Моль

Как вернулся Суходолов и как закончился Другас

Всего лишь несколько раз побывал Другас в задней комнатке кабачка Наума, и вот уже почувствовал, что этот вечно полупьяный Ступица, хитро и, главное, незаметно, с наивной непосредственностью сбивает его с толку своей дурацкой болтовней.

— У тебя интерес к Ловшину? — спрашивал Ступица, подмигивая Другасу. — Знаю такого! Мой первый корешёк.

— Я о нем слышал, — равнодушно ответил Другас. — Говорят о нем…

— Ат! — махнул рукой Ступица. — Говорят! Говорят! А чего говорят? Треплются. Ты не смотри, что я маленько захмелел. Это ничего. Налей еще!

Другас налил.

— Будь здоров! — кивнул Ступица. — И примечай такое, слушай, Другас! Этот Ловшин был умный и, понимаешь, большой специалист по стирошному делу. К тому же он еще и бывший товарищ коммунист, марксист и вообще. Он сам о себе хвастал: «Я— психолог!» А когда кто над ним смеялся, над его психологией, он ругался и клялся, что только с психологией делают большие деньги. А над ним опять смеялись, шумели, спрашивали: «Ты же в тюрьме со своей психологией отсидку имел? Обманула, выходит, тебя твоя психология!»

— А где же он теперь, твой дружок Ловшин? С таким бы полезно и в пай войти. Потому играющих довольно. Раз Ловшин настоящий стирошник — деньги совсем просто взять. Ты как думаешь, Ступица?

— Мне чего думать? Я только говорю тебе, как говорил Ловшин: без психологии к стирошному ремеслу, к шулерству то есть, и приступать нечего: враз засыпка! Другой кумекает: научись подрезать карту, чтоб вместо валета туз объявился, и деньги сами нырнут в карман. Не нырнут! Подрезать, понятно, нужно уметь. Но пойми: для стирошиой квалификации, для игры наверняка, этого маловато. Надо не только чисто подрезать, надо так уметь смотреть в глаза директору, чтоб ему муторно стало от стыда за вынутые из трестовской кассы деньги.

— Верно, — согласился Другас. — Я таких мастеров видел-перевидел. Ловшин, говоришь, был коммунист? Он, что ж, плюнул на стирошное дело? Да? И куда он теперь подался?

Ступица вроде бы не расслышал вопроса и продолжал расхваливать мастерство Ловшина, вспоминал его большие выигрыши и посмеивался:

— Вот бы тебе, Другас, научиться такому. Ты, по всему видать, и ученый, и по партийному можешь рассуждать. Ты, брат, штука тонкая… вроде Ловшина.

«Куда он клонит? — подумал насторожившийся Другас. — Всё кружит и кружит вокруг Ловшина, а напрямик ничего не говорит».

Дальше замелькали мысли о том, что всё это не случайно, что у Ступицы есть своя, какая-то особая цель. Потом, успокаивая себя, Другас решил, что Ступица остерегается Наума. Догадка была похожа на правду: вот и сейчас Наум прислушивался к разговору.

— Принеси-ка нам еще графинчик, — попросил Другас. — И закуски добавь.

Когда Наум поставил водку и закуску, Другас сказал:

— Уходи, Наум. Мы тут сами распорядимся.

— С чего такое? Я здесь не лишний.

— Лишний, лишний, — выпроваживал Наума Другас. — Твое ухо лишнее. А у меня со Ступицей душевный разговор предстоит.

— Чего ты Наума обидел? — спросил Ступица, когда захлопнулась дверь. — Человек он полезный. Кредит у него можно иметь.

— А мы за наличные, — пошутил Другас.

— У тебя, значит, наличные?! — удивился Ступица. — «Капитал» Карла Маркса или чистая валюта? На жаловании состоишь или аккордно работаешь?

— Ты куда это клонишь? — нахмурился Другас.

— Никуда. Просто интересует меня всё. Ну, вот, к примеру Ловшин. Он тоже. Всякое бывало. И кредит и чистоган. Разное бывало, — закончил Ступица и замолчал.

