Наполеоновские войны: что, если?..

полковник Джон Эйтинг ЗАСАДА У КАТР-БРА

Джон Р. Эйтинг, полковник армии США, ныне в отставке, был на военной службе в период с 1933 по 1968 гг., с несколькими перерывами, во время которых работал инструктором в средней школе. Этапы службы: Корпус резерва; инструктор ROTC; 71-е соединение бронированной полевой артиллерии; бронетанковая школа; ССВ; 8-я броне-танковая дивизия; Филиппинская войсковая разведка; Школа информации бронетанковых сил; подразделение J-2 Командования ВС США на Дальнем Востоке; Отдел Военного искусства и боевой техники Военной Академии Соединенных Штатов; G-2, Вашингтонский военный округ. После отставки «пытался стать историком»: автор, соавтор или редактор пятнадцати книг, в том числе «Сражения у Саратоги», «Жизнь американской армии», «Словарь солдатской разговорной речи», «Военная история и атлас Наполеоновских войн», «Меч и трон», «Военная форма эпохи Наполеона». Во время работы над главой, которая вошла в данную книгу, полковнику весьма пригодились его воспоминания о множестве ночных боевых операций, особенно о контратаке немцев в Хииртгенском лесу в ноябре 1944 года.

«Мы понадобились Императору!»

В сгущающихся сумерках 7-я пехотная дивизия быстро двигалась по дороге, ведущей из Лижни в Катр-Бра, выполняя приказ, доставленный курьером, кивер которого пробила одна вражеская пуля, а в плечо попала другая. «Если бы он сразу же послал нас туда, то не попал бы в такое положение! Но если опять понадобится утереть нос этим прусским ублюдкам, то мы всегда к их услугам».

За два дня до этого 7-я дивизия была изрядно потрепана в боях у Лижни. Ее командир генерал Жан Жирар, тщедушный и на первый взгляд совсем не воинственный человек, обладал большой внутренней силой. Теперь экипаж вез умирающего генерала в Париж. Император оставил дивизию залечивать раны и приводить себя в порядок, а сам двинулся дальше. Полковые командиры знали свое дело. Солдаты 7-й дивизии отдохнули, пополнили боеприпасы, а потери были восполнены разрозненными отрядами отставших от главных сил армии солдат, легко раненными, выписанными из полевых лазаретов, а также дезертирами, которых пришлось вытаскивать из подвалов и кустов и в срочном порядке убеждать в том, что они просто обязаны стать героями. В составе артиллерийской роты все еще оставалось достаточно людей и лошадей для обслуживания пяти 6-фунтовых пушек. В составе дивизии даже остался кавалерийский отряд численностью более 200 человек, сформированный на основе отдельной роты 1-го гусарского полка. Этой ротой командовал капитан, человек настолько вежливый и мягкий в обращении, что офицеры-однополчане называли его «барышней». В то же время это был такой отчаянный вояка, что его солдаты говорили о нем с благоговейным страхом. Жак Мерль собрал всех лошадей и кавалеристов, каких только смог найти. Этот разношерстный табор состоял из представителей самых разнообразных видов кавалерии, а также нескольких конных артиллеристов и возниц обозных телег. Тем не менее все они были готовы выполнить любой приказ Мерля.

Когда Наполеон прибыл в Катр-Бра, он обнаружил, что 7-я дивизия уже ждет его распоряжений. Вид этих свежих сил вывел императора из оцепенения. Не было смысла направлять их на другую сторону Брюссельской дороги в попытке остановить бегство его разбитой армии – дивизию просто отбросили бы прочь. Возможно, беглецы и прохрипели бы «Vive l'Empereur», но едва ли остановились бы. В то же время 7-я дивизия вполне могла сокрушить кавалерию преследователей.

Наполеон без промедления отдал приказы. Начальник штаба маршал Сульт должен был взять свой штаб, а также половину уцелевших эскадронов гвардии и выступить к месту сбора сил, расположенному между Фраснэ и Шарлеруа. Артиллерийскому офицеру было поручено найти вдоль дороги, которая проходила южнее Катр-Бра, хорошую позицию для ведения орудийного огня. Второй бригаде 7-й дивизии, в составе 12-го легкого и 4-го линейного полков, надлежало занять позицию у кромки леса Боссу, чуть западнее дороги, причем ее левый фланг, растянувшийся в северном направлении от Нивельской дороги, слегка запаздывал с выполнением приказа императора. Две 6-фунтовые пушки должны были занять позицию на этой дороге, а кавалерии Мерля было поручено их прикрывать. Первой бригаде было приказано разделить свои силы. Одиннадцатому легкому полку надлежало удерживать дорогу, а изрядно потрепанному 82-му линейному полку, который теперь состоял лишь из одного батальона, было поручено поставить заслоны в Катр-Бра и Жемионкур.

Беглецы уже начали появляться на дороге, когда офицер-артиллерист вернулся, обнаружив менее чем в миле небольшой завал, который позволял, установив рядом с ним пушки, вести обстрел участка дороги, ведущего в Катр-Бра. Наполеон разместил здесь оставшиеся у него три 6-фунтовые и две 12-фунтовые пушки (последние удалось буквально вырвать из рук отступавших подразделений). Батальон 11-го легкого полка занял позиции по обеим сторонам батареи и мог блокировать дорогу, перегородив ее брошенными повозками.

Разместив пехоту и артиллерию, император обратился к Мерлю: «Когда наши пушки прекратят огонь, пруссаки уже будут бежать – гоните их, хотя бы до Женаппа. Затем обойдите их с запада и возвращайтесь. Вы уже получили крест, а вечером станете полковником. Да, еще мне нужно человек тридцать хороших кавалеристов для одного развлечения. Есть ли у вас офицер, еще не получивший распоряжений, храбрый, умный и везучий, который мог бы возглавить этот отряд?»

«Да, сир, – ответил Мерль и, обернувшись к своим кавалеристам, позвал: – Старший сержант Гронуар!»

Долговязая, тощая фигура Гронуара казалась естественным продолжением его лошади. На смуглом лице выделялся крючковатый орлиный нос и дико сверкающие глаза. Император бросил на него взгляд, затем посмотрел еще раз и вдруг осунувшееся лицо Наполеона оживилось, на миг превратившись в лицо пылкого юного генерала Итальянской армии.

– С Островов?

– Да, мой Император.

Наполеон рассмеялся: «Отлично! Должно быть, это было при Арколе, двадцать лет назад. На этот раз ты будешь моим Эркюлем!»[82] Затем оживленно добавил: «Собери своих людей; тридцати будет достаточно. Выступай как можно скорее. Найди левый фланг пруссаков и следуй за ним. Подними как можно больше шума, но не вздумай героически погибнуть. К рассвету возвращайся. Тебя будут ждать офицерские эполеты».

Сабля Гронуара блеснула, салютуя Наполеону. «Слушаюсь, мой Император!»

Он взял двадцать гусар из своей роты, горниста и сапера из числа драгун, а также полдюжины конных стрелков, среди которых был горнист. Затем, пока капралы проверяли подковы лошадей и оружие всадников, Гронуар, повинуясь чутью, приобретенному за двадцать лет воинской службы, решил осмотреть близлежащую разрушенную деревушку. Ворвавшись в подвал стоявшего на отшибе дома, он извлек оттуда дрожавшего от ужаса человека, на лице которого просто было написано, что он местный жулик. При виде золотого наполеондора, предложенного капитаном Мерлем и энергичных жестов Гронуара, которые наглядно убеждали в том, что иного выбора просто не существует, жулик прекратил ворчать и оседлал неухоженного пони. Животное нервно задергалось, когда конный стрелок накидывал на его шею аркан, который должен был стать гарантией дальнейшего сотрудничества. Затем маленький отряд с Гронуаром, проводником, сопровождавшим его стрелком и двумя говорящими по-немецки солдатами во главе (еще один солдат, владевший немецким, следовал в арьергарде) растворился в лесу.

