На грани смерти

18

— Слыхали, хлопцы, немцы поймали Мамонца, — шептались между собой полицейские.

— Говорят, здесь неподалеку, в Клеванском лесу. К партизанам будто пробирался…

— И что дальше с ним будет? — спросил веснушчатый паренек.

— Не будет, а уже есть!

— Что же!

— Сам знаешь что. Там же в лесу и повесили! — сообщил долговязый полицай, стоявший немного в стороне от всех остальных, сбившихся в кучу.

— Туда ему и дорога. Допрыгался! — злорадствовал рыжий детина с небритым подбородком. — А дело-то свое сделал все же…

— Какое дело?

— Как какое? В полицию устроился, в доверие к самому Нойману втесался и, говорят, какую-то важную птицу из тюрьмы увел.

— А я вот не верю, что его поймали да еще повесили, — сказал коренастый полицай, до сих пор не принимавший участия в разговоре. — Кого-кого, а Петра я знаю. Он не из простачков!

— Вот те крест святой, — клялся долговязый, — собственными ушами слышал, от самого Ноймана.

— Так тебе он и сказал?

— Так и сказал: повесили!

— Да пойми же ты, болван, запугивают нас. Боятся — все бы не разбежались. Кто их самих-то сторожить будет?

— Правильно говоришь, — вмешался еще один. — На бога нас берут, авось да поверим…

— Тише, хлопцы, Нойман идет, — предупредил долговязый.

К группе притихших полицейских через двор направлялся Нойман. Обычно угрюмый, сегодня он выглядел еще угрюмей.

— Вы об этом мерзавце? — раздраженно спросил он у полицейских, глядевших куда-то в стороны. — Да! Повесили! Поймали и тут же повесили! Теперь семью его ищем. Истребим до последнего, в назидание другим, чтобы неповадно было… Полиция!.. Позор!.. — Он переводил свой тяжелый взгляд с одного лица на другое. — У вас сейчас есть возможность отличиться. Кто знает его знакомых, родственников? Ну?

Некоторые опускали глаза, не выдержав его пристального взгляда, другие же стояли, втянув в себя от страха живот.

— Что, никто ничего не знает? Мол, ничем не интересуемся, ничего не слышали? — он повысил голос. — Вам не в полиции служить, а сортиры чистить!

— А откуда нам знать? Он же новичок у нас, — осмелился прошептать один из полицейских и, еле переводя дыхание, добавил скороговоркой, совершенно недвусмысленно: — Он чаще с вами, господин шеф, был, да еще с паном Полищуком. — И тут же осекся на полуслове, придавленный тяжелым и презрительным взглядом Ноймана.

Нойман подошел к нему, приподнял его голову за подбородок и медленно проговорил:

— Твоя шея, кажется, ждет эту… как ее? — он зло и нетерпеливо щелкнул пальцами.

— Веревку, — подсказал стоявший рядом.

— Да, да, веревку… — Нойман резко толкнул полицая, еще раз окинул полицейских презрительным взглядом и пошел к двери.

Все карательные органы «столицы» были подняты на розыск бежавшего из тюрьмы Грегора Василевского, а также полицейского Петра Мамонца, способствовавшего этому побегу, и его семьи, которую прописал в городе сотрудник криминального гестапо пан Корженевский. Каратели недоумевали, как можно было, не оставив никаких следов, исчезнуть из этого маленького городка, где почти все жители знают друг друга в лицо.

А дело было в том, что группа ровенских подпольщиков, предвидя действия гитлеровцев, уничтожала все улики и тем самым не давала возможности врагу за что-нибудь уцепиться. И действовать надо было оперативно, потому что гестапо и его агенты следовали за ними буквально по пятам. Угроза для жизни подпольщиков, так или иначе связанных с побегом Георгия и Петра, с каждым днем росла, становилась все ощутимей. Нашей задачей было обезопасить их.

С трудом разыскав скрывшихся у надежных людей родителей Петра — мать Марию Степановну и отчима Виктора Акимовича, мы решили доставить их на Оржевский маяк. Оттуда их должны были переправить в отряд. Встретиться условились у кладбища Грабник, расположенного на безлюдной окраине города. Встреча с теми, кто мог бы их здесь опознать, была исключена.

Мы выехали за полчаса до условленного времени. Машина медленно двигалась по грунтовой дороге, извивающейся между покосившимися дощатыми заборами. Подпрыгивая на ухабах, она наконец миновала последний домик и нырнула в густую тень старых кленов, обрамляющих кладбище. Впереди показались две фигуры. Подъехав к ним ближе, мы узнали родителей Петра Мамонца — Марию Степановну и Виктора Акимовича.

— Господи, мы уже начали волноваться. Думаем, а вдруг не приедете? Куда тогда деваться? В городе облавы, фашисты свирепствуют, хватают всех подряд… Уже обратно не выедешь. Ну, слава богу, вы есть.

