Найти мертвеца

Глава 25 Свидетельствует словарь

Вторник, 30 июня

«Отлично», — подумал полицейский констебль Ормонд, уверенный в том, что показания Перкинса были лживые; сложность заключалась в том, чтобы доказать это. Имелось два возможных объяснения. Или лгал Перкинс, или Велдон умышленно обманул его насчет времени. Если верно было первое, то в таком случае, полиция столкнулась бы с печально известными трудностями доказывать обратное. Если же — последнее, тогда выяснить это, возможно, помогла бы справка мистера Полвистла из гаража Дарли.

Мистер Полвистл и его механик были готовы и полны страстного желания помочь следствию. Они отлично помнили мистера Перкинса, и это неудивительно, ибо в Дарли редко появлялся совершенно незнакомый человек, чтобы взять напрокат машину. Они вспомнили, что мистер Перкинс вытащил свои часы и сравнил время с часами в гараже, сославшись на то, что его часы отставали и ему пришлось спрашивать время у случайного встречного. Затем он сказал: «О да, они идут совершенно правильно», и даже спросил, надежны ли часы в гараже, и сколько времени добираться до Уилверкомба.

— И ВАШИ часы верны?

— В тот день они шли совершенно правильно.

— Что вы имеете в виду, говоря «в тот день»?

— Ну, вообще-то они немного отстают, это факт, но в четверг утром мы как раз точно поставили их, правда, Том?

Том кивнул, добавив, что «они» рассчитаны на 8 дней, и он привык заводить их в каждый четверг утром; четверг — особенный день, из-за рынка в Хэзборо, а Хэзбор это центр, где прокручиваются все местные дела.

По-видимому, нельзя было не доверять этим показаниям. Хотя ни мистер Полвистл, ни механик лично не видели циферблата часов мистера Перкинса, однако они заявили об этом, а он сказал: «О да, они идут совершенно правильно». Следовательно, если в них были какие-нибудь расхождения, Перкинсу пришлось бы скрывать свой циферблат от работников гаража. Возможно, было немного странно, что Перкинс так настойчиво привлекал внимание к тому, правильно или неправильно идут часы. Констебль Ормонд снова сел на мотоцикл и вернулся в Уилверкомб даже более чем убежденный, что Перкинс — бессовестный лгун. Инспектор Умпелти согласился с ним.

— По-моему, неестественно для столь нездорового человека, что он начинает беспокоиться о точности во времени до минуты, когда добирается до какого-либо места. Трудность состоит в том, что когда он утверждает, что видел Велдона, мы не можем доказать, что это было не так. Что же нам теперь делать?

— Ну, сэр, — предположил Ормонд, по-видимому, не соглашаясь с собеседником, — я считаю, что если Велдон или еще кто-либо проезжал на лошади вдоль берега между Дарли и Утюгом, то кто-то же должен был его видеть. Опросили всех людей, проходивших по верху утесов примерно в это время?

— Конечно, мы подумали об этом, мой мальчик, — мрачно ответил инспектор. — Я допрашивал каждого, кто проходил между часом и двумя, и оказалось, что ни одна живая душа не видела лошади.

— А как насчет тех людей из коттеджей?

— Насчет них? — инспектор хмыкнул. — Можете не сомневаться, они вообще ничего не видели — даже того, что им надо бы видеть, в первую очередь, что касалось старого Поллока, а мы убеждены, что он имел какое-то отношение ко всему этому. Тем не менее, пойдите и попытайте с ними счастья еще раз, если, конечно, хотите, молодой человек, и если вам удастся чего-нибудь выведать у них, то я отдам вам должное. Старый Поллок просто вышел из себя и ни он, ни его зять Билли Маггеридж, ничего не расскажут полиции. Однако поспешите туда. Вы — симпатичный холостяк, и, как знать, может, вам удастся что-нибудь выведать у женского населения.

Покрасневший Ормонд соответственно отправился к коттеджам, где, к своему огромному облегчению, обнаружил полное отсутствие мужчин, и встретился с женщинами, склонившимися над лоханью со стиркой. Сначала никто не принял его достаточно сердечно, но после того, как он снял с себя форму и подал молодой миссис Поллок каток для белья и принес миссис Маггеридж из колодца две тяжеленных кадки с водой, атмосфера стала менее холодной, и ему удалось задать несколько вопросов.

Однако результаты оказались неутешительными. Женщины очень хорошо объяснили, почему они не видели никакой лошади или всадника в четверг, 18 июня. Семейные обеды были съедены как обычно — в двенадцать, а после обеда надо было заканчивать глажку. Так что все взгляды были прикованы к стирке, как, кстати, мог убедиться сам мистер Ормонд, и миссис Поллок, и миссис Маггеридж были всецело заняты ею. Еще были дедушка и бабушка Поллоки и Джем, они занимались отдельно рубашками и воротничками, а молодые Артур, Полли, Рози, Билли Маггеридж и Сюзи, Фанни, маленький Дэвид и малыш Дженни Маггеридж.

