­ших его в Бедлам. Элиза прижалась лбом к его голове, стара­ясь вернуть к действительности, к себе.

Все так же медленно она повернула лицо к медальону. Он последовал за ней.

— Ты нашел это на последней жертве, Гаррисон, — про­шептала она, глядя на контур странного кулона, на его не­обычную ассиметричную форму, на выгравированного кота, который сейчас следил за ними обоими. — Помнишь? Ты на­шел это и поэтому не сдался, не отступил.

— Это правда был я? — Голос его звучал слабо, но все же она уловила в нем интонации своего старого друга.

Из уголка ее глаза скатилась слеза — слабая, глупая слезинка.

— Ты оставил это для меня? Ты оставил это в материалах дела, чтобы я потом нашла?

Его губы несколько раз вздрогнули.

— Ты... ты... ты видишь его, Лиззи, видишь?

Элиза отшатнулась и села на корточки.

— Его, Гаррисон? — Быстрый осмотр комнаты подтвер­дил, что они были здесь совсем одни.

Гаррисон расхохотался, коротко и горько — с губ его со­рвалось такое, чего она никогда раньше не слышала и не ра­зобрала. Комната отозвалась эхом, и голова его угрожающе опустилась. Если бы это был кто-то другой, Элиза ударила бы его по щеке или, по меньше мере, хорошенько встряхну­ла бы.

— Прошу тебя, Гаррисон, я не понимаю. О чем ты гово­ришь? — Она должна быть сильнее этого. — О ком ты го­воришь?

Он снова потрогал ее волосы — разрывающий душу по­терянный взгляд на искаженном лице. Она вспомнила Па­риж, их ночную поездку по Сене во время одного из послед­них заданий. Ее сердце бешено стучало в груди, и на этот раз это никак не было связано с динамитом. Неужели она про­пустила тогда первые симптомы из-за своих глупых чувств? Ее напарник несколько месяцев находился на грани помеша­тельства, а она была настолько слепа, что даже не заметила этого?

Элиза на миг зажмурилась. Она привыкла не задавать во­просы, а действовать. Вопросы — это было по части Гарри. Однако за последние несколько месяцев их партнерства у не­го выработалась навязчивая идея в отношении всех этих дел. Тела со слитой из них кровью, с содранной до мяса кожей и еще несколько совсем загадочных — без единой целой ко­сточки внутри. Гарри был убежден, что все эти трупы — по крайней мере, обнаруженные — были как-то связаны между собой, хотя связь эту никак установить не получалось. Не имея ни одного достойного объяснения происходящему, а также подпираемое другими возникающими ситуациями с почерком преступного Дома Ашеров, министерство бросило эти дела, что привело Гаррисона в смятение.

Но он сохранил медальон, единственный последний ключик. Ее напарник всегда был ярым сторонником всяких правил и протоколов, пока не столкнулся с тем, что сам он назвал «убийствами со свежеванием и переломами».

— Да, я нашел его.

— Прости меня, Гарри, — шепнула она, прижимая ладонь к его шершавой щеке. — Если бы я с большим вниманием от­носилась к тому, что ты делаешь...

— Не плачь, Лиззи. — Его голос был тяжелым и печаль­ным. — Я нашел это... — Он взял ее подбородок в свою ла­донь, но глаза его смотрели куда-то мимо. — А теперь и ты то­же должна найти.

Проследив за его взглядом, Элиза увидела, что он поднял медальон за цепочку на свет и теперь крутит его. Элиза часто заморгала, склонив голову набок. При вращении на скорости странная форма и гравировка преобразовывались в то, что Элиза никогда не замечала. Там по-прежнему был кот, но при вращении кулона этот кот улыбался им.

Чеширский Кот, прославившийся после книг Льюиса Кэр­ролла.

— Я вижу его, я на самом деле вижу его, Гаррисон, — про­шептала она, чувствуя, как у нее начинает кружиться голо­ва, — но что это значит?

Внезапно он резко прекратил вращение и зажал медальон в ее ладони.

— Мы тут все сумасшедшие. Я сумасшедший. Ты сума­сшедшая.

От этих произнесенных нараспев слов по спине у нее по­полз холодок. А Гарри принялся неистово чесаться и трястись, бормоча эту фразу себе под нос снова и снова.

