На грани смерти

13

На город опускались сумерки. Прохожих становилось все меньше. Люди спешили укрыться в своих домах до наступления темноты. Приближался комендантский час. С этого времени все находилось во власти патруля.

Я отошел от окна и задернул штору. Нам не следовало задерживаться у Казимира Домбровского, а тем более оставаться у него на ночь. Ведь здесь находилась квартира Николая Грачева, надежная и безопасная. К тому же Казимир Домбровский входил в число самых активных разведчиков отряда. Всяческую помощь в выполнении поручений оказывали ему жена Мария и ее сестра — Тоня Жукотинская. Но другого выхода не было: часы показывали без девяти минут восемь, и если бы я сейчас пошел домой, комендантский час застал бы меня на улице.

Мария уложила сынишку в постель и, убрав посуду со стола, удалилась на кухню. В комнате осталось нас трое: Казимир, Петр Мамонец и я. Свет не включали. На улице зажгли фонари, и их тусклые отблески, пробиваясь сквозь густую зелень клена, проникали в комнату, пятнами ложились на пол, диван, столик.

Петр только что вернулся из отряда, и по его долгому молчанию мы поняли, что у него серьезное задание от командования.

— Одно время я собирал сведения о фон ден Бахе, — наконец заговорил он. — Полковник очень заинтересовался этой персоной. — Петр называл Медведева только по званию. — Генерал фон ден Бах вместе с генералом Ильгеном инспектирует эсэсовские и полицейские части и координирует их работу, связанную с уничтожением партизан на всей территории Украины. Теперь же, по некоторым сведениям, работа фон ден Баха стала более конкретной. Он как-будто занимается только Клеванскими и Цуманскими лесами. Полковник говорит, что это враг умный и очень коварный, и если он решил заняться исключительно нами, то нам будет нелегко… Единственное, что может помешать ему…

— Ясно, — перебил я его. — Кому поручено задание?

— Мне, — в голосе Петра послышалась гордость.

— И что ты намерен делать?

— Стрелять. И чем раньше, тем лучше.

— Ты, Петр, поумерь немного свою воинственность. Раньше обдумать надо… — Меня возмущало его мальчишество. Я считал непростительной глупостью мысль об уничтожении фон ден Баха любой ценой, даже ценой собственной жизни. — Нам не нужны смертники. Генерал ездит только на машине, и стрелять придется, когда он будет садиться в нее или же выходить. Конечно, ты рассчитываешь сделать это на улице Шлесс, у его дома. Но там всегда много людей, и уйти вряд ли удастся. Этот вариант отпадает. Теперь, надеюсь, все ясно?

Петр смотрел на меня неподвижным взглядом:

— А если нет другого выхода? Это задание дано лично мне, и я должен его выполнить.

— С умом выполнить! А выход всегда можно найти, и его надо искать.

— Николай прав, — вмешался в разговор Казимир. — Нам нужно беречь людей. Подполье существует не для того, чтобы только стрелять. Тем более — на авось!

— Здесь время важно, — вспылил Петр. — Пока будем искать выход, весь отряд могут уничтожить.

— Несколько дней ничего не решают. А за это время ты мог бы ознакомиться с обстановкой, разведать все… Да и прописаться в городе тебе надо… — посоветовал Домбровский.

— Легко советовать… Как я пропишусь?

— Ты же имеешь документы. Николай говорил, что их для тебя изготовили в отряде. Если бы еще раздобыть справку, подтверждающую, что твоя семья оставила село из-за партизан, которые постоянно терроризировали ее.

— Справка будет, — предложение Казимира заинтересовало меня. — А что она даст?

— Я познакомлю Петра с шпицлем, и если парень ему понравится, я думаю, тот все устроит в течение нескольких дней.

— Кто он, этот шпицель? — спросил я.

— Это мой сосед, некий Корженевский. Не встречал такой фамилии? Официальный сотрудник немецкой полиции в Ровно. Я его знал еще до войны, мы всегда поддерживали добрососедские отношения. Он, как и я, был шорником. Правда, сейчас несколько зазнался, но если я его попрошу о таком одолжении, думаю, не откажет. Как только представить тебя? — задумался он. — Пожалуй, как сына моего знакомого.

— Доброе утро, пан Корженевский! Давно я вас не видел, — протянул руку Домбровский, заискивающе улыбаясь. Около сорока минут они с Петром поджидали Корженевского, и как только тот появился из-за угла, подхватили ведра и вышли ему навстречу.