Фигура Наполеона, зловещие жерла орудий и грохот барабанов 11-го легкого полка, подававших сигнал к построению, замедлили отступление. Те подразделения, которые сохранили боевые порядки, удостоились похвалы и получили указания относительно места сбора. Повозки и телеги были сброшены с дороги, а кавалеристов, проявивших явное неповиновение, стащили с лошадей. Отступление продолжалось, но становилось все более организованным.

Первые небольшие скопления прусской конницы были мгновенно смяты кавалеристами гвардии. Когда их полки, раньше других восстановившие свои боевые порядки, следовали через Катр-Бра, Наполеон уже отдавал дальнейшие распоряжения. Карабинеры 11-го полка выстроили повозки поперек дороги, прикрыв таким образом пушки. Затем…

Гронуар

Сержант Гронуар по-кошачьи бесшумно прокрался мимо безмятежно дремавших часовых прусского V корпуса и обнаружил идеальную цель – батарею орудий, разместившуюся на небольшой поляне. Пушки были развернуты на юг, рядом лежали зарядные ящики, а лошади были привязаны к колесам орудий и деревьям. У каждой пушки тлел фитильный пальник, а канониры либо спали, либо сидели у небольших костров, поглощая содержимое котелков и бутылок. Единственный часовой дремал, прислонившись к дереву в том месте, где неровная дорога подходила к дальнему краю поляны. За деревьями мерцали походные костры пехотинцев.

По сигналу Гронуара его маленький отряд (за исключением сопровождавшего проводника стрелка, который испытывал отвращение к своей миссии) выстроился в линию. Взмахнув саблей, Гронуар пришпорил коня, взревели трубы горнистов и громко заорали всадники. Те пруссаки, что успели встать на ноги, были порублены, а те, кто спал, – затоптаны конями. Некоторым удалось спастись бегством. Никто их не преследовал. Спешившись, гусары развернули орудия и дали залп в направлении походных костров вражеской пехоты. Отвязанные лошади, напуганные взрывами и воплями, ускакали прочь. Один из зарядных ящиков подкатили к ближайшему костру.

Пока несколько солдат подбрасывали в костер дрова, сапер-драгун обрубил спицы переднего колеса, сделав так, чтобы зарядный ящик невозможно было бы сдвинуть с места. Быстро вскочив на коня, француз вслед за проводником ускакал прочь. В течение нескольких минут они слышали грохот взрывавшихся боеприпасов и видели, как горящие куски дерева градом падали с вершин деревьев. Огонь перекинулся и на другие ящики, которые взорвались почти одновременно, издав чудовищный грохот. Наступила жуткая тишина, затем треск прусских барабанов возвестил о построении пехотных полков. Удиравшие артиллеристы лепетали что-то о полчищах французской кавалерии; обезумевшие лошади натыкались на боевые порядки пехоты. В конце концов солдаты двух прусских батальонов, с проклятиями пробиравшиеся через корни деревьев и камни, осторожно углубились в лес. Там они несколько раз открывали стрельбу по отбившимся лошадям и зловещим теням. Некоторые выстрелы были сделаны в неверном направлении и, естественно, вызвали ответный град пуль, выпущенных наугад. И без того обеспокоенные полковые и бригадные командиры приняли эту пальбу за настоящую перестрелку.

Одним словом, все силы ада преследовали пруссаков на Брюссельской дороге.

Сюрприз

Приказы Наполеона выполнялись беспрекословно. По его команде должна была открыть огонь артиллерия. Каждому орудию надлежало выпустить по шесть зарядов. К артиллерии должна была присоединиться и пехота, которой следовало, сделав шесть залпов, очистить дорогу от войск противника. Мерль также получил указание атаковать. Французы неизбежно должны были смешаться с пруссаками, но тут уж ничего нельзя было поделать. Лишь лунный свет мог позволить артиллеристам и пехотинцам отличить своих от чужих.

В погоню!

Начальник штаба прусской армии генерал-лейтенант граф Август фон Гнейзенау не был баловнем судьбы. Ветеран австрийской и британской армий родом из Саксонии был одним из тех офицеров-иностранцев, которые едва сводили концы с концами, получая на прусской службе нищенское жалованье. Умом, трудолюбием и отвагой он проложил себе путь наверх. В процессе службы в прусской армии он, как и многие другие иностранцы, стал в военном отношении большим пруссаком, нежели любой юнкер. Однако способности Гнейзенау к штабной работе перечеркнули его мечты командовать войсками в бою. Теперь, когда французы наконец были изгнаны из Женаппа, у него появилась возможность осуществить свою мечту – ненавистный враг бежал после полного разгрома и нужно было настичь его. Он отдал приказ генерал-майору фон Пирху выдвинуть II корпус в направлении Меллери с целью оказать помощь генерал-лейтенанту Йоганну Тильманну, III корпус которого восточнее Уавра неоднократно попадал в затруднительное положение. Затем Гнейзенау, игнорируя свои обязанности начальника штаба, собрал около 4000 кавалеристов, 15-й стрелковый полк и несколько отставших от своих подразделений пехотных рот и лично возглавил погоню за противником. Таким образом, в штабе не осталось ни одного достаточно компетентного старшего офицера. Но что поделаешь, слава манила Гнейзенау[83].

Скачка по залитой лунным светом дороге захватывала дух. Вопящие от ужаса беглецы падали под ударами прусских сабель, молили о пощаде и в слепом страхе разбегались по обочинам дороги. Однако возникли и непредвиденные препятствия. Ощетинившись штыками, наиболее стойкие части французских полков сомкнули ряды вокруг своих знамен, древки которых венчали орлы. Эти солдаты держались вместе, поскольку знали, что нарушить строй означает проявить бесчестие и погибнуть. Пруссаки скакали дальше, рассчитывая найти более легкую добычу. Они обрушились на оставшиеся без прикрытия пушки и зарядные ящики, возницы которых нещадно хлестали своих лошадей в тщетных попытках спастись. Группы всадников настигали их и пронзали пиками. Йена наконец была отмщена. Приговор был справедлив – кучи трупов и море крови. Кто знает, быть может, он настигнет и самого Бонапарта? В этом случае чудовищу, которое так унизило Пруссию, не будет пощады, только, как сказал старина Блюхер, «неоспоримое Божье правосудие».

Гнейзенау проскакал мимо фермы, расположенной у пересечения дорог. Вот уже и Катр-Бра! Еще через милю и беглецы, и их преследователи вынуждены были остановиться. Раздался треск ружейного залпа, и раненые кавалеристы попадали с лошадей. «Повозки перегородили дорогу!»- крикнули ему. Похоже, что кое-кто из французов решил попытаться возобновить сопротивление.

«Глупцы! – Гнейзенау повернулся к адъютанту, скакавшему рядом с ним. – Пехоту вперед! Мы…»

Последовал сильнейший удар, и генералу показалось, что на него обрушилось само небо.

Кавалерия, даже самые закаленные в боях полки, может без труда превратиться в неуправляемое стадо, особенно после наступления темноты. В это время суток ни один грамотный командир не станет использовать ее ни в арьергарде, ни в авангарде. А кавалерию Блюхера, значительная часть которой состояла из подразделений Ландвера и недавно переформированных частей, никак нельзя было назвать закаленной в боях.

