Найти мертвеца

Глава 15 Свидетельствуют возлюбленная и хозяйка дома

Вторник, 23 июня

Тем временем роман Гарриэт продвигался не очень быстро. Ее утомляло не только то, что касалось городских часов (или они должны называться Башенными часами?), но она также достигла той точки повествования, где согласно требованиям издателя, оплатившего права на первое издание, героиня и ее друг-детектив, как ожидалось, позволили себе удовольствие немного заняться любовью. Однако сейчас человек, разочаровавшийся в предыдущем опыте любви и который только что перенес изнуряющую сцену с еще одним поклонником, а кроме того, занимался дотошным расследованием довольно грязных любовных делишек третьей стороны, нашедшей жестокий и кровавый конец, был не в настроении сидеть и вдумчиво описывать восторги двух невинных соприкоснувшихся рук в розовом саду. Гарриэт раздраженно тряхнула головой и погрузилась в свою надоевшую работу.

«Послушай, Бетти, боюсь, что у тебя сложилось мнение, что я — нечто вроде довольно посредственного идиота».

«Хотя я не считаю тебя полным идиотом, ты все-таки дурак».

Покажется ли это забавным читателям «Дейли Мессаж»? Гарриэт опасалась, что нет. Ладно, лучше продолжать в том же духе. Девушке сейчас надо произнести что-нибудь обнадеживающее, иначе этот заикающийся от скромности молодой кретин никогда не перейдет к делу.

«Я думаю, это просто замечательно, что ты сделаешь все, чтобы помочь мне».

Здесь Гарриэт была безжалостно привязана отвратительным бременем благодарности к этой несчастной девушке. Так или иначе, но Бетти и Джек были парой ханжей, ибо оба отлично понимали, что вся работа была проделана Робертом Темплтоном. Тем не менее: «Разве есть что-то в этом мире, чего бы я не попытался сделать для тебя, Бетти! „Неужели, Джек?“ „Бетти, дорогая… думаю, ты, наверное, не можешь…“.

Гарриэт пришла к заключению, что она не может, и наверное. Она подняла телефонную трубку, прозвонилась на телеграф и продиктовала быстрое, короткое сообщение своему многострадальному агенту.

После этого она почувствовала себя лучше, но роман был совершенно невыносимым. Что еще такого она могла сделать? Да. Она снова схватила трубку и попросила соединить ее с администратором отеля. Можно ли связаться с мсье Антуаном?

Похоже, там привыкли соединять клиентов с мсье Антуаном. У них имелся телефонный номер, по которому было возможно его найти. Что и было сделано. Не мог ли мсье Антуан познакомить мисс Вэйн с мисс Лейлой Гарланд и мистером де Сото? Несомненно. Ничего нет проще. Мистер де Сото играл в Зимнем Саду и сегодня его утренний концерт вероятно уже закончился. Мисс Гарланд, наверное, присоединится к нему на ленч. Во всяком случае, если мисс Вэйн пожелает, то мсье Антуан об этом всем позаботится, он позвонит ей и будет сопровождать ее в Зимний Сад. Это очень приятно для мсье Антуана… Что вы, что вы, напротив, это просто наслаждение для мсье Антуана… Тогда в течение четверти часа, да?

Parfaitement[49]!

— Скажите, мсье Антуан, — проговорила Гарриэт, когда их такси плавно катилось вдоль Эспланады. — Вы — человек со значительным опытом и по вашему мнению, любовь имеет первостепенное значение?

— Увы, да! Это предмет — Великой важности, мадемуазель, даже не первой важности, нет!

— Почему же тогда считают, что любовь имеет первостепенное значение?

— Мадемуазель, я говорю вам искренне, что иметь здравый ум И здоровое тело — это величайший дар le bon Dieu[50]», когда я вижу, сколько людей, имеющих чистую кровь и крепкое тело, сами портят себя, уродуя свои мозги наркотиками, выпивкой и безрассудством, это приводит меня в ярость. Оставили бы они это тем, кто уже не может помочь сам себе, ибо для них жизнь бессмысленна.

Гарриэт с трудом подбирала нужные слова, — он говорил с таким личным трагическим значением. Хорошо было то, что, видимо, Антуан и не ждал от нее ответа.

