Модернизация: от Елизаветы Тюдор до Егора Гайдара

С началом Отечественной войны 1812 г. народ русский в едином порыве поднялся против врага. Если же француза поблизости не было, супостата находили и среди своих. Все прелести формирования народного самосознания испытал на своей шкуре Михаил Сперанский, попавший в немилость к царю и сосланный поначалу в Нижний Новгород, а позднее в Пермь. Действительно, кого же считать главным врагом народа, как не реформатора?

Когда он ходил по улицам, мальчишки, подстрекаемые взрослыми, бегали вокруг с криком: «Изменник!», бросая в Сперанского комья грязи. Доставалось и родне бывшего высокопоставленного чиновника. Происходил Михайло Михайлович из скромной семьи деревенского священника, и патриотически настроенные крестьяне грозились раскатать по бревнам дом, где вырос предатель. Но еще больше народной ненависти пришлось на долю маленькой дочери Сперанского. Все время пока она ехала к отцу в ссылку, «героические труженики тыла» что было сил осыпали ее с бабушкой всевозможными бранными словами.

В высшем свете к реформатору относились по-иному. Там его называли не изменником, а взяточником. Подобный эпитет употребил, к примеру, министр финансов граф Гурьев, сам прославившийся, правда, реформированием не столько системы государственного управления, сколько системы приготовления манной каши с изюмом (гурьевской, как называют теперь его творение).

Брал ли взятки Сперанский, мы точно знать не можем, но известно, что в годы испытаний, когда в ссылке он не имел никакого государственного содержания, Михайло Михайлович вынужден был продавать вещи, дабы наскрести себе денег на пропитание. Ничего не скажешь — яркий пример взяточника из истории российского чиновничества. Больше не на кого было наехать «честнейшим» господам!

В общем, можно сказать, люди русские в час грозных испытаний ощутили себя народом. Нашли врага и сплотились против него. По иронии судьбы 170 лет спустя в ссылке в Нижнем Новгороде (тогда г. Горьком) находился еще один наш известный соотечественник — академик Сахаров. И его россияне травили за милую душу. И жене Андрея Дмитриевича немало доставалось «теплых слов».

Как Сперанский, так и Сахаров хотели дать народу закрепощенной страны хоть немножко свободы. А такое народ никогда не прощает.

Вольный воздух Швейцарии

История российских реформ начинается до Сперанского. Или, точнее, она начинается с восшествием на престол в 1801 г. императора Александра I. Сперанский был еще «на подхвате» в тот момент, когда 23-летний государь со своими друзьями замыслил осуществить серьезные преобразования, способные политически и экономически приблизить огромную восточную державу к западному миру.

Отставала ли Россия от Европы в тот момент, когда Александр I поставил вопрос об отмене крепостного права и решении земельного вопроса? Ответ зависит от того, что именно считать Европой. Или точнее — от нашей способности понять, насколько Европа неоднородна.

По отношению к Англии Россия действительно представляла собой глубокую европейскую периферию. В Лондоне на повестке дня стояли принципиально иные вопросы, нежели в Петербурге. Когда Александр думал, каким образом ему освобождать крестьян, англичане активно обсуждали идеи Адама Смита, т.е. решали вопрос о том, как сделать свою и без того свободную страну еще свободнее.

Отставала Россия и от Франции, принимавшей в тот момент Кодекс Наполеона, т.е. начинавшей регулировать гражданские и коммерческие отношения на основе четко прописанных юридических норм, а не по принципу Людовика XIV «Государство — это я». Впрочем, отличия нашей страны от наполеоновской державы были уже не столь существенны, как отличия от Англии, поскольку французская дирижистская традиция сохранила государственное вмешательство в экономику даже при формально провозглашенном приоритете закона.

Бесспорно, Россия отставала от Голландии — государства, возникшего не на эксплуатации крестьян, а на свободе торговли. Отставали мы в известной мере от западногерманских государств, копировавших французские либеральные начинания. Но вот от Пруссии и от Австрийской державы Габсбургов отставание было уже практически незаметно. Как в Берлине, так и в Вене на повестке дня стояли те же самые экономические вопросы — освобождение крестьян и раздел земли.

