Мой нежный варвар

Глава 1

Средиземное море

Весна, 315 год до н. э.

Женщина с огненно-рыжими волосами была на волосок от смерти. Ее новый вздох возникал тогда, когда всякая надежда иссякала. Ее сердце билось так слабо, что финикийский врачеватель уже потерял надежду еще раз увидеть своего маленького сына. Его таинственная больная, скорее всего, умрет до того, как корабль прибудет в Александрию, и подошва сандалии фараона втопчет его в александрийский песок безжалостно, как мелкого таракана.

Яд был слишком сильным.

Готовя яд, он опасался, что доза окажется чересчур большой, однако ставки были высоки. Командующий Македонии, Кассандр, приказал умертвить пленницу, а Птолемей, фараон Египта и правитель Кипра, хозяин величайшего в мире флота, потребовал, чтобы он доставил узницу в Александрию живой и невредимой. Старинный рецепт яда славился тем, что погружал человека в глубокий сон, чтобы враги приняли его за труп… Но финикиец никогда прежде не пробовал этот яд ни на животных, ни на людях, тем более женщинах.

Он окунул губку в чашу с разбавленным водой уксусом, выжал ее и стер бисеринки пота со лба женщины. Ее кожа была такой светлой, что казалось, будто лучи солнца никогда не касались этого белоснежного лба, но он не мог сказать, было это признаком приближающейся смерти или же естественным цветом ее лица. Он нагнулся к женщине так близко, что его губы коснулись ее уха.

— Не умирайте, госпожа, — сказал он. — Живите дальше, чтобы попробовать вино Египта… чтобы детский смех радовал ваш слух. Живите…

Она не была девственницей, не была и в расцвете красоты. Но она была еще молода, ей было не больше двадцати пяти лет… и она родила ребенка. Ни возраст, ни солнце не оставили на ее лице следов, а великолепная копна волос была медно-золотого оттенка заката на западном море.

У женщины были высокие, резко очерченные скулы; черные брови змеились над окаймленными длинными густыми ресницами миндалевидными глазами цвета корицы, в которых словно блестели крупинки золота. В горле у него пересохло, когда он рассматривал ее нежный рот… Эти губы были такой безупречной формы, что за одно прикосновение к ним можно было отдать жизнь.

Ее тело…

Пот струился по его лицу. Он сглотнул, пытаясь избавиться от комка в горле, стараясь подавить в себе желание, от которого пламенем зажглась кровь и напряглось тело. Он покраснел от стыда. Разве он не учился оставлять в стороне эмоции, чтобы помогать больным и немощным? Эта женщина при смерти. Разве может врач пасть так низко, чтобы позволить плоти затмить разум?

Но соблазнительные линии ее красивой груди и бедер, шелковистая кожа и притягательность густых блестящих золотистых волос были слишком реальны. Ее ноги были длинными и красивыми… ее икры…

Врач поднялся, закрыл глаза и глубоко вдохнул резкий аромат моря и запахи корабля. Знакомые звуки — скрип деревянной обшивки судна, сдавленные стоны гребцов, хлопанье развевающихся на ветру парусов — напомнили ему, почему и зачем он здесь. Осенив себя знамением богини Ашеры и попросив ее защиты, он отошел от женщины, гадая, уж не волшебница ли она, околдовавшая его своими чарами. Бормоча проклятия, он поднялся по лестнице на растрескавшуюся палубу, где соленые брызги и ветер изгнали наваждение из его головы.

Она беспокойно металась на циновке, охваченная вихрем кошмаров и воспоминаний. То она видела золотоволосого человека, который вдруг исчез во мраке и его голос поглотило рычание леопарда. Потом перед ней возник человек с резкими чертами лица и свирепыми, как у тигра, глазами. Ветер и снег осаждали скалистую гору, затем их сменили дикие заросли джунглей, в свою очередь уступив место пустыне, сжигаемой безжалостным солнцем, по которой пробирались суровые солдаты, увязавшие по колено в песке. Она пыталась закричать, но губы потрескались, а горло пересохло, как речное русло. Она не находила в себе сил, чтобы убежать, не могла даже поднять голову. Ее руки, силы которых когда-то хватало, чтобы удержать поводья поднимающегося на дыбы скакуна, сейчас были вялы и неподвижны.

