Мы из Кронштадта. Подотдел коммунхоза по очистке от бродячих морфов - продолжение

Глава 24. Команда лекаря. Экспресс-проверка.

Время на опушке тягуче замедляется. Напряжение висит в воздухе – вот не поверишь в точность этого высказывания, пока не попадешь в подобную ситуацию. И пролетающая у меня перед лицом бабочка словно потеряла свою воздушную легкость, машет крыльями медленно, с натугой, словно фанерный динозавр из старого японского фильма.

— Делаем так: я задаю вопрос, вы оба отвечаете – сначала шофер, потом ты. Этот придурошный будет подтверждать правоту того или другого. Слышь, матерщинник, я про тебя говорю! – обращается к хамовитому Брысь.

— А иди ты на … — громко и резко отвечает ему хамовитый.

— Как скажешь – соглашается майор и кивает Ильясу. Тот не чинясь, тут же хлопает из бесшумки. Мне не видно, куда он стрельнул, но явно не в голову. Грубиян вместо потока мата странно сипит, словно спустившее колесо, сворачивается в клубок как еж. Остальные трое подскакивают, сидя на месте, и стараются отползти в сторонку, но тут же видят стволы, направленные в их сторону.

— Шаг вправо—влево – попытка к бегству, подпрыгивание – провокация – предупреждает Ильяс.

— Продолжаем разговор, теперь отвечать будешь ты. Итак, где находится старый танк? На перекрестке или в ремонте? – невозмутимо спрашивает майор у обалдевшего тупаря.

— Попугай мистера Коттона, тот же вопрос! – говорит странно знакомую фразу Ильяс.

— Да отвечай ты, придурок! – не выдерживает шофер.

Тупарь ошалело смотрит на нас, на корчащегося рядом и потому молчащего наконец—то хама. Сглатывает слюну. И вдруг спрашивает:

— Если отвечу – что дальше со мной будет?

— Жить будешь дальше.

— Пятнадцать минут – ехидно заявляет «каска». Получает сапогом в бок от Ремера, затыкается.

— И не пятнадцать минут, а сколько на роду написано. А с людоедством твоим Кронштадтский суд разбираться будет. Ты думай—то побыстрее, товарищу твоему не очень долго осталось на этом свете, скоро перекинется и обратится – терпеливо, как дитю малому, растолковывает майор.

— На перекрестке танк. В сарайчике – вдруг вполне внятно высказывается тупарь.

— Ясно. Второй вопрос… — спокойно продолжает Брысь.

Очень скоро становится ясно, что по большинству вопросов тупарь поддерживает сказанное шоферюгой. На часть вопросов он ответить не может – действительно знает мало, есть такая порода людей, которым все пофиг, но если видел, что танк установили близ перекрестка и замаскировали – то да, подтверждает. «Каска» затравленно вертится на заднице, с лютой ненавистью смотрит на своих товарищей по несчастью, на нас. Вздрагивает, когда майор обращается к нему:

— Интересно вот мне. А как ты нас собирался провести? И главное – куда?

— Да очень просто – вместо проигравшего «каски», говорит немного оживший шофер.

— И? – поднимает бровь Брысь.

— На блок—посту три обалдуя. Проехали бы спокойно – они до того там обленились что и шлагбаум не закрывают. А дальше – наверное через псарню бы повел. А там собачки. Он там тоже работал, с ним собачки знакомы, не тронут. Те, кстати, собачки, которыми вашу разведку травили, если интересно. Вы б прибрали этого, а то он уже затих, сейчас оборачиваться будет – кивает шофер на своего умирающего соседа.

— Да пожалуй – раздумчиво говорит Брысь. Кивает Ремеру. Тот понятливо поднимает за шкирку шофера с земли, режет стяжку на локтях. Шофер опасливо разминает руки, с недоумением смотрит на майора, который забрал у Саши потертый пистолет, выщелкнул магазин и неторопливо выбрал оттуда несколько тускло—желтых патрончиков.