— L'amour[51]! Эти леди приходят сюда, танцуют, возбуждаются, хотят любви и думают, что это — счастье. Они рассказывают Мне о своих бедах, мне, а ведь у них совсем нет бед, они всего-навсего лишь глупы, эгоистичны и ленивы. Их мужья неверны им, любовники сбегают от них, и что же они говорят? Они не говорят, у меня две руки, две ноги, все мои умственные и физические способности и я буду жить для себя? Нет, они говорят иное: «Дай мне кокаину, дай мне коктейль, дай мне возбуждение, дай мне жиголо, дай мне l'amo-o-our! Как mouton[52], блеющий в поле. Если бы они понимали!» Гарриэт рассмеялась.

— Вы правы, мсье Антуан. В конечном счете, я не думала, что любовные дела настолько ужасны.

— Вот вы понимаете меня, мисс, — произнес Антуан, который как большинство французов был очень серьезным и любящим семейную жизнь. — Я не утверждаю, что любовь — это не важно. Любить — несомненно, приятно, любить и жениться на любимом человеке, который подарит тебе хороших здоровых детей. Этот лорд Питер Уимси par example[53], который явно джентльмен самой совершенной честности и достоинства…

— О, никогда не упоминайте о нем, — поспешно перебила его Гарриэт. — Я думала не о нем. Я думала о Поле Алексисе и о тех людях, с которыми мы собираемся увидеться.

— A! C'est different[54]! Мадемуазель, по-моему, вам хорошо известна разница между любовью, которая значительна, и любовью, которая незначительна. Но вам надо помнить, что кто-то может иметь значительную любовь к незначительной персоне. И вы также должны помнить, что люди, которые больны умственно или телесно, совсем не нуждаются в любви, которая заставила бы их делать глупости. Например, когда я убиваю себя, это может быть от скуки или омерзения, или, потому что я не имею возможности занять первоклассное положение в обществе и не хочу быть человеком «третьего сорта».

— Надеюсь, вы не думаете о чем-либо подобном.

— О, я убью себя в один из этих дней, — весело проговорил Антуан. — Но это произойдет не из-за любви. Я не настолько detraque[55], как все они.

Такси остановилось у Зимнего Сада. Гарриэт чувствовала себя несколько неловко, расплачиваясь за проезд, но вскоре осознала, что для Антуана такие вещи в порядке вещей. Она прошла вместе с ним к входу для оркестрантов, где они через несколько минут присоединились к Лейле Гарланд и Луису де Сото — к безупречной платиновой блондинке и безупречной праздношатающейся ящерице. Оба обладали абсолютным хладнокровием и невероятной учтивостью; когда Гарриэт села за их столик, единственной трудностью оказалось извлечь из них хоть какую-то заслуживавшую доверия информацию. Лейла, очевидно, заняла определенную позицию и придерживалась только ее. «Поль Алесис был страшно милым мальчиком», но «в общем-то слишком романтичным». Лейла была страшно огорчена, когда ей пришлось «прогнать его», он воспринял это «страшно тяжело»… но, в конце концов ее чувства к нему были не более чем жалость, он ведь был «так страшно застенчив и одинок». Когда рядом появился Луис, она сразу поняла, кому по-настоящему принадлежит ее любовь. Она завращала своими огромными глазами цвета барвинка в сторону мистера да Сото, который ответил ей томным взмахом бахромы своих ресниц.

— Я очень сожалела об этом, — продолжала Лейла, — потому что бедный дорогой Поль…

— Не дорогой, милая…

— Конечно, нет, Луис, только бедный покойник. Так или иначе Я очень сожалела, потому что бедняга Поль очевидно был чем-то встревожен. Но он не доверился мне, а что же прикажете делать девушке, которой не доверяет мужчина? Меня часто интересовало, а не шантажировал ли его кто-то?

— Зачем? Разве он не выглядел человеком, которому вечно не достает денег?

— Ну… да. Конечно, это не имело бы никакого значения для меня; я не отношусь к тому сорту девушек. Тем не менее, видите ли, это неприятно — думать, что одного из твоих близких друзей шантажируют. Я имею в виду то, что девушки часто не понимают, что им нельзя быть замешанными в нечто нехорошее, не так ли?

— Отнюдь нет. Когда он начал беспокоиться?

— Дайте подумать. По-моему, это случилось около пяти месяцев назад. Да, это так. Я хочу сказать — когда начали приходить эти письма.

— Письма?

