Обычно Супчик, сложив руки на фартуке, с удовольствием слушал весёлый хруст горбушек, посвистывание обсасываемых косточек, плюханье ложек, и не было для него в жизни музыки прекрасней, чем эта аппетитная симфония. Не было ничего дороже морской тельняшки и чести морского повара. Свои обеды он оценивал по особой штормовой шкале: аппетит 6 баллов, аппетит 8 баллов, аппетит 10 баллов! Нет, не было большего счастья, чем наблюдать, как вся команда дружно налегает на ложки-вёсла, как всё похрустывает в крепких молодых зубах, как поднимается настоящий флотский, штормовой аппетит.
Но сейчас кок только озадаченно мигал. Надвигался шторм совсем иного рода! Над Супчиком, над всей командой прогремели слова: «Надо браться за дело!»
- А мы чем заняты? - спросил Васька, посасывая кость.
Плавали-Знаем посмотрел на него с негодованием и, помолчав, повернулся к экипажу:
- Итак, что прежде всего нужно для настоящей зимовки?
На минуту в столовой воцарилась такая тишина, что стало слышно, как за иллюминатором думают звёзды, а с острова донёсся собачий лай. Васька закричал:
- Собаки! Нужны собаки! Какая без собак зимовка?!
Супчик хихикнул, но Плавали-Знаем, торжественно загнув мизинец, сказал:
- Правильно, у всех зимовщиков были собаки!
- А что с ними делать? - спросил Барьерчик.
- Что делать? - с усмешкой спросил Плавали-Знаем. Он уже почти летел на собачьей упряжке в нерпичьей шубе - как Амундсен! А начальник училища, тоже воскликнувший: «Что делать?!», услышал мелодию - звон упряжки, песню ветра, и - шутить так шутить! - сказал:
- Меха нужны, полярные меха! Шубы, шапки, унты!
- Шубы, шапки, унты! - повторил Плавали-Знаем и загнул второй палец.
- Лёд! - подавшись вперёд, крикнул Уточка.
Плавали-Знаем с удивлением посмотрел на него. Но Уточка, задрав крепенький нос, объяснил:
- Настоящий лёд! Айсберги, глыбы, торосы!
И Плавали-Знаем, оценив всю важность предложения, загнул третий палец.
- Солонинка нужна! - язвительно подумал вслух Супчик. - Зимовщики ели солонинку. А я - на тебе! - он всплеснул руками, - как на зло, перед рейсом получил целую говяжью ногу. Может, обменяем?
Васька с тревогой посмотрел на него, и Супчик рассмеялся:
- Шучу, шучу!
- А при чём тут шутки? Обменять, и никаких разговоров! - приказал капитан.
Кок, всё ещё не принимая приказания всерьёз, вздохнул:
- Ружьецо бы для охоты…
- Все великие полярники вели дневники, - заметил угрюмый Барьерчик, которому эта зимовка была как снег на макушку! Мечтал о кругосветке, а застрял у Камбалы!
- Дневники, обязательно дневники! - Плавали-Знаем собрал все пальцы в кулак и, поднявшись над столом, подмигнул: - И вы увидите, наш «Светлячок» когда-нибудь поднимут на пьедестал!
Он собирался сказать ещё что-то, но в это время дверь с грохотом распахнулась, и весь в клубах пара, стряхивая иней, в столовую ввалился курсант Упорный, который выполнял обязанности радиста, а сейчас в одиночку подталкивал «Светлячок» с кормы.
- Кажется, есть возможность! - крикнул он.
Но Плавали-Знаем широко улыбнулся и остановил его движением руки:
- Есть, есть возможность! Как следует закусить и выспаться.
- Но… - покраснел Упорный.
- И никаких «но»! Ужинать и спать. Завтра начинается… - Он не договорил, что начинается, и открыл иллюминатор. Золотой ободок сверкнул, как рамка будущего портрета. В ночной синеве колыхалось ледяное поле. Рядом, на острове Камбала, помигивали наивные огоньки. Как спортсмены, по небесным дорожкам бежали спутники. Под ними торопились за рыбкой сейнеры. А над «Светлячком» пели ветры, и, сияя адмиральскими звёздами, поднималась Большая Медведица.
Где-то на берегу лаяли камбальские собаки, не зная, какие необыкновенные события ждут их завтра.
А на борту вмёрзшего в лёд пароходика человек в капитанской фуражке сказал:
- Завтра начинаем с собак.
Он сказал «завтра», хотя для себя и на сегодня оставил кое-какие необыкновенные дела.