— Пан Корженевский, скажите, — вы как-то ближе к властям, — когда наконец прекратятся все эти издевательства? До каких пор бандиты будут безнаказанно мучить людей?

— Какие бандиты? — Корженевский недовольно поморщил нос.

— Ну, вы посмотрите, что делается! Вчера приехал ко мне сын одного знакомого, мы с ним раньше в одном селе жили. Вы послушайте, что он рассказывает! Его заставляли идти в партизаны, грозили убить, если не пойдет. Парень и вынужден был бежать в город. Пан Корженевский, должен же за народ кто-нибудь заступиться! Вот и Петр говорит: «Казимир Иванович, помогите устроиться в городе, нельзя мне в селе жить, убьют». И я верю ему! Жалко парня, а что я могу сделать? У него даже прописки нет. Вы спешите? Давно я вас не видел. Работы, наверное, много. Может, зайдете сегодня вечером, посидим, прежние времена вспомним. Часиков в семь, а?

— Сегодня никак не могу, — Корженевский криво улыбнулся. Ему нравился заискивающий тон соседа. — Сегодня никак, вот завтра вечером зайду. Насчет парня хотите поговорить? Что ж, можно и помочь. Посмотрим, посмотрим…

Лицо Домбровского расплылось в благодарной улыбке:

— Значит, завтра, часиков в семь? Отлично, будем ждать.

Корженевский немного задерживался. Мария поправляла астры в вазе. В честь гостя был накрыт стол. Казимир, прихрамывая, ходил нервно от стола к окну и обратно. Временами поглядывал из-за шторы на дорогу. Петр сидел на диване и придумывал фразы, которые должен был говорить Корженевскому, чтобы понравиться.

— Идет, — с облегчением произнес Казимир, нарушив напряженное молчание в квартире. — Петр, никаких излишеств, понял? Никаких эмоций, двусмысленных реплик. Веди себя скромно, будь совершенно спокоен, старайся реже выходить из комнаты. Ты должен ему понравиться. Постарайся! Ничего! Ничего! Привыкай! — он ободряюще похлопал Петра по плечу и вышел встречать гостя.

Хозяева были необыкновенно гостеприимны, и к тому же их радушие подкреплялось двумя бутылками самогона, торжественно поставленными на средину стола.

Петр старался все время улыбаться гостю. Он не сводил восторженного взгляда с Корженевского, внимал каждому его слову и лишь изредка вставлял: «Да, да, как все верно! Да, да! Совершенно правильно». Это выговаривалось так искренне, что не могло вызвать у гостя ни малейшего подозрения.

Домбровский был очень доволен:

— Пан Корженевский, еще по одной!

Корженевский тоже иногда бросал одобрительные взгляды на Петра, чувствуя, как благоговеет перед ним этот парень.

Разговор шел чинный — о новой власти, о новых порядках, о хозяйственности немцев, их точности и аккуратности, о будущем России и Польши, о том, что некоторая жестокость со стороны тех, кто строит новую жизнь, оправдана нынешним хаосом.

— Да, да, совершенно верно, — поддакивал Петр, — но, по-моему, вы несколько преувеличиваете, пан Корженевский, говоря о жестокости. Это как раз то, чего нам не хватает, к примеру, в борьбе с бандитами…

Корженевский раскраснелся от возбуждения и самогона. По вискам стекали ручейки пота. Он расстегнул воротник мундира.

— Европа поняла великую миссию Гитлера. Дания, Норвегия, Нидерланды, Бельгия почти не оказали сопротивления, я не беру во внимание безумных выходок коммунистов, которые подстрекают народ на самоубийство… Ну что ж, выпьем! За новые времена!

Он опрокинул рюмку и, не поднимая глаз, сказал:

— Нам нужна такая молодежь, которая не хочет довольствоваться малым, которой нужны слава, сила, власть!..

Петр заулыбался.

— А что, есть где прописать? — спросил Корженевский. — Здесь у вас комнатка маленькая.

— Не у нас, пан Корженевский, — поспешил объяснить Казимир. — Не у нас. У чеха Бача. Да вы его знаете, вон во дворе его домик, напротив нас. Мы с ним уже договорились. Он согласен. Я ему сказал: «Пан Бач, парень надежный, хороший. При нашей власти далеко пойдет. Только помочь ему надо. Вы уже не откажите. А опасаться вам нечего. Я за него ручаюсь».