— Иначе и быть не могло, — весело заулыбался Грачев в форме немецкого офицера.

Мы быстро уложили узлы с вещами в машину и тронулись с места. Благополучно миновав пригород, выехали на одну из пустынных улиц предместья. Еще сотня-другая метров — и поворот на нужную нам дорогу. Вдруг из-за угла показался мотоцикл с коляской.

— Фельдполицаи, — тихо предупредил Грачев, когда мотоцикл поравнялся с нашим «адлером».

Жандарм, сидевший в коляске, обернулся и с любопытством разглядывал машину, в которой кроме солдата за рулем и офицера были и гражданские лица. Но почему-то решил не останавливать нас, и мы, чуть прибавив газу, свернули в ближайший переулок, потом по окружному маршруту направились на Тютьковичи. На загородном перекрестке свернули направо, к шоссе.

— А на дороге нас не перехватят? — обеспокоенно спросила Мария Степановна.

— Не волнуйтесь. Если бы они остановили, то я представил бы вас как советских партизан и обвинил их в срыве операции, в которой заинтересован вермахт. А?

Они всю дорогу разговаривали без умолку. Грачев шутил, смеялся. Мария Степановна задавала ему много вопросов, он отвечал ей то серьезно, то отшучивался.

«Адлер» проскочил село Бронники и, взобравшись на гору, круто свернул к Грабовским хуторам. Миновав Оржевский железнодорожный переезд, скрылся в лесу. Трудно было представить себе что-либо более странное, чем автомобиль с гитлеровцами в этой чащобе. Немцы боялись лесов и старались объезжать их стороной. Но если они и появлялись в лесной глуши, то только большими, до зубов вооруженными подразделениями.

Вскоре мы подъехали к большаку Клевань — Суск. Я остановил машину у старой раздвоенной сосны. Прежде чем ехать дальше, на маяк, надо было проверить «почту». У подножья сосны, чуть поодаль от дороги, в зарослях кустарника, по только нам понятным меткам мы разыскали коробок с запиской. «Будьте осторожны. Остерегайтесь патрульных машин на большаке. Иногда появляются вооруженные бандиты. Ждем вас на прежнем месте. Борис», — прочли мы в ней. Значит, сегодня здесь не все в порядке. Надо как можно скорее отсюда убираться. Мы хорошо знали и о частом появлении на этой дороге немцев, и о том, что лесными тропами тут пользовались бандиты, направляясь в ближайшие хутора. Но у нас было преимущество: нам было известно об их существовании, в то время как они почти ничего не знали о нас.

Стараясь как можно тише раздвигать заросли, я пробрался к обочине и залег в кустах, чтобы хорошо просмотреть дорогу. Вдалеке справа я заметил группу людей. Они приближались к нам. Не теряя ни секунды, я бросился к машине. Отогнав ее поглубже в лес и замаскировав ветками, мы приготовили оружие.

По песчаному большаку мимо нас двигалась группа вооруженных людей в светло-зеленой и черной униформе.

— Каратели, — прошептал Грачев. — Надо подождать, пока отойдут подальше. Маяк уже совсем рядом, метров триста. Так что нам спешить некуда, да и нельзя.

Когда они скрылись, мы отправились к машине. Тихо заработал мотор, и наш «адлер» медленно, чтобы не нарушить тишину, тронулся с места.

На маяке нас встретили Борис Сухенко, Михаил Несен, Дарпек Абдаримов, Георгий, другие партизаны. Сюда мы часто наведывались и раньше. Именно на этом маяке оставляли сведения о положении в городе, сюда же переправляли ровенских подпольщиков, если их разыскивало гестапо. Тут мы получали новые указания относительно дальнейших действий.

Кроме такого практического применения маяк имел и другое: он был звеном, которое крепко связывало нас с товарищами по борьбе. Мы приезжали сюда узнать, как обстоят дела в отряде, который мы называли Большой землей, встретиться с друзьями, от которых во многом зависела наша безопасность. Все это морально помогало нам. Ведь, видя каждый день зверские расправы, чинимые гитлеровцами, «хозяйственные» меры, проводимые фашистами с такой самонадеянностью, будто им здесь жить вечно, слышать их наглый смех, можно было в конце концов усомниться в том, что ты еще можешь что-нибудь изменить. И одному трудно справиться с этим. Но трудно до тех пор, пока тебя не обнимет кто-нибудь из твоих товарищей, радуясь, что ты жив. Тогда сразу пропадают все страхи и сомнения.

Так было и на этот раз. Борис еще издали распростер руки и пробасил:

— Ну здорово, здорово! Вылитый фриц!

Грачев улыбнулся:

— Может, мы в Ровно организуем отдел гестапо из переодетых в немецкую форму партизан? — И взглянул на часы: — Николай, нам пора.

