Глава 32 Свидетельствует фамильное древо

Понедельник, 6 июля


Завоевание Лейлы Гарланд следовало обычным ходом. Уимси настиг ее в чайном заведении, изящно отрезал от двух сопровождавших ее приятельниц, затем накормил, сводил в кинотеатр и похитил в Беллевью на коктейль.

Молодая леди демонстрировала почти пуританскую осторожность, находясь с Уимси только в многолюдных помещениях этого красивого отеля, и доводила милорда почти до бешенства рафинированностью своих манер за столом. Тем не менее, наконец, ему удалось провести с ней один маневр в углу холла за пальмовым деревом, где за ними никто не мог подглядеть и которое находилось далеко от оркестра, так что они могли слышать друг друга. Оркестр был одной из наиболее приводящих в ярость особенностей Беллевью, и беспрестанно играл бессмысленные танцевальные мелодии с четырех часов пополудни до десяти вечера. Мисс Гарланд наградила его сдержанными словами одобрения, однако заметила, что ему еще далеко до оркестра, в котором ведущую партию играл да Сото.

Уимси осторожно повел беседу о прискорбной рекламе, которую вынуждена была претерпевать мисс Гарланд в связи со смертью Поля Алексиса. Мисс Гарланд согласилась, что это весьма неприятно. Мистер да Сото тоже очень и очень расстроен. Джентльмену ведь не нравится, когда его приятельница подвергается стольким бесцеремонным и неприятным вопросам.

Лорд Питер Уимси порекомендовал мисс Гарланд повсеместно демонстрировать благоразумие.

— Конечно, — сказала Лейла, — мистер Алексис был милым мальчиком и всегда вел себя как истинный джентльмен. И был чрезвычайно предан мне. Но едва ли он был мужественным человеком. Девушка не могла не отдать предпочтение настоящему мужчине, который чем-то ЗАНИМАЕТСЯ. Таковы девушки! Даже несмотря на то, что мужчина может быть из очень хорошей семьи, и не ОБЯЗАН чем-либо заниматься, однако он может ДЕЛАТЬ что-то, разве не так? (томный взгляд на лорда Питера). Вот такого сорта мужчины нравятся Лейле Гарланд.

Она считала, что намного утонченнее быть человеком благородного происхождения, который ДЕЛАЕТ что-то, нежели человеком благородного происхождения, который только РАССКАЗЫВАЕТ о своем благородстве.

— Но Алексис ведь был благородного происхождения… но откуда девушке знать? Я хочу сказать, что легко — говорить, не так ли? Поль, то есть, мистер Алексис часто рассказывал удивительные истории о себе, но насколько я полагаю, он их придумывал. Он был этаким мальчиком из романов и исторических книг. Но я говорила ему: «Что хорошего в этом? — говорила я. — Вот, пожалуйста, ты не зарабатываешь и половины денег, которые зарабатывают некоторые люди, я могу их назвать, и что хорошего ты делаешь, даже если ты русский царь?» Вот так я сказала.

— Алексис говорил, что он — русский царь?

— О, нет, он только говорил, что его пра-пра-бабка или кто-то там еще была замужем за кем-то, кто, возможно, был высокопоставленным. А я спросила: «Что хорошего говорить „если бы“»? Во всяком случае, сказала я, теперь все они свергнуты вместе со всеми своими царскими привилегиями… И ты все-таки собираешься во что бы то ни стало подробно разузнать об этом? Поль утомил меня рассказывая о своей знаменитой пра-прабабке, а в конце концов замолчал и больше вообще ничего не рассказывал. Наверное, понял, что девушку не могут очень-то заинтересовать чьи-то прабабки.

— Кем же все-таки была его прабабка, как он считал?

