Моль

Как ресторан Кюблера стал приютом одиночества

Открытие было сделано не сразу, а после того, как в сторону были отложены справочники и планы… Автор убедился, что красиво изданные карты и отлично напечатанные путеводители могут устроить лишь туриста, а не человека, ищущего одиночества. Автор — не турист.

И он сам нашел то, что ему нужно. В громадном европейском городе он искал одиночества, и обнаружил его без посторонней помощи в ресторане Кюблера, в выгодном для хозяина деле, построенном по принципу «посетитель сам себя обслуживает».

Всегда битком набитый, ресторан Кюблера шумел разноязычными голосами, расцвечивался лицами — молодыми и старыми, белыми и черными, смуглыми и бронзовыми.

Здесь — короткие юбки и длинные, как саван, индусские сари… Трубки и сигары, пахитоски и обычные цыгарки — всё уживалось рядом.

И разные цены…

За этим столом — английский бифштекс, за тем, слева, тарелки горохового супа стоимостью пятнадцать копеек… Там пьют вино, не заботясь о его стоимости, а невдалеке стоит старик, дрожащими пальцами отсчитывающий, возможно, последние пфенниги за «маленькое пиво».

Войдя в ресторан, Автор терпеливо ждал, когда освободится его обычное в уголке место, слева у окна.

Жизнь приучила его не нервничать.

Дождавшись, он садился на стул, потом оставлял на столе газету (знак: «занято»), шел в очередь, на ходу приготовляя пфенниги, получал «маленькое пиво» и возвращался к привычному окну. И сразу чувствовал себя попавшим в удивительное одиночество среди кругом звенящих голосов, вскриков и смеха.

Автор сидел долго. Иногда он поднимал голову, и тогда видел себя в зеркале — седым, немножко грустным, с глазами, к которым сбегались печальные морщины.

В этом — во всю стену — зеркале повторялась жизнь ресторана.

В зеркале двигался мавр. Он был бы совсем Отелло, если бы не поднос в руках, на котором (ведь самообслуживание!) тарелки с куском мяса, с горкой риса и еще чем-то.

Навстречу мавру — в зеркале — торопилась настоящая древнегреческая гетера Аспазия, которая, неизвестно почему, была в такой короткой юбке, что казалась без юбки. Аспазию обнимал гамлер, забывший о том, что на свете существует мыло и есть еще вода.

В зеркале — лишь отражения. Они возникают и пропадают. Остается стекло. Из стекла Отелло и Аспазия ушли навсегда. На новую встречу с ними — пусть при помощи зеркала — Автор не надеется. Без тени сожаления.

Ведь не для них он нашел ресторан Кюблера. Для самого себя он сделал величайшее открытие, что именно тут подлинное одиночество, в котором происходит таинственное соприкосновение с чужой жизнью.

Это не выдумка и не самообольщение. Это проверено опытом тех дней, когда не совсем понятная Автору сила толкала его в одиночество.

Об этом можно рассказывать и рассказывать… Хотя бы о том, как однажды он сидел в своем заветном уголке ресторана Кюблера за бокалом пива и слушал откуда-то сверху льющуюся музыку. В ней было что-то знакомое, быть может даже Мусоргского.

Автору показалось, что музыка тревожит его, заставляет вспоминать о чем-то своем, родном и очень давнем.

«Об этом я думаю дома, за своим письменным столом, — как бы вступая в спор с кем-то, говорил себе Автор. — Сюда я пришел для того, чтобы следить за минутами и часами чьей-то жизни».

За соседним столиком присел старик. Он давно уже рентнер и совсем одинок. Аккуратно пристроив свою, явно требующую замены, палку, он вешает сильно поношенное, но очень чистое пальто на спинку стула, и идет, и берет себе чашку кофе.

Возвращаясь, рентнер на ходу склоняется к чашке и вдыхает аромат кофе. А когда садится за столик, опять и глубоко втягивает в себя запах кофе, который, вероятно, будит какие-то мысли и воспоминания. Может быть об умершей Роз-Мари или Елизабет. Или о сыне, изредка присылающем письма и немножко долларов из Америки. Или о дочери, от которой, к несчастью, он так и не дождался весточки. О дочери он ничего не знает, и она, конечно, о нем тоже ничего не знает.

Прошлое — только в воспоминаниях. Изредка — во сне. Реальность? Что ж, вот эта чашка кофе..

Еще раз или два поймав ноздрями аромат чилийского зерна, старик оглядывается по сторонам. Он не хочет, чтоб другие заметили, как будет вынут из кармана маленький пакетик, с которым он приходит сюда по воскресеньям. Сегодня — тоже воскресенье, и потому он пьет кофе среди оживленных, радостных и, подчас, прямо-таки бессмысленно хохочущих людей.

Чужое оживление не коробит рентнера. Конечно, у него мало радости. А если говорить откровенно, радости вообще нет. Сын, хороший и бравый малый, где-то там, далеко, за океаном. Он зовет к себе отца. Приезжай, пишет, живи у меня; у меня, пишет, уже маленький Франк имеется. Но старик — не поедет. Зачем? Его Роз-Мари или Елизабет лежит в земле Восточного кладбища. А сын — далеко. Да, есть еще и дочь. Но где она? Кто знает! А Роз-Мари или Елизабет так дивно умела готовить кофе и печь кексы. Теперь — ничего…

Старик-рентнер опять посмотрел по сторонам и осторожно развернул пакетик. Да, вчера была суббота, и вчера он купил это сухое печенье, а сегодня, в воскресенье, станет жевать это печенье, запивая его маленькими глотками кофе. Из чужой чашки. А ведь когда-то…

Рентнер сидит за этой чашкой час. А может быть и дольше. Никто на него не посмотрит косо. Потому что здесь — ресторан господина Кюблера, ресторан — в котором самообслуживание. На разную цену. Для самых разных людей.