«Опять хитрит», — подумал Другас и сам принялся хитрить.

— Давай выпьем, — предложил он. — Вот этой, с лимонной корочкой.

Ступица кивнул головой.

— Еще по одной? — спросил Другас.

Ступица без слов выпил вторую стопку и с таким аппетитом начал закусывать, что Другас со злостью спросил:

— Ты что, про запас пузо набиваешь?

Третью стопку сам себе налил Ступица и засмеялся:

— Я, чувствуешь, в строительство коммунизма не верю. Вот в этот кусок краковской колбасы верю. Это точно. Остальное — не для меня. Это для Ловшина, хоть и сам-то Ловшин..

— Что Ловшин?

— Да как тебе сказать? Он трепался, хвастался, был, говорит, и марксистом, и доклады читал. А потом засыпался. С идеологией у него неувязка случилась..

— Об этом я слыхал, — перебил Ступицу Другас. — Ты что-нибудь новенькое про него.

— Новенькое? Нету новенького. А что засыпался Ловшин по стирошному делу… не повезло ему! Из партии выкинули. Ну, срок дали. Немножко посидел, а потом… и к соответствующим обязанностям приспособили. К тонким обязанностям, к таким тонким, прямо волосок тоненький, а волосок этот ненадежный.

Ступица бормотал всё тише и тише. Голова его опускалась к столу, и, наконец, он заснул.

Подождав немного, Другас стал тормошить его.

— Ты чего? — с трудом открыв глаза, спросил Ступица.

— Пей!

— Вроде бы довольно, — зевая, ответил Ступица, но от стопки не отказался.

— Ты вот говорил о Ловшине, о какой-то тоненькой, как волосок обязанности. Волосок, выходит, оборвался. Да?

Другас хотел было еще что-то добавить, но остановился, заметив, что мутные глаза Ступицы очистились, стали злобно трезвыми.

— Ты что? — отшатнулся Другас.

— То самое, — спокойно, тихо и как бы по секрету зашептал Ступица. — Твой тоненький волосок, Другас, вот тут, у меня в кармане. Хочешь — покажу?

Он сунул руку в карман, словно в самом деле собираясь вытащить этот «волосок».

От жутко трезвого и страшного лица Ступицы повеяло холодом.

— Засиделись мы тут, — стараясь справиться с нервной дрожью, сказал Другас. — Давай кончать. Идем.

— Ты не торопись. Дверь за тобой закроют другие. Потом. Время у нас есть. А тебя я, Другас, люблю. Даже уважаю. Ты всё понимаешь и знаешь. В самых больших подробностях разбираешься. Так что уточнить многое можно. Сядь вот сюда, на этот стульчик.

Другас сел, и тут же поднялся, с тревогой наблюдая за Ступицей, теперь очень похожим на подкрадывающегося из засады врага.

Другас попятился, а когда стена, к которой он прижался, подтвердила, что дальше ходу нет, — застыл на месте и Ступица.

Другас съежился.

— Чего ты шарахаешься от меня? — всплеснув руками забормотал Ступица. — Я тебя люблю. Уважаю. Мне хочется тебя на руках носить, чтоб ножки твои не утруждались. А ты… Ты это зря думаешь, что у меня лукавство какое, или, там, умысел. Ты брось, Другас, про то думать. Мы с тобою, как родные братья. Я тебя насквозь вижу. И целиком тебе сочувствую.

— Ты болтай, да с оглядкой, — проворчал Другас, — А то…

— Что «то»? — подхватил Ступица.

— А то, — стараясь попасть в тон Ступице и тоже как будто хмельным голосом, сказал Другас, — что детскую ты провокацию строишь, пустяковую.

— Как? — согнувшись в пьяном смехе, повторил Ступица. — Детская провокация?

— Брось канителиться! — крикнул Другас. — И не разыгрывай меня!

