Мой нежный варвар

Глава 2

— Откройте глаза.

Издалека она слышала голос.

— Вы должны проснуться.

Она поняла, что человек, говоривший с ней, привык подчинять. Но сделать то, что он просил, было невозможно. Она чувствовала огромную слабость и не испытывала боли, погружаясь в серую мглу. Луг исчез, она больше не видела золотоволосого мужчину на вороном коне, не слышала пения птиц… Лишь ритмичные удары волн об обшивку корабля.

— Лихорадка отступила. Вы должны открыть глаза.

Она пыталась сделать это, но чернота окутывала ее, погружая в вихрь воспоминаний. Она видит серебряный кубок… пробует горькое вино… а потом… пустота.

Время шло. Она чувствовала это, но сама не понимала как. Она вдыхала аромат ладана и ощущала блаженную прохладу влаги на иссушенных губах. Сильные руки подняли ее. Она глотала, захлебывалась и глотала снова.

— Вы слышите меня. Я знаю это. Теперь вы в безопасности.

В безопасности? Прохладный бриз ласкал горячую кожу, откуда-то доносились нежные звуки пятиструнной арфы. Она подумала, что уже умерла.

— Безнадежно, ваше величество. Если она сама не захочет жить, то…

Не захочет жить? Ее охватил гнев. Она открыла глаза и посмотрела на говорившего.

— Я… я знаю вас?

Ее губы беззвучно зашевелились, пытаясь произнести слова. Мысль о том, что он был греком и, стало быть, врагом, бросала ее в дрожь, но она израсходовала остаток сил и теперь лежала, пытаясь сделать вдох.

— Боги, благодарю вас! — Он поднес ее руку к губам и поцеловал. — Меня зовут Птолемей. Вам нужно…

Ее веки сомкнулись. Она попыталась вспомнить это имя и узкое аристократическое лицо. Этот грек был высоким; уже не молодым, но еще не старым; лицо его, окаймленное светло-каштановыми волосами, было чисто выбрито, нос прямой, подбородок острый. В углах его чувственного рта залегли морщины, а кожа была загорелой и обветренной, что делало его похожим на воина.

Его лицо казалось ей знакомым… И все же… Может, это враг? От усилий вспомнить этого человека боль вернулась, и она вздрогнула.

— Оставайтесь здесь! — приказал он властно, но в то же время в его голосе слышалась нежность.

— Где… где я? — удалось ей хрипло прошептать. Она не могла вспомнить просторное помещение с колоннами, в центре которого лежала. Простыни были чистыми и свежими, матрас мягким. Прозрачные занавеси, свисавшие с потолка, окружали широкое высокое ложе, создавая иллюзию уединения.

Это не было похоже на тюрьму. Она слышала журчание воды в фонтане, открытые окна выходили в роскошный сад. В воздухе витал аромат кедра и корицы.

— Это Александрия. Дворец голубого лотоса. — Птолемей улыбнулся ей. — Вы здесь в безопасности.

Она пыталась вспомнить, что же пугало ее, но туман, обволакивающий память, был слишком густым. Ей захотелось пить.

— Пожалуйста, — сказала она, — воды.

Он поднес кубок к ее губам. Вода имела приятный вкус. Ободок голубого стакана был гладким, а украшенные кольцами пальцы, державшие кубок, тонкими и сильными. Она прищурилась, чтобы лучше рассмотреть лицо Птолемея. Только сейчас она заметила на его голове венец из лавровых листьев, искусно сделанный из чеканного золота.

— Вы не узнаете меня?

Она тихо вздохнула и покачала головой.

— Отдыхайте, я приду, когда вам станет лучше. — Птолемей жестом подозвал женщину, сидевшую у дальнего края задрапированного ложа. — Геспер!

— Да, ваше величество.

— Ухаживай за ней. Не оставляй ее ни на минуту.

— Да, мой господин.

— Если опять начнется лихорадка, немедленно сообщите мне.

— Да, господин.

Он снова взял ее за руку и склонился к ее лицу.

— Государственные дела требуют моего внимания, но когда я освобожусь, то навещу вас. А сейчас поспите.