Чарльз, за которым присматривала миссис Маггеридж попутно, так как Дженни находилась на службе, все занимались работой; они часто стирают и не заканчивают стирку аж до самой субботы, и вы не представляете, сколько надо принести воды для стирки мужских свитеров и носков. Тем днем никого дома не было, по крайней мере наверняка до трех часов дня, пока Сюзи не пошла в передний сад за картошкой, чтобы почистить ее на ужин. Сюзи видела тогда джентльмена, одетого в шорты и с рюкзаком, который поднимался по тропинке от берега, но он не может быть тем джентльменом, о котором хочет узнать мистер Ормонд, поскольку позже он приходил с леди и рассказывал им о найденном трупе. Тем не менее, мистеру Ормонду, наверное, будет очень приятно услышать об этом джентльмене. На нем были очки в роговой оправе, и он поднимался по тропинке «где-то между 15.30 и четырьмя» и вышел прямо на дорогу, ведущую к Лесстон-Хо. Судя по всему, это был Перкинс, и короткие подсчеты показали, что указанное время довольно хорошо соответствует рассказам и Перкинса и Гарриэт Вэйн. Гарриэт встретилась в ним примерно через милю в четыре часа. Но это ничего не доказывало, и критический период времени между 1.30 и тремя по-прежнему оставался таким же неясным, как и прежде.

Озадаченный и неудовлетворенный, Ормонд медленно побрел обратно по дороге, отметив, что берег отсюда почти не виден. Фактически проглядывалась примерно только одна миля и обе стороны Утюга, так как дорога проходила совсем близко от утесов. Между ними расстилалось широкое поле, а вершина скалы скрывала берег из поля зрения. Любой мог без всякого риска проскакать на лошади среди бела дня, совершить на Утюге убийство; и также совсем неудивительно, что путешественник, идущий по этой дороге, мог не заметить гнедую лошадку. Но существовала ли она вообще? Это доказывала найденная подкова и рым-болт, забитый в скалу. Констебля Ормонда особенно волновал этот рым-болт: если он там находился не для того, чтобы привязывать лошадь, то для чего же тогда? И по самому последнему предположению Уимси выходило, что лошадку одну отослали обратно, прежде, чем она достигла Утюга.

С точки зрения убийцы это было странное действие. Как он мог быть уверенным, что животное вернется обратно, а не станет бродить вблизи того места, привлекая внимание? В сущности, после неистовой скачки 4, 5 мили, было более вероятным придерживаться именно этой версии. Если не принимать во внимание рым-болт, то просто невозможно привязать гнедую кобылку где-то еще, чтобы позже забрать ее. Но возможно ли это? Ведь на берегу не было ни столбика, ни волнолома, к которому можно было привязать ее, а если убийца подвел ее прямо под скалу, тогда должны были остаться две линии следов — лошадки, по ее прибытии, и его собственные — по возвращении. Но констебль мог поспорить на все, что угодно, и это очень важно, а не происходило ли все на некотором расстоянии от Утюга?

Чтобы убедиться в правильности подобной точки зрения, стоило возвратиться и осмотреть берег.

Ормонд так и сделал, поднялся до Утюга, спустился как раз по той же самой тропинке, которой воспользовалась Гарриэт, и с трудом проехал на своем мотоцикле вдоль подножия утеса в направлении Дарли. Примерно после получасовых поисков он, наконец, обнаружил то, что искал. Там, где когда-то скала обвалилась, имелось углубление. В нем, зажатый между валунами, находился большой деревянный столб, который, очевидно, когда-то составлял часть какой-то ограды — несомненно, она была установлена, чтобы удерживать людей или животных от хождения по опасной зоне около полуобвалившейся скалы. Если гнедая кобылка находилась здесь, ее можно было легко привязать к этому столбу, и, благодаря нависающей части скалы и груде упавших камней, практически нельзя увидеть ни со стороны моря, ни сверху со стороны дороги.

Это открытие доставило Ормонду огромное удовольствие, но он обрадовался бы еще больше, если бы ему удалось обнаружить еще какой-нибудь определенный знак, что, собственно, и произошло чуть позже. Песок здесь был настолько рыхлым и сухим, что, конечно, нельзя было рассчитывать на какие-нибудь сохранившиеся следы там, куда доходил прилив, и, хотя Ормонд тщательнейшим образом обследовал при помощи лупы столб, он не смог найти никаких признаков, что его использовали для привязи лошади. В этот момент для Ормонда остатки волокон от веревки или лошадиный волосок-два были бы во сто крат ценнее, чем крупная денежная купюра; кучка конского навоза ценилась бы им по своему весу как рубины. Но ничего из этих простых, некрасивых признаков не вознаградило его ищущий взгляд. Перед ним был лишь столб, расщелина в скале и больше ничего.