— Я разыгрываю?! — с удивлением и уже трезвым голосом спросил Ступица. — Это не я, ты ведешь провокацию. И не пустяковую. Это ты готовишься к розыгрышу… может быть завтрашнему-послезавтрашнему. А чтоб я канителился? Нет, — Ступица плюнул на пол, качнулся, икнул и опять понес чепуху. — Мне действительно болтать нечего. Оглядываться мне надо. И ты смотри, оглядывайся. Ты — умный. Так что всё организуй как следует. Понимаешь? Во всем порядок должен быть. Такой до тошноты аккуратный и до тошноты скверный порядок, как в мертвецкой… куда приходят следователи и ведут туда свидетелей… чтобы свидетели опознали труп неизвестного. А свидетели, ты, Другас, запомни, не забывай, свидетели — они бывают разные. Свидетели стоят в мертвецкой, видят и знают, кто лежит перед ними, и нахально кивают головами и до удивительности честными голосами клянутся: «Нет, гражданин следователь, такого покойника не знаем. И в живых его никогда не встречали».

Другас оттолкнул наседавшего на него Ступицу и рванулся к дверям.

Ступица схватил его за руку и крикнул:

— Так что учти! Когда меня поволокут в мертвецкую опознавать твой труп, я тоже буду нахально кивать башкой и честно отрекаться от тебя.

Закрывая за собою дверь, Другас увидел, что Ступица уже сидит за столом, опустив голову.

В чем тут дело, Другас так и не смог разобраться. Но страх, что Ступица держит в руках «волосок» большой и таинственной игры, у Другаса остался.

Он попробовал успокаивать себя, следил за каждым своим шагом, чтобы избежать малейшей ошибки. Ошибок, казалось, не было, но тревога не рассеивалась. Объяснялось это, может быть, и тем, что Ступица стал появляться как-то уж очень неожиданно и таинственно.

— Фу, чёрт! — однажды почти что крикнул Другас, отшатнувшись от неизвестно откуда вынырнувшего Ступицы.

— Опять ты здесь!

Это как будто обрадовало Ступицу.

— Ты не шарахайся! — с полупьяной лаской сказал он.

— Ты будь со мною человеком. И брось думать, что я только и способен водку лакать. Я к тебе всей душой. Так что и ты ко мне можешь интерес иметь.

— Какой в тебе интерес! — плюнул Другас. — Иди ты к… знаешь куда?!

— Ты меня так далеко не посылай. Потом пожалеешь. Это когда будешь сигать глазами туда-сюда и скулёж устроишь: «Эй, Ступица! И где ты? Отзовись»… А я, брат, услышу такое, да притаюсь, и голоса не подам. Вот ты и завертишься!

После такого разговора еще больше стал присматриваться Другас к Ступице, и уже знал, что тот не зря прикидывается охмелевшим до бесчувствия. За всем этим театром, как определил Другас, кроется таинственный и страшный замысел.

Были моменты, когда, пытаясь разгадать намерения Ступицы, Другас сам кидался навстречу опасности. Это происходило тогда, когда у Ступицы не бывало денег на похмелье. Один раз Другас дал ему десять долларов, другой раз — пять фунтов. Но когда однажды на ладони Другаса лежало несколько золотых русских империалов, Ступица вдруг рассвирепел:

— Ты что? Чем я отдавать буду? У меня, брат, ни валюты, ни монеты — ничего.

— Бери, — усмехнулся Другас. — По дружбе. Смотришь, и ты мне в чем-то поможешь. Вот и квиты будем.

Как-то Ступица исчез. Когда же Другас спросил, куда такое девался Ступица, Тобаридзе прищурился и молча пожал плечами.

«А может быть навсегда?» — с радостью подумал Другас, представив себе Ступицу уже совсем безопасным трупом.

Но прошло дней десять, и перед Другасом опять оказался Ступица.

— Ты знаешь, — сказал он, даже не поздоровавшись, — о чем я думаю? О том, что ты сильно грамотный. И догадываешься о законах, по которым людей заставят жить? Ты что? Ты одобряешь такое царство, где всё будет по плану? Ну?

— Чего ты привязался, дьявол пьяный?