— Точно не знаю. Он без умолку болтал об этом. Однажды он даже написал мне все это, однако я сказала ему: «У меня от тебя головная боль, и, кроме того, из того, что ты рассказываешь, видно, что никому из твоего народа не стало лучше, чем могло бы быть, поэтому я не понимаю, чем ты хвастаешься. Значит, по-моему, уважать здесь некого, а если всякие там принцессы с огромными деньгами не стоят уважения, сказала я, то не понимаю, для чего кто-то будет обвинять и не уважать девушек, которым приходится самим зарабатывать себе на жизнь». Вот что я ему сказала.

— Конечно, вы абсолютно правы, — проговорил Уимси. — У него, наверное, была какая-то мания по этому поводу.

— Ахинея, — небрежно произнесла мисс Гарланд, позволив своей рафинированности на какое-то время улетучиться. — Я хочу сказать, что он был немного глуповат, когда касался этой темы.

— Очевидно, он придавал этому большее значение, чем оно заслуживало. Вы говорите, он записал вам все это?

— Да, записал. А потом, однажды, опять явился, очень взволнованный. Спросил, сохранилась ли у меня та бумага, которую он написал. «Точно не знаю, — ответила я. — Меня совсем не интересует это. Ты что, считаешь, я храню каждый обрывок бумаги с твоим почерком? Как героини романтических историй? Поэтому, — сказала я, — позволь-ка сказать тебе, что не храню. Любое, что представляет ЦЕННОСТЬ, я буду хранить, а не всякие ерундовые кусочки бумаги».

Уимси вспомнил, что Алексис ближе к концу их отношений с Лейлой оскорбил ее, попрекнув несомненным отсутствием благородства.

— «Если ты хочешь сохранить свои вещи, почему бы тебе не отдать их этой старухе, которая так прилипла к тебе? Если ты собираешься жениться на ней, то она как раз тот самый человек, которому можно отдать на сохранение свои вещи, если она, конечно, захочет их хранить». А он сказал, что ему не очень-то нужна бумага, на что я ответила: «Ну, тогда чего ты так беспокоишься?» А он ответил, что если я не сохранила ее, то все в порядке, а я сказала, что не знала, сохранять мне ее или нет. И он сказал: «Да, я хотел сжечь эту бумагу, и хотел, чтобы ты никому ничего не рассказывала»… он имел в виду об его прабабке. И я сказала:«Если ты считаешь, что мне больше нечего делать как рассказывать своим друзьям о тебе и твоей прабабке, то ты ошибаешься». Подумать только! Ну, разумеется, после этого мы уже не были такими близкими друзьями как прежде, по крайней мере я, хотя скажу, что он всегда обожал меня. Но я не смогла без конца переносить его болтовню. Глупости, назову это так.

— А вы СОЖГЛИ эту бумагу?

— Не уверена, я просто точно не знаю. Не помню я! Вы почти такой же приставучий, как и он; все настаиваете насчет этой бумаги. Так или иначе, какое значение имеет эта глупая бумага?

— Ну, — ответил Уимси, — я очень интересуюсь всякими документами. Тем не менее, если вы ее сожгли, то сожгли, ничего тут не поделаешь… Жаль. Если бы вы отыскали эту бумагу, она могла бы стоить…

При упоминании о деньгах прекрасные глаза Лейлы Гарланд направили свое сияние прямо на Уимси, словно сверкающие прожектора, освещающие уголок в темной ночи.

— Да? — выдохнула Лейла.

— Да, могла бы стоить, если взглянуть на нее, — ответил Уимси холодно. — Наверное, если бы вы покопались среди вашего хлама, знаете ли…

Лейла пожала плечами.

— Не понимаю, зачем вам нужен этот старый клочок бумаги? — с волнением спросила она.

— Не нужен, пока я не увижу его. Однако мы могли бы мельком взглянуть на него, а? Как вы на это смотрите?