— Да, большие послания с иностранными штемпелями на них. По-моему, они приходили из Чехословакии или из одного из таких странных мест. Но что бы там ни было, не из России, поскольку я спрашивала его, а он ответил нет. Я подумала, что он нигде не был за границей, нигде, кроме России, где он Находился, когда был совсем маленьким ребенком, ну и, разумеется, Америки.

— Вы говорили с кем-нибудь еще об этих письмах?

— Нет. Видите ли, Поль всегда предупреждал, что это повредит ему, если я упомяну о них. Он говорил, что большевики убьют его, если что-нибудь об этом станет известно. Я сказала: «Не понимаю, что ты имеешь в виду. Я — не большевичка и не знакома с кем-либо из людей такого рода, так почему это может повредить тебе, если этом рассказать?» Но сейчас он мертв, и я ведь не причиняю никакого вреда, рассказывая вам это, не так ли? Кроме того, если вы спросите меня, я совсем не верю, что это были большевики. Я имею в виду, что такого просто не может быть, верно? Я сказала ему: «Если ты ожидаешь от меня, что я приму на веру ЭТУ историю, то тебе придется долго ждать. Но он ничего не рассказал мне, и наши отношения несколько испортились. Я хочу сказать — когда девушка-подруга мужчины, как это было у нас с Полем, то она рассчитывает хоть на каплю уважения.

— Безусловно, — горячо произнесла Гарриэт. — Это очень большая ошибка с его стороны, что он не был откровенен с вами. Я бы на вашем месте посчитала бы справедливым попытаться выяснить, от кого приходили эти письма.

Лейла изящно поигрывала кусочком хлеба.

— Действительно, — согласилась она. — Как-то я украдкой заглянула в них. Решила, что должна сама это сделать. Но там была написана какая-то бессмыслица. Я не смогла разобрать ни слова

— Они были написаны на иностранном языке?

— Ну, не знаю… Они все были написаны печатными буквами, а в некоторых словах совсем не было гласных. Вы не смогли бы их произнести.

— Похоже на какой-то шифр, — подсказал Антуан.

— Да, именно это я и подумала. Это показалось мне ужасно странным.

— Однако, несомненно то, — заметила Гарриэт, — что обычный шантажист не будет писать шифрованных писем.

— О, ну почему это должны быть шантажисты? Я хочу сказать, что это могут быть гангстеры, знаете, как в той повести „Дело Пурпурного Питона“? Вы ее читали? Пурпурный Питон был турецкий миллионер, и у него имелся тайный дом, полный обитых сталью помещений, роскошных курительных комнат и обелисков?

— Обелисков?

— Ну, вы знаете! Это леди, который пользуются не слишком большим уважением. И в каждой европейской стране у него имелись агенты, которые разносили компрометирующие письма, а он писал их своим жертвам при помощи шифра и подписывал свои послания пурпурно-красными чернилами. И только молодая английская леди-детектив раскрыла его секрет, проникнув к нему, переодевшись обелиской, и один детектив, который в действительности был лорд Хамфри прибыл с полицией как раз вовремя, чтобы спасти ее от отвратительных объятий Пурпурного Питона. Ужасно волнующая книга! Поль читал так много книг — я надеялась, что он почерпнет из них идею, как перехитрить гангстеров. Он также очень любил звуковое кино. Конечно, во всех этих историях герой всегда берет верх, только ведь в жизни бедняжка Поль совсем не был похож на героя. Я однажды сказала ему „Все это очень хорошо, однако трудно представить тебя, рискующего жизнью в логове китайских курильщиков опиума и полном гангстеров с пистолетом в руке, обкуренным и оглушенным мешком с песком, а затем срывающим с себя путы и нападающим на Короля Преступного Мира с электрической лампой. Ты бы испугался, что тебе причинят боль“, говорила я. Он бы на самом деле испугался.

Мистер да Сото оценивающе хихикнул.

— Ты сказала потрясающе, милая. Бедняга Алексис был моим другом, но вот чего он не имел, так это храбрости. Я сказал ему, что если он встанет на моем пути и не даст малютке Лейле самой выбрать себе конфетку, то я сверну ему челюсть. Даю вам слово, он был сильно напуган.

— Да, — подтвердила Лейла, — конечно, девушка не может чувствовать какое-либо уважение к мужчине, которые не может отстоять ее для себя.

— Удивительно! — воскликнул Антуан. — И этот молодой человек такой застенчивый, такой любезный, режет себе горло, нанеся себе огромную отвратительную безобразную рану, потому что ты отвергла его. Celst inoui[56]!