Когда она проснулась, то первое, что увидела, было прекрасное лицо женщины с оливковым цветом кожи.

— Геспер… — прошептала она, и снова услышала запах ладана и негромкую музыку. На этот раз она смогла отличить звуки флейты и цитры.

Женщина кивнула.

— Да, госпожа. Я здесь, чтобы служить вам. Вам больно?

— Нет.

Она попыталась улыбнуться. Геспер с сочувствием смотрела на нее. Она никогда не встречала Геспер раньше, она это знала твердо. Женщина была одета в пеплос и белоснежный хитон такой тонкой работы, что они были почти прозрачными, а такие одежды не годились для служанки. Ee густые черные волосы были искусно заплетены в узел, схваченный льняной лентой, расшитой серебряными лотосами. В ушах — длинные серьги из серебра и фаянса. Геспер улыбнулась.

— Вы голодны?

Она кивнула.

— Да. А еще я очень хочу пить, выпила бы весь Тигр.

— Хорошо. — Геспер хлопнула в ладоши, и две обнаженные девушки внесли подносы с едой. — Здесь вино и бульон, виноград, жареный гусь, хлеб и мед. — Она улыбнулась. — Я не заставляю вас съесть все до последней крошки, просто отведайте пару кусочков. Я не знаю, что вы любите, поэтому я…

— Бульон, пожалуйста.

Бульон был превосходный, мед тоже. Она не смогла заставить себя попробовать вино, но съела почти полчашки бульона. После каждой ложки Геспер Осторожно вытирала ей рот, как маленькому ребенку. Насытившись, она поблагодарила кивком головы.

Геспер отослала девушек.

— Вы выглядите намного лучше, госпожа, — сказала она. — Мы так волновались за вас. Жрецы предрекали вашу смерть. — Она расправила простыни. — Вы слишком похудели. Мы должны подкормить вас.

Геспер налила из баночки на ладонь ароматического масла и начала втирать его в руки больной.

Проводя языком по пересохшим губам, лежащая в постели женщина осматривала просторные покои с высокими потолками и ярко раскрашенными колоннами, разглядывала побеленные стены, расписанные фруктовыми деревьями, птицами и изящными камышами.

— Я в Египте, в Александрии? — спросила она.

Геспер улыбнулась и кивнула.

— Я во Дворце голубого лотоса. А тот человек… тот, кто был здесь… его имя Птолемей?

— Это царь Птолемей, правитель Египта, Финикии, Кипра, Палестины и Сирии. — Геспер улыбнулась, подбадривая ее, как робкого ребенка.

— Но вы не служанка. Вы его…

Геспер рассмеялась.

— Нет, моя госпожа. Мой муж Арго служит военачальником у его величества и одновременно является его другом.

Она задумалась.

— А кто же тогда я?

Птолемей пристально, с недоверием смотрел на египетского врачевателя.

— Разве такое может быть, Дьедхор? Она не похожа на умалишенную. Как это она не помнит своего имени?

— Это случается, о великий повелитель. Я не встречался с такими случаями, но много лет назад мой учитель рассказывал о человеке, своими глазами увидевшем, как крокодил съел его беременную жену. Этот несчастный помнил все навыки горшечного ремесла, но не мог припомнить ни своего имени, ни своего сына, ни своих родителей, сестер и братьев. Он прожил еще пятнадцать лет и вырастил сына, но так и не вспомнил ничего, что было до того, как случилась трагедия.

— Я видел, как воины теряли рассудок после ранений в голову, но они либо полностью выздоравливали, либо оставались немощными.

— Эта женщина перенесла сильную лихорадку, это могло вызвать серьезные последствия…

Мысль об этом была ужасна. Он не позволит снова одурачить себя!

— Нет, я отказываюсь этому верить. Должно быть другое объяснение. Может, она обманывает нас, изображая потерю памяти?

Эта женщина была умна, что делало ее еще желаннее для него.

Дьедхор побледнел.

— Нет, ваше величество, не думаю, что она пытается обмануть вас. Я тщательно осмотрел ее и думаю, что она ведет себя естественно. Я вызвал финикийского врачевателя, чтобы расспросить его о ее состоянии, но тот исчез.