Резко тряхнув головой, он подошел к кромке воды и быстрой походкой направился к Утюгу. Он обнаружил, что если очень спешить, да притом с большим усилием — то молодому, одетому в форму констеблю, чтобы добраться в жаркий летний день до скалы, понадобится двенадцать минут. Она находилась слишком далеко. Пять минут ходьбы — это самое большое, что, вероятно, мог себе позволить Велдон по расчетам Уимси. Ормонд снова поднялся на скалу, оседлал свой мотоцикл и начал мысленно подводить итоги.

Когда он приехал в полицейское управление, эти итоги окончательно сформировались.

— Вот какой я вижу путь, — сообщил он суперинтенданту Глейшеру. — Мы придерживаемся версии, что Перкинс обеспечивал алиби для Велдона. Допустим, что все было наоборот. Предположим, что Велдон обеспечивает алиби для Перкинса. Что нам известно о Перкинсе? Только то, что он — школьный учитель и что, похоже, никто не видел его с мая. Итак, он утверждает, что спал в Уилверкомбе и тем утром не выходил из дома до часа дня. Прежде всего тут — небольшая неясность. Он предоставляет единственное доказательство — что купил какое-то лекарство у аптекаря, — но не помнит аптекаря и не уточняет времени. Теперь нам известно, что Велдон в то утро находился в Уилверкомбе, и ЕГО время тоже не совсем ясно. Допустим, эти двое встретились и обо всем договорились. Перкинс приходит в Дарли и достает лошадь.

— Нам надо выяснить, видел ли кто-нибудь, как он проходил через поселок.

— Именно так, сэр. Естественно, нам придется все проверить. Однако, отмечу, что он действительно добрался туда примерно в 1.15 или около этого. Тогда у него была масса времени доехать на лошади, привязать ее там, где находится этот столб, уйти к подножию скалы и совершить убийство.

— Подождите минуточку, — проговорил Глейшер. — Это место находится в пятнадцати минутах быстрой ходьбы от скалы.

— Более точно, в пятнадцати минутах бега, сэр.

— Да, но по влажному песку, по воде. Можем ли мы считать это расстояние большим, чем миля? Конечно. Тогда для кобылы остается 3–3, 5 мили. Восемь миль в час, требуется восемь миль за 60 минут, одна миля — это 60 умножить на 8, — Глейшеру пришлось делать расчеты на уголке промокашки: математика для него была самым мощным камнем преткновения, — значит так… 30 умножается… погодите… 7 умножается на 8… о… делится на 2… умножается… делится…

Ормонд, который мог сложить в уме три столбца сразу, почтительно ожидал вывода начальника.

— Это составляет примерно 26 минут, — наконец заявил Глейшер.

— Совершенно верно, сэр.

— Это означает, — Глейшер внимательно посмотрел на циферблат часов управления и зашевелил губами, — 15 минут от 2-х часов получится 1.45; и еще 26 минут отнять от этого — 1.19.

— Да, сэр, и мы можем дать ему еще 4 минуты для того, чтобы привязать лошадь; у меня получается, что я должен выйти из Дарли в 1.15.

— Именно так; я только проверял ваши цифры. В таком случае мы должны находиться в поселке в 1.10 или около того.

— Правильно, сэр.

— А как и когда он снова забрал лошадь, Ормонд?

— Он этого не делал, сэр, уж это-то я понял.

— В таком случае, что же с ней сталось?

— Ну, сэр, я смотрю на это так. Мы ошибались, считая, что все это дело проделал один человек. Теперь предположим, что Перкинс совершает убийство в 2 часа дня, а затем прячется под Утюгом так, как мы думаем. Значит, он не может уйти до 2.30; нам это известно, поскольку до этого времени там находилась мисс Вэйн. В 2.30 она уходит, уходит и ОН, и затем возвращается.

— Зачем же ему возвращаться? Почему не пойти дальше? О… конечно, он должен организовать свое время так, чтобы приспособиться к алиби Велдона на 1.55.

— Совершенно верно, сэр. Ну, если бы он возвращался непосредственно мимо коттеджа Поллока, который находится в 2-х минутах от Утюга, делая 3 мили в час, то он был бы там в 3.10, однако Сюзи Маггеридж утверждает, что она не видела его между 3.30 и 4 часами, а я не заметил, чтобы эта женщина лгала.

— Она могла бы тоже находиться на Утюге; у нас имеются сомнения насчет семейки старого Поллока.

