Мизантроп

Прохор удивил

Прошло еще несколько дней. Обычно этого достаточно, чтобы забыть о надоедливых пустяках, но я вновь и вновь мысленно возвращался к встрече с одноклассниками. Кто объяснит, зачем я туда потащился? Неужели хотел узнать, чем сейчас занимается Прохор? Нет, конечно. Абсурд!

Каждый день Интернет поставляет массу информации о том, как в нашу жизнь проникает будущее и пускает там свои корни. Память о пустой трате времени обязана была рассеяться, затеряться в веренице важных переживаний, вызванных повседневной работой. Но в моем случае, это почему-то так и не произошло. Воспоминания оказались слишком эмоциональными. Да, в последнее время я редко общаюсь с людьми, поэтому любой, даже случайный, контакт становится для меня ярким событием. Но встреча с одноклассниками явно не то мероприятие, на которое я бы хотел попасть еще раз.

А это значит, что взволновало меня что-то другое, явно связанное с работой, с будущим. Я не сомневался в этом, потому что привык доверять своему чутью. Но вот что конкретно меня бесит, сообразить не сумел. Наверное, я думал чересчур сосредоточенно, скорчив рожу как-то по-особенному, потому что Лида не выдержала и спросила:

— У тебя что-то случилось?

— Нет, все в порядке.

— Считаешь, что я недостаточно умна, чтобы отличить нормального мужа от печального инвалида умственного труда?

— Что ты пристала?

— Не надо хамить, Уилов. Мне работать надо, глава не получается, а я должна у тебя выяснять, как у маленького ребенка, почему у дитяти пальчик болит? Прищемил или занозу посадил?

Пришлось рассказать про странное чувство, оставшееся после неудачного выхода в люди. Почему неудачного? Да потому что возникло внутри некое невнятное опасение. Страх перед неведомой опасностью. И надо было что-то предпринимать, избавляться как можно скорее от этого навязчивого предчувствия беды, пока, как точно заметила Лида, это всего лишь маленькая заноза в сознании. Но успокоиться не получалось. Было ясно, что как только я узнаю, почему меня так проняло, самый ужас и начнется. Проще всего было сказать самому себе: «Не забивай голову ерундой. Встретились ребята после долгой разлуки, выпили водки, потрендели. Что может быть страшного в пьяной болтовне?» Разум подсказывал, что именно так и следует поступить. Но как быть с моим любопытством? Обычно здравый смысл, выделенный мне природой в явно недостаточном количестве, не способен сопротивляться острому желанию разгадать очередную загадку, которую мне подбрасывает будущее. Почему я решил, что наша пьянка как-то связана с будущим, не знаю. Могу лишь предполагать. Во-первых, любые события, происходящие в мире, связаны с ним. Во-вторых, почему бы иначе я так возбудился? Когда речь заходит о будущем, предчувствия часто важнее логики.

Но попытаться успокоиться стоило: я сходил в магазин за мороженым и пропылесосил квартиру. Вот и забыл на некоторое время о встрече с одноклассниками.

Быстро летит время. Настал день, когда мне пришлось еще раз (по счастью, это случается не часто) покинуть насиженное рабочее место и отправиться в мир людей. Лиде предстояло выступить с докладом на очередной книжной ярмарке, я вызвался ее сопровождать. Говорить она собиралась об утопиях и антиутопиях. Подобные книги стали популярны. Представление о будущем в них корявое. Но что делать, других книг о будущем нет.

— Ты подготовила что-то интересное, чего я еще не знаю? — спросил я, когда мы уже покинули свой дом.

— Нет, ничего нового пока не придумала, — ответила Лида. — Собираюсь немного поговорить о неспособности людей платить за свои заблуждения.

— Понятно.

— Я обещала издателю написать что-то в этом роде.

Мы обсуждали особенности мышления сочинителей утопий много раз. Я старался понять, способны ли люди, чьи головы переполнены фобиями и надеждами, думать о будущем? Лиду интересовала психология утопистов. Ей хотелось выяснить, что помогает людям, мечтающим о прекрасном новом мире, чувствовать себя свободными? Естественно, ошибочно. Она считала, что исполнение желаний, это всегда немножко самообман.

Собственно, все, что Лида могла рассказать об утопиях, я знал наизусть. И отправился на ярмарку только потому, что мне хотелось посмотреть, как люди реагируют на обидные размышления об ограниченности человеческих фантазий. Известные факты убеждали меня в том, что инженерный подход не годится для претворения в жизнь грандиозных планов по «разумному» или «правильному» переустройству мира. Для этого у людей не хватает сил и, главное, способности сосредоточиться на выполнении первоначального плана. Даже самых убежденных адептов всегда что-то отвлекает. Лида упорно пыталась вернуть мне веру в созидательные способности человеческого разума, но без особого успеха. Однако с ее помощью мне удалось собрать отличную коллекцию неизбежных помех, возникающих при построении наиболее хитроумных и теоретически безупречных утопий. Это стало для меня отличным развлечением в тоскливые вечера, когда уже не было сил работать или читать. Собственно, все, что Лида могла рассказать об утопиях, я знал наизусть. И отправился на ярмарку только потому, что мне хотелось посмотреть, как люди реагируют на обидные размышления об ограниченности человеческих фантазий. Известные факты убеждали меня в том, что инженерный подход не годится для претворения в жизнь грандиозных планов по «разумному» или «правильному» переустройству мира. Для этого у людей не хватает сил и, главное, способности сосредоточиться на выполнении первоначального плана. Даже самых убежденных адептов всегда что-то отвлекает. Лида упорно пыталась вернуть мне веру в созидательные способности человеческого разума, но без особого успеха. Однако с ее помощью мне удалось собрать отличную коллекцию неизбежных помех, возникающих при построении наиболее хитроумных и теоретически безупречных утопий. Это стало для меня отличным развлечением в тоскливые вечера, когда уже не было сил работать или читать.

