На грани смерти

14

Второй месяц находился Георгий в тюрьме. Он как-то смирился и с допросами, и с пытками. Его организм выработал уже защитные рефлексы. После первых же ударов он терял сознание. Ему давали передышку, и он приходил в себя только в камере, на холодном полу.

Ничего не добившись от Георгия, гестаповцы на время как бы забыли о нем. Он немного окреп. Рана, из которой тюремный врач извлек пулю, зажила. Но не этот перерыв радовал его. Наибольшую радость ему принесла доставленная от друзей записка: «Держись, мы действуем. Коля». Эти слова вселили в Георгия надежду на спасение и веру в себя. Надо было продержаться еще немного, пока на воле искали пути к его спасению.

И вот снова допрос. И снова безрезультатный.

Карл Пютц в конце концов усомнился, знает ли этот человек что-либо о подполье.

— А фамилии хоть чьи-нибудь ты можешь назвать? Фамилии, адреса?

— Я эти края совершенно не знаю: ни адресов, ни людей. На квартирах никогда не был. Могу опознать тех, кого встречал. Покажите мне их. А фамилий не знаю… От меня требовалось прийти на встречу, назвать пароль и передать человеку, который на него ответит, записку, конверт или портфель…

— А если покажем, опознаешь?

— Я же сказал…

— Может, он правду говорит? — засомневались гестаповцы. — Тупой исполнитель чьей-то воли, и чем меньше он знает, тем он ценнее. В случае провала он не сможет выдать людей, связанных с ним, — ведь он их не знает.

Карл Пютц презрительно оттопырил нижнюю губу, когда ему доложили о результате допросов.

— Если мы с вами и дальше так работать будем, собирая один только мусор, то нечего и думать о том, чтобы выиграть войну.

Георгия на какое-то время опять оставили в покое. Теперь его дергали главным образом для опознания заключенных партизан-подпольщиков. Его больше не пытали, не били, но каждый раз, когда дверь камеры № 27 открывалась и надзиратель выкрикивал имя Грегора Василевского, мозг пронзала мысль о том, что вот подошел и его черед. Несколько десятков шагов по коридору в камеру, где проходят допросы, были хуже самых страшных пыток. Кого он сейчас увидит за массивной дверью? Брата Николая, Домбровского, Грачева?..

Связка ключей загромыхала по массивной железной двери. Надзиратель вошел в камеру, пересчитал заключенных:

— Как жизнь? Все на месте? Кажется, все… Молодцы! Никто не умер? А зря. Все равно вас скоро… всех расстреляют…

За надзирателем стоял какой-то офицер:

— Всем, кого я сейчас назову, идти во двор. Там вам скажут, что делать дальше…

Он развернул серый лист бумаги и принялся зачитывать список. Казалось, списку не будет конца. Уже назвали пятую фамилию. «Наверное, на расстрел, — подумал Георгий. — Еще никогда так много не казнили». Монотонный голос называл фамилию за фамилией. Седьмым в списке стояло имя Георгия.

— Двенадцать человек! Быстро, быстро, не медли…

Осенний холодный ветер разносил пожелтевшую листву по двору. Утреннее солнце обдавало холодным блеском бледно-голубой простор неба и потемневшую землю. Серые облезшие стены тюремного здания отбрасывали длинные тени. Свежий холодный воздух опьянял. Георгий пил его жадно, большими ненасытными глотками, забыв обо всем на свете. Он не хотел думать ни о смерти, ни о войне, ни о возможном побеге. Смотрел прищуренными глазами на небо, на верхушки деревьев, качавшиеся за тюремной стеной, и чувствовал в груди обжигающую прохладу воздуха. И ему вдруг до слез, до крика захотелось жить, хотя бы разочек взглянуть на родных, близких, увидеть их в последний раз, — ведь прожил-то он чуть больше восемнадцати лет.

— Мамонец! — донесся до него чей-то окрик.

— Я Мамонец!

— Вы старший конвоя? — спросил тот же голос.

— Так точно!

— Получите список заключенных, распишитесь, проверьте наличие людей. Все ясно?

— Так точно! Слушаюсь!

Георгий впился глазами в высокого худощавого полицейского, выкрикивавшего имена заключенных.

— Василевский! — Георгий сделал шаг вперед.

«Держись, мы действуем. Коля». Вот что они придумали. Как хочется жить! Но почему меня не предупредили? Впрочем, какое это имеет сейчас значение? Молодцы, ребята! — обрадовался Георгий.

Окончив перекличку, Мамонец возвратил один экземпляр списка надзирателю, другой положил в карман мундира.

— Предупреждаю, — строго произнес он, медленно прохаживаясь перед строем, — идти с опущенной головой, из строя в сторону ни шагу! Идти молча, ни к кому не обращаясь. Никому ничего не передавать. В противном случае, стреляю без предупреждения. Ясно? Всем ясно?

Заключенные угрюмо молчали. Он скомандовал направо и вывел их под конвоем из тюремного двора на центральную улицу города.

Георгий шел последним. Петр смотрел ему в спину и думал: «Все так неожиданно… Что можно сейчас сделать?» Он заметил Георгия в строю лишь в последний момент, когда прочел в списках его фамилию. Еще вчера вечером не знал, что придумать, чтобы спасти Георгия. Вслепую, на ощупь пробирался по запутанным лабиринтам игры и не мог даже предположить, чем закончится, этот путь. Но вот судьба сама разрешает все неожиданно. Георгий, видимо, думает, что все уже подготовлено и продумано. А Петр не знал, что делать. Вся надежда на товарищей, на Софью Войцеховну.

Петр вспомнил, как вчера, расставшись поздно вечером с Полищуком, он зашел на квартиру, где раньше жил Николай. Рассказав Софье Войцеховне, хозяйке квартиры, о своем новом назначении и о предстоящей работе, попросил передать Николаю, чтобы тот зашел во дворик казино.

Если же к завтрашнему дню Николай не появится, туда должна прийти Софья Войцеховна. И в случае появления среди заключенных Георгия она разыщет Николая или свяжется с кем-либо из подпольщиков.

Не отрывая глаз от колонны заключенных, он увидел, как вдруг у Георгия подвернулась нога. Безуспешно стараясь удержать равновесие, он упал. Башмак с наполовину оторванной подошвой слетел с ноги.

— Ну, чего развалился? — крикнул Петр, подбегая к нему. — Вставай! — И тихо! — Следи все время за мной. Подам знак, хватайся за живот и стони! — И снова грубо: — А ну вставай, скотина! Тебя что, только палкой можно поднять? — Петр ткнул его ногой и снова тихо: — Потом делай все, что я буду приказывать. Бежать придется вместе.

Георгий тяжело поднялся, взял в руки ботинок и, почти не разгибаясь, поспешил в колонну.