Пруссия начала решать их целеустремленно и последовательно, Австрия — нервно и неуверенно. Россия же в начале XIX века практически так и не смогла перейти от слов к делу. Именно это обусловило возникновение существенного разрыва между «Востоком» и «Западом».

Впрочем, наша неспособность решать социально-экономические вопросы не была случайностью. Она, в свою очередь, покоилась на существенных ментальных отличиях российского общества. Император, от всей души желавший перемен, столкнулся с проблемой преодоления сопротивления общества.

Отец Александра — Павел I — представляет свою страну еще полностью в свете той традиции, которая на Западе стала отживать за несколько десятилетий до его восшествия на престол. Он — жесткий централизатор, дирижист, уверенный в том, что диктат лучше всякой свободы способен решать государственные проблемы.

Павел принадлежит к тому же поколению, что прусские реформаторы Штейн и Гарденберг, однако идеи, вынесенные ими с передовых в культурном отношении западногерманских земель, остаются для российского императора чуждыми. Даже по отношению к Наполеону Бонапарту и Иосифу Габсбургу—императорам, весьма часто проявлявшим склонность к самодурству, — Павел безнадежно провинциален. Для французского и австрийского государей дирижизм — недолеченная болезнь в целом сравнительно здоровой натуры, тогда как для неудачливого российского монарха — это сама его натура.

Александр — не только по характеру, но и по уровню приобретенных знаний, уже совершенно иной человек. Он получает хорошее западное образование от своего свободомыслящего воспитателя швейцарца Фридриха-Цезаря Лагарпа, выисканного для внука матушкой (или в данном случае вернее — бабушкой) Екатериной. Но дело даже не только в Лагарпе. Меняется сама эпоха. Вольный воздух Швейцарии (а также Англии, Франции и т.д.) проникает в Россию, и отечественная элита не может не реагировать на происходящие вокруг изменения.

Дней Александровых прекрасное начало

Наследник престола с большим почтением относился к преподносимым ему знаниям. Однажды новый слуга, не знавший Александра в лицо, умудрился не пустить его к крайне занятому делами учителю. Великий князь послушно подождал, пока Лагарп освободится, а затем смиренно сказал тому: «Один час Ваших занятий стоит целого дня моего».

В 13 лет Александр дал обещание своему воспитателю «утвердить благо России на основаниях непоколебимых». Однако не будь Лагарпа, новые идеи все равно тем или иным образом проникли бы в головы пытливых молодых людей. Александр появляется на свет, когда во Франции Жак Тюрго уже осуществил попытку реформирования торговли и когда Адам Смит уже опубликовал «Богатство народов». Французская революция отменяет ограничения в экономике как раз тогда, когда Александр энергично впитывает преподносимую Лагарпом информацию. А Кодекс Наполеона разрабатывается именно в те годы, в которые сам российский император составляет проекты преобразований.

Впервые в России вопрос о реформах ставится всерьез людьми, находящимися на уровне современных им европейских идей. Но при этом сама Россия не оказывается на уровне, достигнутом передовыми реформаторами.

В октябре 1801 г. Лагарп подает молодому императору секретную докладную записку, намечающую план реформ. В ней содержится помимо всего прочего анализ соотношения сил, который реформаторам необходимо принять во внимание. Противниками преобразований в раскладе Лагарпа оказываются: дворянство, напрямую зависящее от крепостных отношений; чиновничество, держащееся за табель о рангах; иностранцы, боящиеся развития событий по примеру Французской революции; да и вообще «почти все люди в зрелом возрасте». За реформы — лишь образованное меньшинство, часть буржуазии, да несколько литераторов. Иначе говоря, народ изменений не хочет, а потому они возможны лишь под давлением сверху, лишь под давлением императорского авторитета.

