Модернизация: от Елизаветы Тюдор до Егора Гайдара

При всей условности такого понятия можно, наверное, говорить о том, что «наша эра» в России началась с Александра II. Реформы, проведенные этим императором, положили начало длинной цепочке перемен, в конечном счете создавших ту страну, где мы сегодня живем. С отменой крепостного права в 1861 г. долгая стагнация — порой пышная, порой унылая — сменилась наконец движением. И с тех пор даже в самые мрачные периоды существования России развитие уже не прекращалось.

Впрочем, помимо формальных есть, наверное, и неформальные причины считать Александра Освободителя нашим современником. Пожалуй, это был первый российский царь, который вел себя как человек «нашей эры». Он жил и жить давал другим. Он жаждал свободы как для себя, так и для общества. Он страстно хотел любить и быть любимым. И он всегда с трудом выстраивал столь дорогую сердцу его папаши властную вертикаль. Александр Николаевич предпочитал безликой мрачной имперской силе чисто человеческие отношения.

И как всякий человечный человек, он был слаб. С детства страдал от недостатка энергии и постоянства. Трудности останавливали его. Чувствительность выдавливала слезы. Возможно, будь он покрепче — не кончил бы столь трагически. Но столь же возможно и то, что будь император хоть сколько-нибудь похож на своих заматеревших предков, — России еще долго пришлось бы ждать реформ.

В XIX веке на смену жестоким, властолюбивым и похотливым «зверюшкам» на русский трон стали приходить нормальные люди, умевшие любить, дружить, мыслить и общаться человеческим языком вместо языка пыток и ссылок. Но на Александра I всю жизнь бросали свой отблеск огни, с которыми шли ночью к Михайловскому замку убийцы его отца — Павла Петровича. Николаю I не давали покоя пролитая им кровь декабристов и страх перед российским бунтом, «бессмысленным и беспощадным». Лишь сын Николая с рождения оказался человеком свободным, не мучимым призраками кошмарного прошлого.

Он вырос вне страха, веками владевшего домом Романовых. Он в молодости проехал по всей своей огромной стране. Он получил блестящее воспитание, учился у поэта Жуковского, реформатора Сперанского, министра финансов Канкрина, историка Арсеньева. Любопытно, что Арсеньев незадолго до назначения наставником цесаревича был уволен из Петербургского университета «за безбожие и революционные идеи». Николай I, по-видимому, хорошо сознавал, что знания, от которых он охраняет общество, на самом деле являются первостепенно важными для эффективного управления государством.

В жизни Александра, как в жизни, наверное, каждого свободного человека, не было прямых линий. И облик имперской столицы удивительным образом отразил душевный мир нового государя. На смену столь характерной для николаевской России классицистической вертикали, выводимой белыми колоннами на желтом фоне стены, пришла эклектика — бурная, игривая, живая. Дома перестали повторять друг друга, как перестали повторять друг друга люди. И самым ярким символом жизни, не вписывающейся в «вертикаль», стал именно памятник погибшему от рук террористов императору — Спас на Крови, не вписавшийся в набережную Екатерининского канала.

Эпоха реформ

Александр Николаевич был самой яркой фигурой на российском троне. Но реформатором он стал все же не столько по личным качествам, сколько по велению времени. Россия с эпохи первых Романовых во все глаза глядела на Запад. И к середине XIX века Запад уже не оставлял ей выбора.

Либеральный дух в те годы бодро шествовал через все границы. Крепостное право рухнуло даже на восточных землях Пруссии. Аграрную реформу провела даже крайне консервативная Габсбургская империя. А Англия вообще взяла на вооружение фритредерский курс, активно снимая практически все хозяйственные ограничения. Свобода стала модной. Распространяясь из северо-западного угла Европы, она стремительно двигалась на Восток, и Россия уже не могла противиться велениям новой эпохи.