Он скулил, как побитый ребенок, и отбивался от всех попы­ток Элизы успокоить его. Когда же Гаррисон принялся лихора­дочно расчесывать ногтями свой затылок, ее охватил дикий страх. Господи, она снова сломала его и вернула в ту главу его жизни, которая был наполнена болью. «Нет, Гарри, я тебя так не брошу», — пообещала она себе, пытаясь как-то усмирить его.

В процессе борьбы она вдруг заметила рельефный шрам, прятавшийся у него под волосами над левым ухом.

— У тебя этого раньше не было, — прошипела она, чув­ствуя, как страх и жалость уступают место злости, давая столь желанную передышку от постоянной печали. — Все в поряд­ке, Гаррисон, — прорычала Элиза, крепко сжимая его в сво­их объятиях, пусть только на одну минуту.

Широко шагнув к двери, она сильно ударила в холодную ме­таллическую поверхность. Охранник только слегка приоткрыл дверь, но Элиза тут же втянула его в камеру.

— Что вы сделали с ним?

Упираясь, Томас пошатнулся, но восстановил равновесие, когда она отпустила его, показывая ему шрам Гаррисона. Бывший агент так разошлась, что принялась молотить его по голове.

Какое-то время Элиза даже не прислушивалась к протестам надсмотрщика.

— Это была одна из ран, с которыми он поступил к нам, мисс.

Гаррисон впал в неистовство, а Томас неожиданно обхва­тил Элизу и принялся выталкивать ее наружу. Она, вероятно, выбила бы ему зубы ногой, если бы ее бывший напарник не за­кричал отчаянно:

— ЛИЗЗИ!

Крик его затих, а лицо замерло в гримасе вопля. Прошло несколько секунд. Гарри посмотрел на нее и дрожащим голо­сом сказал:

— Помни, Лиззи, все мы — мыши в лабиринте. Поэтому не­важно, куда ты идешь, потому что все равно куда-нибудь при­дешь. Ты обязательно достигнешь этого, если будешь идти до­статочно долго. А когда ты наконец попадешь туда, у тебя будет место, чтобы отдохнуть, есть, пить. — Затем он вскочил на но­ги и, вскинув руки вверх, прокричал: — ЧТОБЫ ЖИТЬ!

Его бессвязные речи воспринимались как какое-то обра­щение свыше, но она поняла его. Какая-то здоровая часть мозга Гаррисона пыталась пробиться обратно, домой. Элиза выпу­стила из себя весь воздух и позволила вытолкать себя из ка­меры. «Да, — подумала она, не отрывая взгляд от Гаррисо­на, — я поняла».

Томас запер дверь, из-за которой, несмотря на ее толщину, продолжали слышаться крики, а затем прислонился к стене. Он выглядел очень усталым.

— Мистер Торн сейчас уже не с нами, мисс. Теперь вы ни­чего вразумительного от него не добьетесь.

— Мне жаль, что я ошиблась насчет той раны, — прошеп­тала Элиза, глядя на медальон. — Я просто подумала...

Ответ Томаса заключался в том, что он молча проводил ее до главного внутреннего двора. Когда они проходили по гале­рее, там их ждал человек, которого она видела здесь раньше; глаза его горели.

— Бууууум! — шепнул он и подмигнул ей.

Это было уже слишком, и она ускорила шаг, следуя за охранником. Добравшись до выхода, Томас просто ушел прочь без каких-либо прощаний или жестов вежливости. Медсестра обратила внимание на странное выражение их лиц и предпоч­ла не задавать лишних вопросов.

Элиза покидала Бедлам так же, как приехала сюда, но чувствуя себя потрясенной. Она даже не была в состоянии попрощать­ся с Гаррисоном — хотя, вероятно, он бы этого и не заметил.

Идя по дорожке к входным воротам, она вытащила стран­ный медальон и надела его себе на шею, словно бросая вызов тем, кто забрал у нее напарника и друга. Прохладная вещица теперь лежала у нее на груди, и она прижала ее ладонью, ста­раясь запомнить это ощущение.