Он отвел Бориса Сухенко в сторону и, передав ему пакет, сказал:

— Лично Медведеву. Поручаю на твою ответственность! И гостей одновременно переправишь в отряд. Принимай.

К нам подошли Мария Степановна и Виктор Акимович, выбравшиеся наконец из машины.

Мы возвращались в Ровно. Я гнал машину на полной скорости, чтобы засветло успеть в город.

— Эта женщина много для меня сделала, — сказал задумчиво Грачев. — Мы в долгу перед ней, перед всей ее семьей, — говорил он, словно размышлял вслух. — Помнишь, Коля, как мы опоздали на хутор? Когда бандиты убили ее сына Николая? Эта семья не раз нам спасала жизнь.

— Как же, все помню, — ответил я.

В памяти всплыла весна 1942 года, когда наша небольшая вооруженная группа, истощенная долгими скитаниями по лесам, преследуемая карателями, вышла на хутор Марии Мамонец. Нам, уставшим, голодным, нужны были хоть час сна и пища. И нам ни в чем не отказали. Мало того, все члены семьи поочередно дежурили во дворе и на дороге, охраняя нас. Ядзя приносила нам продукты…

— И как ты думаешь отдавать этот долг? — спросил Грачев, посмотрев на меня.

— Борьбой за полную победу!

— Да, да, ты прав.

Оставалось минут двадцать до комендантского часа. Мы с Грачевым спешили разойтись, а надо было еще решить вопрос с Марией — женой Петра Мамонца.

— Марии нельзя больше оставаться у Марциняка, — нарушил молчание Грачев. И, подумав, спросил: — Когда она должна рожать?

— Примерно месяца через полтора.

— Ее лучше переправить к Валентину Тайхману, на хутор. Кто этим займется?

— Лучше, если сам Тайхман. Я с ним посоветуюсь.

Через несколько дней к дому № 34 по улице Легионов подъехала подвода, выстланная соломой. На облучке, покрытом разноцветным рядном, сидел парень лет двенадцати с темными, спадающими на глаза волосами. Вытерев рукавом фуфайки нос, мальчик спрыгнул с подводы, по-хозяйски похлопал лошадь по крупу и, внимательно посмотрев на номер дома, оглядевшись вокруг, вошел во двор.

Это был Миша Тайхман, сын члена подпольной группы — Валентина Тайхмана, легализовавшегося по заданию партизан в селе Новый Двор. Теперь мальчик выполнял поручение отца. Тот попросил его перевезти из города тетю с девочкой. Он хорошо запомнил названный отцом адрес.

Вот и наружная лестница, ведущая на второй этаж. Теперь надо постучать и спросить тетю Марию Мамонец.

Дверь открыла какая-то женщина, вытиравшая руки о фартук. Удивленно разглядывая стоявшего у порога паренька, она спросила:

— Тебе кого надо, хлопчик?

— Мне надо видеть тетю Марию Мамонец. Очень срочно.

— Марию? А зачем тебе тетя Мария? — еще больше удивилась женщина.

Но Миша скривился так, что женщина торопливо начала приглашать его в квартиру.

— Ой, да что это я, заходи. Держу гостя на пороге. А ты от кого приехал? — спросила она.

— Я от дяди Коли, с важным поручением, — небрежно проронил Миша. Эту фразу он повторял всю дорогу. Ему хотелось, чтобы она произвела впечатление.

Хозяйка квартиры — а это была Мария Марциняк — остановилась и посмотрела на пришельца внимательно:

— Сразу бы так и сказал. Тебе лет-то сколько? Совсем еще дитя. — И, направляясь к двери, ведущей в соседнюю комнату, позвала: — Манюся, к вам какой-то хлопчик пришел.

— Я сейчас выйду, только оденусь, — донесся слабый женский голос.

Миша так и не ответил на вопрос хозяйки. Какое дело ей, сколько ему лет. Если ему поручили задание, значит, возраст здесь ни при чем. В комнату вошла грузная женщина — глаза покрасневшие, потухшие.

— Тебя как зовут? — спросила она.

— Миша, Миша Тайхман. Вот вам записка от дяди Коли, — он протянул ей свернутый вчетверо лист бумаги.

— О господи, что еще случилось? — она дрожащими руками развернула записку и, медленно шевеля губами, прочла: «Мария Владиславовна! Прошу немедленно отправиться с этим мальчиком. По дороге все узнаете. Ваш кузен Николай».

— Немцы узнали, где я нахожусь! — она прижала руки к груди и испуганными глазами посмотрела на жену Марциняка. — Господи, что будет с вами? За что на вас-то беду накликала?

— Никто ничего не узнал, — с важным видом произнес Миша. — Дядя Коля говорил, будет лучше для вас, если вы к нам на хутор временно переедете. Сейчас здесь очень опасно, — добавил рассудительно. — Так что собирайтесь, пожалуйста, и как можно скорее. Я вас подожду.