— Да, сэр; но если бы она лгала, то лгала бы иначе. Она не стала бы предоставлять ему времени больше, чем требовалось, чтобы уйти с Утюга. Нет, сэр, я уверен, что Перкинсу пришлось бы где-нибудь остановиться по дороге, и, наверное, так оно и было. Правильны слова доктора, который говорит, что человек, перерезавший этому парню горло, МОЖЕТ избежать попадания крови на себя, но он не утверждал же, что она НЕ ПОПАДЕТ на него, отнюдь нет. По-моему, Перкинс должен был где-нибудь задержаться, чтобы сменить одежду. В рюкзаке у него запросто могли лежать сменные рубашка и шорты. А также он мог постирать то, что носил. Вот я и говорю, что он сделал это, а потом уже добрался до дома Поллока примерно в 3.45. Он поднимается по тропинке, где его видит Сюзи Маггеридж, проходит еще полмили или около того, и встречается с мисс Вэйн в 4 часа, как он и сказал.

— Гм! — Глейшер мысленно провернул это предположение. Оно, конечно, имело свои привлекательные стороны, но очень во многом оставляло вопрос открытым.

— А кобылка, Ормонд?

— Ну, сэр, мы знаем единственного человека, который мог отвести ее обратно, и это — Велдон, и мог он это сделать только в одно время — между четырьмя часами, когда попрощался с Полвистлом и Томом и пятью двадцатью, когда мисс Вэйн видела его в Дарли. Давайте подумаем, как это разрешить, сэр. От Хинкс-Лейн до того места, где была оставлена лошадь, три с половиной мили; он мог выйти в четыре часа, дойти туда за час или чуть меньше, быстро верхом доехать обратно и как раз и 5.20 оказаться там, где его видели мисс Вэйн и Перкинс. Все сходится, сэр, не так ли?

— Это сходится, как вы говорите, Ормонд, но это как раз то, что я мог бы назвать притянутым за уши соответствием. Почему вы полагаете, что Перкинс вернулся за мисс Вэйн, вместо того, чтобы отправиться в Лесстон-Хо?

— Может быть, для того, чтобы разузнать, что она собирается делать, сэр? Или, возможно, чтобы невинно выглядеть… Он ведь, наверно, удивился, увидев ее там, не зная, что она идет в Бреннертон; и не удивительно, что он, по-видимому, несколько забеспокоился, когда она заговорила с ним. Он, возможно, решил, что вернуться вместе с ней — это самое правильное, что можно предпринять. Или он начал волноваться и захотел удостовериться, вернулся ли Велдон с лошадью. Он был очень осторожен, не сказав Велдону, когда они встречаются… всячески старался не иметь с ним ничего общего, как вы могли заметить. А что касается того, что он потом скрылся, — так это естественно, если вспомнить, что в его рюкзаке лежала одежда, испачканная кровью.

— Вы ответили на все вопросы, Ормонд. Так вот вам еще один. Почему, скажите на милость, если все это правда, Перкинс не прискакал на этой проклятой лошадке прямо к скале, когда находился совсем рядом с ней? Он мог ведь поехать на ней обратно и точно так же привязать ее.

— Да, сэр, и я полагаю, судя по рым-болту, что именно это вначале и пришло ему в голову. Но сегодня я осмотрел эти скалы и заметил, что как раз примерно в миле от Утюга дорога подходит настолько близко к краю этой скалы, что вы сможете увидеть берег внизу. Когда они обдумывали это дело, то могли сообразить, что человек, проезжающий по открытому куску пляжа, будет выглядеть подозрительно. Поэтому Перкинс спрятал лошадку там, где кончалось укрытие, а сам на веслах прошел остаток пути, считая, что это будет менее заметно.

— Да, в ваших словах есть доля истины. Но все зависит от времени, когда Перкинс проходил через Дарли. Нам придется это проверить. Видите ли, Ормонд, я считаю, что мы все это неплохо обдумали, и мне нравится ваша инициатива и то, что вы избрали свою линию расследования, но, в конце концов, мы не можем изменить факты.

— Нет, сэр, разумеется, нет. Но, конечно, сэр, даже если это был и не Перкинс, это не значит, что не было кого-нибудь еще.

— Кого, например?

— Соучастника, сэр.

— Все начинается снова и снова, Ормонд…

— Да, сэр.

— Ладно, хватит, давайте-ка еще подумаем, что можно сделать.

— Совершенно верно, сэр.

Когда Ормонд ушел, Глейшер в задумчивости потер подбородок. Это дело взволновало его. Утром его мучил главный констебль, говорящий всякие неприятные слова. Главный констебль, военный, джентльмен старой школы, считал, что Глейшер слишком много суетится из-за пустяков. Для него было совершенно очевидным, что какой-то презренный иностранец, ничтожный танцовщик сам перерезал себе горло, и главный констебль считал, что из-за этого не стоит подымать шум. Глейшеру тоже страстно хотелось закончить дело, однако он был искренне убежден, что в нем скрывалось нечто большее, чем казалось. Никогда еще у Глейшера не было так неспокойно на душе. Имелось слишком много подозрительных обстоятельств. Бритва, перчатки, непонятные передвижения Велдона, странная неразговорчивость мистера Поллока, подкова, рым-болт, путаница Брайта с приливом и отливом и, кроме того, — шифрованные письма и фотография таинственной Феодоры; каждое из этих обстоятельств, взятое отдельно, могло бы иметь самое тривиальное объяснение, но, конечно, никак не вместе, никак не вместе… Глейшер изложил свои сомнения и все эти пункты главному констеблю и получил несколько неохотное разрешение продолжить расследование. Однако радости от этого не испытал.