До поры до времени противился этому внешне грозный, хамоватый, но внутренне боязливый Николай I. Принять решение об отмене крепостничества он не мог, хотя аппарат готовил для него реформу. Особо активен был генерал Павел Киселев, проведший крестьянскую реформу в Валахии и представивший императору подробный отчет о своей деятельности. Николай три вечера просидел за его изучением, а затем сказал реформатору: «Меня в особенности заинтересовало то, что ты говоришь об освобождении крестьян. Мы займемся этим когда-нибудь; я знаю, что могу рассчитывать на тебя, ибо мы оба имеем те же идеи, питаем те же чувства в этом важном вопросе, которого мои министры не понимают и который пугает их» (цит. по: Я. Гордин. Право на поединок).

Однако это «когда-нибудь» при Николае так и не настало. Трудно переворачивать огромную страну, в которой у реформаторов было так мало союзников. Судьба Александра потом показала, что реформаторов давят как справа, так и слева. До тех пор, пока совсем не расплющат. Николай избежал подобной печальной участи, но не избежал гораздо худшей.

Поражение в Крымской войне показало, что демагогический патриотизм в духе уваровской формулы «Самодержавие, православие, народность» — вещь крайне хлипкая. Настоящему патриоту следует сначала укрепить державу назревшими реформами, а потом уже сочинять подобные триады, поскольку идеологическое подмораживание не может служить заменой трудным преобразованиям.

Николай умер в 1855 г. «Умер так внезапно и так странно для подданных из-за депрессии, — отметил биограф Александра II Леонид Ляшенко, — которая для самодержца страшнее самой сильной лихорадки». Поговаривали даже, что император покончил с собой, приняв яд, но эта трактовка его смерти чрезвычайно сомнительна. В общем, как бы то ни было, на престол в возрасте 36 лет вступил Александр. По легенде — весьма, впрочем, правдоподобной — Николай перед кончиной завещал сыну освободить крестьянство.

И вот духовная атмосфера страны быстро начала меняться. Четыре года потребовалось на то, чтоб рухнули страх и апатия. Часть общества по-прежнему боялась перемен, но в то же время появились люди, сумевшие быстро связать воедино идущую с Запада идею свободы с болезнями, поразившими стагнирующую империю. И как только все это увязалось, ясно стало, что тянуть с реформами никак больше нельзя.

Весьма интересны в этой связи наблюдения племянника Киселева Дмитрия Милютина, ставшего позднее военным министром, а во второй половине 50-х гг. служившего начальником Главного штаба Кавказской армии. Милютин не был в столице с 1856 по I860 г. и, приехав туда, вдруг почувствовал, что оказался в иной стране. «Мертвенная инерция, в которой Россия покоилась до Крымской войны, и затем безнадежное разочарование, навеянное Севастопольским погромом, сменилось теперь юношеским одушевлением, розовыми надеждами на возрождение, на обновление всего государственного строя. Прежний строгий запрет на устное, письменное и паче печатное обнаружение правды был снят, и повсюду слышалось свободное, беспощадное осуждение существующих порядков».

В высших эшелонах власти выделилась группа реформаторов, ставших опорой царя. Сам Милютин, его брат Николай (товарищ министра внутренних дел Сергея Ланского), великий князь Константин Николаевич (брат императора), Яков Ростовцев (председатель Редакционной комиссии по крестьянскому делу) и др. В целом, группа, по некоторым оценкам, насчитывала около 50 человек, из которых почти половина сформировалась при поддержке Константина Николаевича.

Федор Тютчев назвал это время оттепелью. Спустя столетие сей термин активно стали использовать шестидесятники. А спустя еще три десятилетия приход к власти Михаила Горбачева примерно за те же четыре года, что и при Александре, кардинально сменил духовную атмосферу страны.

Итак, перефразируя Ленина, можно, наверное, сказать, что реформаторская ситуация возникает, когда верхи не хотят управлять по-старому и это их нехотение соединяется вдруг с изменившимся мнением низов. Изменившимся по двум причинам. Во-первых, из-за осознанной вдруг гнилости старого режима. А во-вторых, благодаря приходящим из-за рубежа модным идеям. Именно так подготовлены были прусские реформы Штейна и Гарденберга, о которых писалось нами ранее. Именно так зарождались в Советском Союзе горбачевские преобразования. Власть, получив вдруг некую поддержку, решилась на то, что ранее долгие годы упиралось в стену страха, порождаемого печальным знанием безумных инстинктов собственного народа.