— Мне кажется, ты веришь всей этой истории с большевиками, — проговорила Лейла обиженно.

— Я? Я не верю ничему. Я — агностик. Но утверждаю, что твое изображение Алексиса не очень логично.

— Антуан всегда говорит о логике, — сказала Лейла. — Но вот что я скажу — люди — нелогичны. Посмотри, на все эти странные вещи, которые они делают. Особенно мужчины. Я всегда считала мужчин страшно непоследовательными.

— Еще бы! — сказал мистер да Сото. — Ты совершенно права, Любимая. Они должны быть такими, иначе они ой как бы поволновались из-за таких шаловливых малюток, как ты.

— Да, но эти письма, — сказала Гарриэт, упорно придерживаясь своей линии. — Как часто они приходили?

— Примерно, раз в неделю, иногда чаще. И он часто отвечал на них. Иногда, когда я приходила к нему в гости повидаться, его дверь была заперта и старуха ма Лефранс говорила, что он пишет письмо и не хочет, чтобы его беспокоили. Естественно, девушке, подруге джентльмена не понравится такое поведение с его стороны. Я хочу сказать, вы же ожидаете от него хоть капельку внимания к себе, а не то что он будет сидеть заперевшись и писать письма, когда вы приходите повидаться с ним. Я имею в виду, что вы не можете ожидать, что девушка станет мириться с такого рода штучками.

— Конечно, ты не сможешь мириться с таким, малышка, — сказал мистер да Сото.

Гарриэт внезапно осенила мысль.

— Когда пришло последнее из этих писем? — спросила она Лейлу.

— Не знаю. Мы больше не дружили с ним, после того как я подружилась с Луисом. Но думаю, ма Лефранс расскажет вам. Мало есть такого, чего не знала бы ма Лефранс.

— Вы с Алексисом жили вместе, когда были друзьями? — прямо спросила Гарриэт.

— Конечно, нет; спрашивать у девушки такие ужасающие вещи…

— Я хотела сказать… в одном и том же доме?

— О нет! Мы довольно часто встречались, но разумеется, после того, как мы с Луисом стали друзьями, я сказала Полю, что было бы лучше нам больше не видеться. Видите ли, Поль так любил меня, и Луис мог вообразить всякие вещи, не так ли, Луис?

— Голову даю на отсечение, милая.

— Вы рассказывали об этих письмах полиции?

— Нет, что вы, нет, — решительно ответила мисс Гарланд. — Не сказала бы, что я не могла сделать это. Но если бы меня об этом спросили пристойно… Однако, манера, которой действовал этот тупоголовый Умпелти… вы бы решили, что я не заслуживающая уважения девушка. Так что я сказала ему: „Ничего не знаю об этом и у вас нет ничего против меня“, — сказала я, — и вы не имеете права заставлять меня отвечать на ваши глупые вопросы, пока не отвезете меня в ваше отвратительное полицейское управление и не предъявите мне обвинение», — сказала я. Тщательно поставленный голос мисс Гарланд вышел из-под контроля и превратился в пронзительный визг, и я сказала: «А если вы это сделаете, то произойдет скандал, — сказала я, — поскольку мне ничего не известно о Поле Алексисе, и мы не виделись с ним вот уже несколько месяцев, — сказала я, — и вы можете меня спрашивать сколько угодно, и если вы будете запугивать такую уважаемую девушку, то не оберетесь неприятностей, мистер Румпелти-Бумпелти, — сказала я, — а теперь вы знаете, куда идти, где находится дверь, вам известно». Вот что я сказала, и в этой стране имеется хороший закон, чтобы защитить такую девушку, как я.

— Ну не пройдоха ли! — восхищенно воскликнул да Сото.

Похоже, нельзя было добиться большей информации от Лейлы Гарланд, которую Гарриэт мысленно охарактеризовала как «обычную авантюристку, глупую как обезьяна». Что касается да Сото, он выглядел довольно безвредно, и, по-видимому, у него не было веской причины разделаться с Алексисом. Гарриэт никогда не понимала этих вкрадчивых людей смешанной национальности. Как только она подумала об этом, да Сото вытащил свои часы.

— Прошу меня извинить, леди и джентльмены. Сегодня в два часа у меня репетиция. Как всегда по вторникам и четвергам.