Потом вставил магазин на место и протянул шоферу этот старый ТТ. Я с некоторым недоумением узнаю в этом оружии своего старого знакомца – тот самый пакистанский ублюдок. Это черт возьми, уже не просто паршиво сделанный пистолет, это уже символ прямо какой—то получается, вроде переходящего знамени. Инициация новичков, ага, священный артефакт…

Шофер недоумевающее смотрит на майора. Тот кивает в сторону скорчившегося раненого. На физиономии стоящего пленного все то же выражение недоумения. Тупит парень. Хотя намек куда как прозрачен.

— Некогда нам ждать пока обернется. Заканчивай здесь – у тебя как раз один патрон в стволе. А ранение у твоего приятеля смертельное, тут лечение не катит. Давай, и поехали. Времени—то у нас уже нету, артиллеристы готовы и миндальничать им не резон.

— Куда поехали? – глупо удивляется шофер.

— К вашим в гости. Если доставим туда группу наведения, то с корректировщиком сможем накрыть не абы все и сразу, а конкретные цели. С гарантией того, что по твоим домашним не прилетит точно. Где они кстати живут и сколько их? Ну вот видишь как хорошо выходит – по твоим данным рядом ни одной стоящей цели. Все, давай, решайся.

— Как в кино значит, как у чеченцев? – криво пытается улыбнуться шофер.

— Нет. Просто все – на войне либо ты за наших, либо за противника. Вариантов нету, только эти. Так что действуй, чтоб мы поняли, что ты на нашей стороне.

— А патрон чего один? — тянет резину пленный.

— Чтоб желания не возникло остальных свидетелей пострелять.

— Вас что ли? – недоумевает шоферюга.

— Нет, твоих дружков бывших. Нам они живыми нужны. А то мало ли что, может ты финтишь. Тогда они за тебя ответят головами.

Я про себя отмечаю, что «каска» сник и не пытается вешать нам на уши лапшу про то, что он не врал ни капельки. Помалкивает, смотрит из—под стального шлема боязливо. Решившись, шофер мрачно берет поданный ему пистолет, глухо матерится.

— Курок взведи – советует ему Ильяс.

Пленный хмуро смотрит на него, взводит курок и уже без колебаний стреляет хамовитому раненому в голову. Ну то есть пытается выстрелить, пистолет щелкает впустую. Осечка. Вместо его выстрела хлопает Ильясова бесшумка, раненый словно как расползается на глазах, течет, будто вдруг стал не тугим клубком, собранным жгучей болью, а мешком с жижей. Нет ни конвульсий, ни судорог, просто он распластывается совершенно не по—живому.

Много раз уже замечал, что никогда живому не изобразить из себя лежащий труп, не обмякнуть ему так, тонус мышц совсем другой, а мертвецы словно растекаются по земле, приникают к ней.

— Патрон видно отсырел – комментирует ситуацию Ильяс.

— Да, очевидно – соглашается с ним Ремер. А майор говорит шоферу:

— Патроны поменяем, пистолет пока себе оставь. Теперь рассказывай подробно как ехать будем и что там встретим.

— А они? – спрашивает шофер, кивнув на своих недавних сослуживцев.

— А они пусть послушают. Может чего добавят полезного. На случай, если им все же охота свою участь облегчить. Суд у нас недемократический, признание вины и сотрудничество со следствием и впрямь учитывает. Давай. Растолковывай.

Они склоняются над схемой, шофер бубнит вполголоса, но мне это уже не слышно, потому что мы с Ильясом идем обратно к Сереге, а маршрут обсуждают без нас. Благо есть кому.

— Сумасшествие, как мне кажется, в зубы людоедам самостоятельно катиться. Лично у меня это восторга не вызывает – откровенно говорю снайперу.

— Не суетись под клиентом – рассеянно отвечает он, думая о чем—то.

— Так неохота шкуркой—то рисковать.

— Ты не едешь. Тут останешься – коротко отвечает Ильяс.

— Что так – удивляюсь я.

— А толку от тебя там? Если кого ранят, так и сами перевяжут, а как боевая единица в нормальном уличном бою с применением бронетехники и гранатометов ты шлак, извини за выражение. Впрочем, не тужься. Мы с Серым тоже не едем – Ильяс думает о чем то, со мной беседует постольку поскольку.

— Вакаремас, как ты сам говоришь, но не совсем. И чем мы тут будем заниматься?