Интересно, чем занимается Умпелти… Глейшер слышал об его поездке в Город с Уимси, и чувствовал, что эта поездка внесла в дело еще большую неясность. А потом еще Брайт со своими утомительными штучками-дрючками! Брайт сообщал, что поедет в направлении Лондона. Значит, прибавится еще работенки — следить за ним; особенно тогда, когда Глейшеру весьма серьезно предложили найти убедительную причину для наблюдения. В конце концов что такого совершил Брайт? Конечно, он был довольно неприятным типом… сказал, что был прилив, когда на самом деле был отлив… но в остальном, казалось, он рассказывал сущую правду. Глейшер понимал, почему Брайта не полюбили в полициях полудюжины графства. Но основания для этого были слишком незначительные.

Он выкинул это дело из головы и занялся множеством накопившихся повседневных дел, связанных с мелкими кражами и транспортными происшествиями, и за этим провел вечер. Однако после ужина он снова обнаружил, что его мысли заняты этим трудным случаем с Полем Алексисом. Умпелти сообщил о результатах расследований, связанных с Перкинсом, в которых выяснилось одно интересное обстоятельство, что Перкинс являлся членом Советского Клуба и симпатизирует коммунистам. Вот именно такого рода симпатии, подумал Глейшер, часто находят у нездоровых, застенчивых людей, которые вечно жаждят революций и кровопролитий. Но, учитывая сведения о шифрованных письмах, дело становилось, несомненно, важным. Глейшера интересовало, когда прибудут фотографии писем, найденных у Алексиса. Его раздражала жена, довольно сварливая женщина, и Глейшер решил отправиться в Беллевью, чтобы повидаться с лордом Уимси.

Уимси дома не оказалось, и дальнейшие расспросы привели Глейшера к миссис Лефранс, где он обнаружил не только Уимси, но также и инспектора Умпелти, сидящего с Гарриэт в комнате, где когда-то проживал Поль Алексис; все трое, очевидно, занимались соревнованием по поиску недостающих слов. Кругом были разбросаны книги, а Гарриэт зачитывала своим компаньонам слова из Словаря Чамберса.

— Хэлло, инспектор! — воскликнул Уимси. — Заходите! Уверен, что наша хозяйка будет очень рада увидеть вас. А мы вот занимаемся поисками и новыми открытиями.

— В самом деле, милорд? Ну мы, по крайней мере, этот юноша Ормонд, тоже вылавливает кое-что, как вы могли заметить.

Он с азартом приступил к своему рассказу. Он был рад, что может поделиться им с кем-либо еще. Умпелти хмыкнул. Уимси тут же взял карту, листок бумаги, карандаш, и начал вычислять расстояния и время. Затем они обсудили это. Поспорили насчет скорости лошади. Уимси склонялся к мысли, что можно ее подсчитать. Ему бы одолжить на время животное, чтобы сделать проверку…

Гарриэт молчала.

— А что думаете ВЫ? — вдруг спросил ее Уимси.

— Я не верю ни единому слову из этого.

Глейшер рассмеялся.

— Вы против этого из-за интуиции, кажется, так это называется, мисс Вэйн, — проговорил он.

— Это не интуиция, — резко возразила Гарриэт. — Это — здравый смысл. Если хотите, чутье художника. Все ваши теории — неверны. Они искусственны, вымучены.

Глейшер снова рассмеялся.

— Это выше моего понимания.

— Вы, мужчины, — проговорила Гарриэт, — позволяете себе увлекаться всеми этими цифрами и расписаниями времени, и теряете из виду то, что действительно относится к делу. У вас все получается как бы механическим способом. И все ваши соединения ломаются. Это… как… плохой чертеж, он воздвигнут вокруг идеи, которая не сработает. Вы вбили себе в голову, что должны заниматься Велдоном и лошадью и, так или иначе, Перкинсом, и когда вы натолкнулись на несообразность, то говорите: «О, ладно, как-нибудь справимся. Мы заставим его это сделать. Мы заставим его сделать так». Но вы не можете заставить людей делать то, что вам удобно — это неприменимо к реальной жизни. Зачем вам вообще надо задействовать этих людей?

— Не станете же вы отрицать, что очень многое из сказанного нуждается в объяснении?

