— Там такое дело! Труп обгоревший. Мужик какой-то, — махнул рукой на дымящийся остов лодочной станции участковый Никитич. — Личность пока не установлена. Документов, — произнёс он, делая ударение по привычке на второй слог, — в штанах не имеется, потому как портки, если и были, вместе с кожей и другой одёжкой в золу сгорели. Опознать сложно, на нем, что называется, лица нет. Одним словом — головешка сплошная.
— А мне сообщили, что еще и палец отрезан, — нахмурился я. — Если он так обгорел, то как же определили, что отрезан?
Собеседник мой развел руками — мол, да пересчитали, как же ещё — и я добавил:
— Может, и раньше не хватало?
— Это да, — участковый задымил дешевой «Примой», — при пожаре пальчики в первую очередь дотла сгорают, сколько раз наблюдал такую картину, но тут оказия вышла, повезло ему, если можно так сказать. Весь обуглился, и рука, вернее, то место, откуда пальцы растут, забыл, как называется…
— Кисть, — подсказал я.
— Она самая, — кивнул Никитич. — Пойдем, сам посмотришь. Зрелище не для слабых, правда, лучше десяток висельников понаблюдать, чем такое. Ты как с поджаренными трупами? Дружишь?
— Если для службы надо — со всякими дружу. А так хороводов не вожу.
Уж чего-чего, а мокрых дел я бы избегал хотя бы в этой жизни, если б только мог.
Я прицепил Мухтара к мотоциклу — боюсь, что на месте происшествия все запаховые следы уничтожены огнем и волной воды из пожарной цистерны, и на пепелище ему всё равно делать нечего. Старший пожарного расчета что-то там отрапортовал участковому, передал какую-то бумажку. Расчет погрузился в машины, и красная «водовозка», сделанная на базе самого массового сейчас в СССР грузовика — пятьдесят первого ГАЗика — с чувством выполненного долга чинно укатила.
Интересно выходит, в СССР и в военном деле, и в пожарном уже вовсю на смену устаревшим таким грузовикам внедряются трехмостовые громадины ЗИЛы 131-й модели. А тут, в Угледарской области, и конкретно в Зарыбинске порой кажется, что время остановилось. И если бы не странные преступления, да вот еще и труп без пальца, то городок вполне можно было бы назвать если не замшелым, то тихим и спокойным. А теперь Твин Пикс какой-то получается.
Я прошел за участковым по головешкам и оказался меж обгоревших стен, внутри небольшого помещения с местами обвалившейся крышей. По ней еще стекала черная вода.
— Осторожно! — предупредил участковый. — Держись открытых участков, чтобы кровлей не придавило.
В углу, на утрамбованном до бетонной твердости земляном полу, лежал труп. Тихенький, дохленький и черный, очень похож на манекен расы вовсе не европейской. Обуглился до неузнаваемости. Но в том, что ему — а вернее, нам, — повезло, Никитич был прав. Левая рука лежала в луже и сохранилась относительно нормально. Ну, как — нормально? От огня, конечно, тоже пострадала, но не как правая, и видно не только то, что мизинец отсутствует, а и то, что на обрубке запеклась кровь. Его явно действительно недавно отчекрыжили.
— Эта лужа откуда? Пожарные налили? — спросил я.
— Они добавили, — кивнул участковый. — Но лужа и до них была. Вон там смотритель среди зевак, я его поспрашивал уже. Говорит, что кровля протекала, и лужа была.
— Получается, что рука попала в лужу и поэтому сохранилась.
— Ну да… я же говорю, повезло…
Повезло так повезло, если бы не сей факт, готов поспорить на получку, что наш следователь прокуратуры Федор Леонидович бы списал все на несчастный случай. Мол, угорел мужик, оплавился, с кем не бывает. А тут что — следы пыток, получается? Не сам же он себе мизинец отрезал?
— Столько годков отработал, всякое повидал, — вздохнул тем временем милиционер, — а такое в первый раз вижу. Чтобы у нас в тихом Зарыбинске такие лиходейства происходили.