И вот 19 февраля 1861 г. крепостное право рухнуло. Реформа вроде бы завершилась успехом. Но истинные трудности реформирования, пожалуй, возникли именно в этот момент. Число недовольных было огромно. Чтоб ублажить их, царь отправил в отставку главных своих реформаторов — Ланского и Н. Милютина. Сдал их, как Ельцин потом сдал команду Гайдара.

А по стране тем временем шли слухи, что вконец распустившееся крестьянство весной от лени своей вообще ничего не посадит и оставшаяся без барской опеки Россия просто вымрет с голоду. Точно так же в начале 1992 г. российские «интеллектуалы» твердили, что рынок нам ничего не даст, поскольку народ наш — дюже соборный и невероятно духовный — на денежные стимулы не польстится.

Естественно, как при Александре, так и при Ельцине стимулы сработали. Страна с голоду не померла и даже со временем стала весьма бурно развиваться. Истинные опасности пришли с другой стороны. Сделанных уже императором реформ обществу показалось мало. Как верхи, так и низы были недоговороспособны. Ни самодержавие, ни православие не смогли обеспечить истинную народность. Поскольку у истинного народа чувство внутренней общности должно преобладать над потребностью поиска внутренних врагов. Но как верхи, так и низы в 60- 70-х гг. XIX века видели в противной стороне именно врага, а не соотечественника.

Эпоха любви

Вслед за экономической реформой Александра II последовали реформы армии, правовой системы и местного самоуправления. Рекрутский набор был заменен призывом. В судах появились присяжные и состязательность сторон. Земство стало своеобразной школой демократии. Но общество ждало главного — отмены самодержавия. Холопы, превращавшиеся в людей, хотели получить сразу все человеческие привилегии. В том числе они желали, чтобы с ними считались при управлении государством. Власть же считаться с ними была не готова, поскольку страшилась хоть в чем-то довериться темной и тупой массе, недавно лишь получившей относительную свободу.

«Во всей стране народ видит в монархе посланника Бога, отеческого и всевластного господина, — говорил Александр Бисмарку. — Это чувство, которое имеет силу почти религиозного чувства, дает мне корона, если им поступиться, образуется брешь в нимбе, которым владеет вся нация».

Как выяснилось в 1917 г., власть в общем-то оказалась права. Ставшее полностью свободным общество тут же добровольно сдало свою свободу самодержцам, гораздо худшим, чем образованные и относительно гуманные Романовы. Без Бога и царя люди быстро попали в руки к бесам. Однако виновно в трагедии не только общество. Нежелание Романовых двигаться к свободе постепенно — через диалог и цензовую демократию, сыграло с ними в конечном счете злую шутку.

Буквально перед самой гибелью — в феврале 1881 г. Александр Николаевич решился даровать стране конституцию. Для реализации замысла не хватило совсем немного времени. Что это? Трагическая случайность? Но ведь между отменой крепостного права и решением о политических преобразованиях прошло целых двадцать лет. Почти треть жизни императора. На что же потратил реформатор два этих столь важных десятилетия?

Уж всяко не на подготовку реформы. Спокойной созидательной деятельности мешали, как часто бывает, две главных человеческих страсти — война и любовь.

Александр II имел много достоинств, но истинным либералом он никогда не был. Имперские ценности для него оставались святыней. И в этом смысле он не сильно отличался как от своих предков, так и от современных ему европейских монархов. Опередить время дано лишь немногим, а самодержец всероссийский был, пожалуй, ярким представителем именно своего времени.

Борьбу за империю вел он на трех фронтах. Во-первых, на Кавказе, где в наследство от отца остался ему длительный, кровопролитный конфликт. Во-вторых, в Польше, которая никак не хотела вписываться во властную вертикаль и вновь, как во времена Николая I, решилась вдруг бунтовать. В-третьих, на Балканах.