— Конечно, здесь много неясного, однако ваши объяснения более невероятны, чем сама проблема. Невозможно, чтобы кто-нибудь стал планировать убийство подобным образом. Вы сделали их слишком глупыми — с другой. Объяснение должно быть намного проще, но не настолько примитивно. Вам понятно, что я подразумеваю? Вы как бы подгоняете дело под одну мерку, вот и все.

— Я понимаю, что вы имеете в виду, — проговорил Уимси.

— Смею заметить, дело не такое уж запутанное, — согласился Глейшер, — если не учитывать обнаруженные факты против Велдона, Брайта и Перкинса. Если не против них, то против кого же еще нам их собирать? Против большевиков? Кстати, этот Перкинс большевик или коммунист, а если он им является, то, возможно, и Велдон, раз у них взаимное алиби.

— Да, понимаю. Вот и получается, что сначала вы хотите, чтобы виновным оказался Велдон потому, что он добивается денег своей матери, и вы утверждаете, что Перкинс может быть его соучастником, так как предоставляет алиби для Велдона. Теперь вы хотите, чтобы виновным оказался Перкинс, ибо он — коммунист, и поэтому вы говорите, что его соучастником должен быть Велдон, поскольку он предоставляет алиби для Перкинса. Но ведь просто невозможно, чтобы обе ваши теории оказались верными. А откуда Велдон и Перкинс узнали друг друга?

— Мы еще не завершили расследования.

— Да; однако, вряд ли это возможно, правда? Учитель школы графства с Тоттенхэм Корт Роад и Хантингтонширский фермер. Как? Каким образом? Какая вероятность их знакомства? А что касается Брайта — так тут у вас вообще нет ничего — НИЧЕГО, чтобы связать его с ними. И если его история правдива, то в таком случае нет никаких доказательств, что Алексис не покончил жизнь самоубийством. И в любом случае, если вам требуется доказательство убийства, вам придется связывать Брайта с кем-нибудь из них, и конечно, вы не найдете здесь никакой связи.

— Брайт получал какие-нибудь письма? — спросил Уимси у Умпелти.

— Ни строчки… во всяком случае, пока он объявился здесь.

— Что касается Перкинса, — произнес Глейшер, — мы скоро получим о нем сведения. Да, он попал под машину и временно выведен из строя, и это должно было бы озадачить его соучастников не меньше, чем нас. В общем, они могут ожидать от него какого-нибудь послания на какой-нибудь условленный адрес, под чужим именем, в том или другом городе.

— Вы будете упорно утверждать, что это Перкинс, — запротестовала Гарриэт. — Вы, что, действительно считаете, что он смог проскакать на неоседланной лошади вдоль берега и перерезать человеку горло до кости?

— А почему бы и нет? — осведомился Умпелти.

— Разве он похож на такого человека?

— «А я похож? — спросил Плут. Который действительно не был похож, будучи полностью сделан из картона». Я ни разу не видел этого малого, однако согласен, что, судя по его описанию, вряд ли это он, — Уимси усмехнулся. — Но с другой стороны, знаете ли, наш приятель Генри принял МЕНЯ за некоего слабенького прожигателя жизни и завсегдатая ночных клубов.

Гарриэт быстро взглянула на его худощавые конечности и гибкую фигуру.

— Не стоит напрашиваться на комплименты, — холодно произнесла она. — Всем нам известно, что ваша томная внешность — обманчива, а на самом деле вы способны завязать вашими артистическими пальцами кочергу. А вот Перкинс действительно дряблый, шея у него как у цыпленка и хиленькие ручки. — Она повернулась к Глейшеру. — Не могу себе представить Перкинса в роли головореза. А вообще-то первоначальные улики у вас были против меня и, кстати, более чем у кого бы то ни было.

Глейшер прищурился, однако принял этот выпад с флегматичным видом.

— Совершенно верно, мисс. Мы могли много чего сказать по этому поводу.

— Безусловно. Кстати, почему вы отказались от ваших подозрений в отношении меня?

Какое-то природное чутье предупредило Глейшера, что он ступает по тонкому льду.

— Ну, все казалось слишком очевидным, — ответил он. — И кроме того, мы не смогли проследить никакой связи между вами и покойным.

— Очень мудро с вашей стороны было расспрашивать обо мне. Ведь у вас имелось только мое честное слово, не так ли? А ведь снимки свидетельствовали о том, что я довольно хладнокровная, правда? А мой первоначальный рассказ был некоторым образом… скажем… полным всяческих случайностей?

— Именно так, мисс — Глаза суперинтенданта были лишены всякого выражения.

— Кстати, кому вы задавали вопросы?

— Вашей приходящей служанке, — ответил Глейшер.

— О! Вы думали, что ей известно, знала ли я Поля Алексиса?

— Судя по нашему опыту, — размеренным голосом ответил суперинтендант, — приходящие служанки наиболее осведомлены о вещах подобного рода.