Она улыбнулась. Лейлу осенила мысль:

— Как? Вы и я? О, ХОРОШО! Но не знаю, как я могу привести вас ко мне домой? НЕ ТАК ЛИ? Я хочу сказать, что…

— О, все будет в порядке, — быстро проговорил Уимси. — Вы абсолютно не бойтесь МЕНЯ. Видите ли, я стараюсь ДЕЛАТЬ что-то, и мне нужна ваша помощь.

— Уверена, что-то я смогу, при условии, что в этом нет ничего такого, против чего сможет возражать мистер да Сото. Знаете, он очень ревнивый молодой человек.

— На его месте я был бы точно таким. Может быть, он захочет тоже прийти и помочь нам искать бумагу?

Лейла улыбнулась и ответила, что она не считает это необходимым, и беседа окончилась там, где в любом случае она должна была бы завершиться в неубранной и битком набитой всевозможными вещами квартире мисс Гарланд.

Выдвижные ящики шкафа, сумки, коробки, переполненные интимным и разнообразным хламом, который громоздился на кровати, свисал со спинок стульев и завихрялся по щиколотку на полу! Находившаяся в не менее завихренном состоянии Лейла утомилась от поисков примерно через десять минут, однако Уимси, шутливо запугивая, умасливая и решительно упрашивая ее, предлагая при этом свои золотые наживки, беспощадно заставлял ее продолжать работу. Внезапно появившийся мистер да Сото застал Уимси сидящим на охапке нижнего белья, а тем временем Лейла шарила среди стопки скомканных счетов и почтовых открыток с картинками, которые были наспех свалены на дне дорожного сундука. Да Сото сначала подумал, что их действия были связаны с некоего рода утонченным мелким шантажом, и начал было угрожать. Уимси коротко сказал ему, чтобы он не делал глупостей, и подтолкнул стопку белья к его, в возмущении, поднятым рукам, а затем начал рыться в кипе журналов и граммофонных пластинок.

Довольно курьезным оказалось то обстоятельство, что нужную бумагу обнаружил именно мистер да Сото. Интерес Лейлы к поискам несколько охладел с появлением ее приятеля — наверное, у нее были иные замыслы по отношению к лорду Питеру, что и было прервано несвоевременным вторжением Луиса, когда да Сото, напротив, внезапно остановился на мысли, что искомая бумага могла бы оказаться кое для кого ценным документом и по ходу поисков становился все более и более заинтересованным.

— Я не удивился бы, сладкая моя, — заметил он, — если бы ты запихнула ее в один из этих романов, которые ты всегда читаешь, так же, как ты делаешь с автобусными билетами.

— А это мысль, — горячо сказал Уимси.

Они обратили внимание на полку, загроможденную дешевой беллетристикой и грошовыми брошюрами. В них находились удивительные коллекции разнообразных предметов, и не только автобусные билеты, но и корешки от билетов в кинотеатры, счета, обертки от шоколада, конверты, почтовые открытки с изображениями, пустые сигаретные пачки и многое, многое другое. И наконец-то да Сото рывком снял с полки «Девушку, которая отдавала все», быстро встряхнул ее и выбил из ее страстных страниц сложенный листок писчей бумаги.

— Ну, что вы скажете об этом? — спросил он, быстро взяв листок. — Если это не почерк того парня, вы можете назвать меня глухонемым слоном с четырьмя левыми ногами.

Лейла выхватила у него бумагу.

— Да, это он, точно! — воскликнула она. — Если спросите меня, тут множество чепухи. Я никак не могла разобраться, но если это представляет для вас какую-то ценность, то я могу только приветствовать.

Уимси быстрым взглядом оценил линии фамильного древа, простиравшиеся от верха до низа листка.

— Так вот, оказывается, что он думал по поводу того, кто он такой! Да, я очень рад, что вы не вычеркнули это, мисс Гарланд. Это может совершенно прояснить наше дело.

Тут мистер да Сото намекнул что-то о долларах.