— Тогда ничего сложного нет. Пропишем. А работать где думаешь? Еще не подыскал?

Петр замялся, покраснел.

— Пан Домбровский советует идти в полицию. Я и сам об этом думал, да вот трудно устроиться туда. Поручиться за меня некому.

Корженевский промолчал. Он был осторожен с обещаниями, тем более с поручительством. Но немое восхищение Петра, лесть соседа и робкая угодливость его жены подогревали его самомнение.

— Значит, хочешь идти в полицию? — спросил Корженевский заплетающимся языком. — Боишься, что не возьмут? Возьмут. Если сам Корженевский за это дело берется, значит, возьмут. Полищук — мой старый приятель. Так что, считай, ты в полиции.

— Кто такой Полищук? — заинтересовался Домбровский. — Где-то слышал эту фамилию, а вот где, не помню.

— Полищук? Заместитель коменданта. Комендантом там Зозуля, тоже мой приятель. Сейчас в Берлине. На полгода в школу послали.

— Да-а-а, — протянул Домбровский восхищенно, — каким человеком вы стали, пан Корженевский! Мне ничего больше не надо, только бы вот Петрика устроить туда, где вы работаете. Хороший парень, боюсь, как бы его на неверную дорогу силой не затянули…

— Ну, туда, где я работаю, его, пожалуй, не устроить. — Я — сотрудник криминальной полиции СД, — обвел всех гордым взглядом. — А вот к Полищуку обещаю. А ты знаешь, кто такой Полищук? — Пьяные глаза Корженевского уперлись в Петра. — Бывший прапорщик артиллерии царской армии. Бежал… В Польшу бежал от революции! Не думай, что это так легко — менять родину. Он патриотом был, Россию любил… А Россия при большевиках — это не Россия. Это же… да ладно, он сам тебе скажет. Газированной водой торговал, накопил денег, лошадей купил и бочку. И кем, ты думаешь, он стал? Ну, кем? Кем? А, не знаешь… Золотарем! Бывший прапорщик царской армии уборные чистит! Вот что такое революция! Как она человека скрутила! А теперь! Теперь перед ним каждый дрожит! Вот что такое Гитлер! Золотаря сделал почти комендантом полиции. И где! В столичном городе, хотя и маленьком, но столичном. Шутка ли? Да, новая власть — это же… — Он еще долго говорил о достоинствах немецкой нации, о золотаре Полищуке, о цивилизованной Европе.

Прощаясь с хозяевами около полуночи, Корженевский похлопал Петра по плечу:

— Завтра ко мне. К Полищуку пойдем! Я служу только хорошим хозяевам и пью только хороший самогон. У вас он просто прекрасный. Я, Корженевский, не буду уважать кого попало. Я уважаю сильных, только сильных… Если хочешь стать человеком, сделай это своим принципом. Вот так надо жить, если хочешь быть человеком.

На следующий день Петр Мамонец с Корженевским направились к Полищуку.

— Обожди пока в коридоре, — остановил Петра Корженевский, когда они очутились перед массивной дверью. — Я сперва сам с ним поговорю. — Он без стука, уверенно открыл дверь и вошел в кабинет.

Петр, хотя внешне и держался спокойно, нервничал. Он старался успокоить себя: документы у него были в порядке, Полищук не сможет к ним придраться; протекцию составил ему человек, находящийся в этом ведомстве вне всяких подозрений. Вероятность встречи с теми, кто знал его, очень мала. А если кто с ближайших хуторов поступил служить в полицию, то ничего плохого сказать о нем не мог. Так что все должно быть в порядке. И все же на душу легла какая-то тяжесть, настороженность сковывала мысли. Петр ничего не мог поделать с собой. Прошло минут пять. Он старался снять внутреннее напряжение воспоминаниями, расслабиться… Ожидание тяготило…

Наконец дверь отворилась, и Корженевский пригласил его в кабинет.

— Документы у тебя с собой? — как бы продолжая прерванный разговор, спросил Полищук. Он окинул Петра быстрым небрежным взглядом и принялся что-то искать на столе. Извлек из-под стопки бумаг измятую пачку сигарет и закурил. — Ближе подойди, — он протянул руку за документами. Листая их, подолгу останавливался на одних, другие тут же откладывал в сторону, некоторые перечитывал по нескольку раз. — Все в порядке… В подозрительном порядке…

— Ладно, не пугай хлопца. В порядке, значит, в порядке. Нечего придираться, — весело проговорил Корженевский.