Ее сердце еще полностью не вернулось к своему нормаль­ному ритму, когда она подняла глаза и увидела знакомую фи­гуру. Под статуей Безумия стоял Веллингтон Букс, такой же опрятный и щеголеватый, каким когда-то был Гаррисон. Ему не хватало лишь прогулочной трости, и успех у дам был бы ему обеспечен.

— Итак, — сказал он сухим назидательным тоном. — Как прошел ваш ленч в Бедламе, мисс Браун?

Агент Брюс Кэмпбелл испытывал ощущение счастья в самых различных частях света, например, карабкаясь по отвесной скале у берегов Бенгалии, сражаясь с воинственными шерпа­ми в Непале или даже просто плавая среди смертельно опасных больших белых акул в водах родной для него Австралии. К тому же он был настоящим мастером в целом ряде видов че­ловеческой деятельности: он отлично стрелял, искусно ухле­стывал за красивыми женщинами и умел смешивать великолепный послеобеденный аперитив.

А вот что ему не нравилось, так это пить сейчас чай с членом Тайного Совета посреди роскоши отеля «Гросвенор». По­глядывая по сторонам краем глаза, Брюс понял, что здесь их в основном окружают светские дамы. Он нервно заерзал на стуле. Черт возьми, некоторых из них он узнал — даже несмо­тря на то, что сейчас они были в одежде. А поскольку они пришли сюда без мужей, у него были весьма призрачные шан­сы спокойно выбраться отсюда в более привычную для себя обстановку, например, в какую-нибудь перестрелку.

Разумеется, если человек, сидящий напротив, позволит это. Питер Лоусон, герцог Сассекский, не нуждался ни в визит­ных карточках, ни в представлении — Брюс великолепно знал, кто он такой, не был только уверен насчет того, как к нему об­ращаться. Поэтому он просто сидел неподвижно и ждал, пока тайный советник заговорит сам.

Сассекс откинулся на спинку своего стула, аккуратно вста­вил в рот сигариллу и направил на Брюса свой взгляд, кото­рый тот уже видел раньше у сотен других хищников. Агент знал, как справляться с такими неподвижными взглядами, ког­да с ним начинают играть в гляделки. Беспечно улыбнуться, подмигнуть, если позволяет время, а затем выдать свой зна­менитый (по крайней мере, он сам считал его знаменитым) ап­перкот «Гром, грянувший снизу», который уложил на пол с раздробленной челюстью не одного противника.

Но на этот раз взгляд этот принадлежал человеку, к кото­рому прислушивается сама ее величество королева. Бюрокра­ту. К тому же они находились в зале для чаепитий.

И Брюс сделал единственное, что выходит одинаково есте­ственно у всех, — он застыл.

Тарахтящий звук лифта, поднявший из середины стола их чай, стал приятным облегчением посреди затянувшегося на­пряженного молчания. Брюс натужно сглотнул — сейчас он предпочел бы кружку пива вместо чая. Однако с этими англи­чанами всегда одно и то же — их проклятый чай.

Сассекс загасил окурок своей сигариллы, нагнулся вперед и снял чайник с многоярусной бронзовой подставки, одна из по­лок которой поддерживала нужную температуру жидкости.

— Еще одна чертова выдумка Мак-Тая, — пробормотал Брюс, отодвигаясь подальше.

— Не любите этого шотландца? — Сассекс аккуратно на­полнил две чашечки. — Какая жалость. А он ведь самый зна­менитый изобретатель нации.

Австралиец покачал головой.

— Когда дело не касается штуковин, которые убивают.

— У прогресса есть своя цена. Цивилизация должна дви­гаться вперед.

Герцог огляделся по сторонам, прислушиваясь к тихому ще­бетанию дам, и улыбнулся.

— А иногда нам действительно необходимо несколько про­редить стадо.

Сассекс напоминал Брюсу крокодила. В молодые годы он имел дело со множеством этих тварей в диких дебрях Квинс­ленда и был убежден, что этот такой же. Он может притаить­ся под водой, но сейчас готов наброситься.

— Итак, расскажите мне о вашей работе в министерстве, агент Кэмпбелл. Приносит ли вам удовлетворение ваша роль в защите империи?

Наконец-то они начали подбираться к сути вопроса.