Я лишь в ответ покачал головой, а про себя подумал, что ни фига это уже не тихий городок. Сначала карманные кражи, потом трупы с мусцимолом в крови, превращающим человека в безвольную куклу, а теперь вот еще «уголек» без пальца.
Уверен, что все это звенья одной цепочки, и концы этой цепи держит один человек — Кукловод.
Кто-то явно хотел скрыть следы преступления и замаскировать убийство под несчастный случай. Но просчитался. Лужа случайным образом сохранила руку, и по ней видно, что смерть несчастного была от злого умысла, как принято говорить протокольным языком — насильственного характера.
— А где палец? — я стал осматриваться. — Не с собой же его убийца унес.
— Сгорел, наверное, — пожал погонами участковый. — А на кой он тебе? Чай, уже не пришьешь, и ни к чему он хозяину.
— Да ну? Личность как будем устанавливать? Может, на нем папиллярный узор сохранился на коже. Если не обгорел.
— Я тут поспрашивал местных, — Никитич кивнул на деревянные домишки, что рассыпались по берегу на городской окраине. — Никто не знает, кто это может быть. А вообще помещение было заперто. Не так-то просто было в него попасть. Но сейчас замок среди золы, не поймешь, то ли его сорвали с петлями, то ли открыли ключиком. В общем, дело мудреное…
— Я бы сказал, мутное… О! Смотри-ка! — воскликнул я. — Вон там, в луже! Видишь? Это не мизинец ли случайно?
Участковый подошел, встав носками старых стоптанных ботинок на кромку лужи, к мутной жиже пригляделся, сдвинул фуражку на затылок, поскреб залысину:
— Ломанный погон! Похож. Похож на пальчик… Слушай, а как доставать-то его будем? — милиционер с опаской посмотрел на меня, будто я его заставлял выуживать останки из мутной воды. — Саныч, если что, я пас… Я смотреть не боюсь, привыкший, а прикасаться к пальцам всяким отрезанным — это уж увольте.
Что тут будешь делать?
— Подождем медицинского специалиста в перчатках, — согласился я, тоже не горя желанием соваться в лужу. — А я пока обход территории с собакой сделаю, может, найду чего. Надеюсь, не пальцы и прочие органы…
Я вышел, отвязал Мухтара, и мы вместе обыскали окрестности, но ничего примечательного не нашли. Несколько окурков, пара пустых пивных бутылок, которые еще не подобрала ребятня и не сдала в пункт приема стеклотары, размытые дождем газеты и прочий мусор.
Из всего этого улова я разве что бутылки на всякий пожарный все же прибрал, аккуратно под деревце поставил, чтобы Валя пальчики посмотрел потом на них, а окурки попинал носком ботинка — они бесполезны. Записал только марку сигарет себе в блокнот.
Эх, жаль, что ДНК-экспертиза еще не народилась, и следы слюны на этих окурках к человеку не привяжешь. Разве что сделать исследование следов слюны на групповые антигены? Но групп крови всего четыре, не значимая доказуха от левых окурков выйдет, если даже они совпадут с кем-то по этой самой группе антигенов, то бишь, по группе крови.
Подумал это и снова сам себе удивился. Эти все следственные штучки и заморочки откуда только в голове моей берутся? То ли память предшественника мне нужную инфу по крупицам подкидывает, то ли это уже я сам так поднаторел в делах ментовских. Теперь я уже не различал, откуда, так сказать, дровишки. Скорее всего — последнее, ведь много я изучал и литературки читал полезной. Справочник следователя так вообще настольной книгой моей стал. Я даже перестал его подкладывать под горячую сковородку с яичницей — больно толковая книжка.
Послышался узнаваемый урчащий звук мотора, который не спутаешь ни с одним двигателем. Это подкатил наш милицейский «УАЗ». Он гордо становился посреди проплешины, где недавно стояла пожарка. Из авто вылезла разношерстная, но уже родная мне опергруппа в следующем составе: дежурный оперативник Гужевой, вечно бессменно дежурящий (впрочем, как и я) криминалист Загоруйко, завсегдатай трупных осмотров следователь прокуратуры Федор Леонидович. Ну и Тамара Ильинична, собственной пиратской персоной. Заотдыхалась у нее, наверное, судмедэксперт Леночка, но заведующей, кажется, и не в напряг выезжать — по ней сразу виден рабочий настрой и хватка.