А что тут появлялись разные люди, Автор убедился сам. Здесь ему довелось сталкиваться с очень интересными… даже с одним таким, что отвернулся от своих миллионов. Есть же такие чудаки! Автору даже кажется, что не будь их — мир стал бы беднее и серее! И когда Автор за соседним столиком привык встречать этого сравнительно молодого, элегантно одетого господина, всегда сидевшего спиной к залу и сквозь сильные стекла очков глядевшего в бокал с вином — тогда Автор решил, что появление этого господина не случайность.

Однажды господин в очках пришел со своим вином, но места не было. Оглянувшись по сторонам, он нерешительно подошел к Автору и спросил:

— Я вам не помешаю? Можно?

— Конечно, пожалуйста, — с тревожным предчувствием чего-то значительного, ответил Автор. — Прошу вас.

Некоторое время длилось молчание. Потом пришедший поднял свои, увеличенные стеклами очков, глаза, и сказал:

— Я вас тут встречаю. Довольно часто. Тут, ведь, правда, симпатично и… и тут… тут, понимаете, как будто бы тебя охватывает состояние…

— Состояние одиночества? — тихо произнес Автор.

— Да, да. Вы это определили очень… очень правильно. Верно. Состояние одиночества. И я рад, что встретил человека, чувствующего… даже, может быть, ищущего одиночества не в горах, не в заброшенной, деревушке, а вот здесь, среди этих столиков, — он несколько театрально развел руками, и склонившись над вином, начал говорить о себе.

Этот рассказ был так неожидан и откровенен, что Автор вначале прислушивался с некоторым недоверием. В самом деле: странно, ведь, узнать, что у человека громадное состояние, великолепная вилла, хорошие, по-настоящему преданные слуги, возможность путешествовать, встречаться с друзьями и… и вместо этого, иногда, уезжать, чтобы попасть в один из уголков ресторана Кюблера и провести несколько часов в одиночестве.

— А семья? — спросил Автор и посмотрел на красивое в своей задумчивости лицо рассказчика.

— У меня семьи нет. У меня никого нет. Никого, — повторил он. — Была мать. Старушка мать. Вы меня поймете? Она для меня была всё. И вот ее уж нет. И я… Я не знаю, что мне делать? Вокруг меня пустота. Меня ничто не поддерживает. И никогда и ничто не поддержит. Теперь я как дом, из-под которого исчез фундамент. Дом должен рухнуть.

Автор не будет воспроизводить в подробностях страшную исповедь человека, как будто бы уже определившего свою судьбу. Но Автор не может не воспроизвести таких слов господина в очках:

— Я не понимаю нынешних писателей. То есть, понимаю, но не принимаю создаваемое ими. Они — чужие мне… В настоящую душу настоящего человека они, вроде бы, не хотят или боятся заглянуть. Это умели делать когда-то. Без боязни. А сегодня? Возможно, я предъявляю чрезмерные требования… Возможно. Но я хотел бы встретить роман или повесть, в которых была бы раскрыта трагедия взрослого, думающего человека, утратившего старушку мать… Ее уже нет, и ее седеющий сын, как тот дом без фундамента, обязан рухнуть. Вы скажете, что это несколько противоестественно? Согласен. Но я — тот дом без фундамента.

Он взглянул на часы и с сожалением сказал:

— Мне надо уезжать… Спасибо.

— За что? — в недоумении спросил Автор.

— Должно быть за то, что вы первый, с кем я так говорил. Я даже надеюсь, что мы с вами встретимся. Как знакомые…

И он протянул Автору свою визитную карточку. На ней — имя, фамилия, город, название улицы и номер дома. Автору довелось еще не раз встречаться с господином в очках, о котором он уже многое знал и уж ни в чем не сомневался.

Автор нарочито не называет фамилию этого странного господина. Почему? Так, не нужно. Не к чему…

Но Автор, как только забивался в свой угол ресторана Кюблера, часто вспоминал о своих встречах с господином в очках… Вспоминая, Автор вынимал тщательно хранимую вырезку из газеты «Абендцейтунг» за 26 ноября 1967 года, в которой — на первой странице — под крупным заголовком сообщалось о том, что «самоубийца пожертвовал свои миллионы слепым».

Самоубийца — это тот самый господин в очках, который о самом себе в ресторане Кюблера говорил: «Вокруг меня пустота. Меня ничто не поддерживает. И никогда не поддержит. Была старушка мать. Ее нет. Я как дом, из-под которого некая сила вырвала фундамент. Дом должен рухнуть».

Вспоминая эти слова, Автор перечитывал заметку в «Абендцейтунге». Газетные строчки говорили о том, как миллионер сидел вечером в гостях у своих друзей, как неожиданно поднялся и еще более неожиданно сказал: «Прощайте. Я ухожу. Вам хорошо»… Все с удивлением посмотрели на него, и никто, конечно, не предполагал, что он — через полчаса попав в свой великолепный особняк — не снимая смокинга ляжет в постель, с которой его уже поднимут мертвым…

Так человек в очках оказался в своей окончательной пустыне, и Автор никогда уже не встретит его здесь, в этом ресторане Кюблера, где продолжает звучать музыкальная мелодия, тревожно-таинственная, как сама жизнь.

Воспоминания об этом человеке Автор вписал в книгу не случайно. Они ему нужны. Хотя бы потому, что в том прошлом, отодвинутом на многие десятилетия, кой-кто уходил, умел уйти в свое собственное одиночество.

Автор не хочет быть голословным, и потому будет говорить —