— Я мог бы прицепиться к нему. Мне наплевать на эти бумаги и на то, что он сам говорит. Партизаны такие подделки научились делать — смотришь и глазам не веришь, что документы фальшивые… — Полищук говорил не спеша, пристально глядя на Петра и еле заметно улыбаясь уголками губ. Глаза его были прищурены то ли от въедливого табачного дыма, который клубился над головами, то ли от удовольствия, с которым он следил за Петром. — Партизаны сейчас хитрее стали. Это уже не те мужики, что бродят по лесу и стреляют.

Петр старался не вдумываться в то, что ему говорил этот человек в штатском. Он улавливал смысл фраз, фиксировал все в памяти, чтобы вовремя ответить на вопрос. В голове проносились мысли о предстоящей встрече с Домбровским, о жене и о том, что придется придумывать что-нибудь для ее успокоения.

— Они в полицию потихоньку пробираются, в городе оседают, — продолжал Полищук. — Добропорядочные, солидные, лояльные к властям, заводят знакомства в гестапо, полиции, ими же затем надежно прикрываются, а сами тем временем… устраивают партизанские явки в собственных квартирах…

— Слушай, не пугай хлопца, — оборвал его Корженевский. — Тебе что, моего слова мало?

— Я ничего не скрываю, мне нечего бояться. Тем более, что село мое рядом с городом, — уверял Петр.

— Смотри каков! Хорошо… хорошо, — Полищук сдул с бумаг пепел и, довольный услышанным, заулыбался. — Да… Так чего же ты бежал из села? — спросил он. — Партизаны? Они кого-то убили в вашей семье?

— Нет, не убили. Мы вовремя выехали, — ответил Петр с ударением на слове «выехали».

— Хорошо отделались. Украинцев в этих большевистских бандах много?

— Да порядком…

— Народ — как скотина. Видит перед собой только клочок травы. А когда этот клочок на время забирают, он начинает брыкаться. Он никак не хочет понять, что благополучное будущее надо научиться смиренно ждать. — Полищук посмотрел на часы. — Задержали вы меня. Шеф уже ожидает. Ну так что ж, пиши заявление и принеси его мне. Приму. Раз такие люди за тебя хлопочут, — он дружеским взглядом окинул Корженевского, — нельзя не принять.

— Когда заявление можно принести? — спросил Петр.

— Да хоть сегодня… К концу дня…

Петр в форме сотрудника полиции примостился в сквере на лавке, в тени старого вяза. Дрожа от холода и радостного возбуждения, он быстро просмотрел газету. На минуту его взор задержался на первой странице, где сообщалось о покушении на генерала Пауля Даргеля. Взяв себя в руки, Петр аккуратно сложил газетный номер и сунул его в карман. Он закрыл глаза и расслабился, стараясь все свои силы направить на одно: во что бы то ни стало сдержать радостное возбуждение.

Вдруг до его слуха донесся тихий разговор.

— Слушай, а немцев-то бьют, — вполголоса сообщал кто-то, — вчера все улицы перекрыли, а того, кто стрелял, так и не нашли…

— Тише, прошу тебя, тише, ведь могут услышать… — умолял женский голос.

— Ну и пусть… Находятся смельчаки и средь бела дня стреляют в этих собак, не боятся… А мы…

Петр приоткрыл глаза и посмотрел в сторону говоривших. Ими оказались молодая девушка и паренек. Заметив взгляд полицая, девушка схватила парня за руку и кинулась наутек, увлекая его за собой.

Петр смотрел вслед убегающим, и ему стало вдруг не по себе. Ведь эти молодые люди боялись и презирали его сейчас, они не знали, что он сам ненавидит свой мундир, который может оставить след человеческого презрения на всей его жизни.

Всего лишь несколько человек знают в отряде, почему он в этой одежде. Всего несколько человек. Смогут ли они когда-нибудь сказать: «Так было нужно»? А позже, после победы, не будут ли люди, показывая на него пальцами, говорить: «Полицай! Смотри, при любой власти ему хорошо. В войну предателем был, а сейчас герой!» А что унизительнее и позорнее предательства? Что можно потом сказать в свое оправдание? Поверят ли?..