Только ее веки приподнимались при виде приближающихся тысяч копыт и окровавленных мечей… при виде возвышающихся стен города, которые затем рассыпались в прах, уносимые ветром. И всегда возвращался тот золотоволосый человек, поднимал ее сильными руками, шептал на ухо сладкие речи. Она стонала, сражалась за каждый вздох, полная решимости победить, чувствуя, как холодная тьма вечного забвения ждет, чтобы поглотить ее.

— Пойдем, — шептал он. — Возьми меня за руку и иди со мной. Подальше от этой боли и темноты.

Боль наполнила ее голову, погрузила в хаос, затянула в трясину, где она захлебывалась от грязи, где корни опутывали ее. Она боролась, чтобы вдохнуть, ловила ртом воздух и беззвучно кричала. Вдруг возникла искорка света и расширилась, превратившись в целый мир, состоявший из яркого голубого неба и зеленого согдианского луга. Она вдыхала сладкий аромат диких цветов, смотрела на их яркие красные и желтые лепестки, слышала звонкое пение птиц. Вдали, на другом конце равнины, гарцевал на великолепном вороном коне золотоволосый наездник. Он подъезжал все ближе и ближе, ветер ласково трепал его блестящие волосы, играл черными, как смоль, хвостом и гривой коня.

Золотоволосый человек поманил ее:

— Пора.

Ее наполнила сила, и, когда она потянулась к нему, рука, еще секунду назад такая слабая, легко поднялась.

— Верь мне, — произнес он.

— Нет!

Кайан сел и отбросил одеяло из волчьих шкур. Все было так реально. Она как будто была здесь. Ее аромат все еще витал в воздухе. Шепча проклятия, он не одеваясь встал с кровати и открыл массивные деревянные ставни. Холодный лунный свет наполнил комнату.

По каменному полу коридора раздались шаги. Дверь с шумом открылась, и появился слуга, державший в одной руке фонарь, а в другой меч.

— Принц, мне послышалось…

— Ничего тебе не послышалось!

— Но я…

Кайан сдержал сжатый для удара кулак.

— Оставь меня в покое!

Пробормотав извинения, слуга выскочил из комнаты. Кайан вернулся к открытому окну, не обращая внимания на холодный ветер, обдувавший его влажную от пота кожу и волосы.

Его глаза резало от бессонницы, в животе урчало. Неужели боль никогда не отступит? Неужели ему придется жить в мучениях, заполняя часы и дни бессмысленной надеждой услышать ее легкие шаги… увидеть ее лицо? Будет ли она являться ему во сне? Или же, изгнав ее из своего сердца, он обречен на вечное одиночество?

Если бы только он мог запоминать свои сны! То, что ему снилась она… только она, — это он хорошо знал. Он все еще чувствовал ее тело, ощущал вкус ее поцелуя, слышал ее смех. Может, она пришла сказать, что она в безопасности на небесах, в убежище бога Ормазда? Или же томится в неволе в царстве злого бога Абримана?

Он бил кулаком по камню, пока из израненной руки не потекла кровь, но не добился этим ничего, кроме осознания того, что оказался глупцом и на этот раз.

— Клянусь Зороастром, неужели я такой трус?

Не проронив ни слезинки, Кайан повернулся и схватил первую попавшуюся под руку одежду. Он натянул замшевые лосины, надел высокие сапоги из мягкой кожи и, на ходу застегивая пояс для меча, вышел из спальни. Он спустился по широкой винтовой лестнице на нижний этаж, прошел мимо караульных отрядов и направился по длинной галерее к закрытой части замка. Там Кайан остановился, чтобы сказать несколько слов часовым, и последовал дальше в конец коридора.

Остановившись в сводчатом проеме роскошно убранных покоев, он раздвинул расшитые алыми китайскими драконами занавеси из тяжелого шелка. Человек, которого он искал, сидел у огня на троне с высокой спинкой. Глаза его были закрыть! Два охотничьих леопарда спали у его ног.

Оксиарт, верховный принц Бактрии и Согдианы, был одет в простую, без отделки, персидскую тунику и финикийские шаровары. Его покрытые наростами ступни были обнажены, и сброшенные туфли выглядывали из-под передних лап леопарда. Золотая диадема тонкой работы поблескивала в свете очага, а обнаженный меч лежал на коленях.

