Money БЖИГ

Глава 36

Череда событий тянулась изо дня в день, подгоняя меня к скалистым уступам, обрыв был виден издалека, как конец одного и начало другого. По пути мне начинало казаться что всё, конечная точка, выдохлась, почувствовав холодные щупальца равнодушия, обвивавшие мой разум, но происходило обратное.

Сжала в руке топор.

После пробуждения мой взгляд натолкнулся на покосившуюся ручку шкафа, и больше заснуть я не смогла. Дернула её на себя, сорвав. Попыталась прикрутить её обратно — не вышло, верхнее гнездо раскрошилось, нижнее не было закреплено. Нашла среди оставшихся инструментов шуруп подлиней, подцепила на него ручку, приделала и ударила обухом. Шкаф заскрипел, Борзини метнулся к двери. Ещё раз. Шуруп зашёл на половину, оставляя ручку висеть.

— Давай же!

Прошёл насквозь, остриё показалось с обратной стороны. Меня это не остановило, шляпка продолжала уродливо торчать боковиной вверх. Удар, следом другой. Дверца наклонилась вперёд, озадаченно подняла голову, шкаф начал падать. Пригнулась, следуя за траекторией, упала плашмя на пол, уже потом, подув о том, что следовало бы отскочить в сторону. Не придавил, упал на подножие кровати.

— Мать, — завопил Борзини, обеспокоенно полез ко мне, обнюхивая лицо.

— Жива, — перед глазами серая дверца и мокрый чёрный нос.

Топор отлетел под кровать, к стене, достать его теперь было затруднительно.

— Бистро, — раздалось у самого уха.

— Кормила же, полная миска, Борзик.

Боли не чувствовала, стало быть не зацепило. Вытащила руку, схватилась на угол шкафа и подтянулась. Кот вылез следом и побежал в коридор, поднимая к верху хвост и оглядываясь на меня. Не сразу услышала глухое постукивание.

— Бистро, — потянул носом воздух и констатировал, — голубь.

Любительница хлеба вернулась. Вспышкой засияло в памяти её надменное лицо и сетование на мой быт. Поднялась на ноги, схватилась за шкаф, в надежде его поднять, не получилось. Он оказался довольно тяжелым, начал отъезжать назад, готовый обрушиться полностью на пол, погребая под собой вещи. Стук становился громче, нетерпимее. Ничего другого она от меня всё равно не ждёт.

— Койка место постелешь сама, салфетки готовить?

Юля сидела на большом красном чемодане, розовая помада размазана по лицу, на раздутых щеках высохшие дорожки слёз, в руках прозрачный пакет с пирогами. Весь её вид выражал уныние и тоску, как если бы она возродила из мёртвых человека, но осознала, процесс разложения не остановить.

— По дороге проревелась, помоги.

Потрепанный пузатый чемодан упал на бок, мы взяли за ручки и потащили его в коридор. Борзини принялся обнюхивать, петлять между ногами.

— Скажи, когда уже Вадим будет съезжать с твоей квартиры, а не наоборот?

— Мне его выкинуть на улицу? — Шмыгнула носом, села на корточки и принялась капаться в вещах, выуживая ещё один пакет.

— Да.

Колкий взгляд мигом потух, она нахмурилась, принимая здравое зерно в моих словах. Пальцы её коснулись лба, сминая под собой кожу. Пакеты в руках зашелестели, она поднялась и направилась по квартире, как у себя дома.

— У меня перезагрузка. — Засунув в рот булку, Юля указала пальцем на шкаф, ухмыльнулась.

— Даже не начинай.

В ванной Юля резко вытряхнула пакет с лепестками роз и включила воду. Пальцами она перебирала бутылочки с гелями, кремами, пока не нашла пену, после чего добавила её в воду. Зеркало с синей каймой впитывало в себе очередные очертания знакомого лица, в этот раз без истерики.

— Козел, — Прошипела сквозь зубы.

— Козел, козел, — подхватил Борзини с ударением на первый слог.

Вот сейчас Юля и заметила маленького пушистого льстеца, взяла его на руки и принялась целовать в усатую морду.

— Ты мой хороший, — кот не противился, расположился в руках лапами к верху.

