Мы из Кронштадта. Подотдел коммунхоза по очистке от бродячих морфов - продолжение

Глава 16. Команда лекаря. Разговоры на воде.

— Ну так окромя горшка, что сказать—то хотел все—таки? – настаиваю я.

— Закат сегодня красивый – задумчиво отмечает Енот.

— Ага. И воздух свежий. И сакура цветет как никогда. Прям разговор двух военно—морских самураев в командной рубке величественно тонущего авианосца. Завязывай ты.

— Но закат и впрямь хорош. Завтра, похоже, будет тепло и ясно – поддерживает хромого Сергей.

— Ну вот и ты туда же…

— Видишь ли Юра…— вкрадчивым голосом «адьютанта его превосходительства» заявляет Енот – я не могу понять, кто такие герои – дураки или мудрецы. Вот в чем загвоздка, как мудро сказал когда—то принц Гамлет.

Я жду. Видать Еноту без шутовства трудно перейти к действительно серьезному разговору. А так, с шуточками –если что пойдет вперекосяк – то и отработать назад не сложно. Мотор деловито тарахтит, водичка плещется. Солнце село, но светло, только свет необычный, пепельный. Белые ночи в разгаре.

— Вот смотри – наконец продолжает Енот – вот человеческое сообщество. Вроде все понятно, что сообща жить легче. Потому люди обязательно собираются в кучи, города строят или деревни, или аулы.

— И хутора тож…

— Не перебивай. На хуторах тоже не в одиночку живут, я не о том. Так вот, если происходит беда – опять же всем миром ее одолеть проще и для каждого в общем – гораздо легче получается. Но для этого всем приходится корячиться. И некоторым – даже больше, чем другим. Даже подыхать приходится. И отдача для всех не так, чтоб велика получается. А если ничего не делать, а только крысить – то получается куда как выгоднее жить.

— Ну разумеется. Потому везде и существует УК, и таких крысоватых сажают в неприятное место под названием тюряга. Чтоб публика видела – крысячничать не полезно для организма – вставляет свое слово и Серега.

— Не везде, у нас перед этой Бедой не сажали – отмахиваюсь я.

— Ты, похоже, не в курсах. Еще как сажали. Все битком было забито. Я—то знаю.

— Хорошо, но тех кто в особо крупных размерах – не сажали?

— Этих да… на условное в основном.

— Вот я об этом. Вреда—то от крупняков куда больше. В Московской области товарищ из правительства спер столько, что хватило бы все дороги в области отремонтировать… И ничего. Слинял спокойно. Сел в свой самолетик частный и улетел…

— В Лондон?

— Нет, в Париж.

— Ишь ты… Оригинал. Или эстет.

— К слову интересно, что в аэропорту творилось когда грянуло. В Домодедово таких частных самолетиков дежурило с экипажами три сотни. На случай если так же придется экстренно вылетать. Довелось видеть. Так вот, понимаете ли, поневоле задумаешься – а что умнее – добиваться, чтоб у тебя стоял под парами самолетик, и вовремя удрать или вот на передовой выеживаться? Вот в чем загвоздка.

— Ну как сказал принц Гамлет?

— Именно. Мне этот вопрос не дает покоя…

— Толку –то. Ты ж не умеешь например наперстничать? Или ломщиком работать? Не говорю про всякие брокерства… Выбор—то уже сделан.

— Ты еще посоветуй отрабатывать позитивный настрой, улыбаться себе в зеркало и говорить: «Каждый день, при любых обстоятельствах мне становится все лучше и лучше». Так что ли? – хмыкает Енот.

— Еще чего. Это американские бредни, которые серьезными людьми, американскими же к слову, и опровергнуты. Ничерта это не дает, особенно людям с низкой самооценкой. Еще хуже получается – говорю я истинную правду.

Сергей как—то начинает щуриться, хотя вроде не с чего. Ночь же, хоть и светлая. Енотище однако это примечает и ехидничает, хотя и не так ядовито, как обычно: «Красавец мужчина, пробовал что ли?»

— Вот тебе до всего, похоже дело есть… ну да, пробовал. Перед армией.

— Девки внимания не обращали? – с пониманием кивает хромой.

— Обращали. Но не те. То есть не та. Я вот и начитался всякого этого, «Я могу это сделать!», «Меня все любят!», «У меня все получится!».

— Не помогло?

— А ты как думаешь? Не помогло. И не могло помочь, какое там «все любят». Та—то, ради которой я всю эту бодягу завел в упор не видела. Ну и все…

— Ишь, как оно выходит… Правы значит твои американские умные люди, а, человек в белом халате?