Леопарды открыли глаза, и самка Нахид предупреждающе зарычала. Самец Вир, моложе и тоньше ее, поднялся и выпустил когти цвета слоновой кости. Кайан заговорил с ними, и они улеглись снова. Хвост Нахид подрагивал. Она наблюдала из-под полуприкрытых век желтых глаз, как он подходит к сидящему в кресле. Человек не шевельнулся, и Кайан тихо позвал:

— Дядя!

Голова сидящего поднялась, глаза взглянули пронзительно. Волосы этого человека, сейчас убеленные сединой, когда-то были каштановыми.

— Входи, сынок.

Он указал на стол, покрытый расшитым шерстяным полотном, где стояли гипсовый египетский кувшин, чашки из тонкого фарфора, сквозь которые просвечивало пламя очага, блюдо с пресным хлебом и сыром, ваза с финиками.

— Угощайся. Там еда и медовое вино.

Кайан покачал головой.

— Я не голоден.

— Ты никогда не голоден. Тебе надо есть и высыпаться.

— Вы говорите как моя мать.

Оксиарт усмехнулся.

— Уже поздно, — сказал Кайан. — Вам пора ложиться.

— Мне? Я уже стар. Скоро у меня будет много времени, чтобы отдохнуть.

Кайан подошел к огню, опустился на колено и добавил дров. Самец-леопард перевернулся на спину, показывая светлое брюхо, и лениво развалился, вытянув лапы и спрятав когти. Кайан погладил его и почувствовал, как шершавый язык лизнул его руку, возвращая ласку.

— Я так давно не спал, — сказал он.

— С того времени, как мы получили Птолемеево известие.

Нахид положила подбородок на ступню Оксиарта, продолжая следить за Кайаном. Шерсть животных была рыжевато-коричневой с черными розетками, но красоту самки портил старый шрам от греческого копья.

Кайан не ответил. Он знал, что его приемный отец и не ждал ответа. Он погладил Вира по голове и почесал за зонами. Довольный зверь зевнул и свернулся клубком.

— Так дальше нельзя, — сказал Оксиарт. — Ты принц, у тебя есть обязательства перед Бактрией, Согдианой… перед твоими сыновьями. Нить твоей жизни все еще прочна.

— А вы, дядя?

Рот Оксиарта горько сжался.

— Она была моим единственным ребенком.

— У нас есть мальчик.

— Да, только это и утешает меня. Он дорог мне так же, как и моя Сорайя.

— Но он не может занять ее место в вашем сердце.

Вир, играя, ударил Кайана лапой с втянутыми когтями.

— У него там свое собственное место. Как и у тебя. Как и у другого парня.

Кайан кивнул.

— В последнее время я был для них плохим отцом и плохим принцем. Вы ошиблись, назначив меня своим преемником.

Глаза старика сверкнули.

— Ты не можешь указывать мне, что я должен делать, а что нет! Я все еще верховный принц Двух Царств, и мне лучше, чем тебе, известно, какую ношу я возложил на твои плечи, сделав своим сыном.

Он встал с кресла. Нахид тоже поднялась и как тень последовала за ним. Вир перевернулся на живот, присел, широко открыв настороженные глаза. Оксиарт положил покрытую наростами руку на плечо Кайана.

— Если тебя не станет, нашему народу надеяться не на что. А без власти, которую дает твой титул, ты всего лишь солдат, мечтающий о троне.

— Этот титул должен принадлежать ему одному.

Придет время, и он будет принадлежать ему. Но не сейчас. Когда он родился, злые люди стремились погубить его.

— Если его происхождение станет известно, греки направят дюжину армий, чтобы уничтожить его. — Оксиарт презрительно усмехнулся. — Я мог бы назвать тебе многих наших воителей которые убили бы его только за то, кем был его отец, не говоря уже об их собственных расчетах.

— У него есть вы…

— Я стар, Кайан. Нет! — Он поднял ладонь в знак протеста. — Мы всегда были честны друг перед другом. Годы мои сочтены. Я, конечно, не собираюсь сойти в могилу завтра или послезавтра. У серого волка еще остались кое-какие штучки в запасе. Но лучше, чтобы люди знали тебя как моего преемника. Ты не дитя, которое можно задушить во время сна или утопить в реке. Ты — щит, который защитит его, пока он подрастает.

Кайан отбросил прядь волос со лба.

— Мое сердце разрывается при мысли о том, что вы отдали мне то, что по праву принадлежит ей. Она, хотя и женщина, должна была быть правительницей Двух Царств. Она должна была быть вашей преемницей.