— И не дождался оплаты. — Птолемей отвел взгляд в сторону. — Жаль…

Едва сдерживая дрожь, Дьедхор склонил голову и скрестил руки на груди.

— Возможно, другой врачеватель, искусный в лечении женщин или в трепанации черепа, мог бы излечить ее. Я намазал ее лечебными бальзамами, призвал жрецов, чтобы они произнесли молитвы, и повесил над ее ложем защитный священный амулет. Возможно, злой дух…

— Не рассказывай мне этой суеверной чепухи. Вернется к ней память или нет?

Египтянин забормотал:

— Только боги могут дать ответ. Все в руках богов. Хотите, я вызову других врачевателей для…

— Нет. Ты уверен, что она вне опасности?

Дьедхор склонил голову еще ниже.

— Ее кровь и моча в порядке. Лихорадка прошла. Она ест и разговаривает. Кто из смертных может поручиться, что будет со следующим рассветом?

— Скажи откровенно, как ты считаешь?

— Эта женщина будет жить, о великий повелитель, и к ней вернутся здоровье и силы. Но не могу сказать, вспомнит ли она свое прошлое. Даже если от этого будет зависеть моя жизнь…

«Твоя жизнь очень даже зависит от этого», — подумал Птолемей.

Она сидела, держа в руке стакан фруктового сока, когда царь вошел в покои. Он жестом приказал Геспер удалиться, и та, отослав музыкантов, почтительно поклонилась и вышла. Он приблизился к ней, и она улыбнулась ему.

— Как вы себя чувствуете?

— Уже лучше, спасибо.

— Думаю, вы хотите о чем-то спросить меня.

— Да, мне нужно о многом спросить.

— Я постараюсь ответить на все ваши вопросы. — Он сел на край ложа и взял ее руки в свои. — Мы так волновались за вас! Вы помните что-нибудь до своей болезни?

Она покачала головой.

— Нет, помню только, как проснулась и увидела вас. Я спросила Геспер, но она…

Он кивнул.

— Это я виноват. Вы столько перенесли, что я опасался за вас. — Он пожал ее руку. — Вас зовут Майет. Вы были женой моего друга Филиппа.

— Была?

— Вы теперь вдова. Когда он плыл домой в Александрию из Афин, его унесло волнами за борт. Это случилось почти два года назад.

Она покачала головой.

— Значит, это был мой муж? Я ничего не помню…

— Филипп и я дружили с детства, когда жили в Македонии. Я знал вас с того времени, как вы с ним поженились. Это было пять лет назад.

— Но я не понимаю, как могу не помнить ни своего мужа, ни своей жизни?

— У вас была очень сильная лихорадка. Врачи говорят, что после такой болезни почти никому не удавалось выжить. — Он снова взял ее руку и поцеловал. — Это еще не все, госпожа Майет. Вы уверены, что чувствуете себя достаточно хорошо, чтобы услышать…

— Да, пожалуйста. — Она приподнялась. — Я должна знать.

— Лихорадка унесла жизнь вашего сына Лина.

— У меня был сын?

Она удивилась, как такое могло быть. Как она могла потерять сына и даже не догадываться об этом?

— Мне так жаль вас, Майет. Узнав о поразившей вас беде, я приказал привезти вас сюда из владений Филиппа. Маленького Лина мы не смогли спасти, но, по крайней мере, ваша жизнь в безопасности.

— Сколько ему было лет?

— Три года. — Он смотрел ей в глаза. — Это был чудный мальчик, достойный сын Филиппа.

Она что-то пробормотала и откинулась на подушки.

— Благодарю вас за то, что рассказали мне об этом. А что касается… — Она что-то чувствовала, но знакомая серая мгла по-прежнему обволакивала ее память. — Я благодарна за все, что вы сделали для меня… Когда я поправлюсь, то смогу отплатить вам за вашу…

— Майет, Майет! Между нами не должно быть никаких разговоров про оплату. Ваш муж был моим лучшим другом. Мы были скорее братьями, чем друзьями. Нет ничего, чего бы я не сделал ради вас… не сделаю ради вас. — Он прикоснулся к ее руке и нагнулся, чтобы поцеловать в лоб. — Выздоравливайте! Это все, о чем я прошу. Позвольте мне навещать вас и говорить с вами, чтобы мы могли возобновить нашу дружбу.