— Ах да, — произнес Уимси, — Вам повезло, что это я, а не инспектор Умпелти, не так ли? Он мог бы задержать вас за утаивание такой важной улики. — Милорд ухмыльнулся в озадаченное лицо да Сото. — Но я ничего не скажу. Ведь я видел, как старалась мисс Гарланд, переворачивая свою симпатичную квартиру вверх дном, чтобы сделать мне такое неоценимое одолжение. Она перевернула квартиру до такой степени, что теперь не сможет достать свое новое платье, а она хорошая девочка и его заслужила… Теперь слушайте меня, дитя мое. Когда, вы сказали, Алексис дал вам это?

— О… очень давно. Когда мы с ним поначалу были друзьями. Не могу вспомнить точно. Но знаю, что прошла целая вечность с тех пор, как я читала эту глупую старую книгу.

— Значит, говорите, целая вечность. И, как я понимаю, эта целая вечность гораздо меньше, чем год — если, конечно, вы не были знакомы с Алексисом до его приезда в Уилверкомб.

— Именно так. Подождите минутку. Слушайте! Вот, под другой страницей корешок от билета в кино, а на нем дата. О да! Ноябрь, 15-е, совершенно верно. Теперь вспоминаю… Мы ходили в кино, а потом впоследствии Алексис заходил ко мне и рассказывал о себе очень много. Это произошло в тот же вечер. Он ожидал, что меня все это страшно взволнует и удивит.

— Ноябрь, вы уверены?

— Да, конечно.

— Во всяком случае это произошло за некоторое время до того, как к нему начали приходить странные письма?

— О да, довольно задолго. А после того, как начали приходить письма, он замолчал и захотел вернуть обратно эту глупую старую бумагу. Я уже говорила вам…

— Знаю, говорили. Ладно… Теперь сядьте. Я хочу взглянуть на нее.

И вот документ.


— Гм! — произнес Уимси. — Интересно, откуда это у него? Никогда не знал, что Николай I был женат на ком-нибудь еще, кроме Шарлотты-Луизы Прусской.

— Я вспомнила насчет этого, — сказала Лейла, — Поль говорил, что этот брак не был подтвержден. Он говорил, что если это может быть доказано, то он будет государем или еще кем-то вроде этого. Его всегда беспокоила личность этой Шарлотты — она, должно быть, тоже была страшно несчастна, бедняжка. Вот если бы она жила сейчас… ей было лет сорок пять и у нее был бы сын… Меня удивляет, что ее не убили. Я уверена, что это должно было произойти.

— Николай I в то время должен был быть очень молодым. Смотрите — 1815 год — это было бы тогда, когда он находился в Париже после битвы при Ватерлоо. Вот, видите, отец этой Шарлотты был как-то связан с французской дипломатической миссией; это полностью совпадает. Наверное, это незаконная дочь французского герцога устремилась за ним, когда он находился в Сакс-Кобурге. Она вернулась и жила с ним в Париже, и у них было семеро детей, а самая младшая из них — Шарлотта, которая, как мне кажется, каким-то образом повлияла на молодого императора и соблазнила его.

— «Старая бестия»! — сказала я Полю, когда он сблизился с этой миссис Велдон. «Ну, сказала я, жениться на старых ведьмах, должно быть, принято в вашей семейке!» Но он и слышать ничего не хотел против своей прапрабабки Шарлотты. По его мнению, она являлась чем-то совершенно незаурядным. Нечто вроде как там, бишь, ее?..

— Нинон де Ланкло!

— Да, пожалуй. Если вы имеете в виду ту старую бедолагу, которая продолжала иметь любовников, пока ей не исполнилось что-то около ста пятидесяти лет. Не думаю, что это вообще-то приятно… Но, по-моему, мужчины не задумываются об этом. Если вы меня спросите, скажу вам, все это мелко и низко. Во всяком случае то, что вы сказали, почти верно. Она была вдовой несколько раз, я имею в виду Шарлотту. Она выходила замуж за нескольких графов или каких-то там генералов… я забыла… и наверное, имела какое-то отношение к политике.