Многие интеллектуалы той поры склонялись к подобным же выводам. Вспомним, например, как Александр Пушкин отмечал, что правительство у нас по-прежнему единственный европеец. Вспомним, как Павел Пестель, не желавший мириться с этим правительством, планировал введение жесткой диктатуры, единственно способной, по его мнению, осуществить прогрессивные преобразования.

Вопрос о том, как сделать реформы в стране, толком к ним еще не готовой, в первую очередь занимал головы кружка молодых друзей Александра, в который входили Адам Чарторыйский, Виктор Кочубей, Павел Строганов и Николай Новосильцев. По оценке Михаила Сафонова — ведущего исследователя реформ начала XIX века, — «силами самодержавной власти в условиях авторитарного режима Александр намеревался провести в жизнь те идеи, которые были выработаны эпохой Просвещения и затем торжественно провозглашены сначала Американской, а потом и Французской революцией».

Для чего был нужен авторитаризм? Для преодоления сопротивления всех тех, кто не желал преобразований. Но также и для поддержания порядка в то время, пока народ обучается пользованию свободой и собственностью. Именно в неумении народа уважать собственность заключалась, по мнению Новосильцева, главная опасность преждевременного освобождения крестьян и вообще любых поспешных мероприятий правительства в их пользу.

Поначалу эпоха передачи прав народу представлялась сравнительно короткой, и Александр даже мечтал, осчастливив страну, удалиться куда-нибудь на брега Рейна для наслаждения частной жизнью. Но по мере того как теория превращалась в практические действия, выявлялись многочисленные трудности. Реально сделать удалось лишь то, что не встречало серьезного сопротивления.

Так, например, в 1803 г. появился указ, на основании которого крестьяне с согласия своих помещиков могли выкупаться на волю целыми семьями. Но основная-то проблема была в тех, кто не мог выкупаться и кого не хотели отпускать.

В 1816-1819 гг. оказались отпущены на волю крестьяне сравнительно передовых регионов империи — Эстляндии, Курляндии и Лифляндии. Но основная-то проблема была в крестьянах российских.

Михайло попович

Молодые друзья императора начали реформы, но не сильно продвинулись вперед. Постепенно на российской политической сцене появляется новый человек. Сперанский принадлежал к тому же поколению, что и молодые друзья (чуть старше Строганова, чуть моложе Кочубея и Чарторыйского), но представлял собой совершенно иной тип государственного деятеля.

Окончив духовную семинарию, пробившись в столицу из глуши и безвестности, он сделал карьеру не свободолюбивыми беседами с императором, а усидчивостью и исполнительностью. «Умеренностью и аккуратностью» можно было бы даже сказать вслед за Чацким, если бы наш герой в отличие от Молчалина не отличался сильным интеллектом и феноменальной начитанностью.

Паренек, который в детстве даже не имел фамилии (Сперанским его наименовали в семинарии, останься он в деревне — звался б, скорее всего, Михайлой Михайловым), выучил языки, освоил труды просветителей и феноменальной работоспособностью завоевал право поступить на государственную службу. А кроме того, он обладал важным умением нравиться людям.

Как-то раз Наполеон после недолгой беседы со Сперанским в шутку предложил Александру променять этого чиновника на какое-нибудь королевство. Нетрудно представить себе, насколько рады были ухватиться за умелого помощника российские аристократы, не приученные к упорной работе и к систематическому мышлению. Тем более что королевств за него отдавать не требовалось.

Менее чем за три года гражданской службы наш герой достиг статуса, соответствующего генеральскому, хотя ему не исполнилось еще и тридцати. Современный биограф Сперанского Владимир Томсинов тонко подметил, что «ему было присуще также редчайшее умение превращать собственную мысль в мысль своего начальника посредством незаметного ненавязчивого внушения. Написав текст письма или доклада, Сперанский оставался целиком в тени — начальник его ставил под ним собственную подпись, и выходило так, будто бумагу написал лично он. Михайло предоставлял таким образом каждому из начальников возможность выглядеть в глазах знакомых, сослуживцев, а то и самого императора, умнее, чем он был на самом деле».