— Ну, — с удивлением забормотал Ступица. — Ты тут ни при чем. Что верно, то верно. Ты не какая-нибудь сволочь. Хотя, понимаешь, сволочь она обязательно имеется. Встречается. А со сволочью, сам догадываешься, разговор короткий. Ты — не такой. Ты — подходящий, соответствующий, и деньги у тебя водятся, вроде жалованье к тебе идет.

— Какое жалованье? — глухо и тревожно крикнул Другас. — Ты что? О чем речь ведешь?

— Не пугайсь! — махнул рукой Ступица. — Просить у тебя пятерку на похмелье не стану. За старое у меня еще с тобой расчет предстоит.

— Брось о долгах думать! — хлопнув по плечу Ступицу, со смехом сказал Другас. — Деньги у меня есть.

— Ну и хват! — одобрил Ступица. Потом тихо добавил: — Раз деньги есть, не пойти ли в шалман Булдихи?

Другас вздрогнул. Ему уже довелось как-то, вместе с Атаманчиком, побывать у Булдихи, но стать «своим» в шалмане он не смог. Когда же он сам рискнул зайти туда, Булдиха встретила его настороженно и откровенно сказала:

— Тут тебе делать нечего!

Путь к Булдихе был отрезан… А вот теперь, через столько-то времени. Ступица может ввести его в шалман. Другас заволновался. Действовать надо осторожно. Промолчав, что Булдиху он знает, Другас махнул рукой.

— Какая такая Булдиха? — равнодушно спросил он и зевнул. — Красотка твоя, что ли? Мне до нее интереса нет.

Другас говорил с такой пренебрежительностью, что Ступица в недоумении заморгал.

— Ты не обижайся, Ступица. Твоя Булдиха может и занятная, да только… Как бы тебе объяснить? Я, знаешь, не монах, да бабы для меня, так, между прочим. Тьфу! Не в них для меня интерес. Через них одна канитель и помеха. А мне, слышишь, надо одно дело сделать.

— Дело сделать? Что ж! Только поостерегись, потому что…

Что «потому» — Ступица не сказал. Видимо догадавшись, что разболтался чересчур, он сразу же перекинулся на мелочь и пустился объяснять, что Булдиха никакая не красотка, а просто старая ведьма.

— Она деньгу любит, — убеждал Ступица. — А зачем — неизвестно. Ей, понимаешь, умирать пора, а жадная, как финагент.

— С меня налогов не возьмешь! — рассмеялся Другас.

— Ой ли! — воскликнул Ступица. — Она — ловкая. Ее без перчаток не трогай. Она любого обойдет. Она, брат такая…

— Видал я таких!

— Ну, не хвастай! — заспорил Ступица, теперь уже хитро свежими глазами посмотрев на Другаса. Этот оценивающий взгляд смутил Другаса.

— Да ну ее, твою Булдиху!

— Ты это зря, — разглядывая Другаса, бормотал Ступица. — Прямо зря. Она, брат, кой-чего стоит. С ней разговоры разговаривают и с ней водятся такие… не тебе и не мне пара.

— Ишь, ты, куда гнешь! — ухмыльнулся Другас. — Ну, шалман. Там, может, и в очко играют? Да мало ли таких Булдих в Киеве?

— Не скажи! Булдиха — не как все. У нее дело серьезное. Хотя, конечно, и тем и сем промышляет. Но это так, между прочим. Главное же в том.

Но в чем «главное» — Ступица так и не объяснил. «Хитрит, — подумал Другас, — ведет к тому, чтобы я его начал расспрашивать о Булдихе…»

— Заболтался я с тобой, — пренебрежительно кинул Другас. — А вообще ты занятный. Так что когда и еще разок встретимся. А пока — будь здоров.

— Ты что?! — воскликнул Ступица. — Уходишь?

— Пойду.

— А может… Давай завалимся к Булдихе? Ну!

— На кой дьявол сдалась мне твоя старая ведьма!

— Да ты погоди, — чуть не хватая Другаса за рукав, уговаривал Ступица.

— Отстань! — бросил Другас и даже не простившись, быстро зашагал по переулку. Потом, заворачивая за угол, он осторожно оглянулся и подумал: «Он хотел меня поймать на приманку, и сам попался».