— В 1815 году в Париже все имели отношение к политике, — заметил Уимси. — Я очень хорошо представляю Шарлотту, осторожно «раскладывающую свои карты» среди нового дворянства. Ну, выходила ли эта пожилая красавица замуж или не выходила за молодого царя, но она произвела на свет дочь и называет ее Николаевна по имени ее знаменитого отца. Во Франции ребенка называют Николь. Что же происходит потом? Старая Шарлотта продолжает удачно пользоваться обстоятельствами и, отведав королевской крови, так сказать, думает, что проберется в Бурбоны. Там нет законных принцев, из которых она могла бы выбирать для своей дочери, но она считает, что лучше какое-то время прикрываться от холода даже одеялом, вывернутым наизнанку, чем мерзнуть, и выдает девушку замуж за случайный «грех» Луи-Филиппа — Гастона.

— Должно быть, из них тогда получилась милая компания.

— Вот-вот. Наверное, Шарлотта действительно считала, что она БЫЛА ЗАМУЖЕМ за Николаем и страшно разочаровалась, обнаружив, что ее требованиями пренебрегли. Вероятно, их было слишком много — к Николаю и его дипломатам. Именно тогда она и подумала, что крепко ухватила рыбешку — ее увядающая красота вкупе с умом и обаянием выигрывают самый большой приз в ее жизни, — сделав ее императрицей. Но… Во Франции была неразбериха, империя рухнула, и те, кто стремительно взлетели до власти на орлиных крыльях, потерпели полный крах — так как кто знал, что может произойти с интриганкой-вдовой одного из наполеоновских графов или генералов? Но Россия! Двуглавый орел утихомирился со связанными крыльями.

— Что вы такое говорите! — нетерпеливо воскликнула мисс Гарланд. — Это выглядит невероятным. Если вы спросите меня, то я считаю, что Поль все это выписал из книг, которые он так обожал.

— Весьма возможно, — согласился Уимси. — Я только хочу сказать, что это было неплохое сочинение. Колоритный, живой материал с эффектными костюмами и множеством человеческих характеров и интересов. А с исторической точки зрения он довольно сносно соответствует истине. Вы абсолютно уверены, что услышали обо всем этом в ноябре?

— Да, безусловно.

— По-моему, способности к фантазии у Поля Алексиса все время увеличивались. Его мысли были полностью заняты этой романтической беллетристикой. Так или иначе, пропустим все это. Итак, Шарлотта все еще держится за свою идею о монаргетических браках и тронах и выдает свою дочь Николь замуж за этого парня из Бурбонов, Гастона. В этом нет ничего невероятного. Что касается возраста, он стоит между принцем Жунвилем и герцогом д'Аумалем, и нет никаких оснований полагать, почему бы ему не стать ее мужем. Теперь, что же происходит с Николь? У нее имеется дочь — в этой семье, по-видимому, целая серия дочерей — по имени Мелани. Интересно, что случилось с Гастоном и Николь при Второй Империи? Ничего нельзя сказать о занятии Гастона. Возможно, он скрыл свое происхождение и роялистские склонности. Во всяком случае, в 1871 году его дочь Луиза выходит замуж за русского капитана Степана Ивановича Красского — это резкое возвращение к старому стволу[87]*. Посмотрите-ка — 1871 год! Что я связываю с 1871 годом? Разумеется, франко-прусскую войну. А ведь Россия ведет себя довольно недобро по отношению к Франции, что касается Международного Договора в Париже. Увы! Боюсь, что Луиза переходит в стан врага с конницей, пехотой и артиллерией. Возможно, этот Степан Иванович приезжает в Париж в связи с какой-то дипломатической миссией, примерно во время Берлинского соглашения. Бог его знает!

Лейла Гарланд зевнула от скуки.