И как старая, но опытная охотничья собака, без лишних гавканий и виляний хвостом, она сразу «взяла след» и приступила к работе. Не потеряла еще нюх заведующая. Могёт еще и сама происшествие «на земле» отработать, не одной кабинетной возней занимается, но и «в полях» трудится.
Мне кажется, что мало таких людей в Зарыбинске, да и вообще в Союзе, кто с начальственной должности добровольно на землю легко спускается и грязную работу дежурного эксперта своими барскими ручками переделывает.
— Сан Саныч, — ко мне подошел Гужевой и тихо спросил: — Там все плохо?
Он с тревогой кивнул в сторону сгоревшей лодочной станции.
— Ты сходи издалека глянь, — уловил я его давний страх. — Не страшный труп, просто черный, как папуас. Представь, что это бревно горелое.
— А можно я совсем не буду смотреть? Никогда не видел сгоревших.
— Можно… Потом, если что, фотки у криминалиста посмотришь, но тут такое дело — со страхом бороться как-то надо. Так что ты все же глянь мельком.
— Попробую, — вздохнул Ваня.
— Пошли вместе, — приглашающе кивнул я и направился снова к нашему угольку.
Там вовсю уже хозяйничала медэкспертша. Диктовала следаку свои заковыристые описания тела с термическими изменениями.
— Тамара Ильинична, — обратился я к ней. — Там в луже палец, вроде, плавает. Не посмотрите?
— Где? — медик без всякой брезгливости пошарила в воде рукой (благо, хоть в перчатке) и действительно вытащила отрезанный палец. Ну просто подарок, а не палец — целый и не обугленный, узорчик папиллярный должен сохраниться.
Следак поморщился и отвел глаза на пару секунд, все же и Федор Леонидович не из железа кован, а уж Гужевого так и вовсе вмиг как ветром сдуло.
— Свеженький, — вертела палец медичка, разглядывая и на просвет, и сверху вниз. — Изымать будем? На кой он нам нужен?
— Нужен, Тамара Ильинична, — продолжал морщить нос прокурорский. — Обязательно будем изымать.
— Ну, тогда держи, раз нужен… — бабуля бесцеремонно протянула ему палец.
Тот отшатнулся, махал планшеткой со «святым» протоколом на медичку, как на ведьму, дескать, изыди.
— Не надо мне его совать, — прокуроский по соображениям обычной человеческой брезгливости сделал шаг назад. — Упакуйте его, в конце концов, куда-нибудь, вместе с телом в морг заберем.
Пиратка, крайне довольная своей шуткой, захихикала, мол, молодо-зелено, острот врачебных не понимают.
Улучив момент, я подошел к заведующей и спросил:
— От него пальчик-то хоть? — спросил я. — Сгоревший потерял?
— Достоверно сказать не смогу, — уже серьезно стала объяснять бабуля, приложив эту страшную находку к левой кисти трупа. — Видишь, линия разделения какая?
— Какая? — нахмурился я, стараясь разглядеть то, что хотела показать судмед, но пока ни хрена не понимал.
— Видишь, рука обуглена, палец, вроде как, и не подходит, не встает на место, но ведь что важно — мизинец-то целенький! Если его так же поджарить, то подойдет как родной.
— Так, может, мы его подкоптим? — хмыкнул я, раздумывая, как еще можно подогнать друг под дружку эти пальцы-руки.
— По группе крови их сопоставим, — заверила медичка. — Если совпадет, то вероятность один к четырем, что палец с этого «уголька». Всего четыре у нас группы крови-то.
— Ага, — кивнул я. — В курсе… Только где же мы кровь у трупа найдем? С кучки золы и то проще.
— Э, не скажи. Это он снаружи такой черненький и сухонький, внутри хоть и запеклось, но кровь добудем. Не в первый раз замужем и не в последний, кхе-кхе.