— Да, вы правы. И вы действительно прекратили подозревать меня?

— Ох, Боже мой, да!

— Из-за свидетельства моей приходящей служанки?

— Дополнительно к нашим собственным наблюдениям, — ответил Глейшер.

— Понятно. — Гарриэт холодно посмотрела на суперинтенданта, но он сидел с непроницаемым видом во время этого в некотором роде допроса третьей степени, и вежливо улыбался в ответ. Уимси, который слушал все это с лицом, похожим на маску, решил дать этому бесстрастному полицейскому первый приз за тактичность. И тогда он бросил в разговор равнодушное замечание:

— Вы и мисс Вэйн достаточно поработали над теориями друг друга, — произнес он, — и, вероятно, вам захочется услышать, что Мы сделали за этот вечер.

— Чрезвычайно интересно, милорд.

— Мы начали с того, — сказал Уимси, — что предприняли еще один поиск улик среди вещей, принадлежащих покойному, надеясь, пролить какой-нибудь свет на личность этой Феодоры или на шифрованные письма. Инспектор Умпелти любезно представил нам свою самую посильную и полную сочувствия помощь. По правде говоря, инспектор оказался просто неоценимым. Он сидел здесь два часа, наблюдая за нашими изысканиями, и каждый раз, когда мы обследовали какое-нибудь отверстие в стене или угол, и находили их пустыми, ему удавалось уверить нас, что он тоже исследовал это отверстие пли угол и также находил их пустыми.

Инспектор Умпелти хихикнул.

— Единственный предмет, который мы обнаружили, — продолжал лорд Питер, — это словарь Чамберса, но нашли мы его не этим вечером, ибо мисс Вэйн обнаружила его прежде, когда вместо того, чтобы заниматься писательской работой, она тратила время впустую на разгадывание кроссвордов. Мы обнаружили довольно много слов, помеченных карандашом. Когда вы пришли, мы как раз занимались тем, что отбирали их. Возможно, вы захотите услышать некоторые из них. Вот, пожалуйста. Сейчас я быстро зачитаю их, выбирая наугад: особенный, дипломатия, куртизанка, меблированный, виконт, расточительство, солнечный свет, риза, священник, светило, тысяча, бедность, херувим, предательство, кабриолет, ревматический, апостол, костюмер, виадук. Тут еще очень много. Вам говорят что-нибудь эти слова? Некоторые из них имеют отношение к церкви, зато другие — нет. Куртизанка, например. К нему я могу добавить тамбурин, борьба и мода.

Глейшер рассмеялся.

— Для меня это звучит так, словно этот молодой человек сам был любителем кроссвордов. Здесь такие приятные длинные слова…

— Но эти не самые длинные. Есть еще длиннее, например, грехопадение, монокотиледонус[72] и диафрагматический, но Алексис, однако, не пометил ни одного по-настоящему неудобопонятного слова. Самое длинное слово, которое нам удалось обнаружить, — это ревматический. Оно состоит из тринадцати букв. Все слова вместе имеют две особенности, хотя, насколько нам удалось прочесть… это некоторым образом заставляет подумать.

— О чем, милорд?

— Ни в одном из них ни разу не повторяются буквы, и ни в одном из них не меньше, чем семь букв[73].

Внезапно суперинтендант Глейшер резко вскинул руку, как ребенок в школе.

— Буквы для шифра! — вскричал он.

— Да, как вы заметили, буквы для шифра. Это указывает мне на то, что здесь могут находиться ключевые слова для шифра и, судя по обстоятельствам, буквы в них ни разу не повторяются. Я думаю, что могу определить тип шифра. Вся беда в том, что мы уже насчитали сотни две обычных слов, и эта азбука еще не закончена. Что и приводит меня к весьма унылому заключению.

— К какому?

— А то, что в каждом письме меняли ключевое слово. Это, как мне кажется, здесь и происходит, По-моему, каждое письмо содержит в себе ключевое слово для следующего, и эти попытки представляют собой группу слов, которую Алексис отыскивал заранее, чтобы быть готовым прочитать письмо, когда наступала его очередь.

— А не могли эти ключевые слова уже быть использованы?

— Вряд ли. Не думаю, что он отправил свыше двух сотен закодированных писем с марта месяца, когда они впервые начали меняться. Даже если он писал по одному письму в день, он не смог бы написать их такое количество.

— Да, не мог, милорд. Тем не менее, если бумага, которую мы нашли при нем, — это одно из шифрованных писем, значит, ключевым словом будет являться одно из помеченных здесь. Это немного уменьшает работу.

— Я так не думаю. Мне кажется, эти ключевые слова — слова для писем, которые Алексис отсылал. В каждом письме он объявил бы СВОЕ ключевое слово для СВОЕГО следующего письма. Но его корреспонденту пришлось бы делать то же самое, так что ключевое слово на бумаге, найденной при Алексисе, весьма вероятно не то, которое помечено здесь. Если, конечно, эта бумага, не одна из написанных самим Алексисом, что весьма маловероятно.