Телефон раздался мелодией, заставляя меня посмотреть на экран. Время двигалось к обеду, приёмные часы в лечебнице медленно подходили к концу, оставалось несколько часов. Двинулась за Юлей хвостиком, раздумывая, стоит ли ехать сегодня или подождать. «Передачки» были запрещены, а с пустыми руками ехать не хотелось, словно я искала предлога там появиться, и он точно не должен выражаться в беспокойстве. Нужно было быть с ним жестче, не приезжать, оставить одного, показать, что теперь он сам властен над своими выходками и грести к берегу будет один.

Морщинистое серое лицо с потухшими зрачками, огня уже не было, а свет погас, таким я его запомнила в последний визит. Цеплялась, не могла оставить, боялась, что и он меня позабудет, полностью отрезая от семьи. Как бы не душила, не топила в себе эту любовь, она взрастала воспоминаниями, красочными, будто говоря «всё ещё можно исправить».

— Мои бока его не устраивают, представляешь? Пашу на работе, потом спортзал, дом и знаешь что? — Юля перекинула Борзини на левую руку, правой подцепила бокал. — Подбородок у меня висит, надо больше двигаться. Двигаться! — Воскликнула и заглянула в холодильник.

Шампанского не было, уголки губ потянулись к подбородку.

— Подвигаюсь, когда гроб его нести буду, закапывать.

Выудив из недр апельсиновый сок, она открыла крышку, дала Борзини понюхать, потом поднесла к своему носу и, решив, что лучше сок в бокале, чем без него, наполнила.

— Больше к нему не вернусь!

— У меня пропишешься?

Вновь раздалась мелодия звонка, Мурад настойчиво пытался со мной связаться. Взвесив багаж, который свалился на голову, я решила, что он вполне может подождать.

— Нет, дала ему месяц на квартирный вопрос. Кто тебе звонит?

Сбросила. Юля сделала глоток, повела нижней челюстью, смакуя напиток, а я начала издалека, мельком рассказывая про семью Заира, старого Мурада и его молодой жены. Она внимательно меня слушала, отвлекаясь от внутренних распрей, что пришлось для неё кстати. Ванна, заполненная наполовину, была кинута за ненадобностью, она забрала у меня телефон и упала на кровать.

— Мне надо к отцу съездить, всё будет хорошо? — Нырнула под шкаф, одна дверца была плотно закрыта, другая оставляла щель, небольшую, хватило, чтобы просунуть руку.

— Да-да, — без интереса проговорила Юля.

— Я могу остаться, только скажи.

— Нет-нет, поезжай.

Просунуть сразу клубок вещей не получилось, дверца не поддавалась, издала протяжный стон и начала вытаскивать поочередно, в приглушенном свете разбирая, что именно мне попалось. Ударилась макушкой о стенку, потом коленкой, попыталась заодно пролезть под кровать и вытащить топор, но голова совершенно не пролезала через планку. Юля что-то говорила, ничего не было слышно, пришлось вылезть.

— Да, от невестки твоей, ну, давай к делу, золотой.

— Ты кому позвонила?

— Родственнику твоему, не отвлекай, — Юля перелегла на спину, положила под голову подушку и закинула ноги на изголовье, — пусть хоть одна женщина будет счастливой.

— Эй, из ума выжила?

Прыгнула на кровать, отбирая телефон, слух резануло «эй» вылетевшее с губ, я начинала перенимать манеру речи Заира, ужаснулась этой мысли.

— Невестка, помогло, ледник начал таить, — Мурад если не прыгал от счастья, то явно собирался, голос его восклицал, — верни телефон, от всей души прошу.

— Собирайся к отцу и не переживай, — Юля провела по губам сложенными указательным и большим пальцами, на манер застегнутого замка, говоря о том, что лишнего она не взболтнёт. Согласилась.

Не знаю, что меня удерживало рядом с этим человеком. Кровь, когда-то сказанные добрые слова, поступки, воспоминания. Ответ давался мне тяжело, я просто не могла его оставить, не могла забыть, а может и правда боялась потерять. Мне был смутно знаком этот опыт потери, я не чувствовала его так явственно как он. Когда ты ребёнок, то воспринимаешь всё иначе, на треть, не было во мне ещё той глубины, чтобы почувствовать всю горесть, ощутить пульсирующую тоску, дать ей завладеть тобой.

Лечебница находила в глубине соснового леса, туда уводила свежая заасфальтированная дорожка с указателями. Воздух, пропитанный сыростью, после грибного дождя, землей и хвоей освежал, становилось зябко. Короткие лучи солнца светили в вышине мерцающими огоньками, рассеивались ниже, освещая путь в полу мрачном небе. Цвета тут меркли, превращая округу в серые, где-то чёрные тона, попадавшаяся трава выглядела пёстро, слишком ярко для округи. Белые стены уходили по разные стороны, возвышались надо мной. Резные ворота с металлическими вставками разъехались, пропуская машину, затем меня.