— Мой долг, ваша светлость, хорошо защищать королеву Вик, — ответил он, пожав своими мощными плечами. Не­сколько секунд они молчали, и Брюс в панике пытался сообразить, что он должен сейчас сделать. Взять свою чашечку чая? Схватить один из этих пугающе изящных сэндвичей?

Только когда он, глянув на соседний столик, увидел полные осуждениявзгляды шокированных матрон, до него наконец дошло. Очевидно, его слова были слышны и за столиками во­круг них.

— Понятно, — сказал Сассекс, продолжая помешивать свой чай. — Что ж, я уверен, что королева Вик в полной ме­ре оценит ваши усилия — усилия, в которые, как я полагаю, не входит ведение дипломатических переговоров.

Брюс прокашлялся, снова заерзал на стуле и предпринял попытку взять свою чашку.

— Ну, когда я работаю с другими агентами, я не мастак на­счет разных там разговоров. Я скорее... хмм...

— Грубая сила.

Герцог понял, что попал в точку. Брюс был больше, чем про­сто кулаки и пистолеты. Сассекс это знал. Но, работая кулаками и пистолетами, этот агент чувствовал себя уютнее, чем зани­маясь дипломатическими аспектами деятельности министер­ства. Брюс также знал это, и его это вполне устраивало.

— Нет ничего плохого в том, чтобы быть человеком не слов, а дела. Уверяю вас, есть немало членов парламента, которым лучше бы вести открытые дебаты в местных пабах, чем в Па­лате лордов. Врезать кому-нибудь по физиономии — это про­извол, акт насилия. Но сделать то же самое тому же человеку в трактире «Проспект Уитби» — это уже просто спорт. — Сассекс улыбнулся, а Брюсу вдруг ужасно захотелось в туа­лет. — У вас в этом мире есть свое место, агент Кэмпбелл, но я обязан выяснить, находится ли оно в министерстве.

Брюс наморщил лоб и слегка наклонился вперед.

— Боюсь, что я не совсем понимаю вас, ваша светлость.

Герцог виртуозно точным движением намазал свою ячмен­ную лепешку девонширскими сливками. Он поднял глаза на агента и улыбнулся.

— Среди ваших коллег мало кто об этом знает, но я не удив­люсь, если организация не дотянет и до конца года.

Брюс часто заморгал.

— Черт побери! — прошептал он, поднося чашку к губам и далеко отставив мизинец в сторону. Кое-чему он в Лондоне все-таки научился.

Дамы вокруг снова ужаснулись и удостоили его следующим раундом осуждающих взглядов, но на этот раз он был слиш­ком шокирован, чтобы обращать на них внимание.

— Да. Я вижу, для вас эта новость является полным сюрпри­зом. — Сассекс уничтожил свою лепешку и промокнул кончи­ки рта льняной салфеткой. — Я знаю, что вы уже успели при­выкнуть к определенному образу жизни — как и ваши дети.

Его дети? Брюс немного выпрямился и предусмотритель­но медленно поставил свою чашку, в то время как вторая ру­ка под столом сжалась в кулак так, что побелели костяшки пальцев.

— Насколько я понимаю, их у вас немало. Некоторые от вашей очаровательной женушки... — герцог слегка наклонил голову, и на губах его расцвела крокодилья улыбка, — дру­гие — нет.

Несмотря на то, что в зале для чаепитий было довольно про­хладно, Брюс почувствовал, как по затылку у него поползла струйка пота. Он обнаружил, что его страх перед Сассексом быстро идет на убыль. Этот англичанин лезет в дела, которые его явно не касаются.

— При всем уважении к вашему титулу и вашему положе­нию в Тайном Совете ее величества, ваша светлость, не по­шли бы вы к чертовой матери, — сдавленно прошипел он.

— А все дело в том, мой колониальный друг, что вам следо­вало бы проводить меньше времени на боксерских поединках, а чаще бывать за карточным столом, — промурлыкал он, при­нимаясь за бутерброд с лососиной. — Тогда бы вы знали, что имеет смысл подружиться с крупье до того, как начнет тасовать­ся колода.

