Мизантроп

Кража

Было неприятно идти рядом с предателями. Я понимал, что мои претензии к бывшим одноклассникам выглядят глупо. Они ничего мне не обещали, тем более, не обязаны были посвящать в свои обстоятельства и отстаивать мои интересы перед начальником. Но я не желал считать это смягчающим вину обстоятельством. Могли бы шепнуть по старой памяти: «Беги, Уилов, беги»!

— Обиделся на нас, что ли? — спросил Захар, когда мы усаживались в автомобиль.

— Ты же постоянно меня обманывал. Про ненависть к науке придумал. Работаешь ты только на Карачуна. Ни про каких соперников его даже и не слышал. И драку вы с Ольгой разыграли, чтобы заставить меня делать глупости.

— Подумаешь! Что уже и соврать нельзя?

Я отвернулся. Не хватало только устроить выяснение отношений. Бессмысленное и беспощадное.

— Перестань, Уилов! — сказала Ольга. — Я обещаю, что все будет хорошо. Конечно, если нам сейчас удастся проникнуть в кабинет № 412. Но как только маленькая штучка окажется в наших руках, мир изменится самым потрясающим образом.

— И ты попросишь мужа, чтобы он меня не обижал? — пошутил я.

— Дурачок, если у нас получится, мы станем самыми счастливыми людьми на свете. Твоя лучшая защита — умение трепать языком. Такие люди всегда в цене. Ты это хорошо придумал — комментировать будущее за деньги.

— Это не про меня.

— Да. К сожалению, Уилов, ты — классический дурак.

— Я?!

— Ты один из тех утомительных и скучных личностей, которые уверены, что окружающий их мир именно таков, каким они его себе представляют. Жизнь вас учит, но вы, как упертые бараны, талдычите свое: «В глубине души люди добрые — жадность это грех, а милосердие самая главная потребность для нормального человека». Ты и сейчас так думаешь.

— Да, — вынужден был согласиться я. — Когда речь идет о нормальных людях, это именно так.

— И людей не любишь потому, что они не оправдывают твоих ожиданий.

— Не придумывай.

— Я сказала это не для того, чтобы спорить с тобой, с упертыми баранами спорить скучно. Мне было нужно объяснить, почему считаю тебя дурачком.

— Что же вы тогда ко мне привязались? Нашли бы себе умного человечка, он бы вам все время поддакивал, а вы его конфетами кормили. Идиллия.

— Нам не нужен умный, нам нужен ты, чтобы дуракам объяснял, что можно делать, а что делать нельзя. К тому же у тебя есть неоспоримое преимущество, ты бываешь смешным.

— Противоречишь сама себе. То скучный, то смешной. Что-нибудь одно выбери.

— Собственно, дураков так и обнаруживают, что у них все вперемешку.

— Тогда я не подхожу, я — очень серьезный.

— Не начинай! Ты, Уилов, всегда был смешным занудой. Помню, в школе вдруг ни с того, ни с сего рассказал про новую религию, а ведь тебя никто не спрашивал. И таким серьезным был при этом, что народ со смеху покатывался. А тебе нравилось, когда люди смеются.

— Про какую религию?

— Про боконизм.

— Неужели? Я и сейчас боконист, а вот то, что пытался вас уму разуму научить, забыл. И как ты это запомнила? Обычно люди не помнят того, что им неинтересно.

— Ты вычитал о боконизме в одной старой книжке Курта Воннегута. Приставал ко всем и говорил, что тебе стало намного легче жить, когда ты узнал, что у Бога есть насчет тебя и всех остальных свои планы, которые мы должны обязательно исполнить. И будто бы нет на свете ничего важнее этой обязанности.

— Все верно.

— А мы смеялись и убегали от тебя.

— От себя не убежите.

— Однажды я вспомнила про боконизм и рассказала мужу. Он как раз размышлял о сдерживающем эволюцию человеческой цивилизации чувстве самосохранения. Вот я ему и посоветовала обратить внимание на боконистов. Из твоих слов, я поняла, что у них это чувство притуплено или вовсе отсутствует.

— Да, нам некогда заниматься ерундой, нет времени, приходится работать, мы даже свободы выбора лишены, у нас вместо нее смысл жизни.

— Вот все и совпало. Мы подумали, а не попробовать ли лишить чувства самосохранения и всех остальных. Но без твоей помощи этого не добиться.

— Все мои проблемы из-за болтовни в школе?

— В общем, да.

— Неужели вы меня слушали?

— Нет, но про твою религию почему-то запомнила. Еще удачно совпало, что ты семинар в Институте ведешь.