— Твое дело – охрана и оборона таратайки с детскими роботами. Прикроете одну из дорожек неподалеку. Будете слушать рев танковых двигателей – отвечает Ильяс.

— Все же дали танки? – глупо радуюсь я.

— Я не сказал, что будете танки видеть, только слышать. Рядом будет работать звукоустановка воспроизводить рев танков. С записи. Чтоб в Ропше слышно было.

— Так зомбаков же понабежит.

— И что? Их отстреляете, не впервой.

— Ну а если людоеды полезут?

— Дурные они что ли. Не, они не полезут. А полезут – так вас там двое будет с оператором и две балалайки на колесах с пукалками.

— А ты с Серым?

— А мы в составе ударной группы будем вести беспокоящий огонь с внешней стороны. Снайпер, пулеметчик, гранатометчик и пара стрелков. Не густо, но все же. Ладно, иди к своему мордастому—зубастому приятелю, объясни ему, он со своей пассией тоже в Ропшу едет. На броне, то есть на ЗИЛке. Уточни, он за свою мадаму может ручаться? Там для них куча вкусного мяса, но действовать придется самостоятельно, так что не хотелось бы, что Блондинка слиняла, лови ее хитрюгу потом по лесам…

Мутабор никуда ехать, однако, не хочет. Идти – еще куда ни шло, а когда я объясняю, что нет, именно ехать – начинает упираться. Наоборот оживляется до того гревшаяся на солнышке Блондинка. Особенно при словах «мясо», «людоеды». Понимает что—то или как? Я ощущаю, что взмок за время разговора, словно мешки на солнцепеке грузил.

Но при этом отмечаю явный факт – оба морфа ведут себя достаточно индифферентно, даже Блондинка не выражает желания взять меня на зуб, спокойно лежит, смотрит своими жуткими глазками. И опять мне кажется, что она улыбается, хотя к нынешней ее жуткой харе это слово не подходит, в лучшем случае – лыбится.

Старательно отвожу взгляд от ее зубьев, но как—то их вид взгляд притягивает. Все—таки удается не то убедить, не то уломать Мутабора. Он согласился на выезд. Возвращаюсь к своим. Там уже идет суета, характерная для начала действий. Ильяс посылает доложиться Брысю и передать ему пульты для морфов. Майор стоит на опустевшей полянке, вытирает потное лицо платочком. Легкий запах хорошего одеколона. Пленных уже увели в сторонку.

Шофер с нашими ребятами что—то грузят в ЗИЛ из подошедшего фургончика, я вроде его видал раньше, мимо протаскивают свои тюки с гранатометами курсанты. Все заняты делом, как и положено у хорошего командира, а командир только наблюдает. Докладываю о морфах, получаю в ответ кивок. А вот от пультов майор отмахивается. На мое более настырное пожелание их все же всучить, отмахивается еще раз.

— Не до этих погремушек будет. И работать они не будут бок о бок с нами. А если что – у нас есть куда более убедительные доводы. И можете мне поверить, ваш протеже Мут отлично об этом знает. Ильяс задачу поставил?

— Да быть с радиоустановкой.

— Вот и исполняйте. Вопросы есть?

— Два. Разрешите? – удивляю я его.

— Разрешаю – кивает майор.

— Вопрос первый – как вы поняли, что шоферюгу колоть надо?

— Это не вопрос. Это интервью с психологической подкладкой.

— А если коротенько?

— Ха! В деревне самый страшный враг — это сосед или даже родич. Вот не сумел если ты с ними нормально ладить, как коллективизация какая—нибудь зачнется, они тебе козью морду сделают. Они, а не какие—то неведомые присланные комиссары. Не надо быть заносчивым мудаком, а то такие и от родных сыновей огребали тогда. То же и сейчас – людоеды – заносчивые мудаки. За это и огребут. А с шофером было видно, что он по статусу – нижайший. Даже по оружию заметно. Вот и надо с униженных и оскорбленных начинать. Второй вопрос?

— Не понял, на что вы ориентировались, с пленными разбираясь. Понял, что есть какой—то алгоритм, но вот какой – не понял – задаю второй вопрос.