Женщины переглянулись и быстро ушли в комнату. На пороге появилась девочка лет трех. Она прижалась к дверному косяку и исподлобья смотрела на Мишу.

— Тебя как зовут? — спросил он девочку. — Ну, чего надулась? Говорить не умеешь, да? — и, немного помолчав, добавил: — Если не будешь говорить не возьму тебя с собой покататься. Вот твоя мама поедет, а ты останешься. А поедем мы к тете, у нее вкусное варенье, — он зажмурился от воображаемого удовольствия и облизал губы.

Девочка с минуту смотрела на него все так же пристально и, вдруг сорвавшись с места, подбежала к нему:

— Меня Владзей зовут. А ты возьмешь меня с собой?

— Ну, вот мы и готовы, — на пороге появились с чемоданом и узлом женщины.

Они успокоились и уже с материнской жалостью смотрели на Мишу.

— А тебе не страшно? — спросила Мария Мамонец у Миши. Сердце ее сжалось от боли за чужого ребенка, который взялся помочь ей в эту трудную минуту.

— Ну что вы, — смутился Миша, — чего бояться! Все будет хорошо, отец сказал.

Мария погладила его по голове:

— Ну, раз отец так сказал, значит, все будет хорошо… Поехали… Узелок возьми, пожалуйста, если тебе не тяжело. Я сейчас, догоню.

«Плакать начнут, — подумал Миша, закрывая за собой дверь и осторожно спускаясь по лестнице. — У них, женщин, всегда так, без слез не могут». Он сморщился, вспомнив, что мама тоже вытирала слезы, когда провожала его сегодня в город. Ему от этого становилось и больно, и радостно. Если мама плачет, значит, боится за него. Значит, рискованное задание ему поручили. И он гордился этим высоким доверием.

— Мишенька, а где ваш хутор находится? Далеко отсюда? — спросила Мария, когда подвода глухими переулками выбралась на Здолбуновское шоссе.

— Нет, не очень. Километров пять надо проехать.

Уже темнело. Сумерки быстро сгущались. Владзя прижималась к маме, пугливо озираясь по сторонам. Миша прикрикнул на лошадей, и они пошли быстрее.

— Нам бы до ночи успеть добраться, пока отец в село Квасилов Чешский не уехал…

— А зачем в село, Мишенька? На ночь-то глядя? — ничего не понимая, забеспокоилась Мария.

— А там безопаснее. Немцы, правда, бывают частенько, зато нет бандитов. Мама говорит, что бандиты боятся в то село приходить. Там железная дорога проходит и шоссе рядом, часто немцы ездят… А на хуторах тихо, вот бандиты и наведываются туда…

— К вам еще не приходили? — спросила Мария.

Миша снисходительно улыбнулся. Неужели эта тетя ничего не знает о том, что останется от хуторов после того, как там побывают бандиты?

— Мы вот уже который вечер всей семьей уходим в Квасилов. Мама и отец очень боятся. А я нет. Что мне бандиты? Я и спрятаться от них могу. И убежать… Я, знаете, как бегаю?.. — он говорил беззаботно, с пренебрежением к тем страхам, которые мучают взрослых.

— И что, каждый вечер уезжаете? — недоверчиво переспросила Мария, инстинктивно прижимая к себе ребенка.

— Ага, каждый вечер, а утром возвращаемся. Отец считает, что лучше уж так помучиться, чем быть убитыми. Он говорит, хорошо, если сразу застрелят, а то, знаете, могут вилами заколоть, и запереть в доме, а дом поджечь. Вот вы не верите, а на одном хуторе, совсем близко от нас, бандиты…

Мария еще крепче прижала к себе дочь и прикрыла ее голову руками, чтобы та ничего не слышала. Сама же она старалась не воспринимать всего того, о чем рассказывал Миша. «Господи, зачем я оставила город?» — думала она.

За этими разговорами они не заметили, как впереди заблестели огоньки.

— Мишенька, скоро уже? — спросила Мария.

— А вот подъезжаем. Сейчас налево свернем. Отец уже, наверное, ожидает меня. Вы с нами поедете в Квасилов?

— Нет, Миша, не поеду. Я очень устала. Куда мне такой ехать? А бандиты, может, и не придут. Мы с дочуркой здесь, на хуторе, переночуем. Кому мы нужны? Правда, Владзя?

Девочка испуганными глазенками глядела вперед, в темноту, и молчала.

Вся семья Тайхманов давно ожидала их прибытия. И когда повозка вкатила во двор, все выбежали из хаты. Они с большим сочувствием отнеслись к Марии и ее дочурке. И тут же распростились с ней. Они уговаривали ее ехать с ними на ночь в село, но она отказалась.