В огне и взрывах внезапно обрушившегося ружейного и артиллерийского огня, который велся почти в упор, обезумели и лошади, и люди. Отряд Гнейзенау устремился назад, в направлении Женаппа, затаптывая несчастных пехотинцев, которые сопровождали кавалерию. Бойцы полков, которые находились в авангарде, буквально прорубали саблями путь сквозь менее пострадавшие задние ряды. Пленные французы освободились, а те группы отставших солдат французской армии, что находились в лесу и на фермах, расположенных вдоль дороги, пришли в себя и открыли огонь по несчастной колонне пруссаков. Французские канониры с остервенением палили из своих пушек. Ядра 12-фунтовых орудий рикошетом отскакивали от твердой поверхности Брюссельской дороги, а 6-фунтовые пушки изрыгали картечь. После того как было сделано шесть залпов, на дорогу выбежала французская пехота, уничтожая тех, кто еще остался в живых. Раненый и придавленный лошадью Гнейзенау был взят в плен.

Между тем за пределами Нивельской дороги, на которую уже опустилась ночная тень, Мерль ринулся со своим разношерстным эскадроном на толпы отступающих пруссаков. Проверенный в боях клич «Vive l'Empereur» перекрыл стук копыт и все прочие шумы, а горнисты с готовностью протрубили сигнал к атаке. «Мечом покалывая противника в зад»[84] и не отвлекаясь на пленных, Мерль гнал толпу пруссаков к Женаппу.

Блюхер в Женаппе

Жепапп оказался ловушкой. Его узкий городской мост и главная улица все еще были забиты брошенными повозками. Теперь сюда прибывали солдаты всех прусских корпусов. Они медленно пробирались между завалами. В это месиво хлынула прусская кавалерия. Всадники хлестали своих лошадей, а заодно и всех, кто оказывался у них на пути. Кавалерия закупорила мост. Некоторые всадники падали в неглубокую реку, поднимая тучи брызг. Горе было тому, чья лошадь споткнулась.

В Женаппе маршал Блюхер временно разместил свой штаб. Когда в Катр-Бра открыла огонь артиллерия, измученный, контуженный, но по-прежнему полный собственного достоинства фельдмаршал наслаждался приготовленной на скорую руку едой и коньяком, налитым в большой стакан. Шум, поднятый отступающими, становился все громче и громче. Все ближе раздавались вопли «Raus! Ruchzug! Raus!» И наконец от них уже задрожали стены. Взбешенный Блюхер выбежал на улицу, оттолкнув офицеров, пытавшихся его удержать. Выхватив саблю, фельдмаршал, изрыгая площадные ругательства, выбежал на середину дороги, громовым голосом приказывая остановиться.

Бесполезно. Остатки своей удачи старый гусар до конца израсходовал при Лижни. В темноте никто его не узнал. Блюхер был сбит чьей-то лошадью и затоптан. Адъютант, уже спасший его при Лижни, попытался сделать это еще раз, по был сражен ударами сабель – то ли прусских, то ли французских. Обезумевшая толпа пруссаков – кавалерия, пехота, кого там только не было – вырвавшись из Женаппа, бросилась на север, в направлении лагеря Веллингтона. Не дав беглецам соединиться с корпусом Цитена, французская артиллерия открыла по пруссакам огонь. Мерль, предпочитая не искушать судьбу, не стал врезаться в гущу отступавших пруссаков. Он уже изучил карту местности, которая была у конного стрелка, неотступно сопровождавшего Мерля с момента вступления в Женапп. В центре города к главной улице примыкал узкий переулок, ведущий на запад. Свернув в него, Мерль приказал своим драгунам спешиться и, выстроившись во фронт, прикрыть огнем перекресток главной улицы и переулка. С остальной частью эскадрона, фронт которого теперь сузился до четырех человек, вместо прежних восьми, Мерль продвигался вперед по узкому переулку. Через четверть часа он, выбравшись за пределы Женаппа, спокойно скакал по пустынной гряде холмов. На противоположной стороне долины мерцали огоньки костров лагеря Веллингтона.

Пленники ночи

В оставшиеся ночные часы сержанту Гронуару было не до разговоров о погоде. Его солдаты изрубили несколько измученных отрядов противника, сожгли несколько обозных повозок и обратили в паническое бегство ординарцев штаба прусской бригады. Под одним из гусар была убита лошадь и он был взят в плен преследовавшими отряд уланами (следуя указаниям Гронуара, он выдал себя за одного из солдат авангарда Груши). К двум часам ночи отряд сержанта уже настолько разозлил пруссаков, что Гронуар счел за лучшее переправиться на восточный берег реки Ласн. Каналья-проводник знал один брод, которым редко пользовались. Этот брод был узким, и переправа оказалась делом рискованным. Изможденных людей и лошадей сносило быстрым течением реки, ставшей полноводной после недавно прошедших дождей. Одного конного егеря унесло вместе с лошадью, и он утонул. Переправившись, они вошли в небольшую рощицу с каменистой почвой. Отряд разделился пополам: одни солдаты легли спать, другие их охраняли, поглощая остатки черствого хлеба.

Было еще темно, когда часовой доложил о том, что большая колонна двигается со стороны поля битвы в северо-восточном направлении. Взяв двух говорящих по-немецки гусар, Гронуар приблизился к колонне и принялся бесшумно продвигаться вдоль вереницы уставших солдат. В ночной темноте покрытые копотью киверы французов и их выцветшие зеленые шинели не отличались от формы обычного прусского кавалерийского патруля. Время от времени задаваемый по-немецки вопрос: «Какая это часть, камрад?» рассеивал всякие сомнения. Наконец сержант нашел то, что искал – майора, который в сопровождении своего ординарца вышел из колонны по нужде. Ординарец, запутавшийся в поводьях двух лошадей, успел лишь в изумлении открыть рот, увидев внезапно появившееся перед глазами дуло пистолета. Майор уже застегнул пояс и поправлял шарф. Он хотел было закричать, но крик застрял у него в горле. Мгновенно разоруженные пленные (помимо сабли и пистолетов у майора были изъяты часы и бумажник), были без промедлений доставлены в рощицу, где подверглись раздельному допросу.

Закончив допросы, Гронуар сделал следующие краткие выводы: колонной оказался II корпус Пирха, который двигался в направлении Меллери с целью спасти III корпус Тильманна, где бы тот ни находился. Ситуация на самом поле битвы оставалась неясной. Похоже, французы возобновили сражение. Проклятые англичане не оказали поддержки своим храбрым прусским союзникам, в рядах которых было слишком много неразберихи, но оставалось слишком мало физических сил и запасов пищи. Резким движением Гронуар извлек из кошелька майора самую крупную монету и поводил ей перед носом проводника. «Если проведешь нас обратно к императору самым безопасным и кратчайшим путем, тогда она будет твоей. А если обманешь нас, тогда…» И он провел заскорузлым пальцем по лезвию сабли.