— Это честь для меня, ваше величество.

Он рассмеялся.

— Нет, моя дорогая Майет! Когда мы наедине, между нами не должно быть формальностей. Будем называть друг друга просто Птолемей и Майет, ведь мы старые знакомые, любящие общество друг друга.

— Хорошо, — ответила она. — Если вам так угодно. Но я не могу оставаться здесь бесконечно. Вы говорите, что у меня… у Филиппа остались владения. Я, конечно, смогу вернуться туда?

— Вы можете считать этот дворец своим домом и жить здесь сколько захотите. Ведь может же правитель доставить себе удовольствие? Обещайте, что останетесь! По крайней мере, до полного выздоровления.

Она попыталась придумать причину, по которой не могла принять его приглашение.

— У меня должны быть родственники, — начала она. — Родители, братья или сестры…

— Насколько мне известно, у вас нет больше родни, — сказал Птолемей. — Филипп рассказывал мне, что вы родились в Нубии и были единственной дочерью богатого египетского аристократа и его жены-чужестранки. Он говорил, что ваша мать умерла при родах. Я припоминаю, что через несколько месяцев после вашей свадьбы скончался и ваш отец. Вы и Филипп не знали друг друга до дня свадьбы, которая состоялась здесь, в Александрии.

— Мы были счастливы?

— Я думаю, да, хотя Филипп иногда мог вести себя как дикарь. Я думаю, он был очень доволен вами. Он любил вас больше всего в жизни.

— Если бы только я могла вспомнить…

— А может, это к лучшему. Ваши печали позади, и теперь вас ожидают лишь радости.

— Вы говорите так, будто уверены в моем будущем…

— Но я на самом деле уверен в вашем будущем!

Берениса дожидалась возвращения Птолемея с церемонии награждения величайших поэтов Александрии. Было уже поздно, и он устал слушать хвалебные оды своей мудрости и мужеству. Он переел и неважно себя чувствовал. Все, чего ему хотелось, — это улечься спать. Однако его жена, гречанка Берениса, была навеселе и намеревалась устроить скандал.

Она следовала за ним по пятам до самой спальни, ни на секунду не переставая плакать и ругаться. Четверо телохранителей царя были достаточно догадливы, чтобы не обращать внимания на ее требования и обвинения.

— Поговорим об этом завтра, — сказал Птолемей, отпустив охрану.

Здесь, в своих покоях, он был в безопасности и мог не бояться покушения на свою жизнь, но от нападок разозленной женщины эти комнаты не спасали. Он взглянул на нее, удивляясь, что когда-то находил ее привлекательной. Берениса была высокой женщиной с резкими чертами бледного лица, длинным патрицианским носом и маленькими голубыми глазами. Ему подумалось, что длинные белокурые волосы были ее единственным украшением. Она была неплохо сложена, стройная, с небольшой грудью и торчащими розовыми сосками. По крайней мере, когда он их видел в последний раз, все было именно так.

Берениса была олицетворением идеала греческой аристократки: она была горда, необразованна и холодна. Мужчина, в жилах которого текла горячая кровь, собственной правой рукой доставил бы себе удовольствия больше, чем она дарила в постели. Если бы Берениса была птицей, она была бы ибисом — стройным, спокойным и сдержанным, с длинным острым клювом, который он совал бы не в свое дело.

— Тебе что, недостаточно того, что ты сделал Артакаму своей первой женой? — кричала Берениса. — Что теперь у тебя одному Зевсу известно сколько наложниц? Будет ли конец твоему распутству?

Она стояла прямо перед ним, драматически жестикулируя.

— Оставь меня в покое, женщина. Сегодня я не расположен слушать твои глупости. Сколько можно обсуждать это? — Он повернулся к ней спиной. — Артакама единственная ныне живущая дочь последнего фараона. Она наследница египетской короны. Если бы я не сделал Артакаму своей первой женой, я был бы просто греческим узурпатором.