Захар сидел за рулем и тихонько похрюкивал, смеялся. Он старательно делал вид, что ему известно больше, чем нам. Ему очень хотелось, чтобы я попытался расспросить его. Но после откровений Ольги говорить с ним не было смысла. Ну, узнаю я про себя еще какую-нибудь гадкую подробность, станет ли мне от этого легче выживать?

Дальнейший путь мы проделали молча. Мне хватило сил сдержаться и не затевать пустые разговоры. Я не смог придумать подходящую для разговора тему. Ругаться, что ли? Выяснять отношения? Мне это не нужно. Если бы они хотели поболтать, сами бы спросили о чем-нибудь.

Все когда-то заканчивается, подошло к концу и наше путешествие. Замелькали знакомые здания, я вернулся в свой район. Неужели Карачун не сообщил Лиде о моем задержании?

— Ты умный, Уилов, — сказал Захар.

— С вами не соскучишься! Одна говорит, что я дурак, второй, что умный. Вы бы договорились.

— Возьми среднее арифметическое и успокойся, — засмеялась Ольга.

— Не обращай на нее внимания. Ты умный, потому что сидел тихо. Все правильно, сначала выполним приказ, а потом будем делить прибыль.

Я и на этот раз решил промолчать.

— Вот держи удостоверение, — Захар протянул мне маленькую красную книжечку. — Побудешь некоторое время Контролером Общественной коллегии. Я позвонил в Институт и предупредил ректора о твоем визите. Тебя пропустят, а мы с Ольгой представимся помощниками. Дальше дело техники, тихонько вскроем дверь. С сейфом быстро справлюсь, это я умею делать. Уходим сразу, если поднимется шухер, разбегаемся, каждый будет выбираться самостоятельно. Встретимся у машины.

Захар припарковался на набережной. Мне показалось, что он волнуется больше меня. Последние полкилометра мы проделали пешком. Я надеялся, что увижу возле своего дома Лиду, но не случилось. Захар прошептал: «Быстрее. Не останавливайтесь», и дернул меня за рукав. На вахте я предъявил удостоверение, знакомый охранник узнал меня и без лишних разговоров пропустил нас на территорию Института.

Вот для чего, оказывается, меня привезли.

Мы без промедления поднялись на четвертый этаж. Здесь тоже сидел знакомый вахтер. Пришлось еще раз предъявить удостоверение. Захар командным голосом потребовал ключ от кабинета № 412. Вахтер подчинился.

— Вот видишь, все получилось даже легче, чем можно было предположить, — сказал Захар радостно. — Не надо будет дверь взламывать.

Кабинет располагался в дальнем конце коридора, мы не стали медлить. Захар нервничал, у него неприятно тряслись руки, он попытался открыть дверь с помощью ключа, но у него не вышло. Он подергал за ручку, но и это не помогло.

— Позвольте вам помочь, — предложил вахтер, он, оказывается, увязался за нами. — Иногда эта дверь капризничает. Нужно знать секрет. Если немного нажать плечом вот сюда, то все получится.

— Пожалуйста, — сказал Захар.

Вахтер, не торопясь, проделал необходимые операции, и дверь открылась.

— Вот, видите? Открылась, — сказал он и повалился на пол.

Над его обездвиженным телом, загадочно улыбаясь, стояла Ольга. Только после того, как она убедилась, что вахтер не шевелится, она и спрятала платок, смоченный хлороформом, в сумку. Захар ловко втащил тело в кабинет и плотно закрыл дверь.

— Теперь займемся сейфом, — сказал он решительно.

Он не обманул. Ему понадобилось всего три минуты, чтобы справиться с очередной преградой. Дверца сейфа распахнулась.

Мне трудно пересказать, какие чувства охватили меня, когда я понял, что являюсь не просто свидетелем всех этих безобразий, но и прямым их участником. Понятно, что срок мне вкатают по полной. Можно сколько угодно ныть и ссылаться на то, что я был вынужден подчиниться грубой силе, что я должен позаботиться о жизни Лиды и Куропатова, — в глазах судьи это будут лишь пустые оправдания, не заслуживающие снисхождения. Еще одна клякса в биографии.

Было интересно, что это за маленькая штучка такая, ради которой мы только что совершили бандитское нападение. Захар вытащил из сейфа пульт, похожий на обычный от телевизора, и небольшой металлический цилиндр.

— Маленькая штучка — это два предмета? — глупо спросил я.

— Да — ответил Захар, он был счастлив.

— Ты ничего не путаешь?

— Нет.