— Тогда мы точно не сможем узнать это, — расстроился Глейшер. — Потому что этот корреспондент с таким же успехом мог отыскать какое-нибудь слово, которое Алексис отметил заранее. А оно может оказаться любым.

— Совершенно верно. В таком случае, единственная небольшая польза, которую мы извлекаем из всего этого, заключается в том, что в шифре используется английское слово, и что эти письма, скорее всего, написаны по-английски. Но не нужно полностью придерживаться этой теории, ибо письма могут быть и на французском, и на немецком или итальянском языках, у которых алфавит аналогичен английскому. Но они никак не могут быть написаны по-русски, где алфавит совершенно отличен от английского. Так что и на том спасибо.

— Если это каким-то образом связано с большевиками, — задумчиво проговорил Глейшер, — то несколько удивляет, что письма написаны не по-русски. Может быть, это сделано из-за двойной безопасности, если, конечно, имеет какое-то отношение к большевикам. Сами по себе русские могут быть довольно дурными, однако русский шифр может оказаться чем-то сногсшибательным.

— Правильно. Как вы уже говорили, я не совсем отказался от этой теории о большевиках. И еще — ох, черт побери все это! Я просто НЕ МОГУ сопоставить эти письма с родом деятельности Велдона.

— Вот что мне хотелось бы узнать, — вставил инспектор. — Каким образом эти убийцы, кем бы они там ни были заманили Алексиса к Утюгу. Или, если это были большевики, как они доставили его туда, и как «Велдон и компания» узнали, что он собирается быть там? Возможно, это одни и те же люди — те, кто назначили эту встречу, и те, кто перерезал ему горло. Возникает вопрос, что это либо велдоновская компания написала это письмо, либо другая группа, совершила убийство.

— Верно, о король!

— И какое отношение к этому имеет Ольга Кон? — спросила Гарриэт.

— Ах! Вот вам, пожалуйста! — воскликнул Уимси. — Вот еще одна таинственная загадка судьбы! Могу поклясться, что эта девушка рассказала правду, и могу поклясться, что этот весьма неирландский мистер Сэлливан тоже рассказал правду. Кто этот таинственный бородатый джентльмен, который спрашивал у мистера Сэлливана фотографию девушки с русской наружностью, и каким образом эта фотография попала в бумажник покойного с надписью Феодора? Это чрезвычайно сложно, Ватсон.

— Вернусь к моему первоначальному мнению, — проворчал инспектор. — Я думал, что этот парень был чокнутый, сам перерезал себе горло, и конец. Возможно, у него была мания — коллекционировать фотографии девушек и посылать самому себе шифрованные письма.

— И отправлять их из Чехословакии?

— Ну, кто-нибудь мог это делать за него. Насколько я могу понять, у нас нет доказательств против Велдона, нет доказательств против Брайта, а доказательства против Перкинса такие же дырявые, как дуршлаг. Что же касается большевиков, то где они? Ваш приятель главный инспектор Паркер проводил расследование о большевистских агентах в этой стране, и его ответ был таков, что не известно, что кто-нибудь из них недавно находился в этих краях; а что касается четверга 18-го, похоже, учли всех. Вы, конечно, можете возразить, что был какой-то никому не известный большевистский агент, но не так уж много их разъезжает туда-сюда, как вам может показаться. Эти ребята из Лондона знают значительно больше, чем обычные люди. Если бы имело место нечто подозрительное касательно нашего Алексиса, то они в два счета известили бы об этом.

Уимси вздохнул и поднялся.

— Пойду домой спать, — объявил он. — Нам надо подождать, пока мы не получим фотографию из газеты. А жизнь — это прах и тлен.

Я не могу доказать своих теорий, да и Бантер снова покинул меня. Он исчез из Уилверкомба в тот самый день, что и Уильям Брайт, оставив мне записку со словами, что один из моих любимых носков безвозвратно утерян при стирке, и что он подал по этому поводу жалобу администратору. Мисс Вэйн, Гарриэт, если я могу называть вас так, выйдет за меня замуж и будет присматривать за моими носками и, между прочим, будет единственной из женщин-романистов, которая когда-либо принимала предложение о браке в присутствии суперинтенданта и инспектора полиции.

— Даже не ради красочного заголовка в прессе.

— Думаю, нет. Это было бы даже не ради гласности. Послушайте, суперинтендант, давайте поспорим с вами, что Алексис не совершал самоубийства и что его не убивали большевики?

Суперинтендант осторожно ответил, что он не азартный человек.

— Снова уничтожен! — простонал его светлость. — Все равно, — добавил он, осененный прежним воодушевлением. — Я разобью это алиби или умру из-за него!