— А я? Кто тогда для тебя я? — Она всхлипнула.

— Не искушай меня, женщина! — предупредил он.

Она отошла, и он услышал стук пробки и журчание жидкости. Берениса наливала себе его любимое вино.

Явились слуги, чтобы раздеть Птолемея и помочь ему принять ванну. Самый старый слуга снял с его головы тяжелую корону, в то время как другой снимал с него полотняный гиматий[1]. Еще один расстегнул золотые пряжки его короткого хитона, а первый стал расстегивать сандалии.

— Птолемей, я не позволю, чтобы мной пренебрегали, — заявила Берениса.

— Ты еще здесь? Я думал, ты взяла сосуд с вином и пошла к себе.

— Македонский выродок!

Берениса швырнула в него чашу в виде головы грифа, но промахнулась, и чаша разбилась о мраморный пол. Слуги молча продолжали свое дело.

— Поздновато для таких сцен, не правда ли? — сказал Птолемей. — Когда ты соглашалась стать моей женой, тебе следовало помнить, что нужно будет исполнять супружеский долг и дарить мне наследников.

Взбешенная, она бросилась к нему.

— Тебе были нужны войска моего отца и его поддержка!

— Верно. — Птолемей отстранился и вошел в воду. Две обнаженные рабыни последовали за ним, неся губки, душистое мыло и масло. Он не видел их раньше. У обеих были черные миндалевидные глаза, маленькая грудь, прелестная, как спелые сливы, и кожа цвета старой слоновой кости. Одна была похожа на другую, как зеркальное отражение. Он решил, что они близнецы.

Ибис пронзительно вскрикивал и беспокойно порхал вокруг бассейна, хлопая крыльями.

Дворец голубого лотоса принадлежит мне. Как ты посмел привести в мой дом одну из своих нечистокровных гетер?

Птолемей погрузился с головой в воду и подумал, как он мог допустить такую глупость, чтобы жениться на этой мегере. Она все еще ругала его, когда он встал, стряхивая воду с волос. Он чувствовал стук в висках, знаменовавший начало мигрени, и понимал, что выспаться теперь не удастся.

— Оставь меня, пока я не приказал связать тебя, вставить в рот кляп и отвезти на рынок, как гусыню, — пригрозил он.

Она выпрямилась.

— Я не сделаю ни шага, пока ты не дашь слово, что избавишься от той ведьмы с волосами цвета апельсиновой корки.

— Волосы Майет напоминают золото, а не апельсин. Кто рассказал тебе о ней?

Одна из рабынь смывала мыло с его спины, в то время как другая массировала ему плечи.

— Ты думаешь, что только у тебя и у той египетской потаскухи есть соглядатаи? Я твоя царица, Птолемей. Твоя царица, не забывай этого!

Он потер виски. Да, мигрень начиналась, спасибо Беренисе. В течение нескольких секунд он обдумывал, не утопить ли ее в бассейне, но как всегда решил, что это вызовет нежелательные политические последствия.

— Я ничего не забываю. А особенно того желтоволосого музыканта, который играет тебе на ночь. Убирайся отсюда! Я не хочу видеть твое лицо или слышать твой голос до тех пор, пока сам не вызову тебя.

Ее глаза расширились от удивления.

— Я не буду просить дважды, — сказал он. — Разве только тебе захочется найти в сосуде с вином голову своего красавца музыканта.

— Ты не сделаешь этого! — Ее узкое лицо стало серым, как рыбье брюхо.

— Не сделаю? Продолжай испытывать мое терпение, и увидишь. — Он улыбнулся. — Или, если хочешь, я оставлю его красивую голову на месте, зато его фаллос отрежут, засолят и подадут тебе в сосуде с египетским пивом. Как я слышал, этот его орган тебе тоже по вкусу.

Жалобно причитая, растерявший перья ибис вылетел из покоев.

Птолемей поднялся по ступеням из бассейна. Рабы вытерли его и одели в чистую тунику. Раз заснуть не получится, он решил нанести Майет поздний визит. Возможно, ей тоже не спится.