— Надеюсь, все получится… Чем хотите могу поклясться, хоть поводком даже новым, что это его пальчик! Не верю я в такие совпадения, когда у трупа перст отрезан, а вокруг мизинцы всякие валяются, и чтобы ещё и чужие.
Медичка одобрительно хмыкнула, а потом, оглядевшись по сторонам, вдруг шепотом стала говорить:
— Вчера ко мне гарны хлопцы приходили, про тебя все спрашивали.
Я слегка опешил.
— Что? Какие еще хлопцы?
— А я знаю? Ментята, как и ты, но ненашенские, не Зарыбинские. Местных-то я до коликов и тошнотиков знаю, харю каждого выучила. Эти — ненашенские, важные и надутые, как стручок у моего бывшего. Корочками махнули, я даже не приглядывалась, кто да что они. Я вашего брата все одно по званием-регалиям не отличаю.
И вот так даже свои, что уж ждать от мирных гражданских.
— А что спрашивали-то?
— Про интерес твой к суициднику Куценко, которого ты Интеллигентом кличешь, и к тем двум гаврикам, что в гараже угорели. И ментят, которые приходили, тоже двое было. В пиджаках с карманами, а один — в шляпе модной. У нас в таких шляпах не ходят.
М-да… Не было печали, купила баба пассатижи… Это что еще за двое из ларца с Кудыкиной горы? Надеюсь, не конторские? Не люблю шпионские игры, особенно со мной в главной роли. А ну как они во мне засланца заподозрили? Да нет… Не может быть… я вел себя осторожно и предусмотрительно. Может, обычные опера, только из главка?
А на хрена тогда, спрашивается, им обычный кинолог?
— И что вы им про меня сказали?
— А ничего. Я хоть и старая, но на мне где сядешь, там и приехали. Ответила, мол, знать ничего не знаю, потом еще Гошу им показала, так их как ветром сдуло. Ну ты аккуратнее будь, Морозов. Не понравились мне они, и Гоша на них шипел. Он у меня умница, не то что некоторые люди.
— Спасибо за предупреждение, Тамара Ильинична, — абсолютно серьезно кивнул я.
К нам подошел Загоруйко.
— Разрешите одолжить ваш пальчик? — спросил он у медички. — Мне нужно его откатать. Труп неопознанный, может, по картотеке и отскочит.
Эксперт, шустро нацепив резиновые перчатки, раскатал специальным валиком на стеклышке черную и маслянистую, как гуталин, дактилоскопическую краску, взял без тени всякой брезгливости и страха (молодец, Валёк, уважаю) злополучный сморщенный и обескровленный от воды палец, ловко намазал его подушечку валиком и с сильным нажимом, слева направо проворачивая палец, прокатал его по листу бумаги, фиксируя четкий папиллярный узор.
Затем вернул палец «хозяйке», и мы вышли из черных стен. Я был в невеселых думках, что же про меня узнавали — и почему именно у медички?
В это время к лодочной станции подкатила на велосипеде девушка в модных джинсиках и блузке такого же цвета индиго, под штанишки. Точеная фигурка на «железном коне» вмиг привлекла внимание мужской части оперативной группы, а мне ее силуэт ещё и показался очень знакомым. Особенно косички, что прыгали на каждой кочке. Она подъехала ближе и соскочила с огромного велосипеда «Урал» ловко, как белочка с деревца.
— Ася? — удивился я.
— Привет, Саша! — она обвела окружающих кокетливым взглядом, на несколько мгновений задержав его на Федоре Леонидовиче. — И всем здравствуйте!
Следак же в ответ расплылся в улыбке мартовского кота:
— Асенька, золотце, тебя опять шеф отправил криминальную хронику писать? Что же он твою девичью психику не бережет. Ай-яй-яй…
— Федор Леонидович, ой, и не говорите! — Ася, картинно выгнув спинку, изящно махнула рукой, словно балерина-лебедь, только энергичнее, и тряхнула косами, — Петровна в отпуске, Пал Егорыч на больничном, радикулит, видите ли, у него обострился. Чувствую, скоро на меня всю газету свесят. А у вас что тут? Мне сказали — пожар с пострадавшим? Ой, а он совсем пострадал? Можно одним глазком глянуть? Если что, я мертвых не боюсь. У меня дедушка на кладбище работал.