Хотела бы я запомнить лицо матери после рождения, теплоту рук, мягкость кожи. Может тогда смогла бы понять отца, с одно взгляда различив всю её красоту, самоотверженность поступка, страх перед смертью, страх потерять ребёнка. Взвешивая на весах наши жизни, мама приняла решение, и кто мог знать, во что всё превратиться потом. Рождая на свет жизнь, вынашивая под сердцем, она потеряла свою.

— У Владимира Константиновича больше успехи, я им горжусь, — Медсестра уводила меня по длинным коридорам, пружинистой походной, короткие каштановые волосы подпрыгивали в такт. — Мы гордимся, — для чего-то добавила она.

Внутри всё выглядело многообещающе, зелень на больших окнах, зоны отдыха, приятный аромат еды, и фотографии на стенах, тех кто уже выпустился, и тех кто только начинал свой путь. Тут и фотокарточка отца, улыбающийся, с кистью в руках и этой же медсестрой рядом. Лицо отдохнувшее, с румянцем, и глаза такие живые, наполненные.

— Давно не видела его таким, — оторвала и положила в карман, медсестра промолчала, похлопав меня по спине.

Мне тоже хотелось это наблюдать, не ревновала, если он может быть таким с другими, пусть так. Мы прошли дальше, в светлую комнату, с двумя кроватями по бокам. Рядом с дверью шкаф с книгами, дальше телевизор, внизу тумбочка и кресло.

— Доченька приехала, — Отец подорвался, крепко обнял, а я оторопела. — Как доехала? Под дождь не попала?

— Нет. — Деревянными руками обняла его, не до конца понимая, хитрость или правда рад видеть.

От него пахло медовым чаем и лимоном. Прильнула, поцеловала в щеку.

— Дочка моя, — отец сказал своему соседу, тот поздоровался и поспешил выйти. — Я так по тебе соскучился. Присаживайся.

— Не смогу тебя сейчас забрать, тебе придется долечиться, — Не хотелось это говорить, момент испарится, но этого не произошло.

— Да, мы уже обсуждали это с доктором. — Присел рядом.

— Ты как? — Вязала его за руку, изучая знакомые черты лица.

Морщин стало меньше, выровнялись, оставляя добродушные борозды у глаз. Отечность пропала, щёки опали, подчеркивая выразительные скулы. Короткие волосы зачесаны, только чёлка выбивалась вперёд.

— Как видишь, хорошо. — Поднялся, сделал вокруг себя круг. — Чувствую вкус жизни, думал со мной покончено уже.

Отец переглянулся с медсестрой, та стушевалась, неловко мне улыбнулась и вышла.

— И всё? Так легко? — Не верила, для меня человек мог измениться только поверхностно, привычки так быстро не уходят.

Он меня понял, опустил глаза, вздохнул. Тихо присев рядом, приобнял, положив тяжелую руку на плечо. В это тишине было всё: и сожаление, и тоска по упущенному времени, и горечь слов, поступков. Не стал отрицать, кидать обещания, знал, веры ему теперь не было, а заслужить придётся долгими стараниями.

— Прости, знаю, всё знаю, — голос ласковый, приглушенный. — Сам был на твоём месте, только не смог понять, что нужен тебе был. Ты всё бабушка да бабушка, а я и видеть никого не мог. Завещала мне беречь и заботиться. Не смог.

Сморгнула слёзы. Вот так всегда, думала, пережила, а нет, оставалось ещё живое место. Сделал шаг на встречу, сотый, тысячный, какой бы не был, ещё один.

— Поделись, мы никогда с тобой толком не разговаривали.

— Нечего тебе бредни мои слушать, — он махнул рукой, был готов, но сорвался, возможно, подумал, что не хочет больше туда возвращаться, пора уже забыть, — с психологом каждый раз мусолим. Вот те, психологом. Подумать только. Считал шарлатаны все, а лучше-то становится.

— Я рада, правда, — залезла на кровать с ногами, оставался час на посещение. — Расскажи что-нибудь.

Не Вовка, уже Отец, растрепал волосы, затем поспешил пригладить их ладошкой. Он засмеялся, заразительно, громко и начал рассказывать истории из молодости, одну за другой.