Этот третий фронт был самым величественным и самым странным. Положа руку на сердце, надо, наверное, признать, что будь даже Александр Николаевич отъявленным пацифистом, он вряд ли имел бы возможность не довести до конца кавказскую эпопею или, скажем, восстановить независимость Польши. Не только от него все здесь зависело. Но вот война с Турцией, начатая как раз в те годы, когда пика своего достигло террористическое движение и когда сам Бог велел подумать о родине, а не о далеких проливах, вратах Константинополя или освобождении славянских «братушек», явно лежит на совести императора.

Болгарам, конечно, мы тогда здорово помогли. Но «братушки»-то сегодня уже в Евросоюзе, а Россия, пожертвовавшая внутренней политикой в угоду внешней, по сей день расхлебывает последствия консервативного поворота, произошедшего после кончины императора, так и не успевшего пойти навстречу обществу.

Итоги той войны были, кстати, для России ужасающими. Европа оказалась едина в нежелании пустить царя на Балканы, а дипломатического таланта Бисмарка, сумевшего при построении единой Германии разбить противников по одному, ни Александр, ни глава его МИДа князь Горчаков, увы, не имели. В итоге выгоду получила Австро-Венгрия, не воевавшая, но тем не менее захапавшая Боснию и Герцеговину. А за что пролили кровь герои Шипки, по сей день непонятно.

Впрочем, война войной, а главным делом императора в те годы стала любовь. Александр влюбился в юную княжну Екатерину Долгорукую, и государь надолго отступил в нем перед простым, желающим счастья человеком.

Много интрижек было в роду Романовых, много любовниц прошло через царскую постель за три столетия. Через постель появилась даже одна императрица — Екатерина I. Но как далеко это все от той истинной и в то же время странной любви, что связывала Александра с княжной Долгорукой!

Если б могли мы оценивать его не как императора, определявшего судьбу страны, но лишь как простого человека, возможно, любовь, а не реформы поставили б по значению на первое место. Поскольку Александр не был рожден для реформ и осуществлял их буквально-таки сжав зубы. Не раз мечтал он, закончив все важное, отречься от престола и жить за границей простой частной жизнь. Правление было не его стихией. Но в любви Александр раскрылся целиком. О ней он думал чуть ли не каждый день, ища возможности встречи со своей Катей и полностью пренебрегая тем мнением, которое складывалось о нем у двора.

Трудно поверить, но Александр Романов откалывал штуки вполне в духе героев Александра Дюма. Он, например, уезжал в Париж и там умудрялся в одиночку по ночам уходить из резиденции, чтобы встречаться с княжной Долгорукой. Впрочем, после того, как она родила императору детей, Долгорукая перестала быть княжной и получила официальный титул — княгиня Юрьевская. А менее чем за год до трагической гибели Александр официально женился на своей Кате. Сделал он это буквально сразу же после того, как скончалась императрица Мария Александровна и исчезло препятствие для нового брака.

Много лет до этого тяжело больная императрица вынуждена была терпеть любовь Александра и Кати. Много лет император жил фактически «на два дома». Не пробавлялся любовницами, а именно жил с двумя женами — формальной и реальной. Как это все по-нашему! Сколько романов с таким примерно сюжетом появилось в XX веке! Но в веке XIX? Но в семье императора?

Он уважал первую свою супругу, когда-то в молодости даже любил ее. Но сдерживаться уже не мог. Новая страсть перевернула всю его душу. Катя настолько возбуждала Александра, что тот даже делал смелые эротические рисунки, моделью для которых служила именно она. А 1 марта 1881 г., отправляясь на смотр войск, шестидесятитрехлетний Александр вдруг посреди дня не сдержался, повалил княгиню Юрьевскую на стол и… Об этом она сама затем рассказала лейб-медику Боткину. Наверное, потому рассказала, что на столе состоялось последнее их любовное свидание. В тот день бомба террориста буквально разорвала царя на куски.