Он поклонился и покинул их своей гибкой походкой, сочетающей в себе одновременно и лень и заносчивость. Намеренно ли он упомянул о четвергах, чтобы направить внимание на алиби в четверг, восемнадцатого? И откуда он знал время, требуемое для алиби? Такой исключительно важной подробности не позволили бы попасть в газеты. Невероятно, что такое сделали бы пока не закончилось следствие. И еще — не мог ли он придать этому замечанию некую значительность? Алиби зависит от репетиционного оркестра, и было так просто закрепить его или опровергнуть. Тогда Гарриэт пришло в голову объяснение: полиция уже допрашивала да Сото о его передвижениях в последний четверг. Но наверняка они специально не выделяли время совершения преступления с такой точностью. Они решили, что чем меньше людей знают об этом, тем лучше — ведь это поможет расследованию, если кто-то начнет нарочито подчеркивать свое алиби на два часа дня.

Гарриэт возвращалась с Антуаном и по-прежнему совершенно не знала, что делать с да Сото. Было всего четверть третьего; у нее имелось время осуществить новый план, сложившийся у нее В голове. Она положила кое-какие вещи в небольшой чемоданчик и отправилась побеседовать с миссис Лефранс, квартирной хозяйкой Поля Алексиса.

Дверь неприглядного обшарпанного дома, где сдавались меблированные комнаты, Гарриэт открыла тучная особа с бронзовыми волосами, одетая в розовый халат, в спущенных почти до пят чулках и зеленых вельветовых тапочках; ее обильно напудренную шею охватывала нитка бус из искусственного янтаря; бусины напоминали собой голубиные яйца.

— Добрый день, — поздоровалась Гарриэт. — Я ищу комнату.

Дама проницательно посмотрела на нее и поинтересовалась:

— Профессионалка, милочка?

Ответить «Да» было искушением, но небезопасно. Миссис Лефранс выглядела так, словно то, что она не разбирается в профессионалах, могло быть написано на трехпенсовой монете. Кроме того, Гарриэт стала хорошо известна в Уилверкомбе, и едва ли она могла надеяться, что ей удастся скрывать кто она такая.

— Нет, — ответила она. — Я пишу книги. В сущности, миссис Лефранс. я — та самая особа, которая на прошлой неделе нашла бедного мистера Алексиса. Я остановилась в «Респленденте», но там ужасно дорого, и я полагаю, что если ваша комната все еще свободна, то я могла бы снять ее.

— Надо же! — с жаром сказала миссис Лефранс. Она открыла дверь чуть пошире, но, очевидно, по-прежнему колебалась между подозрением и любопытством. — Что ж! Даже не знаю, что и сказать. А вы не одна из этих журналистов?

— О, дорогая, нет, — ответила Гарриэт.

— Потому что с этими парнями никогда не знаешь, на каком ты свете, — сказала миссис Лефранс — Они взволновали меня до смерти, суя свои длинные носы в мои личные дела. Ну конечно ВЫ не можете помочь тут ничем, однако это выглядит весьма интересно, что вы нашли бедного мальчика, не так ли, милая? Идемте. Вы извините меня за мой халат, правда? Если бы я не ходила туда-сюда, туда-сюда, глаз не спуская с этой девушки, что убирается в доме, то не знаю, где бы мы все находились. И вот у меня не было времени привести себя в порядок с утра. На какой срок вам понадобится комната?

— Точно не знаю. Это зависит от того, сколько времени займет у них это расследование.

— Ах да… они же должны сначала найти его, бедного ягненочка не так ли? Знаете, у меня такое больное сердце, и я не могу спать по ночам, думая о том, что его навсегда смыло это мерзкое море Осторожнее, милочка, тут ведерко с углем. Сколько раз я говорила этой девчонке не оставлять его на лестнице! Вот прекрасная комната на первом этаже — она самая лучшая в доме, и вы найдете там удобную кровать. Бедняжка Алексис говорил, что чувствовал себя здесь как дома, а он несомненно был для меня как сын.

Миссис Лефранс первой двинулась наверх — ее зеленые тапочки шлепали и демонстрировали огромные дыры на пятках ее чулок.