Возобновление битвы

Тем временем в Катр-Бра император приводил свои войска в порядок. Седьмая пехотная дивизия оставалась на уже упомянутой оборонительной позиции и должна была стать заслоном на пути противника. Было приказано направить к Женаппу вольтижеров, чтобы очистить район от прусских патрулей, которые, возможно, захотят подойти поближе к французским позициям. Им удалось обнаружить лишь несколько отрядов, заблудившихся напуганных солдат, которые тотчас бросались наутек. Они бежали через лагерь IV корпуса Бюлова, больше похожий на табор, испуганно вопя: «Hier rommen der kleine manner»[85]. Эти крики еще больше усиливали тревогу пруссаков. Тучный генерал от инфантерии граф Бюлов попадал в одну критическую ситуацию за другой. При виде противника этот бесхитростный вояка быстро терял всякий контроль. Блюхер считал, что неопытные войска генерала способны выполнить лишь два маневра: неорганизованное наступление и хаотичное отступление. Без руководства и наставлений «Маршала Вперед»[86] и без Гнейзенау, который воплощал эмоциональные призывы старого гусара в конкретные приказы, возобладал бы второй маневр.

Маршал Ней вышел из состояния слепого безумия битвы. В этом ему помогло бегство пруссаков, порция коньяка и краткая вспышка гнева императора. Маршалу был поручен арьергард, в состав которого входили 7-я пехотная дивизия, 12-фунтовые пушки, три сохранивших боевой дух (хотя и весьма поредевших) полка из состава VI корпуса Лобау, а также пара эскадронов, наспех сколоченных из остатков 1-го уланского полка Жакино. Ней как нельзя лучше подходил для выполнения этой задачи и быстро вошел в курс дела. Ему было приказано удерживать позиции до получения дальнейших распоряжений и немедленно сообщать императору о любых продвижениях противника.

Затем император отправился на юг, через Фрасне, туда, где маршал Сульт, получивший задание, гораздо более знакомое ему, нежели выполнение обязанностей начальника штаба, железной рукой наводил порядок в подразделениях разбитой армии, чтобы подготовить ее к новому сражению. Были назначены места сборов корпусов и дивизий, командиры которых получили в свое распоряжение проводников. Чуть севернее Шарлеруа был подобран и приведен в порядок амбар, в котором разместился штаб армии. Все это организовал генерал Белли де Монтион – постоянный помощник Бертье, которого так недооценивали. Отсюда постоянно выезжали курьеры. Им было поручено передать Груши, чтобы он подтянул свои войска, найти гвардию (которая уже обошла окольными путями Женапп), присоединить к основной группировке силы 2-й кавалерийской дивизии Пира и другие подразделения, отступившие по второстепенным дорогам еще дальше на запад. Другие курьеры должны были передать обозам армии распоряжение выслать вперед боеприпасы и запасные орудия, а затем переместиться к югу, в направлении Филиппвиля. Офицеры и сержанты из восстанавливающих боевые порядки полков, оцепив дорогу, вылавливали беглецов, направляя их в свои подразделения. Когда загорелись походные костры, сладкие увещевания сержантов стали оказывать на беглецов почти столь же благоприятное воздействие, как и запах горячей пищи.

Появление уполномоченного, направленного в Шарлеруа для осуществления передислокации обоза, вывело начальника гарнизона этого города из пьяного забытья. Мыча возражения по поводу отъезда обоза, он скорее свалился с лестницы, нежели спустился по ней. К счастью, первую половину этого стремительного спуска он проехал на шпорах, однако на заключительном этапе уперся зубами в нижнюю ступеньку. После этого дело перешло в плоскость приказов и распоряжений. Гарнизон выступил в направлении Фрасне, а группе жандармов из сопровождения обоза было приказано, оцепив район, прилегающий к мосту Шарлеруа, направлять движение отставших подразделений армии.

Это была крепкая армия, довольная тем, что можно перевести дыхание, но уже почти готовая к тому, что его снова предстоит сбить. Однако никаких атак противника не последовало, а шум битвы удалялся на север. Отставшие солдаты и раненые 7-й дивизии, которые присоединились к главным силам последними, хвастались без всякой меры: «Ну и задали мы перцу этим проклятым колбасникам! Должно быть, вы слышали эти гнусные вопли! Клянусь, они до сих пор удирают».

Медленно, но верно подразделения восстанавливали свои боевые порядки. Солдаты ели и отдыхали. Император по-прежнему оставался с ними. Бойцы, некоторые из которых были призваны на службу в 1814 году и еще даже не пользовались бритвой, предавались воспоминаниям о сражении: «Он очень хитер, наш Стриженый[87]. Вот погодите, мы их посадим в самое дерьмо, тогда они узнают, с кем воюют!»

За последние пять дней, в течение которых имели место два крупных сражения, их император сумел выкроить себе для отдыха всего двадцать часов. Наполеону пришлось испытать последствия серьезных ошибок, которые неоднократно совершались его подчиненными, до сих пор считавшимися вполне компетентными. Он вынужден был мобилизовать последние запасы своих физических сил и воли. Тем не менее император объехал подразделения своей армии, доверительно беседуя как с уже понюхавшими порох ветеранами, так и с восторженными новобранцами. Он щедро раздавал похвалы, награды и порицания. Вернувшись в свой «дворец» – постель из соломы в отгороженном углу амбара – он, быстро выпив стакан вина и закусив куском хлеба, продиктовал приказы, прочел последние донесения и рухнул в постель, свернув в качестве подушки плащ и укрывшись шинелью.

В самый ранний час рассвета, когда первый луч солнца едва позволяет различить белые ворсинки на крупе гнедой лошади, старший адъютант императора полковник Журго разбудил Наполеона.

«Сир, с важными известиями вернулся тот самый сержант».

Вытянувшийся по стойке смирно, Гронуар, за спиной которого можно было видеть усталые лица его солдат, доложил императору, что II прусский корпус движется к Меллери с целью оказать помощь Тильманну. Однако до сих пор неясно, где именно может сейчас находиться корпус Тильманна. Пруссаки устали, и II корпус передвигается весьма медленно.

Император приблизился к сержанту: «Ты славно поработал, лейтенант!» Повысив голос, он обратился к подчиненным Гронуара: «Я доволен всеми вами. Вы вполне заслужили награду». Затем обернулся к офицерам своего штаба: «Побеспокойтесь об этих людях. Принесите мои карты. Дайте этому майору вина и хорошенько его допросите». Он провел большим пальцем по заросшему щетиной подбородку: «Пошлите за Али и Маршаном[88] и распорядитесь подать кофе».

Фальшиво что-то насвистывая, император направился к уже разложенным картам, освещенным четырьмя свечами, установленными по углам стола. Внезапно он остановился. «Где уборная?»

Волнение и шум

Командир I корпуса прусской армии генерал-майор Ганс Иоахим фон Цитен счел шампанское из подвала фермерского дома, в котором разместился его штаб, вином низкого качества. Не помог даже коньяк, добытый там же, и добавленный генералом в шампанское. Офицер штаба доложил о том, что за пределами Женаппа ситуация вышла из-под контроля и снова начались боевые действия, которые, судя по всему, приближаются к позициям I корпуса. Взбудораженные беглецы из состава IV корпуса, а также из различных кавалерийских полков уже начинают проникать в походный лагерь I корпуса. Этот доклад вызвал еще большее раздражение Цитена, настроение которого и без того было испорчено.

Цитен был энергичным и ответственным офицером, хотя в данный момент он был несколько обескуражен. Он забрался на коня и в сопровождении адъютанта и ординарца (которые пребывали в том же состоянии, что и генерал) поскакал на запад, туда, где позиции его корпуса примыкали к левому флангу Веллингтона – Цитен хотел сам разобраться в сложившейся ситуации. Сопровождавший его эскадрон 2-го полка драгун Западной Пруссии немного запаздывал, так как солдатам, опустошавшим близлежащий дом и упивавшимся вином, понадобилось некоторое время, чтобы оседлать лошадей и выступить вслед за генералом.