— Конечно. Неискренняя улыбка, по протоколу, а не от радости как раз активирует отрицательные эмоции, как ни странно. Ну а говорить себе похвалы перед зеркалом… Себя—то обмануть всегда куда сложнее, чем окружающих. Человек естественно и не верит. Если он знает, что он никудышник, то его переубедить можно только другим способом.

— Ну—ка? – заинтересовывается Серега.

— Да ты и сам в курсе. Просто все – если ты не умеешь ничего делать – сделай хоть что—то. Это больше всего помогает. Пол вымой, в конце—то концов. Еду приготовь. Делай что—то, что можно глазом увидеть и руками пощупать. Меньше самоедствовать будешь, лучше получится…

— Ты, похоже, как наш прапор. Тоже не продохнуть было, ни минуты свободной. А так похоже и впрямь помогает… Начистишь ванну картошки, сразу самооценка вырастает. Только б до койки доползти, так сильно вырастает. А уж после марш—броска тем более…

— Ладно, не буду вырабатывать позитивный настрой неискренней улыбкой в зеркале. Ты к слову лопух, красавец—мужчина. Надо было начать ухаживать за другой девчонкой. И чтоб твоя прынцесса это видела. Работает как калаш, всегда и везде, не могут барышни такое пережить. Проверено.

Серега ухмыляется широченной улыбкой.

— Ну так насчет героев… — напоминаю я Еноту.

— Так вот насчет героев. Вроде б все понятно – человек должен думать только о себе. Умри ты сегодня, а я завтра. Но почему те народы, которое это проповедуют как раз быстренько сливаются? А если у народа есть такая глупость как взаимовыручка и некоторое пренебреженние своим шкурным, когда о выживании племени речь идет – то хрен их задавишь.

— У нас Нафтуллина так снайпер подстрелил. А потом двоих еще, Каськова и Смирдягу, которые пытались втащить. Танкистов попросили – они туда пару раз пальнули, в девятиэтажку, откуда вроде снайпер работал.

— Попали? – задаю я вопрос раньше, чем понимаю, что глупость спросил.

— Откуда я знаю – удивляется Серега – там дымище, пылища, да и далеко. Мы ж только ориентировочно прикинули откуда должно было прилетать. Пока они бахали успели всех троих выволочь.

— Э, не, это другое – морщится Енот.

— А что не другое? – уточняет пулеметчик.

— Да тут ты вытаскиваешь потому, что завтра тебя не ровен час тащить будут. А ну как не захотят? Не, тут все ясно и понятно, ты – мне, я – тебе… Я про другое, когда человек своей шкурой рискует заведомо для себя бесполезно.

— А ну—ка примерчик?

— Запросто! Вот был такой пилот Мамкин, летал на этакой этажерке биплане.

— У—2 который?

— Нет, посолиднее швейная машинка, побольше чуток и мотор помощнее.

— Про войну толкуешь? Про Отечественную?

— Что, неясно?

В ответ Серега заботливо начинает проверять руки и шею Енота, такими привычными движениями, какими проводится экспресс проверка на укусы открытых участков тела. Енот недоуменно отпихивается от проверяльщика.

— Эй, ты чего?

— Следы укуса ищу, чего же еще – поясняет свои действия Сергей.

— Ты сдурел? Откуда у меня укусы?

— Да я подумал, что тебя Павел Ляксандрыч куснул. Похоже от него заразился.

— Отстань, с мысли сбиваешь.

— Ладно, ладно, извини…

— Шутки у тебя, боцман… Так вот ситуация простая – у немцев в полный мах работает пункт по взятию крови у славянских детей – для своих тяжелораненых зольдатов. Приморили на выкачке уже около 2000. Нужны новые. Аккурат понравились сироты в Полоцком детдоме. Директор оказался человеком – немцам наплел, что если детенышей немного откормить в деревенских условиях, то крови дадут больше…

— Ну прямо Гензель и Гретель. Когда к ведьме—людоедке попали.

— Типа того. Удалось с партизанами связаться, те этих детей к себе на базу забрали. Не очень вовремя получилось – аккурат началась карательная операция, а тут эти дети, да еще своих раненых под сотню. Стали просить помощи у армейских. Баграмян распорядился и стали по ночам этажерками вывозить. По восемь—десять детей за рейс.