Но чем определялся интерес, проявленный самим Александром к Сперанскому и к его варианту преобразований? Обычно исследователями приводится здесь целый ряд объяснений. Порой обращают внимание на необыкновенные таланты Сперанского. Порой говорят о том, что императору просто наскучили молодые друзья, а следовательно, он вынужден был обратиться к поиску новых исполнителей для своих замыслов. Порой даже уточняют: молодые друзья не имели навыков упорной, кропотливой бюрократической работы, столь необходимой для осуществления глобальных преобразований, тогда как Сперанский выстраивал реформы профессионально, подходил к ним не наскоком, а всерьез.

Возможно, все это верно. Но есть и еще один важный момент, часто проявляющейся в деятельности тех реформаторов, которые сталкиваются с неготовностью страны воспринять преобразования. Если экономические реформы не имеют необходимой базы для поддержки, если они буксуют и переносятся на все более поздние сроки, реформатор ударяется в реформы политические, надеясь с помощью тех или иных комбинаций создать в обществе благоприятный баланс сил, свести к минимуму влияние консерваторов и поднять значение тех, кто действительно хочет изменений.

Именно так поступал в конце 80-х гг. XX века Михаил Горбачев. Похоже, что и император Александр почти за два столетия до генсека-реформатора попытался сместить центр тяжести своих преобразований, а для этого вынужден был прибегнуть к помощи чиновника, размышлявшего не столько об отмене крепостного права и земельном вопросе, сколько о трансформации государственной власти и государственного аппарата.

Военные поселения

Главная из задуманных Сперанским реформ предполагала трансформацию самодержавия в демократическую систему разделения властей с Министерством, выборной Государственной Думой и выполняющим судебную функцию Сенатом. Нельзя исключить того, что реформатор просто воспроизводил в своем проекте модные западные идеи ограничения тирании, но, скорее, он все же надеялся создать механизм, манипулируя которым можно обойти в социально-экономических преобразованиях косность господствующего класса.

Александр, однако, так на реформу и не решился. Скорее всего, потому, что понимал: в стране рабов демократия (даже относительная) могла лишь законсервировать отсталость.

Время шло. Император все больше скисал. Сперанский нервничал, терял осторожность, наживал врагов и даже позволял себе грубо отзываться об Александре. Наконец, вся многолетняя история с реформами завершилась ссылкой главного реформатора. А после завершения ссылки и относительной реабилитации Сперанскому пришлось провести еще долгое время в Пензе и в Сибири (губернатором и генерал-губернатором, соответственно).

В Петербурге же тем временем входил в силу граф Алексей Аракчеев. Этого государственного деятеля часто принято противопоставлять реформаторам Александровской эпохи. Мол, царь, расставшись со свободолюбивыми мечтаниями юности, стал к старости консерватором и предпочел опираться на махрового реакционера. Но многие факты (например, прекрасные личные отношения, сложившиеся у Сперанского с Аракчеевым) не укладываются в эту простую схему.

Скорее можно предположить, что знаменитые аракчеевские военные поселения должны были стать еще одной попыткой укрепления авторитарного режима. Попыткой сделать его независимым от всех сил, кроме вооруженной.

«Начинать крестьянскую реформу в России, не развернув поселения в полную силу, не создав запасной плацдарм, — пишет биограф императора Александр Архангельский, — было также невозможно, как затевать ее, не дождавшись положительных результатов остзейского эксперимента». Но, увы, военные поселения оказались примитивной и неэффективной машиной. Вряд ли ее можно было задействовать для реализации глобальных замыслов. Александру I суждено было всю жизнь мучаться в плену неготовой к реформам страны и остаться в истории России не столько великим реформатором, сколько великим мечтателем.

Почтенные старцы

И вот теперь, когда все явственнее становился провал преобразований, когда все отчетливее понимал император, что на серьезные шаги он так никогда и не решится, в полный рост встал вопрос об оправданности жертв, о том, какой ценой четверть века назад взошел молодой Александр на престол.