Неровная проселочная дорога была завалена трупами убитых в недавнем сражении солдат. Порой раздавались стоны раненых. Нервно всхрапывая, лошади пробирались среди мертвых тел. Протрезвев на свежем воздухе, Цитен сообразил, что ситуация явно изменилась к худшему. Не обращая внимания на предостерегающие окрики, мимо генерала прошмыгнула группа беглецов. Со стороны Женаппа раздавалась сильная стрельба. С высоты, расположенной к западу от деревни, время от времени открывала огонь артиллерия. Судя по всему, она вела обстрел позиций Веллингтона. Проклятый Бонапарт!

А кто, собственно, «да здравствует»?

Французская пуля просвистела у самой морды лошади. В темноте Цитен различил только приплюснутые киверы французов и блеск их штыков. Пруссаки остановились, подняв на дыбы своих лошадей, и потянулись к седельным кобурам с пистолетами. Спешился адъютант, во мраке было видно лишь, как стремительно перемещается его кивер. Но штык пронзил его руку, а мелькнувший в темноте приклад угодил прямо в морду лошади Цитена. Заржав, животное бросилось назад, сбросив генерала прямо в придорожную канаву. Адъютант, ординарец и лошадь без всадника во весь опор помчались назад, прямо на колонну отставших драгун.

Цитен наткнулся на часового и нескольких фуражиров с бельгийской батареи[89], расположенной на самом краю левого фланга Веллингтона. Все они были настолько пьяны и агрессивны, что вразумить их мог разве что Архангел Михаил.

Пропустив адъютанта и ординарца, драгуны, издав нестройными голосами боевой клич, галопом ринулись вперед. Фуражиры, едва начавшие обшаривать карманы Цитена, тотчас нырнули в живую изгородь. Драгуны, развернувшие строй для преследования противника, ворвались в расположение бельгийской батареи, а также на позиции расположенного по соседству подразделения Королевской конной артиллерии, которым командовал капитан Мерсер. Бельгийцы, нырнув под лафеты пушек и зарядные ящики, появились вновь с ружьями, банниками и гандшпугами в руках. Уставшие англичане к этому времени уже валились с ног. Они подверглись обстрелу в конце сражения и были уверены, что огонь вела прусская артиллерия. Вооружившись тем, что оказалось под рукой, они подбегали к месту схватки. Раненый молодой француз, конный гренадер, которого британцы вернули к жизни, внес еще большую сумятицу прокричав «Vive l'Empereur!» Вопреки природной несговорчивости, столь характерной для их нации, артиллеристы с энтузиазмом вторили ему. Этот вызывающий клич раздался и со стороны ветеранов-бельгийцев. Командир прусской батареи, стоявшей к югу от позиций Мерсера, направил к месту боя отряд, чтобы выяснить, что же там происходит. Череп командира этого отряда раскроила сабля прусского же драгуна, а остальные разведчики удрали. Британский штабной офицер, проверявший позиции войск, приблизился к месту схватки, чтобы выяснить обстановку, но встретил явно недружественный прием. Мгновенно лишившись шляпы, одного стремени и всего самообладания, он во весь опор помчался в штаб Веллингтона, поднимая тревогу и горестно стеная.

К счастью, драгун было слишком мало и они были слишком пьяны, чтобы окончательно решить исход дела. Офицеры и сержанты постепенно восстановили контроль. Несмотря на все неистовство схватки, серьезные потери были невелики – удары пьяных солдат не отличались точностью и, как правило, наносились плашмя. Сломанные руки, разбитые лица, порезы и ушибы оказались самыми тяжелыми повреждениями.

В ходе последующих поисков раненых кто-то случайно обнаружил Цитена, чуть было не захлебнувшегося в канаве глубиной в дюйм. Его положение стало еще более угрожающим, когда один драгун попытался вернуть генерала к жизни с помощью универсального лекарства военных – глотка шнапса из своей фляги. К счастью, вмешался Мерсер, который ввиду отсутствия бочки, необходимой для того, чтобы, нагнув над ней голову несчастного, освободить его от излишней влаги, положил тело Цитена поперек ствола девятифунтовой пушки. Поставленная задача в целом была выполнена, после чего несчастному пруссаку дали порцию рома британского разлива – крепчайшую гадость темного цвета, которая вызывала у непосвященного такое ощущение, как будто он проглотил разъяренного кота[90]. Для измученного организма Цитена это было уже слишком. Его тело содрогнулось от рвоты, после чего раздался поток самых разнообразных проклятий (грубых, но искренних) в адрес Великобритании вообще и ее военной деятельности в особенности.

Этот поток был прерван лишь шумом, раздавшимся со склона холма – французские кавалеристы с воем пронеслись через позицию прусской батареи и врезались в гущу драгун, которые в этот момент как раз перестраивались. Удар был весьма неожиданным, поэтому никому даже и в голову не пришло задуматься: французов было всего трое. В ответ прусская батарея дала фронтальный залп в направлении, откуда примчались французы. Этот залп должен был поразить многочисленные эскадроны противника, которые, судя по всему, следовали за своим авангардом, но вместо этого ядра поразили лишь окружающий пейзаж, бегущих пруссаков и нервы командиров войск союзников, услышавших артиллерийскую канонаду.

Эти три кавалериста оказались беднягами, отставшими от колонны Мерля. В Женаппе они проскочили переулок, в который свернули их однополчане. Двое из них не сумели справиться с лошадьми и, делая отчаянные попытки удержаться в седлах, с воплями уносились в темноту. Третий, капрал, «saoul comme dix Polanais»[91], скакал, рубя саблей направо и налево. В самом центре приведенной в беспорядок позиции Мерсера его загнанная лошадь оступилась, преодолевая колею, оставленную пушкой. Капрал описал параболу и, встав на ноги, попытался поднять саблю в салюте, но уронил ее. Подавшись вперед, он вырвал у изумленного канонира флягу с ромом. Сделав приличный глоток, он, учтиво поклонившись, вернул флягу. Затем, ударив себя в грудь обеими руками, объявил: «Бригадир Жан Дануа, Маленький Красный Тюльпан из авангарда Армии Сены маршала Даву», – и тотчас во весь рост рухнул на землю. Очевидцы с благоговейным трепетом утверждали, что он захрапел, еще не коснувшись земли.

«Даву!» Упоминание имени этого ужасного маршала, который не знал поражений, окончательно протрезвило Цитена. Он был просто обязан попросить Мерсера, чтобы об этих словах капрала сообщили и Блюхеру, и Веллингтону, хотя и сомневался в том, что у последнего хватит ума понять все значение этих слов – ведь 15 июня он внял предостережениям Цитена, лишь когда было уже слишком поздно. Отправив на прусскую батарею офицера, который должен был заставить орудия замолчать, он с трудом взобрался на коня и уехал, бросив на прощание несколько фраз, смысл которых, к счастью, понял лишь Мерсер. Унтер-офицеры и рядовые союзных армий расставались, по-своему выражая уважение друг к другу: английская свинья – грязные немецкие собаки – бельгийская сволочь – гнусные ублюдки!

Сомнения союзников

Продвигаясь на запад, Мерль с вожделением смотрел на огни походных костров союзников. Увы, его жалкая горстка солдат ничего не смогла бы сделать. Тем не менее он прорвался через несколько патрулей и аванпостов британских гусар, захватив несколько превосходных лошадей и заставив англичан повернуть назад и во весь опор скакать к позициям Веллингтона, чтобы доложить о приближении больших масс французской кавалерии.