Петр гнал от себя эти мысли, но они возвращались и будоражили душу. Он понимал, что не время сейчас думать об этом, главное теперь — борьба с врагом.

В сквере уже никого не было. Только вдали, в конце аллеи, показался патруль. Петр вынул газету из кармана, положил ее на скамейку и пошел в обратном от патруля направлении.

На улицах зажигались фонари. Петр направился в казино. Центр города, где находились здания фашистских ведомств и особняки высокопоставленных должностных лиц, был оцеплен солдатами. Усиленные наряды патрулей проверяли документы у всех прохожих, некоторых тут же уводили. Людей на улицах было мало, каждый боялся оказаться в числе заподозренных. Город затаился, настороженно ожидая прихода ночи.

Во дворике, где находилось здание казино, о чем-то спорили несколько человек.

— Я ничего не могу сделать, пан офицер. У меня нет людей, которые могли бы быстро справиться с работой. Дайте мне человек двенадцать, и вам не на что будет больше жаловаться… — оправдывался перед офицером невысокий мужчина. Петр узнал в нем инженера горводоканала Тыжука.

Петр прошел мимо споривших и направился в зал. В узком коридоре казино ударил в нос зловонный запах застоявшихся помоев. Рывком открыл дверь и вошел в помещение. За одним из столиков, недалеко от входа он заприметил Полищука, который, уставившись пьяными глазами в стол, вертел перед собой кружку с недопитым пивом. Заметив Петра, улыбнулся на приветствие и пригласил его к себе.

— Я удивляюсь, почему немцы не предпримут решительных действий? — то ли Полищуку, то ли самому себе сказал Мамонец. — Чего ждут-то? Средь бела дня партизаны стреляют в их генералов и безнаказанно уходят! Немецкая гуманность может самих же немцев и погубить…

— Тише, — Полищук криво улыбнулся и, уперев надменный взгляд в Петра, продолжал: — Немецкий гуманизм здесь ни при чем. Это их бессилие, мой мальчик. Другое дело… — почти шептал он, уронив кружку на стол. — Ты очень старательный хлопец, но боишься думать… А ты не бойся. И главное, не играй по большой, никогда, как бы тебя не прельщали выигрышем… При маленьких ставках хоть выиграешь немного, но зато и проиграешь мало… А за тех, кто стреляет в генералов, не беспокойся. Найдут их, никуда они не денутся. Только выход ли это?

Петр немного растерялся. Что это? Проверка или откровение усталого, отчаявшегося человека? Отвечать Петру на эти слова не пришлось. Полищук легонько толкнул его локтем и кивнул в сторону двери, у которой остановился только что вошедший офицер в гестаповской форме.

— Наш новый шеф. Вместо Зозули, временно. Гауптштурмфюрер СС Отто Нойман, — представил Полищук.

Обводя взглядом зал, Нойман заметил своего подопечного и направился к нему.

— Хайль Гитлер, — приветствовал его Полищук, вскочив из-за стола и подобострастно выбросив правую руку. За ним привстал и Петр.

Нойман лениво процедил «хайль!» и опустился на свободный стул.

— Вы что здесь делаете? — осведомился он.

— Пришли на ужин, герр гауптштурмфюрер, — объяснил Полищук.

— Какой же это ужин, одно лишь пиво, — пренебрежительно указал Нойман на кружки Полищука и Мамонца.

— Не только пиво, герр гауптштурмфюрер, — с акцентом проговорил Мамонец, — у нас еще кое-что есть.

— А именно? — заинтересовался Нойман.

Петр открыл свой довольно поношенный портфель, извлек из него кусок копченой колбасы и бутылку водки.

— Schön, gut! Schön, gut![2] — радостно воскликнул Нойман.

Петр направился к официантке заказывать ужин. Вскоре на их столике появилось большое блюдо с тушеным картофелем, от которого исходил нежный аромат специй.

— Откуда ты знаешь немецкий? — спросил Нойман. — В специальной школе занимался?

— Нет, герр гауптман. Сам учил с малых лет. Наша семья уважает немецкий народ.

— Есть немцы в вашем роду?

— Были. Бабушка — чистокровная немка. Умерла в тот день, когда войска фюрера вступили в Познань. Очень гордилась своим происхождением.

— Служба у нас нравится?

— Я это доказываю старанием.

Исподлобья Полищук посмотрел на Петра, и еле заметно покачал головой.

