Мирное соседство кладбища, штраф стоянки и небольшого магазина наводила меня на мысль о трёх составляющих каждой жизни: еда, проблемы, смерть. На этой части земли было удивительно умиротворенно, словно оказываясь тут, по другую сторону, даёшь себе время передохнуть, что довольно контрастировало с красными и бледными лицами людей, отправляющихся за своими автомобилями.
Пальцы коснулись холодного металла, нарисовали линию. Он хотел вернуть машину, что ж, за столько пройденных дорог вместе, за головную боль, за беспокойства и равнодушие, я собиралась отнять её. Дверца открылась с пронзительным тяжелым скрипом, поселяя в моей груди печаль. Провела рукой по пыльной приборной панели, вставила ключ в зажигание. Старушка тарахтела, но заводиться не собиралась. Её время подходило к концу, как и мои попытки выслужиться, я больше не собиралась вмешиваться в жизнь отца и бабушки, а просто быть рядом.
Откинулась на спинку. У нас всё же были счастливые моменты, поездки, времена, когда отец доставал голову из песка и всегда находил меня вблизи. «Ты так сильно похожа на мать» — говорил с нежностью, разглядывая моё лицо, подобно драгоценности.
Взгляд блуждал от магазина с красным козырьком, напичканный товарами (венки, продукты, бытовые принадлежности), до высоких ворот, перетянутых сеткой. Разбитая дорога цепляла эти участки к себе, подобно изогнутой ветки. Впереди болото, покрытое тиной, пластиковыми пакетами, упаковками и прочим мусором — конечная точка.
Вышла из машины и покатила её к оврагу. Получилось не сразу, пришлось немного раскачать колёса, прежде чем жигули поскрипывая, двинулись вперёд. Почему я это делаю? Наверное, мне хотелось похоронить обиду, взять силы простить отца, двигать вперёд, и сделать я это могла только с чем-то материальным, будто пред прощением взять плату.
«Дочка, ты тут посиди, я быстро» — ты закрыл дверцу и ушёл в гараж. «Быстро» растянулось на несколько часов. Запах бензина и дешевый ароматизатор пропитали куртку. После отвёз меня к бабушке, в красках рассказывая про посещаемые аттракционы, а мою ложь купил за шоколадку.
«Сейчас грибов с тобой наберем, целую корзину» — радостно причитал, остановлюсь у кромки леса. Меня ты отправил по опушке, собирать несуществующие грибы, ведь была зима, а мне было только пять, чтобы понять всю одиозность. Сам стоял у машины, грелся коньяком в руках, и заставил меня плакать, когда машину остановили на обратном пути.
— Ты что делаешь, чумная, уйди от машины, — кричала вслед продавщица, кудрявые тонкие волосы её развивались по ветру. — Сейчас полицию вызову.
«Ты эт, бабке не сдавай меня, иначе всё, папке твоему каюк» — говорил мне, паркуя машину поперёк дороги, открывая дверцу, и падая на асфальт. Подняться ты больше не смог, оставляя меня с презрением окружающих, волочил языком, не выдавая больше ничего связного.
Подкатила жигули к обрыву, в лицо ударил поток ледяного воздуха. Одна ладонь сжалась на дверце, другая вцепилась в переднюю стойку. Тело оцепенело, меня охватил непонятный ужас и сомнения. Позволила им пройтись мурашками по телу, осесть в легких, уколоть иглами спину.
Последний рывок. Передние колеса коснусь пустоты. Жигули наклонилось, скатилось по раме, и бросилось отчаянно вниз. Глухой удар о поверхность воды, и медленное погружение. Не было скрипа, последних огней фар, живое обращалось в прах, пока двигалось к своей последней цели, и теперь уже омертвелое уходило в забвение.
Размяла плечи, и села на край. Тело расслабилось, почувствовало легкость, а на душе остатки тоски.
— Так и знал что это ты, — знакомый голос раздался позади.
Улыбнулась. Крыша блеснула под лучами выглянувшего солнца, и скрылось под водой.
«Какой хорошенький, нарекаю его охранником дочурки» — смеялся отец, играясь с маленьким Борзини фантиком. «Иди сюда, смотри, что папка купил» — протянул мне Барби, погладил по волосам, такой ты нравился всегда, открытый для меня. «За кого? За Сашку? Даже свататься ко мне не думай, ты мою дочь видел? Красивая, а Сашка твой? Тьфу» — Михалыч больше с тобой не разговаривал, а я всегда смеялась, вспоминая эти слова.
Эти десяток других, может больше.
— Запил? — Стас присел рядом, вытянул ноги.
— Нет.
— Домой поедешь?
— Позже.
— Стас, и что с ней делать? — Напарник выставил вальяжно ногу перед собой, и упёр руки в бока. — Она машину утопила.
— Какую? — Спокойно спросил Стас, не поворачиваясь.
Рябь на воде стихла, последние волны размеренно расплывались по поверхности, разбиваясь о землянистые стены.
Неизвестность пугала и завораживала пустотой, скоро она непременно заполниться, но уже другим.
Стас встал, отряхнул штаны и ушёл. Обняла себя руками, не желая поддаваться холоду и уходить следом. Чего-то не хватало, я чувствовала, что оставила незаконченное дело, и оно не относилось больше к родне. Хвост его маячил перед глазами, уносил меня вдаль, где небо на горизонте соприкасалось с кронами деревьев.
Почувствовала тепло на плечах, силу рук, что сжала в своих объятиях, закутывая в ветровку, и жар тела, прижавшегося к моей спине. Не оборачивалась. Эти прикосновения были мне знакомы, я их ждала, по ним скучала. Упорство, которому можно позавидовать, связывало тебя совершенно не с подходящей девушкой, но больше, я тебе это не скажу.
— Стас позвонил?
Заир не ответил, выставил ладонь передо мной, ждал, когда холодные пальцы сожмут его кожу. Приняла, не стала томить.
— Прости меня, — мой дрожащий голос раздался эхом в голове.
Заир кивнул Стасу и проводил меня в машину. Молчание его давалось мне трудно, я не могла усидеть на месте, уже решив, что момент упущен.
— Как мне понимать твои слова? Прости, что выгнала тебя, или прости, что не выгнала раньше? — Омут его глаз зажегся светом, так ярко, что озарил собой пространство вокруг меня.
Выдохнула, ещё не потеряно.
— Первое, я была не права.
Теперь и для меня целое значило не одно, а несколько. Может это и не правильно, но капаться в себе, тащить балласт, грызть уже становилось дикостью. Глубина была не там, а совершенно в противоположном месте.
Нити связывали разных людей, создавали не сетку, а прямые тонкие волоски. Их можно было россыпью скинуть на плечи, стянуть в тугой хвост или собрать в косу. В любом из вариантов, сила их была в единстве. Выбивающиеся прядки были, отрастали, и становились часть. Не было в этом потери индивидуальности, только мощь и непрерывный рост.