— Странно как—то, там столько не поместится. Самолетики—то двухместные, одно место причем летчик занимает…

— Ну там еще такие короба—гондолы к нижним крыльям крепили, наверное туда еще запихивали, опять же дети мелкие, больше влезало…

— Возможно. Факт, что вывезли больше детей да три сотни раненых партизан.

— Погодь, ты ж про сотню говорил.

— Тьфу! Вы дадите договорить—то, задолбали перебивать. Да, вначале была сотня. Но я ж внятно сказал на понятном вам балбесам языке – шла крупная карательная экспедиция. Значит драться пришлось – когда дерешься – будут раненые. Чего неясно?

— Ну, ясно.

— Так вот последним рейсом Мамкин на своей этажерке вывез всех, кто еще оставался – торопиться надо было, взлетали с озера, а ледок там уже был чахлый. И получилось у Мамкина на борту десять детей разного возраста, да их воспитательница, да двое раненых партизан. И у линии фронта его перехватил немецкий ас, ночник—истребитель. Атаковал и поджег. Как Мамкину удалось на горящем самолете от немца оторваться, что тот его по своему обычаю не добил – неизвестно. А вот то, что он не выпрыгнул с парашютом, а продолжал вести самолет, хотя по инструкции должен был как раз выпрыгнуть – известно.

Горел заживо – лицо, руки, ноги, а еще при этом надо было управлять самолетом, в темноте его посадить. Но посадил. Подбежавшие люди и вылезший первым старшой мальчонка стали помогать выбираться остальным, не некоторых уже одежка дымилась, а у Мамкина еще хватило сил выбраться самостоятельно, хотя ноги до костей обгорели и на лице только глаза целые остались – очки защитили. Спросил: «Дети живы?» — и свалился. Умер от ожогов через неделю. Награжден посмертно орденом Красного Знамени. Вот и думаю – если бы он прыгнул – никто б его не попрекнул, самолет горел, инструкция предписывала прыгать. Не прыгнул. Что ему эти дети чужие? Он их и так вывез кучу.

— Ну в то время так было принято.

— Да прямо. Можно подумать шкурников было мало. И опять же напомню – у него в кабине за спиной особиста с «Вальтером» не было. Дети были, это да. И парашют был. Вот я и не могу решить, что такое геройство – глупость или совсем наоборот.

— Ну наверное когда вокруг одни крысы, тогда наверное глупость. А так… ты мне этим рассказом напомнил о другом, подобном… — приходит мне в голову вдруг ассоциация.

— А точно похоже, что сегодня Пал Ляксандрыч кусал всех подряд – веселится Серега.

— Это совсем другая история с совсем другой географией – отвечаю пулеметчику.

— Но похоже все—таки про войну? – добивается точности Сергей

— Ну а то ж!

— Значит заразились вы от музейного каким—то музейным вирусом! – констатирует он.

— А тебе неинтересно что ли? – сердится Енот.

— Да ладно, не заводитесь, нам еще тарахтеть и тарахтеть. Что за история—то с географией?

— Да в царское еще время в гимназиях изучали историю Римской империи в обязательном порядке. И в частности был там такой хрестоматийный рассказ про осаду Рима этрусками. Ну и простой римский паренек — патриций именуемый Муций, отправился в лагерь врага, благо знал обычаи и язык осаждавших. Добрался до шатра царя этрусского Ларса Порсены…

— Похоже паршиво налажена караульная служба у этого Ларса была – отмечает очевидный факт внимательно слушающий Серега, Енот на это хмыкает.

— Ну и зарезал кинжалом того, кто был в самой роскошной одежде.

— Ага.

— Ну и оказалось, что это был царский писец, а Порсена одевался куда скромнее. Муция скрутили. Стали допрашивать – а он и сообщил, что таких как он три сотни и все поклялись Порсену зарезать, если он осаду не снимет. Ну а когда ему пригрозили пытками, чтоб он рассказал подробности, он усмехнулся и положил свою правую руку на угли в стоявшей там жаровни. И завоняло горелым мясом, а Муций стоял и нагло лыбился…

— Точно, прав ты Серега, никудышная охрана, его даже не связали… Так а дальше?

— Ну а дальше Порсена подумал, что если таких идиотов и впрямь в Риме много, то ну его и нафиг. Осаду снял и войско от греха подальше увел. Ну а Муций получил прозвище Левша – то есть Сцевола – правая — то рука у него нерабочая стала. Вот об этом подвиге все знали и в Римской республике и потом в Римской империи, да видишь и в других империях тоже это входило в программу гимназического обучения.