— Конечно, можно. Но писать об этом пока возбраняется, — хитро улыбался прокурорский и добавил с важным видом: — Сама понимаешь, я как руководитель оперативной группы не могу дозволить разглашать служебную информацию, важную для следствия.
— Ой, да ладно вам, Федор Леонидович! Какая следственная информация⁈ Несчастный случай же. И заметка короткая будет, дескать, пожар случился… Иванов Иван Иванович погиб смертью храброй и отчаянной. Принимаем соболезнования.
— А некому соболезнования принимать, труп у нас бесхозный, неопознанный. И не факт, что это несчастный случай. Ты лучше погоди с материалом в выпуск, не торопись. Когда найдем, кто его тут зажарил, статейку поинтереснее накатаешь. Придешь ко мне в кабинет, я тебе лично все подробненько расскажу, распишешь. Но это только когда можно будет и когда начальство добро даст.
— Ой, а что, его убили? — Ася округлила глаза и прикрыла ладошкой рот, словно нашкодивший ребенок.
— Я же говорю,– хитро прищурился следак, скользя взглядом по девичьим бедрам, утянутым джинсой. — Придешь ко мне через недельку, и все обсудим. А пока извини, родная, прессе здесь не место.
— Ну и ладно, не очень-то и хотелось, — делано надула губки журналистка и подпорхнула ко мне.
— Саша, — прошептала она. — Может, ты мне расскажешь, что здесь произошло?
— Так ты же, вроде бы, с Федором Леонидовичем уже договорилась все подробно обсудить, — улыбнулся я.
— Ой, да ладно! Ты что — ревнуешь? — улучив момент, она подошла ко мне вплотную и скоренько чмокнула в щеку.
Будто бы по-родственному, по-дружески, по-пионерски. Но в ее глазах отразилась вся глубина этого якобы невинного поцелуйчика. И глубина эта была совсем не родственная и ни капли не пионерская.
— А ты этого так хочешь? — хитро прищурился я.
— Обмельчали мужчины, — вздохнула Ася. — Дуэлей ради женщин не устраивают, серенады под окнами не поют, с цветами в окна лазить престали.
— Уверен, что у тебя все еще впереди.
— Вот, все так говорят, а замуж никто не зовет! — игриво прощебетала девушка.
— Прям уж и никто⁈ Скромничаешь…
— Ой, да бегали тут за мной двое. Нефтяник и геолог. На кой они мне? Один на северах постоянно, другой — в горах. Все разговоры в кафе только про нефть да про руду. Бр-р… как вспомню… Ой, Сашечка! А приходи сегодня ко мне вечером? Мне бутылочку «Мартини» из столицы привезли. Поди не пробовал такого? У меня же праздник. Отметим юбилей мой, заодно и расскажешь подробненько об этом происшествии. Страсть, как хочу статью написать, и без всяких Федоров Леонидовичей.
— Какой юбилей? У тебя день рождения? — вскинул я бровь, уже приготовившись поздравлять Аську, ну и расцеловать, конечно, по такому случаю.
— Нет, сегодня ровно год, как я работаю в «Красном Зарыбинске», — фразу эту Ася произнесла с некоторой грустью, будто отмотала десятку в местах не столь отдаленных.
Оно и понятно, она — птичка столичного полета, сама говорила, что в Москву выбиться хочет, Олимпиаду-80 освещать.
— А подругу твою позовем? — я внимательно следил за ее реакцией. — Хоть и не день рождения, но праздник же…
— Ой, да нафиг она нужна? И вообще… Ей сейчас не до нас, — не моргнув и не дрогнув, выдала журналистка.
— Не до нас? А что так?
— Так на чемоданах она. В пионерский лагерь собирается. Помнишь, рассказывала? Воспитателем. Андрюшку на меня повесила, коза такая. Сказала проведывать его почаще, каши-борщи варить. Ой, никакой личной жизни с такими подругами!
Все это она произнесла абсолютно без злобы, в привычной для нее манере подружайкинского подкола.