— Сюда, милочка! — проговорила она, рывком открывая дверь. — Я уверена, что лучше комнаты вы не сыщете во все Уилверкомбе. Она миленькая и тихая — вы спокойно сможете заниматься в ней своим писанием. Я ее прибрала, а всю его одежду и вещи вынесла — я могла бы просто свалить все в одно место. Однако — сюда! Надеюсь, вы не будете иметь ничего против нее. Ведь это не так, словно бы он умер в этой комнате бедняжка. Верно? И я уверена, что мистер Алексис был настолько джентльменом, чтобы совершить такой необдуманный поступок в чьих-либо владениях. Такого рода вещи делают в местах с дурной славой, нельзя этого отрицать; вероятно, меня можно упрекнуть за то, что как не было никакого женского контроля, а также не было и никаких попыток сделать своих постояльцев счастливыми. Однако, что касается книг, ну, разумеется, если в них было что-то заразное, то они должны быть разорваны, хотя не знаю, кому они сейчас принадлежат, и я уверена, что полиция также не сможет мне сказать об этом и думаю, они будут абсолютно правы; а я весь этот год и потом была ему как мать. Ему не на что было жаловаться; обычно он чувствовал себя хорошо, если не считать боли в суставах, из-за которой он время от времени лежал; эти боли он переносил очень мучительно. У меня просто сердце кровью обливалось за него, и вас удивило бы то количество аспирина, которое он принимал от этих болей, и никогда не обращался к врачу. Что ж! Я не порицаю его. У моей сестры был довольно жестокий ревматизм, так-то его почти не заметно, если не считать того, что ее колено раздувалось как тыква. Она совсем не могла двигать конечностями, а это мучительно для женщины ее профессии. Она была воздушной гимнасткой; если когда-нибудь захотите посмотреть, милочка, я держу у себя в комнате ее фотографию; а на венки, которые прислали ее старые друзья на ее похороны, приятно было посмотреть. Они покрыли ими катафалк и устроили очень пышную перевозку. Но как я уже говорила, если вас будут беспокоить эти книги, я их унесу. Я не собираюсь, чтобы эта женщина Велдон или Лейла Гарланд — эта кошечка — являлись сюда и пытались завладеть ими.

Комната оказалась довольно приятной — просторная, веселая И намного опрятнее, чем ожидала Гарриэт, судя по внешности миссис Лефранс. Мебель, разумеется, была отвратительной, но, несмотря на потертость, прочная и в хорошем состоянии. Книги оказались такими, как описал их инспектор Умпелти: главным образом романы в дешевых изданиях, несколько русских книг в бумажных переплетах и несколько томов мемуаров о Русском Дворе. Единственной замечательной реликвией прежнего владельца была восхитительная икона, висевшая в изголовье кровати — конечно, старинная и вероятно ценная.

Для порядка Гарриэт начала довольно долго торговаться с миссис Лефранс касательно сроков и уплаты, победоносно сговорившись на 2,5 гинеи в неделю, или 20 шиллингов.

— Еще ни с кем у меня так не было, — заметила миссис Лефранс — Только я вижу, что вы принадлежите к спокойному сорту людей. Единственное, чего я не хочу в своем доме — это неприятностей. Хотя я уверена, неприятности — достаточно беспокойное дело для любого. У меня было жестокое потрясение, — сказала миссис Лефранс, немного задыхаясь и присаживаясь на край кровати, словно показывая, что это потрясение еще не утратило своей силы. — Я так любила бедного мистера Алексиса.

— Безусловно, это должно было сильно потрясти вас.

— Такой внимательный молодой человек, — продолжала миссис Лефранс, — и с манерами князя. Но много раз, когда я с ног сбивалась с этой девчонкой, жильцами и прочим, он говорил: «Не падайте духом, ма: выпейте со мной немного коктейля и начнутся лучшие деньки». Он был мне прямо как сын, да.

Что бы ни подумала Гарриэт, выслушав эту трогательную реминисценцию, так не похожую на то, что она уже слышала о Поле Алексисе, она не оставила без внимания этот намек.

— А как насчет того, чтобы сейчас немного перекусить? — заметила она.

— Конечно, — сказала миссис Лефранс — О, я не подумала, а как же! Но это не слишком свежее для вас, милочка. Я ни к чему не смогла притронуться на этот раз. Хотя прямо за углом есть распивочная «Дракон», она вполне комфортабельная, и там, Несомненно, имеется капелька джина, которая поможет вам приняться за обед.

Гарриэт напрягла все свои силы, чтобы преодолеть сопротивление миссис Лефранс, которая тотчас же перегнулась через перила и начала звать «девчонку», чтобы та слетала в «Дракон» За соответствующим количеством джина.