Лиде не нравилось мое увлечение интеллектуальными поражениями человечества, она называла меня злым. Но это, конечно, было не так. Может быть, я бываю излишне ироничным. Но разве ирония — преступление?

Выступление Лиды мне понравилось. Она сказала все, что хотела, и была убедительна. Люди смеялись или хмурились именно в тех местах, где это было задумано. Закончила она, как и положено на подобных форумах, приглашением к спору:

— Основной недостаток известных утопий заключается в том, что их писали очень умные люди, которые честно излагали свои представления о неизбежности построения идеального общества, основываясь на своих убеждениях и политических взглядах. Они почему-то искренне считали, что остальные члены социума с восторгом примут их идеи. Но внимательное изучение канонических текстов позволяет сделать нелицеприятный вывод: построение утопического государства возможно лишь при проведении максимально жестокого преобразования общества, в результате которого общественные связи заменяются системой строгих правил, не допускающих ни малейшего отклонения от однажды избранной модели поведения. Несогласные уничтожаются. Утопии требуют жертв.

Завязалась дискуссия, но я, к сожалению, не смог в ней принять участие, потому что невесть откуда объявился Прохор и панибратски похлопал меня по плечу.

— Нашел тебя, а это было нелегко, пойдем, поговорим.

— У тебя ко мне дело?

— Можно сказать и так. Серьезные люди считают, что ты можешь быть им полезен. Я навел о тебе справки. Ты и в самом деле в некотором смысле хорош. Аналитики на тебя пишут отличные отзывы.

— Какие аналитики, какие отзывы? — не понял я. — Твои серьезные люди — футурологи?

— Нет, — засмеялся Прохор. — Они начальники.

— И ты у них работаешь?

— Нет. Я им подчиняюсь.

Вот тут я и понял, что моей спокойной жизни пришел конец. Не обязательно она будет опасной или ужасной, не исключено, что таинственные «серьезные люди» оценили по заслугам мои статьи и пожелали предложить хорошую работу. В конце концов, в этом состоит очевидный смысл моего труда. Если уж занимаешься будущим, то должен стремиться к тому, чтобы твои работы были замечены серьезными людьми, облаченными реальной властью. Поскольку это единственный способ привлечь внимание к важным проблемам, подстерегающим общество. И если это удается, значит, ты справился со своей работой. Твои идеи востребованы — чего еще желать?

— А ты, Прохор, наверное, футуролог? Прости, что не спросил об этом сразу. Но я догадался.

— Нет, я не футуролог. Я специалист по инстинктам. Изучаю лабораторных крыс в традиционных лабиринтах, а также поведение различных социальных групп людей в условиях кризиса. Но специализируюсь на продвинутых интеллектуалах. Внимательно наблюдаю за реакцией на изменение общественных стереотипов и иногда провожу опыты.

— Но я не крыса и не продвинутый интеллектуал.

— Ты — первосортный экземпляр. Гордость коллекции.

— Ты читал мои статьи?

— Нет.

— Как же ты можешь хвалить меня?

— Хозяина не интересует твой взгляд на будущее.

— Но я больше ничего не умею делать.

— И твое умение работать никого не волнует.

— Не понимаю. Ты же говорил об отличных отзывах? Значит, меня читают?

— Тебя ценят как продвинутого мизантропа!

— Увы. А вот тут я не могу похвастаться успехами. Моя нелюбовь к людям не связана с расовой, политической, религиозной, экономической, интеллектуальной, половой, партийной, или культурной нетерпимостью. Дело в том, что я живу на первом этаже в проходном дворе-колодце. Отсюда постоянное желание отдохнуть от людей.

— Недооцениваешь себя. Ты, Уилов, — перспективный человек. Излишняя скромность — неприятное качество, но легко лечится. У нас хорошие специалисты.

— Ничего не понимаю. Прохор, тебе не кажется, что некоторые фразы, которые ты произносишь, абсолютно бессмысленны?

— Нет.

— Однако это так.

— Ты хочешь понять тайный смысл моих слов?

— Было бы неплохо.

— Нет проблем. Я позвоню тебе, когда подготовлюсь и перечитаю теорию. Разговор предстоит серьезный.

Мне показалось, что Прохор обрадовался. Можно было подумать, что он болтал со мной только для того, чтобы заинтересовать своей тайной. И теперь, достигнув цели, возгордился сверх меры. Решил, наверное, что возбудил мое любопытство и, следовательно, завладел вниманием. Для него это было важно. С моей стороны было бы крайне невежливо разубеждать его. Я и не стал.