Но уже через несколько дней, в кабачке Наума, Другас понял, что и дружба с Суходоловым, и презрительно-насмешливое отношение всех к Ступице — лишь развитие серьезной игры, ставкой в которой была его собственная судьба.

Кто-то из сидящих за столом, вспомнив Ловшина, скверно выругался и сказал:

— Сволочь! Сволочь к нам подкидывают.

На эти слова никто не откликнулся. Молчание встревожило Другаса и он, словно проверяя самого себя, тоже ругнулся и пошел говорить о том, что сволочей кругом полным-полно.

— Верить с закрытыми глазами нельзя. Смотреть надо. Другой-любой сидит сбоку, а что замышляет — разве угадаешь? Шухер двигается потихоньку, не разберешь, с какой стороны.

— Да?! — не то спросил, не то подтвердил Суходолов, кинув быстрый взгляд на Другаса.

— А ты что? Сомневаешься? — пробормотал Другас. Суходолов не успел ответить, как открылась дверь и вошел Ступица.

— Подвиньсь! — сказал он и толкнул Другаса. — Еще жив? Даже хорошо, что жив. Мы с тобой еще не всё обговорили.

— О чем таком с тобой говорить? — огрызнулся Другас.

— Как о чем?! — удивился Ступица. — Обо многом. О разных там планах. О моих и о твоих. Чтоб потом, значит, к расчету.

— К какому расчету? — с насмешкой спросил Суходолов.

— В подробностях точно знаю, — обрадовался Ступица. — Обо всем на свете знаю. И о себе и о Другасе. Обо всем настолько осведомлен, что дальше некуда. Правда, Другас?

Другас со злостью сбросил со своего плеча руку Ступицы.

— Видишь, Семен Семеныч, — Ступица повернулся к Суходолову, — видишь, до чего интеллигентно любит меня Другас? Прямо требует, чтоб я его обнимал. И обнять могу, — захохотал Ступица и обвил руками шею Другаса.

Другас с силой отпихнул Ступицу.

— Ты это что! — еле удержавшись на ногах, крикнул Ступица и так стремительно кинулся на Другаса, что мало кто заметил блеснувший нож. Но финка полетела в угол. Перед Ступицей стоял Суходолов.

— Ну, ну, — сказал он спокойно. — Садись! Выпей, Ступица, беленького. Так оно лучше пока.

Ступица схватил стакан водки, торопливо выпил, потом с удивлением посмотрел на Суходолова и спросил:

— Значит: пусть живет?

— Да ты выпей еще! — вместо ответа стал уговаривать Суходолов. — Держи стакан!

— И выпью! — зашумел охмелевший Ступица. — А что амнистируешь, так с тем я не согласен. Возражаю! Заметь: возражает не Ступица, а бывшая личность по имени, отчеству и фамилии…

— Кому нужна фамилия бывшей личности? — засмеялся Суходолов. — Перестань, Ступица. Выпей еще!

— И выпью! — еле ворочая языком, ответил Ступица. — Верно: кому потребна моя фамилия? Так что выпью…

Он протянул руку к стакану, но тут же вяло шатнулся, опустил голову на край стола и тяжело заснул.

Такое с ним случилось впервые. И об этом он не любил вспоминать, а если и приходилось, то оправдывался: комедию, дескать, ломал! Но потом, через неделю или больше, когда Атаманчик восстановил всю историю с «комедией», похлопал по плечу и похвалил за «чистую работу», Ступица просто сказал, что Другас «отправился в вечную командировку».

— В вечную? — повторил Атаманчик и добавил: — Вот ты какой! Пули не пожалел! Не амнистировал, выходит?

— Ты что-то несуразное плетешь, Атаманчик! — запротестовал Ступица. — Неужто в самом деле кто вывел Другаса из темной игры? Скажи — пожалуй! А я и не знал! Так что, эх, и хорошая у тебя, Атаманчик, кличка: атаманчик! Налей стопку!

В тот самый вечер, когда вот так балаганил Ступица, и произошел —