— Там меня хорошо знают, — подмигнув добавила хозяйка. — А тут еще эти нелепые законы насчет бутылок и полубутылок; если вас не знают, они утаят от вас выпивку до тех пор, пока не узнают вас и откуда вы. Вы думаете, хотят, чтобы народ пил согласно постановлению Парламента, не так ли? А тут еще одно да другое, и полиция повсюду сует нос и задает вопросы… словно мой дом не был всегда таким благовоспитанным, как у епископа Кентерберийского… а они тоже об этом знают, что я живу здесь двадцать лет и ни одной жалобы — а знаете, как трудно для порядочной женщины сводить концы с концами в наши дни. И могу сказать одно — я никогда никого не ограничивала. У меня для всех прямо как дома, вы это еще увидите, милочка.

Под воздействием джина с водой миссис Лефранс становилась все менее и менее сдержанной. У нее была собственная версия осложнений Алексиса с Лейлой Гарланд.

— Что могло быть между этими двумя, не могу сказать, милочка, — говорила она. — Это не мое дело, пока мои жильцы ведут себя спокойно. Я всегда говорю моим девушкам: я не против того, что мои леди встречаются со своими друзьями-джентльменами и наоборот, но при условии, что это не становится причиной неприятностей. «Мы все были молодыми, — говорю я им, — но мне бы хотелось, чтобы они помнили, что мне здесь не нужны неприятности». Вот что я говорю. В этом доме до этих пор никогда не было неприятностей. Однако, должна сказать, что мне совершенно не жаль, когда такая кошечка губит сам; себя. Нет, не жаль. И вообще мне не нравится этот ее даго. Надеюсь, она заставляет его платить с лихвой. Вы никогда не сможете столько дать такой девушке, чтобы она осталась довольна. Хотя она вела себя довольно приятно, приносила мне букет цветов или когда приходила в гости к мистеру Алексису, сделает мне какой-нибудь небольшой подарок, хотя я и не спрашивала, откуда у нее деньги. Но когда мистер Алексис сообщил мне, что она сблизилась с этим парнем, я сказала: «Хорошо, что вы избавились от нее». Вот что я сказала, и если вы спросите меня, то отвечу, что он очень хорошо понял это.

— Значит, вы не думаете, что он покончил с собой из-за нее?

— Нет! — ответила миссис Лефранс — Конечно, я довольно часто ломала себе голову, почему он это сделал. Не из-за этой же пожилой леди, с которой был обручен, я знаю это. Сказать по правде, дорогая, он никогда не ожидал, что это будет иметь успех. Разумеется, молодой мужчина в его положении должен ублажать своих дам, но его семья никогда не потерпела бы этого. По существу, мистер Алексис рассказывал мне, и не так давно, что это никогда не кончилось бы успешно. «Видите ли, ма, — сказал он мне не позже чем в последнюю субботу, — в один из эт1гх дней я сумею сделать нечто лучшее для себя». «О, да, — говорю я ему, — вы женитесь на китайской принцессе, женитесь подобно Алладину в пантомиме». Нет, я думала об этом неоднократно, и скажу вам, то что думаю. Я считаю, что у него состоялась, не очень удачная игра на бирже.

— Игра на бирже?

— Ну да, биржевые сделки с иностранными государствами. Он часто получал письма! На них стояли заграничные штампы, они были написаны странным почерком. Я часто поддразнивала его ими. «Это были сообщения, сказал он, и если все будет Правильно, то он станет один из самых великих людей в мире». Он часто говорил: «Ма, когда придет мой корабль, я подарю вам диадему, усыпанную бриллиантами, и сделаю вас управляющей государством». О, дорогая, мы много смеялись над этим. Хотя было время, когда я могла носить диадемы и ожерелья, если бы только захотела. В ближайшее время я покажу вам отзывы критиков статьи в газетах обо мне. Веселая-сказочная-Лилиан — часто называли меня, когда я была ведущей актрисой в спектаклях старого Розембаума, и играла мальчиков, хотя вы можете не поверить, глядя на Меня сейчас, милочка, на мою расплывшуюся фигуру… я не отрицаю этого.

Гарриэт выразила восторг, посочувствовала и мягко вернула миссис Ленфранс к теме иностранных писем.

