На грани смерти

2

Петр стоял у калитки, стараясь унять волнение.

Этот маленький заснеженный домик вызвал у него воспоминания о далеком прошлом, когда он еще плакал от укуса пчелы, пил парное молоко, с жадностью ел душистый хлеб с чесноком, ловил пескарей в речушке, протекавшей через родное село. Вспомнилась мать, сидящая перед зеркалом и недоуменно разглядывающая седую прядь в своих темных волосах. «Не велика беда, Петрик! Дай бог состариться от времени, а не от горя…» — говорила она…

Петр очнулся от воспоминаний и еще раз посмотрел на маленький заснеженный домик с заиндевевшими окнами. От калитки к крыльцу тянулась расчищенная от снега дорожка. Он оглянулся и, никого не заметив, крадущимися шагами направился к входной двери.

— Кто там? — в ответ на тихий стук послышался настороженный голос.

Петр сразу узнал Варфоломея, мужа сестры. Ему хотелось крикнуть от радости: «Это я, Петр!», но он проглотил слюну и еле слышно выдавил сквозь замерзшие губы:

— Это я, Петр.

Стукнул тяжелый засов, и вскоре сильные руки перенесли Петра через порог.

Совсем обессилевший, Петр в первые минуты ничего не воспринимал. Он еще не верил, что добрался к своим. И это тепло, исходящее от печки, и горочка картошки «в мундирах» на столе, и нарезанный ломтиками хлеб — все это казалось ему чудом. Петр с трудом оторвал взгляд от хлеба и перевел его на сестру.

Пашуня — так Прасковью называли в детстве — напряженно вглядывалась в незнакомца, словно боялась признать в сутулом, истощенном человеке с рыжей щетиной на лице, глубоко запавшими глазами своего родного брата. «Нет, не может быть, это не Петр, — подумала она, глядя, как он мнется у порога кухни, как неловко опускает на пол свою котомку, как проводит по лицу рукой и жадно поглядывает на хлеб. — Но голос его!..»

— Здравствуй, Пашуня. Не узнаешь? — пришел в себя Петр.

Пашуня бросилась к брату.

— Петрик, это ты? Какой ты стал! Господи, что они сделали с тобой… Петрик, что они сделали! — запричитала Пашуня, обнимая Петра. Из ее глаз брызнули слезы. — Тебя отпустили? — спросила она, немного успокоившись.

— Нет. Я бежал, — ответил он неожиданно резко. Его удивила и обидела ее наивность. — Я — беглый пленный…

— Нам все равно, Петрик. Главное, что ты жив, что ты вернулся… Правда, Варфоломей? — обратилась она к мужу. — Боже мой, я все плачу и плачу, а ты же голоден…

Сидели они долго. Петр все рассказывал, блаженствуя от разморившего его тепла, от тяжелой сытости, разлившейся по всему телу, от покоя. На дворе начало светать.

— Мне пора, — сказал он, тяжело поднявшись.

Пашуня встрепенулась:

— Нет, что ты, Петрик! Никуда мы тебя не отпустим. Сейчас опасно.

— Знаю, что опасно. Тем более не имею права подвергать опасности вас. Буду добираться к матери, на хутор, а там будет видно… — И, не давая Паше времени для возражений, спросил: — А как тут у вас? Фашистов бьют?

— Как не бьют? Бьют, — в голосе Варфоломея послышалась гордость. — В здешних лесах действуют вооруженные группы.

— Кто же это?

— Говорят, советские партизаны. Но разве поймешь, кто они на самом деле? Немцы называют их бандитами и обещают всякие подачки тем, кто выдаст партизан.

Увидев приготовления в дорогу Пашуни, Петр угрюмо покачал головой:

— Ты никуда не пойдешь. Я сам.

— Вдвоем безопаснее. К тому же я давно собиралась проведать мать.

Петр молчал.

— Господи! Да ты посмотри на себя! Куда тебе одному? Не дойдешь ведь!

«Дойду, — подумал Петр, — прошел Германию, Польшу. Дойду…»

Отправились Петр и Паша перед самым рассветом. Надо было добраться до Ровно, затем в Тучин, а оттуда — рукой подать до родного села.