— Gut! Gut! Нам такие люди нужны. Мы таких ценим. В какой он у нас должности? — обратился к Полищуку.

— Полицейский. Недавно зачислен, так что не успели еще продвинуть, — то ли с издевкой, то ли в свое оправдание объяснил Полищук.

— Nein! Nein! Das geht nicht! Не годится. Почему не поставили старшим с самого начала? Талантливым, преданным людям, тем более владеющим немецким языком, надо давать дорогу. В качестве поощрения. Мы таких ценим. А время не прибавит ни ума, ни преданности, ни энергии. Правильно? Richtig? Так что приказ на старшего подготовьте завтра же, я подпишу.

— Большое спасибо, герр гауптман. Но я еще не заслужил такого доверия, — скромничал Мамонец.

— Das ist richtig![3] Я это делаю авансом. Не заслужил, так заслужишь в будущем. Volksdeutsch?[4] Нет? Надо оформляться. Обязательно.

Полищук молчал. Нойман занялся своей порцией и уже ни на кого не обращал внимания. Пил он много, никого не приглашал, наливал себе в стакан водку, словно это была вода. Петр старательно нарезал колбасу и подносил пиво.

— Ich bin gleich zurück…[5] — Нойман вытер салфеткой покрасневшее от удовольствия лицо, встал из-за столика, постоял немного, держась за стул, будто проверял устойчивость своего тела, и неуверенно пошел к выходу.

— Что он сказал? — спросил Полищук.

— Сейчас вернется…

Полищук ухмыльнулся.

— Эта прогулка ему не понравится. А тебя он приметил… Я видел, как ты старался. Ладно, выпьем! За наших хозяев. Дай им бог власть и силу… — залпом он вылил в себя все содержимое стакана и заплетающимся языком продолжал: — Война — наш хлеб! Нет войны — и мы ничто. Понимаешь? Мы немцам нужны, ты да я, пока есть черная, грязная работа, которой они не хотят пачкать свои руки. Золотари мы на этой вонючей свалке, убиваем, пытаем, грабим, сами подыхаем. Теперь все — по законам войны… Но законы меняются. Бывало, и королям снимали головы. Так что потом — если оно вообще будет для нас, это потом… Что ты на меня смотришь? Ах да, я и забыл, в тебе же арийская кровь течет, правда, немного ее, примерно с хороший плевок, но все же арийская… — Он причмокнул толстыми губами и расхохотался. Но тут же прервал свой смех: в дверном проеме появился Нойман, который, судя по виду, еле сдерживал бешенство.

— Возмутительно! Русские свиньи! Топить их надо, топить… — грозился он кому-то, садясь за столик.

От этих слов Полищук поморщился, но ничего не сказал.

К столику мягкой, неслышной походкой подошел хозяин казино.

— Что угодно господину офицеру?

— Угодно закрыть вас на один часик вон там, в вашем туалете, и проверить, насколько вы живучи!

— Господин офицер, сегодня мы специально по этому вопросу вызывали инженера из управления. Он ничего не может сделать. Некому исправить, нет рабочих, а сами мы бессильны, — оправдывался хозяин казино, беспомощно разводя руками.

— Тюрьма забита дармоедами, а починить канализацию некому? — как бы невзначай бросил Петр.

Нойман посмотрел на него с интересом.

— А что? Дать тебе заключенных? А? — спросил он хозяина казино, переходя на ты. — Заплатишь за работу? Сколько человек нужно? Десять, двадцать? — Он тут же вынул из внутреннего кармана блокнот и написал что-то на отдельном листке. Затем протянул записку Полищуку:

— Завтра передай начальнику главной тюрьмы гестапо, пусть даст заключенных. Объяснишь зачем. Выделишь четверых полицейских для охраны. Его назначишь старшим, — ткнул пальцем в Мамонца.

— Если что-нибудь случится — не пощажу…

— У вас не будет повода наказывать меня, господин шеф. Я очень ценю это большое доверие.

— Глупости. Доверия не бывает большого или малого. Можно доверять или нет…

Полищук с Мамонцом вышли из казино на улицу. Нойман еще задержался, чтобы решить какой-то вопрос с хозяином.

— Что, прельстила щедрость господина офицера? — спросил вдруг Полищук, неожиданно твердо держась на ногах. — Твои ставки растут. Смотри, не проиграй. А вообще, не слушай меня. Я пьян.