И вдруг ему повезло – он наткнулся на французскую 12-фунтовую пушку, запряженную парой загнанных лошадей. Услышав французскую речь, артиллеристы выбрались из укрытия. К их чести следует сказать, что они пытались прорваться вместе с пушкой к своим, но британские патрули были слишком активны. В зарядном ящике еще оставалась дюжина ядер. Цель, конечно, находилась на самом пределе досягаемости, и все же… Конные артиллеристы из состава отряда Мерля помогли отвязать пушку и развернуть ее в нужном направлении.

И снова фортуна улыбнулась Мерлю. Второй снаряд угодил как раз в один из походных костров армии союзников, далеко разбросав тлеющие угольки и подняв высокий столб дыма. Следующий выстрел был столь же точен. Солдаты Веллингтона, которые в течение всего дня проявляли стойкость, выдержав обстрел французской артиллерии и атаки кирасиров, оставив свои костры, бросились наутек. Потери среди офицеров были значительными. Некоторые офицеры, считая победу полной, нашли более удобные места для ночлега. Мало кто из них оказался на месте, и мог навести порядок. Когда вновь загрохотала пушка и опять появились гусары, вопившие об опасности, отступление уже набрало силу и вовлекало все большие массы людей, которые ругались, толкались и бежали. Прошло достаточно много времени, прежде чем несколько барабанов пробили сигнал к сбору, а верховые офицеры, изрыгая проклятия, врезались в толпу беглецов.

Мерль, увеличив количество лошадей в упряжке, которая везла пушку, повернул на запад и, проехав с четверть мили, истратил оставшиеся заряды. Тем временем его драгуны спешились и сделали несколько ружейных залпов, чтобы усилить эффект представления. Затем они рысью ускакали прочь.

В конце концов суета в британском лагере улеглась, солдаты, громко обвиняя других и оправдывая себя, искали свои подразделения. Между тем другая волна беглецов двигалась к Брюсселю, вопя о разгроме и поражении. Эскадрон из состава еще надежного 1-го Германского Королевского легиона гусар, проводивший разведку в южном направлении, не сумел никого обнаружить. Тем не менее все были начеку и спали лишь урывками.

На исходе ночи в штабе герцога, расположенном в Ватерлоо, открылся военный совет. Довольно скверная обстановка, в которой он начинался, стремительно ухудшалась. Веллингтон был физически измучен и морально опустошен. Он потерял инициативу и был почти разбит. Победа, которая досталась ему с таким трудом, теперь, казалось, ускользала из рук. Его армии был нанесен сильнейший удар, некоторые соединения до сих пор находились в полном смятении, а его главные военачальники либо погибли, либо были не в состоянии выполнять свои функции.

Пруссаки быстро доказали, что они пострадали не меньше. Старый Блюхер и Гнейзенау пропали, и никто не знал, что с ними и где они. Единого командования больше не существовало. На долю их уцелевшего старшего военачальника графа Бюлова выпал очень тяжелый день и не менее тяжелая ночь. Единственное, в чем он был твердо убежден, так это в том, что он будет выполнять лишь приказы старшего по званию военачальника, который состоит на прусской службе[92]. Силы его корпуса были разбросаны в районе Женаппа, но точное местоположение подразделений никто не знал. Была потеряна связь с III корпусом Тильманна, и, судя по всему, он попал в трудное положение. Офицер штаба II корпуса Пирха решительно утверждал, что корпус получил приказ Гнейзенау двигаться на выручку Тильманну. До тех пор пока соответствующее прусское руководство не отменит этот приказ, Пирх будет продолжать его выполнять. Прусская армия, подумал герцог, напоминает обезглавленного петуха.

Цитен приехал поздно. Ночные приключения значительно ухудшили его состояние. Но морально он был уязвлен гораздо больше, нежели физически. Он открыто заявил о том, что герцог пренебрег его предостережениями по поводу крупного наступления французов. Веллингтон не выполнил своего обещания оказать поддержку Блюхеру при Лижни. Он неумело руководил вчерашним сражением и был бы наголову разбит, если бы не пруссаки, которые предприняли нечеловеческие усилия, чтобы спасти его. Теперь он пытается отдавать им приказы! Лично он, Цитен, не выполнит ни одного!

Герцог посмотрел на Цитена с высокомерием англо-ирландского аристократа, который уличил крестьянина, забравшегося в его курятник, а затем обратился к пруссаку с тем ледяным презрением, которое (как тайком рассказывали его офицеры после третьей бутылки вина) уже довело немало несчастных подчиненных герцога до самоубийства. Это было просто изуверское высокомерие. Цитен, не понимая и одного слова из десяти, тем не менее сумел уловить общее содержание высказываний герцога, которое его ошеломило. Он выпалил, что всего золота Англии не хватит, чтобы купить честь одного пруссака. Он (Цитен) соединится с войсками Пирха и Тильманна и сам прикончит Бонапарта. После этого он покинул совет, хлопнув дверью. Бюлов сбивчиво произнес несколько фраз, сопровождая их жестами, и покорно последовал за Цитеном.

Перевязанный адъютант, едва переставляя ноги, подошел к герцогу, протянув ему запечатанный пакет: «Курьером из Монса, Ваша Милость».

События на севере

А в это время на севере командир французских войск, расположенных в районе Дюнкерка, наконец внял неоднократным приказам императора побеспокоить противостоящие силы голландцев, которые представляли потенциальную угрозу. Его возможности были ограничены, но он все же сумел сколотить некое подобие отряда: полроты стрелков, некоторое количество конных жандармов, таможенников и национальных гвардейцев, а также несколько богато украшенных добровольцев из состава местного почетного караула. На рассвете 18 июня он выдвинул их вперед, поставив во главе отряда вновь призванного на действительную службу командира эскадрона императорской жандармерии, который гордо носил воинское имя Гзентрелль. Еще в то время, когда Бельгия и Голландия входили в состав Франции, Гзентрелль, преследуя нарушителей закона, превосходно изучил все тайные тропы своего района. Поэтому теперь его разношерстный отряд еще до рассвета успел на несколько миль проникнуть в глубь территории Нидерландов. Вскоре он наткнулся на полк голландского ополчения, который находился на марше. Крикнув «В атаку!», майор пришпорил коня. Голландцы ответили судорожным залпом, который пришелся в основном по верхушкам деревьев, после чего разбежались кто куда. Гзентрелль остановил коня и осмотрел свой отряд: стрелки, жандармы и таможенники были на месте, но большая часть их гражданских товарищей оставила на память о себе лишь облачко пыли, повисшее над дорогой, ведущей к дому. Гзентрелль пожал плечами. Горстка верных ему людей повторила его жест. Захватив брошенный нидерландский флаг и подобрав нескольких солдат национальной гвардии, которых сбросили их лошади, он двинулся в обратный путь, чтобы доложить о своей победе. Во время стремительного отхода несколько солдат национальной гвардии и почетного караула, конечно же, потерялись. В течение следующих нескольких дней по всей линии границы раздавалась пальба, которую вели отдельные лица и маленькие отряды. Этот грохот поднимал по тревоге командиров близлежащих воинских частей и беспокоил обитателей фермерских конюшен и курятников.

Донесение об этом почти бескровном столкновении неприятно удивило герцога. Полчища французской кавалерии надвигались со стороны Дюнкерка. Веллингтон всегда опасался удара, который французы могли нанести в самый тыл его армии с целью отрезать его от базы в Антверпене. Прежде он счел бы, что это донесение слишком преувеличивает значимость какой-то жалкой пограничной перестрелки и потребовал бы подтверждений из более компетентных источников. Но теперь за его все еще невозмутимым лицом скрывалась неуверенность. Тем не менее он отдал вполне конкретные приказы: армия должна быть готова выступить по первому сигналу; значительным силам кавалерии надлежит провести рекогносцировку, двигаясь в направлении Катр-Бра; генерал-майору фон Мюффлингу следует попытаться хоть как-то вразумить двух своих упрямых соотечественников; надлежит предупредить об опасности англичан, живущих в Брюсселе, и Людовика XVIII в Генте.