— Ну, дорогая, одно из них пришло за два дня до того, как произошла эта трагедия. Наверное, оно было длинное, судя по тому, как он часами сидел над ним часы и часы. Он часто называл это «размышлением над своим положением». Ну, я думаю, что наверное оно содержало скверные известия, хотя он не выдавал мне секрета. Однако он был очень странный в тот день и на следующий. Казалось, он словно ничего не видит и не слышит. И смеялся… как-то истерически… я бы так назвала его смех, если бы он был девушкой. Когда поздно вечером в среду он ложился спать, то поцеловал меня. Он шутил и разговаривал как-то исступленно, но я не обратила внимания. Видите ли, это было в его характере. «В один из этих дней, — сказал он, — вы обнаружите, что я расправил свои крылья и улетел». Он совсем не думал… о, дорогая! Бедный мальчик! Теперь я вижу, как это было в его характере… избавить меня от этого. Я всю ночь подслушивала возле его комнаты. Он жег бумаги, бедный дорогой мальчик! Видимо, у него было страшное разочарование, и он не хотел, чтобы кто-нибудь узнал об этом. А утром он дал мне деньги за неделю вперед. «Я знаю, что это немного рано, — сказал он, потому что это должно было произойти не раньше субботы, — Но если я дам вам их сейчас, они будут в большей сохранности», — продолжал он. «Если я возьму их с собой, то могу истратить их». Конечно, я понимаю теперь, что у него было на уме, бедняжки. Он знал, что уходил, и не хотел причинять мне боль… он всегда был такой внимательный к другим. Но когда я сейчас вспоминаю, что одно-единственное слово могло спасти его…

Миссис Лефранс разрыдалась.

— Я думала, что он должен был внезапно уехать, чтобы проследить за своей биржевой игрой, но он не взял никаких вещей. Так что, разумеется, я выкинула эту мысль из головы. А что касается того, что он сделал, — то как я могла подумать такое?! Он казался таким сильным духом! Но с другой стороны! Я ДОЛЖНА была догадаться, если бы моя голова не была забита другими вещами — а тут еще эта девица сообщает об уходе, как она сделала тем утром, вот я и не обратила внимания. Но они часто кажутся сильными духом, те, кто после кончают с собой. Вот бедняга Билли Корнаби был точно такой же. Устроил в свой последний вечер званый ужин с устрицами и шампанским, заплатил за него целое состояние, был душой этого вечера, заставил нас надрываться от хохота — а потом вышел и вышиб себе мозги в туалете для джентльменов.

Миссис Лефранс несколько минут горько рыдала.

— Что ж! — воскликнула наконец она, взяв себя в руки и шмыгая носом, — жизнь — странная штука, и вы не можете дать себе в ней отчет, не так ли? Будем же счастливы, когда мы молоды? В непродолжительном времени все мы будем иметь у себя над головой небольшой белый камень и неважно совсем, как это произойдет и когда. Когда вы желаете занять комнату, дорогая?

— Переберусь к вас сегодня вечером — ответила Гарриэт. — Не знаю, понадобится ли пансион, но если я оставлю свой чемоданчик и заплачу вам 20 шиллингов за комнату заранее, то все будет в порядке, верно?

— Отлично, милочка! — сказала миссис Лефранс, явно повеселев, — приходите просто, когда вам захочется. Вы останетесь очень довольны с ма Лефранс. Ну вот, вы подумаете, что я слишком разговорилась, и утомила вас многословием, но вот что я скажу — выплакавшись, порой вам становится лучше, если к тому же мир не обходится с вами хорошо. Все мои молодые люди приходят ко мне со своими невзгодами. Я только хочу, чтобы мистер Алексис поведал мне о своих бедах и волнениях — вот он тут как тут… Но он был иностранец, а они все делают и говорят не так как мы, верно? Осторожней, тут совок для мусора, милочка. То и дело я им говорю, чтобы не оставляли вещи на лестнице, но с таким же успехом вы можете говорить это кошке. Сегодня утром, если вы поверите, она оставила на коврике у меня под дверью пять мышей, не скажу, что они когда-нибудь прибегают наверх, дорогая, вы не подумайте это; однако подвал весь кишит ими, этими отвратительными маленькими тварями. Ну, до свидания, милочка, и кстати, вот вам ключ от двери. К счастью, у меня остался еще один: бедный мистер Алексис когда уходил, забрал свой с собой, и Бог знает, где он теперь. Я разрешаю своим жильцам приходить, когда им нравится; вам здесь будет очень удобно.