Натан Эйдельман в своем эпохальном труде «Грань веков» в деталях проследил весь ход подготовки убийства Павла и привел ряд свидетельств того, что наследник престола, скорее всего, знал о готовящемся перевороте, поддерживал его, а следовательно, объективно несет ответственность за смерть своего отца. Возможно, он надеялся на то, что убийство произойдет как бы «само собой», без его прямого приказа. Возможно, он даже обманывал себя тем, будто можно добиться отречения императора без лишения его жизни. Но участники заговора прекрасно понимали, что единственной гарантией успеха в условиях самодержавия может стать не филькина грамота о передаче престола, а лишь физическое устранение самодержца. И Александр должен был отдавать себе в этом отчет.

«Как вы посмели! Я никогда этого не желал и не приказывал», — воскликнул он в ночь с 11 на 12 марта 1801 г., узнав о трагическом финале. Но на самом деле он желал, хотя, скорее всего, впрямую и не приказывал. Пока ужас отцеубийства заслонялся великими идеалами и глобальными реформаторскими целями, об этом можно было не вспоминать. Когда ж завеса рухнула, жизнь императора вдруг оказалась грешной и бессмысленной. Недаром возникла легенда о том, что Александр на самом деле не скончался в Таганроге в 1825 г., а долго еще жил в «добровольной ссылке» в Сибири, замаливая грехи под именем почтенного старца Феодора Козьмича. Вряд ли эта романтическая легенда имеет под собой серьезную историческую основу, но логически такой конец жизни несчастного императора следовало бы признать наиболее естественным.

Для Сперанского, напротив, последние годы жизни прошли спокойно. Пережив ужас ссылки и длительной царской опалы, он превратился в почтенного старца совсем иного, нежели Феодор Козьмич, типа. Он стал обычным, хоть и весьма высокопоставленным, бюрократом. Много и полезно работал. Составил императору Николаю «Свод законов Российской империи». Получил даже перед смертью графский титул за свои многочисленные заслуги перед отчизной. Но о кардинальных преобразованиях уже не мечтал, ценя то немногое, что дает человеку простая будничная жизнь. Ведь значение такой жизни можно понять, лишь если ты родился не во дворце, а в домике простого сельского попа.

Один знакомый профессор посетил как-то вечером дом Михаилы Михайловича еще в годы пика его карьеры и неожиданно обнаружил, что тот в тесной каморке стелет себе постель на простой лавке, а рядом лежит овчинный тулуп, которым Сперанский готовится укрываться. В ответ на удивление гостя хозяин заметил: «Ныне день моего рождения, и я всегда провожу ночь таким образом, чтобы напомнить себе и свое происхождение, и все старое время с его нуждою».

Мог ли человек, столь ценящий достигнутое в личной жизни, бороться за реформы в любой, даже самой неблагоприятной ситуации? Нет, конечно. Сперанский умер в 1839 г., окруженный почетом и благоговением. А реформам пришлось ждать еще два с лишним десятка лет, пока люди нового поколения не придут сделать то, что оказалось не по силам их отцам.

Томясь в сибирской глуши, безумно тоскуя, отчаиваясь и почти совсем утрачивая надежду на то, что жизнь его войдет когда-либо в нормальную колею, Сперанский отводил душу лишь перепиской с дочерью и немногими друзьями. «Посылаю вам, любезный Петр Андреевич, — писал он одному своему корреспонденту, — время и вечность: часы и Библию. Пусть первые напоминают вам смерть и разлуку, а вторая верное наше соединение в Спасителе нашем».

Время жестоко и обманчиво. Оно часто предает нас, поверивших в случайный, сиюминутный успех. Его жертвой стали Александр I, Михаил Сперанский и другие реформаторы, время свое опередившие. Немногого удалось им достичь. Но в вечности, для которой нет пустых и суетных усилий, они заняли достойное место.