Отдав эти распоряжения, герцог лично написал письмо леди Франсис Вебстер, советуя ей в целях безопасности переехать из Брюсселя в Антверпен. (Сердце герцога было весьма восприимчиво к несчастьям других, но, к сожалению, главным образом это касалось молодых замужних дам.)

Груши

Маршал Груши счел, что 19 июня будет решающим днем. Он начал его с того, что как следует потрепал корпус Тильманна, который в беспорядке отошел в северном направлении. Дебаты с подчиненными о том, что делать дальше, были прерваны появлением штабного офицера, прибывшего из Катр-Бра по приказу Наполеона. Атака французов при Мон-Сен-Жан была отражена, однако после успешной ночной контратаки их силы собирались между Фрасне и Шарлеруа. Именно там императору был нужен Груши.

Войска Груши выступили в предписанном направлении после того, как маршал отправил раненых и пленных в Намюр, поручив их сопровождение эскорту драгун. Впоследствии заблудившаяся бригада прусской кавалерии, с большого расстояния заметившая эту колонну, и приняла ее за отступающие войска Груши. Состояние дорог было скверным, но солдаты не падали духом. Свою битву они выиграли; теперь они покажут проклятой императорской гвардии и всем остальным, как надо побеждать. По дороге еще один курьер на взмыленной лошади привез маршалу доклад о том, что II прусский корпус численностью, вероятно, 20 000 человек идет в направлении Меллери («На вашей карте это вот здесь, маршал»). Пруссаки утомлены и идут медленно.

Сумятица в Генте

Между тем в Генте Его Наихристианнейшее Величество Король Франции Людовик XVIII (который после некоторых колебаний согласился остановиться здесь по пути в свою длительную английскую ссылку) был ошеломлен тем, что над ним вновь нависла опасность. Промедление было бы ужасной ошибкой, поскольку могло ввести в искушение его испорченных подданных, способных проявить кощунственное насилие в отношении своего Богом помазанного короля. Поэтому благожелательность и мудрость короля заставляли его как можно скорее переправиться на противоположный берег Ла Манша и тем самым избавить своих подданных от этого искушения. Младший брат Артуа и сыновья Артуа – Ангулем и Берри, будучи особами королевской крови, были полностью согласны с этими доводами.

И вот уже раздавался горестный плач, готовились к отъезду экипажи, спешно седлали лошадей и уносились кто-куда верховые. Чувствуя, что до них никому нет дела, приближенные Людовика, занимавшие не слишком высокое положение при его «дворе», а также воины его разношерстной «Гентской армии» уже рыскали по кустам, подбирая все, что было забыто в суматохе бегства.

Реакция союзников

Утро было уже в полном разгаре, когда британские кавалеристы, проводившие рекогносцировку, достигли Катр-Бра, осмотрев перед этим окрестности Женаппа, а также поле битвы, прогремевшей днем, и место ночной контратаки. Время от времени они встречали прусские подразделения, двигавшиеся на север. Изредка пруссаки дружески приветствовали британцев. Осторожно проехав через Катр-Бра и не обнаружив в нем ни одного француза, они стремительно поскакали дальше. Кавалеристы не заметили французского офицера, который спрятался на чердаке фермерского дома, стоявшего на пересечении дорог.

Ней применил тактику русских – никаких патрулей и передовых постов по фронту своей позиции. Он разместил свои войска в укрытии. Тот французский офицер, что расположился на чердаке, внимательно следил за тем, чтобы на стекло его подзорной трубы не падал солнечный свет, который мог вызвать предательские блики. Он увидел, как британская кавалерия выступила из Женаппа, и еще тогда дал знать своим о появлении противника. Подпустив англичан на 200 ярдов, пехота Нея поднялась из укрытий.

Все смешалось: почти кинжальный огонь пехоты и артиллерии, стрелявшей картечью, уланы, опустошающие фланги обезглавленной колонны, и беспорядочное бегство через Женапп.

Вскоре после этого эпизода герцог вновь собрал своих подчиненных. Очевидно, в Катр-Бра французы сосредоточили значительные силы. Чтобы выбить их оттуда, потребовалась бы мощная атака, но сражения предыдущих дня и ночи привели к тому, что армия герцога была просто не в состоянии предпринять такую атаку. Блюхер и Гнейзенау так и не были найдены. Цитен выступил в направлении Уавра. Бюлов пытался воссоединить силы своего корпуса и следовать за Цитеном. Не было никаких сведений о II и III корпусах, а следовательно, не приходилось ожидать и помощи с их стороны.

Донесения о том, что Груши и Даву соединяются с Бони?[93]. Что касается первого, то этого следовало ожидать, что касается второго, то это сомнительно. Бони, конечно же, будет собирать каждого солдата и каждую пушку. А еще были донесения о рейде французов к Антверпену – вероятно, непомерно раздутые, но пренебрегать ими было бы неразумно.

«Клянусь Богом, джентльмены, этот приятель, Наполеон, опять надул меня! Тут уж ничего не поделаешь, мы должны отходить к Антверпену. Нам приходится отступать чаще, чем в свое время в Испании, хотя дело и подходит к самому концу. Мы выступаем, когда стемнеет, в следующем боевом порядке…»

Когда герцог закрыл совещание словами: «Если Бони станет преследовать, Брюссель и другие голландско-бельгийские крепости задержат его», все закивали, соглашаясь с ним. Никто не посмел высказать то, что беспокоило всех: в какой мере можно будет доверять этим голландско-бельгийским гарнизонам, когда они увидят, что Веллингтон отступает?

На другой стороне пролива встревоженные лондонцы видели, как допоздна горел свет в казармах конной гвардии, Адмиралтействе и Уайтхолле. Герцог попал в беду. Эти заносчивые пруссаки, очевидно, бросили его. Австрийцы встали на Рейне, а русские все еще маршем идут через Германию. В Англии осталось мало войск. Можно было бы, конечно, мобилизовать ополчение, но… Полки уже получивших боевой опыт солдат возвращались из Канады, но они начнут прибывать не раньше чем через две недели. Им не очень-то сопутствовала удача в боях с этими проклятыми янки, однако они были ветеранами сражений, которые вел герцог в Испании. К сожалению, их, видимо, будет не очень много, а некоторые, наверное, не прибудут вовремя. Герцогу следует обходиться теми войсками, которые остались в его распоряжении, и, если потребуется, отступить к Антверпену. Этот плацдарм следует удерживать, обеспечив дополнительное транспортное сообщение.

Не вызывало сомнений то, что союзники Англии потребуют дополнительных и еще более крупных ассигнований. А Британия измотана войной и высокими налогами военного времени. В недрах нации, подобно пожару на торфянике, тлеет недовольство, которое в любое время и в любом месте может вспыхнуть ярким пламенем насилия.