— Смысл разумного обращения с пленными состоит в том, что ты таким образом помогаешь себе. Тут все ясно. Охотно сдающихся брать и содержать максимально прилично по возможности, чтобы следующие не боялись сдаваться. Агрессивных хамов гасить, чтоб не мешались, и в назидание. С героями обращаться почтительно, чтобы свои видели, что доблесть — большая ценность, раз ее уважают даже в противнике. Главное не перепутать спьяну, а то вылез один такой Иванушка из драконовой норы с победой и интересуется, где же та принцесса, которой он теперь должен голову отрубить. Так ясно?

— Так ясно.

— Что—то видок у вас унылый. Гребтит, что воевать с живыми приходится? Что, дескать, невинные пострадают или могут пострадать?

— Точно так.

— Бросьте. При любой системе общество эксплуатирует отдельного индивида. Главное — как и в чью пользу. Правильное общество запрягает индивида, чтобы получить синэргетический эффект, часть которого возвращает индивиду, а часть вкладывает в интересах будущих поколений. Кроме того, «эксплуатация человека» — термин довольно расплывчатый. У человека много разных ресурсов, какие именно эксплуатируются и как эффективно? Правильное общество эксплуатирует лучшие проявления человеческой сути. И с такой интенсивностью, чтобы машина не молотила на холостых, но и не перегревалась, не изнашивалась.

А чтоб успевала на ходу восстанавливаться, да еще и совершенствоваться. Заинтересованность в лучших проявлениях человеческой натуры запускает механизм по их поощрению, развитию, воспроизводству. Если же мы делаем ставку на жадность, подлость, тупость — то вот именно их мы и будем развивать. С каждым годом все лучше и лучше. А если общество еще и людоедство поощряет… Невинных в таком обществе нет по определению. Так что не заморачивайтесь, наше дело, как говорится, правое, победа, соответственно, будет за нами. Удачи и держите ухо востро. И одно и второе. Денек сегодня тяжелый будет. Но мы справимся.

Аудиенция окончена, киваю начальству и двигаю туда, куда должен. Пытаюсь понять – как вся эта виденная только что сцена и пояснения командира улеглись в сознании. Странно – никак. То, что милый и ласковый Ильяс с одинаковым выражением на лице может прихлопнуть надоедливую муху и пристрелить человека – для меня не новость. Профессия у него такая, снайпер. И менталитет соответственный. Европейцы—то все время считали азиатов коварными…

А они не коварные. У них так положено, просто европейцам надо соблюдать идиотские приличия, например уничтожение кучи народу с детьми объяснить расовой неполноценностью жертв, или там их недемократичностью, а азиаты в этом проще, могут обойтись без гарнира. В итоге—то одно и то же, но европейцам самые жестокие свои преступления, переплевывающие любые азиатские, получается для себя примаскировать всякой чушью, и в итоге считать себя почти ангелами.

Азиатам оно нафиг не нужно. Надо вырезать противника – и вырежут всех, кто достиг ростом до тележной оси. При этом, однако, не занимаясь таким паскудством, как выкачка крови из детей противника для своих раненых, да еще и с обоснованием – у девочек до полового созревания, как оказалось по германским исследованиям, кровь оптимально годится для переливания после операций. В госпитале вермахта, что был в поселке Красный, близ Рогачева, так убили — обескровливанием – больше 2000 детей до 14 лет… Куда там вампирам и азиатам тягаться с цивилизованными… Но это я что—то задумался, просто не хочется думать, что те, к кому я привык, сейчас полезли к черту в зубы.

Вот что наши рассчитывают на какого—то мутного шоферюгу, это немного смущает. Нет, так, по общим впечатлениям его расшифровали правильно и использовали грамотно. И вел он себя так, как ожидалось, даже то, как пистолет взял, мне показалось…показательным, что ли. И остальным, судя по их реакции — тоже. Вот если б он обрадовался б, возликовал — то держать бы пришлось ухо востро, потому как явно холуй и ненадежный тип. А он мрачно выругался и задумался, взяв пистоль. Это мне показалось нормально, не полное говно человек, «психологически устойчивый», как говорится. Но все равно верить ему никак нельзя. Полностью, в смысле, верить.