— Похоже Муцию попроще пришлось – у него только рука горела, а не лицо, руки, ноги, да и стоять лыбясь куда проще, чем самолет сажать ночью… А чего про этих Сцевол дальше ничего не слышно? Или слышно?

— Ну за подвиг Муций получил здоровенные луга под Римом, их и сейчас еще Муциевыми называют, но плодились Сцеволы неохотно, довольно быстро род пресекся.

Разговор на этом как—то вянет, дальше плывем молча, только мотор тарахтит, да водичка плещет.

У самого подъезда вздрагиваю от злобного вопля из кустов. Одного взгляда достаточно, чтоб понять – Лихо Одноглазое выясняет отношения с соперником – черно—белым котярой из дома напротив. Котовьи дуэли – странное зрелище, коты явно следуют какому—то этикету и ведут себя как дворяне, казалось бы чего проще – раз—два с налету лапами врагу по башке – ан нет, выделывают тушкой всякие почти незаметные глазу телодвижения, страшно мявкая и воя, словно бы даже и ругаются на своем кошачьем языке, долго выдрючиваются друг перед другой и вот только потом, осточертев всем окружающим своими боевыми кличами кончают свару молниеносной стычкой.

— Лихо, бей этому хаму по—быстрому морду и пошли ужинать – негромко говорю своему коту.

Лихо стоит как каменный и ухом не ведет, опять заводит свое устное устрашение.

— Сосед, разгони ты этих зараз, спать пора. Я уж собрался водой плескануть, хорошо увидел что ты там стоишь – говорит в распахнутое окно знакомец с моей площадки.

— Ну Лихо, или ты сейчас заканчиваешь и мы идем ужинать, либо жрать не дам. Понял? Не дам жрать.

Не знаю, то ли животина понимает все—таки человеческую речь, то и в ритуале дуэли дошло до положенного мордобоя, но кошаки коротко вякнув сшибаются в воздухе как два пушистых мяча, издают еще несколько мерзких боевых звуков и черно—белый наглец задрав трубой пышный хвост улепетывает на свою территорию. Лихо имитирует преследование – на трех лапах ему приходится ограничиваться именно имитацией, после чего гордо шкандыбает ко мне.

— Ну молодец, хороший пес, то есть кот, конечно, пошли жрать—спать!

И мы идем. Именно выполнять намеченное. И все в точности выполняем. И радостно встретивший нас щен тоже прикладывается к еде и после этого отбывает в гости к Морфею…

Утренний сбор многолюден. Киваю уже знакомым, вижу несколько незнакомых физиономий. Свободный стул для меня держит Саша, а то не ровен час стоять бы пришлось. Брысь достаточно громко возражает незнакомому мне мужику в ментовском камуфляже, отчетливо слышу эту отповедь:

— Основой научного метода является не сбор фактов или что—то подобное, а исключительно анализ. Причем, анализ как вещь в себе, а не анализ тех же фактов. Если у человека нет никаких фактов, но он анализирует домыслы, неподтвержденные версии и гипотезы, даже собственные повадки, которые могут существенно повлиять на ход будущей работы — то это ученый — в хорошем смысле, т.е. квалифицированный и добросовестный исследователь. Он шлифует свой инструментарий, на дальних подступах отсекает заведомо непроходные варианты. А тот, у которого собрана куча фактов, но нет корректного анализа — тот говна кусок. Справедливости ради надо сказать, что правильный исследователь по жизни редко анализирует идеальную пустоту. Все же оно так устроено, что нас подвигают на деятельность какие—то события или любопытные факты. Но настоящая наука всегда работает в зоне острого дефицита фактов. Там, где их уже много, копошатся гиены, даже если не принимать во внимание продажность—заказуху, фабрикацию откровенной дезы и тому подобное.

— О чем этот научный диспут? – тихо спрашиваю Сашу.

— Мент говорит, что разведданных кот наплакал, а наш майор в ответ закатил лекцию о научных методах тыка. Вот и спорят.

— А много ментов нам в подмогу?

— Пока не понял. Но они что—то все незнакомые – Димку—опера видел, тоже вроде идет и этого. Тоже как его – ну Дункан который. Но точно больше, а старшой у них вот этот, что спорит.

— Ясно, ну наше дело маленькое:

Не спрашивай какой там редут,

А иди куда ведут,

Не смотри, что в ранце дыра,

Иди вперед и кричи «ура»!

— Ага, где—то так – соглашается Саша.