Эти люди, обсуждавшие при свете ламп последние события, были в основном уравновешенными, хладнокровными и закаленными десятилетиями войны патриотами. Они умели отличать реальное от желаемого. В конце концов кто-нибудь из них обязательно вполголоса поведал бы о том, что Бони толстеет и стареет и что у него есть сын, которому он хотел бы передать трон, и что если он будет снова разбит, то нам на голову свалится этот жадный русский, у которого туман в голове, и его прусский лизоблюд, у которого ботфорты выше колен. Можно было бы лишь…

Один за другим курьеры привозили в Берлин дурные новости, приводя столицу Пруссии в состояние потревоженного муравейника. Требуется больше войск? – Но ведь на Нижнем Рейне имеется небольшой корпус Клейста, а на Эльбе стоят еще два корпуса, которые следят за действиями Австрии и при первой возможности проглотят то, что еще осталось от независимой Саксонии. Кроме того, неподалеку от Берлина расположился резервный корпус. Правда, в основном это необстрелянные и плохо вооруженные солдаты – несчастные рекруты из только что захваченных территорий Саксонии и Рейнланда. Жители этих областей явно не испытывали большой радости от того, что стали подданными прусской короны. В некоторых местных пивных красовались лозунги «Hoch der keiser Napoleon!» или даже «Vive l'Empereur!» Не вселяло оптимизма и то, что, к несчастью для скромного короля Фридриха Вильгельма III, пропали возглавлявшие элиту прусской армии Блюхер и Гнейзенау.

Были, конечно, и русские – около 180 000 солдат, которыми командовал самый нерусский полководец русской армии фельдмаршал Барклай-де-Толли. Проходя маршем через Германию и оставляя по пути больных и раненых, они, проявляя традиционную широту русской души, обращались с имуществом своих союзников так, как обращались бы с имуществом врагов. Однако Барклай, будучи осторожным и умным офицером, едва ли ринулся бы в драку, не выяснив, каково истинное положение дел. Впрочем, тогда вообще никто не знал, каково это истинное положение.

На Венском конгрессе правители Европы уже вовсю делили бывшую империю Наполеона. Они чем-то напоминали стервятников, слетевшихся к туше мертвого льва, издохшего как раз в тот момент, когда монархи укрепили свой единый дом. (До нитки обобранному королю Саксонии Фридриху Августу терять было практически нечего, поэтому он был смелее других. Один наблюдатель вспоминал даже, что поврежденный глаз короля Саксонии загорелся алчным огнем.) Царь Александр убыл, заявив, что сложная военная обстановка заставляет его взять в свои руки командование всеми войсками союзников. Это утверждение вызвало разноязычное бормотание, смысл которого на всех языках сводился к фразе: «Пусти козла в огород…»

Спокойствие сохранял лишь представитель Франции Шарль Морис де Талейран-Перигор – некогда вероломный министр иностранных дел Наполеона, который в прошлом отличался виртуозным умением оказывать влияние на других, не обременяя себя какими-либо обязательствами. Бросив на это сборище оценивающий взгляд, скрытый полуопущенными веками, он прикинул свои шансы: Наполеон был здравомыслящим человеком, который редко оставлял без внимания талантливых людей. Прежде он прощал Талейрану интриги и предательство. Теперь, если он выиграет еще несколько сражений, ему понадобится опытный дипломат, который сумеет, используя военный успех, заложить основание французской династии Бонапартов. Талейран решил некоторое время подождать и, оставаясь в безопасной Вене, продолжать изображать из себя лояльного представителя Людовика XVIII. В то же самое время он рассчитывал осторожно восстановить некоторые связи в Париже.

Одно из писем, которые император успел продиктовать перед тем, как рухнул в свою постель из соломы, расположенную в амбаре неподалеку от Шарлеруа, было отправлено в Париж военному министру маршалу Даву:

«Вы мне понадобились. Передайте Карно дела вашего министерства и командование парижским гарнизоном[94]. Я предоставляю ему всю полноту власти. Направьте к театру боевых действий [далее следовал список воинских частей и мест передислокации]. Форсируйте возвращение из Вандеи двух полков Молодой гвардии. Еще раз повторите губернаторам Лилля и Дюнкерка мой приказ атаковать позиции противника, расположенные на их участках фронта. Привезите мне также маркиза де Лафайетта и герцога Отрантского[95]. Передайте им, что вскоре я, вероятно, начну переговоры с англичанами и мне понадобятся их услуги. Без них Париж будет находиться в большей безопасности».

Вскоре Парижу суждено было увидеть не только отдельных солдат, бежавших в панике с поля боя, но также и целую процессию, которая, несмотря на свою немногочисленность, производила мрачное впечатление. Шесть перебинтованных кавалеристов, гордо восседая на лошадях, следовали за ликующими горнистами, каждый из которых размахивал захваченным вражеским знаменем.

Лафайетт внял призывам Даву. Тупой и эгоистичный идеалист, он уже видел себя незаменимым проводником, который укажет императору путь к миру и, может быть, даже убедит его отречься от престола в пользу Французской республики, которая, возродившись, вновь будет приветствовать Лафайетта как наставника и спасителя Франции.

Фуше был лишен как внутренней невинности Лафайетта, так и чрезмерной самоуверенности Талейрана. Император вполне мог знать о его недавней переписке с Веллингтоном. Фуше встретил посланца Даву с явным раздражением и попросил дать несколько минут на то, чтобы переодеться. Облачившись в одежду садовника, он улизнул через черный ход. Однако там его ждал один из адъютантов Даву и два старых солдата.

Армия фельдмаршала князя фон Шварценберга, назначенного главнокомандующим войсками союзников, атаковала вдоль всего Рейнского рубежа – от Страсбурга до швейцарской границы. И вдруг он резко прекратил свои атаки. Когда некоторые из его подчиненных, особенно кронпринцы Баварии и Вюртемберга, выразили свое недоумение, толстый австриец, откинувшись на спинку явно не рассчитанного на его вес кресла, лукаво улыбнулся: «Известия, поступившие с севера, могут изменить все наши планы. Судите сами. Если Бонапарт уже разбил англичан и пруссаков, то мой добрый Государь Император Австрии может внезапно вспомнить о своих обязательствах любящего тестя, каковым он является по отношению к Императору Наполеону».

На следующее утро

На рассвете 20 июня Груши нанес удар по населенному пункту Меллери. Этот удар оказался неожиданным и сокрушительным для II корпуса Пирха. Генерал Вандамм, искупая ошибки, совершенные им два дня назад под Уавром, лично возглавил атаку, которая принесла ему долгожданный маршальский жезл.

Военные историки в целом согласны с тем, что военная кампания 1815 года, последовавшая за Ватерлоо, оказалась едва ли не самой блестящей кампанией Наполеона.

В реальности

По неизвестным причинам 7-я пехотная дивизия не появилась в Катр-Бра. Что касается менее значительных эпизодов, то начальник гарнизона Шарлеруа в действительности не падал с лестницы. В связи с этим история развивалась по известному всем сценарию.

БИБЛИОГРАФИЯ

Genappe: Municipal Records,Carton 78,January-September 1815.

Esposito, Vincent, and Eking, John R. A Military History and Atlas of the Napoleonic Wars. London, 1999.

Hofschröer, Peter. 1815: The Waterloo Campaign – Wellington, his German Allies and theBattles of Ligny and Quatre Bras. London, 1998.

Hofschröer, Peter. 1815: The Waterloo Campaign Hofschröer, Peter. The German Victory. London, 1999.

Huddleston, F.W. Warriors in Undress. London, 1925.

Maclssac, Alexander. Diary of an officer of the North British Dragoons, appointed ADC to Wellington 19 June 1815. unpublished.

Marbot, Marcellin. Mémoires. 3 vols, Paris, 1892.

Mercer, Cavalié. Journal of the Waterloo Campaign. London, 1870, reprinted 1989.

Siborne, Herbert T., ed. The Waterloo Letters.London, 1993.