— Она умерла, Кайан. И если бы она смогла преодолеть пропасть между этим миром и потусторонним, она велела бы тебе занять и удерживать мой трон до его прихода.

— Все, что вы говорите, истинно, дядя. Но почему я себя чувствую подобно вору в ночи?

— Ты никогда не добивался короны.

— Да. Все, что мне было нужно, это быть воином. Я боец, а не политик.

— Это еще одна из причин, по которой именно ты должен стать верховным принцем. Когда придет время, если он оправдает наши надежды, ты с радостью передашь ему трон.

— Вы слишком доверяете мне.

Оксиарт усмехнулся.

— Я знаю тебя со дня твоего рождения. Я знаю твою силу и слабости. Твой отец был моим кровным братом, благородным человеком, прожившим и умершим достойно. Его имя было олицетворением чести и мужества. Он мог бы гордиться тобой.

— Да будет так! — Кайан склонил голову и скрестил на груди руки в знак повиновения. — Но я не стану отсиживаться здесь, в крепости, когда греки, египтяне и скифы вторгаются на наши территории, а военачальники затевают мятежи.

Оксиарт кивнул.

— Я и не думал, что ты собираешься сидеть сложа руки.

— Я хочу создать армию, какой еще не видывали в Двух Царствах. Я хочу объединить силы Бактрии и Согдианы, а также племен, живущих в степях и горах, чтобы создать войско, которое победит греков и египтян. Птолемей покинул ее, когда она в нем так нуждалась, и он заплатит за это жизнью. Кассандр тоже умрет.

— И Олимпиада.

— Она погибнет от моей руки.

— Ты убьешь женщину?

— Не женщину, а демона. Она приговорила к смерти собственного внука. Она не заслуживает жалости.

— Это все мечты, — ответил Оксиарт. — Пустые разговоры. Как ты намерен сравняться численностью с армией фараона, если Кассандр и греческие военачальники придут ему на помощь?

— У них есть пехота, несколько конных отрядов, но им не сравниться с огромной армией Александра. Кассандр нанимает своих воинов.

— Однако, — возразил Оксиарт, — это десятки тысяч профессиональных солдат, которые опустошат нашу страну.

— Не смогут, если я нападу первым, с конницей. В Индии я видел воинов, сидевших на полотняных седлах, набитых травой. — Он вынул горящую ветку из огня, затушил пламя и обгоревшим концом нарисовал на мраморном столе лошадь. — Седла обтянуты полосками кожи или веревками, к ним крепятся петли, сделанные из дерева или бронзы, и в эти петли помещаются ноги седока. Эти петли называются стременами.

— И что же? — спросил Оксиарт. — Ноги наездника не запутываются в стременах?

— Я приказал сделать такие седла для двадцати своих лучших наездников. Послезавтра вы сможете посмотреть их бой. Я ставлю их против ваших двадцати воинов. — Кайан усмехнулся. — Чтобы привыкнуть, требуется время, но когда мои ноги в стременах, то я устойчив, как скала.

— Военачальники Александра видели это чудо в Индии. Почему же тогда никто больше не…

Кайан пожал плечами.

— А почему наши мечи отличаются от греческих? Почему наши луки короче? Каждая культура имеет свои сильные стороны, вырабатывавшиеся тысячи лет, и воины не любят перемен. Мы позаимствовали эту мысль на дальних берегах Инда и сделаем ее своей. Мои мастера натянули скифское кожаное седло на деревянный каркас и подняли его спереди. Задняя часть тоже сделана выше, так что наездник сидит не сверху, а в седле. А если добавить к этому кожаные ремни и стремена, ездока почти невозможно будет выбить из седла.

— Я приду и посмотрю на это чудо. Если все так, как ты говоришь, у Двух Царств появится новое оружие. — Он задумчиво посмотрел на рисунок Кайана. — Но тебе придется убедить скифов прекратить набеги на соседей и примкнуть к нам. Дастся ли?

— Я сделаю это.

Оксиарт тяжело опустился на обитый мягкими подушками трон.

— Ты стремишься не только защитить Бактрию и Согдиану. Ты жаждешь мести.

— И я отомщу.

— Это не вернет ее.

Голос Кайана стал хриплым от волнения.

— Нет, не вернет. Но ее враги стократ заплатят за каждую каплю ее крови.

— Ты намерен стать следующим завоевателем? Горькая улыбка раздвинула его губы.

— Македонцы лучше других поймут меня.