— Ну так что? Придешь? — дерзко стрельнула глазками Ася. — Адрес запиши. Улица Суворова, дом пятнадцать, квартира один.
Вернувшись с происшествия в отдел, я еще раз напомнил Валентину, чтобы он не забыл проверить по картотеке всплывший палец. Авось, что называется, «стрельнет». Налил Мухтару свежей воды и уже собирался идти к себе и ваять справку о проделанной работе на месте происшествия, когда во дворик вывалился чем-то озабоченный Баночкин.
— Это самое, Сан Саныч… Тебя Купер вызывает, сказал, как только приедешь, чтобы срочно к нему шел.
— Что ему надо?
Михаил подошел вплотную, воровато огляделся, будто прятался от кого-то, и шепотом добавил:
— А бес его знает. Но у него там, в кабинете, с утра два хмыря из главка ошиваются. Такое впечатление, что по твою душу.
— Вот как? — удивился я. — Кто такие?
— Понятия не имею, Саныч. Без погон и регалий, по гражданке одеты. Но с иголочки. Франты, блин. Простые сотрудники в таких костюмчиках не ходят.
— Неужели кадровики? У меня же этот… как его… испытательный, мать его, срок. Все-таки написал на меня рапорт Антошенька! Вот паскудник!
Перестарался, наверное, я с его больничным. Ну, тут он сам виноват, конечно.
— Не знаю, не знаю, Саныч. Пытался выведать — не получилось.
— Ладно, — похлопал я Михаила по плечу, — разберемся.
Я направился прямиком в кабинет Купера. Постучался, открыл дверь, выдал привычное «Разрешите», но, не дожидаясь этого самого разрешения, шагнул внутрь кабинета.
— Входи, Морозов, — чуть запоздало ответил начальник.
Его лоснящаяся физиономия поблескивала неким тайным торжеством долгожданной победы, будто масоны захватили-таки мир, а он — один из них.
Я бегло огляделся. За приставным столом для совещаний сидели двое. Морды тертые, угловатые, как у заправских литейщиков. Но пальчики холеные, без следа неоттираемой грязи и пролетарских мозолей. Ну и одёжа ладная, строгая, хоть сейчас на партсобрание на трибуну.
— Морозов Александр Александрович? — обратился один из них, вставая, а второй поспешил к двери, будто хотел отсечь мне возможные пути побега.
Непонятные пассатижи… Что за хлопцы? Явно по мою душу, Баночкин не ошибся.
— Нет, Авраам Линкольн, — поморщился я, пытаясь понять, что за перцы такие крученые, как стручок у поросёнка. — Конечно, Морозов. Уверен, что подполковник Купер успел удостоверить вам мою личность.
— Не дерзи, Морозов! — тряхнул брылями Рыбий Глаз. — Это товарищи из главка. Инспекция по личному составу и товарищ из областного уголовного розыска.
— Гражданин Морозов, вы задержаны по подозрению в серии убийств, — проговорил тот, что стоял впереди меня, с золотым зубом во рту.
А спиной я услышал, как бряцают наручники у его напарника. Счет пошел на секунды. Тысяча мыслей пронеслась в моей голове за одно мгновенье. И эта торжествующая гаденькая ухмылка Купера отпечаталась в моем мозгу каленым железом. Твою мать!!! Какого хрена происходит⁈
— Руки за спину, лицом к стене! — скомандовал тот, что был позади.
Размышлять некогда. Кто, за что и почему — позже узнаю. А сейчас не до реверансов.
В СИЗО я больше в жизни не пойду.
Того, кто пытался заломать мне руку сзади, я отшвырнул ударом локтя с разворота. Его золотозубый напарник схватился за пистолет, спешно расстегивая кобуру под полой пиджака.
Я же вскочил на стол Купера и ударил вооруженного ногой в грудь прямо в прыжке. Пистолет брякнулся на пол, противника отшвырнуло к окну, как поломанный манекен.
— Морозов! Ты что творишь⁈ — Купер в ужасе забился за сейф.
Очевидно, по мне было прекрасно понятно — я им не дамся.