Но вернемся, впрочем, на 14 лет назад — к парижским «приключениям» сравнительно молодого еще тогда императора…

Эпоха смерти

В Париже на него совершил покушение политэмигрант. По фамилии, естественно, Березовский. Был он, впрочем, не олигархом, а поляком. Мстил за родину. В тот раз Александр отделался легким испугом. Но дальше пошло-поехало…

Когда-то давно Жуковский учил юного наследника, что «революция есть губительное усилие перескочить из понедельника прямо в среду. Но и усилие перескочить из понедельника в воскресенье столь же губительно». В последние годы своей жизни император оказался в клещах, сжимаемых «партией среды» и «партией воскресенья».

Народовольцы, представлявшие широкие разночинные массы, знать не хотели никакого вторника. Их малообразованность и абсолютное непонимание того самого народа, которому они стремились дать волю, приводили к возникновению безумных фантастических идей. Странно было даже не то, что они стремились убить царя-реформатора. Странно, что столь чаемую ими гибель Александра они надеялись обратить в широкое народное восстание.

Консерваторы, группировавшиеся вокруг наследника престола — Александра Александровича, тоже не отличались глубиной мышления. Подморозить Россию, конечно, — дело нехитрое. Но что делать с ней после разморозки, которая рано или поздно все равно произойдет?

Эдвард Радзинский в биографии Александра намекает на то, что «партия среды» и «партия воскресенья» могли даже действовать сообща. По крайней мере, удивительная беспечность правоохранителей при все возрастающей террористической активности народовольцев вроде бы говорит о том, что смерти царя-реформатора хотели обе стороны.

На наш взгляд это все же маловероятно. Бюрократия вообще малокомпетентна и неэффективна. Мы удивляемся отдельным наиболее заметным ее провалам, как правило, лишь потому, что плохо знаем, насколько плохо она работает во всех остальных случаях. Однако даже если исключить совместный жандармско-террористический заговор, придется признать, что последние пятнадцать лет жизни Александра превратились в сплошной кошмар.

Парижское покушение можно было списать на «врагов народа». Предшествовавший ему выстрел Каракозова (в 1866 г. у решетки Летнего сада) казался ужасной случайностью. Организованных сил за преступником еще не стояло. Но тот факт, что человек из народа вдруг додумался убить царя, ничего плохого ему лично не сделавшего, должно было насторожить. Опасность для реформ и реформаторов состояла не столько в наличии террористической организации, сколько в массовом отторжении эволюционного типа развития России. «Народная воля» довела царя до могилы, тогда как массовое сознание довело страну до революции, сведя в конечном счете в могилу десятки миллионов людей.

Настоящего масштабного ужаса Александр Николаевич уже не увидел. Но и его личная жизнь в последние годы оказалась ужасной. Народоволец Соловьев стрелял в царя прямо на Дворцовой площади, причем успел несколько раз нажать на курок, прежде чем был схвачен. Другой террорист — Халтурин — проник прямо в Зимний, где и взорвал бомбу, чудом лишь не «доставшую» императора. Чудом уцелел и царский поезд, под который закладывали мину.

Народ стал привыкать к тому, как травят царя. Рассказывали анекдот: дворник услышав колокольный звон, спрашивает: «Опять промахнулись?».

Царь в этой ситуации держался мужественно. Мало кто на его месте мог бы выдержать подобный «прессинг». То, как он спасался при покушении Соловьева, вообще заслуживает особого внимания. Обычный человек, оказавшись перед вооруженным бандитом и не имея средств для защиты, впал бы, наверное, в ступор. Но Александр смог убежать от выстрелов, причем двигался он зигзагами — как профессиональный, хорошо обученный солдат. Царь ни на секунду не растерялся и совсем запутал бестолкового террориста.

Но чудо не могло длиться вечно. 1 марта 1881 г. бомба настигла императора. При первом взрыве он опять уцелел. Но, видимо, воля к жизни была уже подорвана. Александр не ретировался с места события и пассивно дождался нового взрыва.

Император погиб. Преобразования остановились. Конституция не состоялась. И последний царский любимец граф Михаил Лорис-Меликов так и не стал великим реформатором.