Брюс слышал то, что говорил Сассекс, но внимание его раз­делилось. Голова его уже частично была занята высчитывани­ем сумм, мыслями о том, что скажет по этому поводу его жена Грейс, а перед глазами стояли сияющие лица его многочислен­ных детей.

— Я поиграл достаточно, — осторожно ответил он. — А ка­ким образом вы собираетесь снимать колоду?

— Саунд доказал, что не может эффективно справляться с... с этой его организацией, — продолжал Сассекс. — Министер­ство всегда в меньшей степени представляло интересы короны, и в большей — его собственные тайные планы. Я чувствую — и ее величество придерживается того же мнения, — что вре­мена его прошли, и наилучшей защите интересов империи бу­дет отвечать формирование новой структуры. Которая в большей степени будет заниматься тайными операциями, чем заботой о внутренних раздорах и опасностях, исходящих из-за рубежа. Название «британская разведка» подойдет ей как нельзя луч­ше, вы не находите? — Он надкусил свой сэндвич, и взгляд его уже не был направлен на Брюса, а мечтательно устремился куда-то на грандиозную картину, закрывавшую дальнюю стену комнаты. — Независимо от того, как именно мы назовем эту новую структуру нашего правительства, на меня будет возло­жена обязанность наполнить ее нашими лучшими умами и наи­более ценными кадрами.

Крокодил впился в него зубами, и Брюс чувствовал, как тот начинает тянуть его на дно. Безусловно, был всего один спо­соб сделать этот процесс менее болезненным — подчиниться проклятому созданию. Если бы ему предложили выбрать, кто обладает большей властью, Сассекс или толстяк, он бы по­ставил на члена Тайного Совета.

Брюс вздохнул:

— И что я должен буду сделать, чтобы попасть в новый де­партамент?

Брови Сассекса поползли вверх; глаза его смотрели куда-то выше, как будто искали ответ в воздухе над ним.

О, постойте. В подразделение правительства ее величе­ства, специализирующееся на сборе разведывательной инфор­мации и тайных операциях, требуется человек, который харак­теризуется силой, хитростью, изобретательностью... — взгляд его наконец остановился на Брюсе, — и лояльностью. — Он подался вперед, лицо его стало жестким, а маска аристократи­ческого лоска полностью исчезла. — Я думаю, что вы представляете из себя нечто большее, чем просто сумма ваших качеств, мой дорогой колониальный друг; и хотя может показаться, что я подталкиваю вас к какому-то жульничеству, уверяю вас, что последний выбор в любом случае остается за вами. Помогите мне свалить Саунда и министерство. Будьте там моими глазами и ушами. Могу заверить вас, что ваши усилия на благо империи не останутся без соответствующей компенсации.

Только вовремя сжатые челюсти не позволили новому гру­бому комментарию слететь с губ Брюса. Он подумал о своих друзьях и коллегах из министерства и даже о самом директоре, который всегда был добр по отношению лично к нему. Он не на­зывал их приятелями, в отличие от своих друзей, оставшихся на родине, но это были люди, которые рассчитывали на него и ве­рили, что он прикроет им спину. И даже эта крикливая штучка Браун — он хотел бы, чтобы в бою она была рядом. Она класс­но стреляла, со взрывчаткой обращалась так, будто готовила завтрак на своей кухне, а в кабацкой драке могла переплюнуть любого гуркха[3]. Это был подрыв доверия к себе, предательство на самом высоком уровне. Сжигание всех мостов.

Затем он подумал о Грейс и детях. Они заслуживали лучшего.

Сассекс, заметив его раздумья, тонко улыбнулся.

— Если вас терзают угрызения совести, агент Кэмпбелл, не забывайте, пожалуйста, что все мы находимся на одной сто­роне. В конечном счете, вы в первую очередь должны быть ло­яльны в отношении ее величества, не так ли?

Брюс посмотрел на окружавшую их роскошь и пышное убранство высшего общества. Все было так красиво, так совер­шенно и все же так пусто. Но это было место, где должны жить он сам и его семья. Раньше он находился на самом дне — и он не собирался никогда возвращаться к этому.

— Скажите, что вам нужно, приятель. В конце концов, я не хотел бы подводить нашу королеву Вик.

Улыбка Сассекса была каменной и холодной. С этого мо­мента все будет именно так.