— Во всяком случае у Луизы была дочь, — продолжал Уимси, погруженный в свои размышления. — И она выходит замуж за русского. Вероятно, они снова живут в России. Мелани — имя дочери, а имя мужа — Алексей Григорьевич Бородин, и они родители Поля Алексиса, или Голдшмидта, который спасается от русской революции, переезжает в Англию, принимает гражданство и превращается в танцовщика по найму при отелях, и его убивают на скале Утюг. Почему?

— Бог его знает, — проговорила Лейла и снова зевнула.

Уимси, уверенному в том, что Лейла действительно рассказала ему все, что ей было известно, не давал покоя этот драгоценный кусок бумаги. Он пришел с этой проблемой к Гарриэт.

— Но это просто-напросто глупо, — проговорила эта практическая молодая женщина, когда увидела листок. — Даже если прапрабабка Алексиса была замужем за Николаем I хоть пятнадцать раз, он все равно не смог бы занять трон. Потому что имеется множество людей намного ближе к трону, чем он — например, Великий Князь Дмитрий и ему подобные.

— О? Конечно. Но видите ли, вы всегда можете убедить людей в том, чего они хотят. Наверное, идея завладеть троном пошла от старой Шарлотты — вы знаете, какими бывают люди, когда получают в руки подобные генеалогические «пунктики», стала традицией и завещалась потомкам. Я знаком с одним парнем, помощником продавца тканей в Лидсе, который однажды абсолютно серьезно сообщил мне, что на самом деле он должен быть королем Англии, если ему только удастся найти какие-то записи о чьем-то там браке с Перкинсом Ворбеком[88]. Он искренне считал, что всего-навсего надо изложить свое дело в Палате Лордов, и ему на золотом блюде преподнесут корону. А что касается остальных претендентов, Алексис, вероятно, бы сказал, что все они отказались в его пользу. Кроме того, если он действительно верил в свое генеалогическое древо, он бы сказал, что его требование намного весомее, чем у других, и что его прапрабабка была единственной законной супругой Николая I. Не думаю, что в России существовал Salic Law[89], чтобы предупредить его требования по женской линии. Так или иначе теперь совершенно ясно, из чего состояла приманка. Если только мы смогли бы завладеть письмами, которые Алексис посылал «Борису»! Но они будут уничтожены, это так же несомненно, как то, что дважды два четыре.

Инспектор Умпелти в сопровождении главного инспектора Паркера из Скотланд-Ярда позвонили в дверь дома № 17 по Попкорн-стрит, Кенсингтон, и их беспрепятственно впустили внутрь. Со стороны главного инспектора Паркера было очень любезно проявить интерес к делу, несмотря на то, что Уимси чувствовал, что мог заниматься им с менее выдающимся эскортом — но этот человек был зятем лорда Питера и, несомненно, испытывал особенный интерес к этому делу. Во всяком случае, мистер Паркер явно был склонен дать провинциальному инспектору полную свободу действий в его расследовании.

Миссис Моркам, мило улыбаясь, провела их в комнату.

— Доброе утро. Не хотите ли присесть? Вы пришли опять по поводу этого уилверкомбского дела?

— Да, да, совершенно верно, мадам. По-видимому, возникло какое-то незначительное недоразумение. — Инспектор достал записную книжку и прокашлялся. — В отношении этого джентльмена, мистера Генри Велдона, которого вы подвозили утром в четверг. Мне кажется, вы говорили, что довезли его до Рыночной площади?

— Ну да. Это ведь была Рыночная площадь, не так ли? Прямо за городом, с какой-то лужайкой и зданием с часами на нем.

— О! — расстроенно воскликнул Умпелти. — Нет, это не Рыночная площадь — это место для базара, где иногда устраиваются футбольные матчи и выставки цветов. Так значит, вы там высадили его?

— О да, простите. Я была абсолютно уверена, что это Рыночная площадь.

— Ну… вообще-то это называется Старый Рынок. А то, что называют Рыночной площадью — то теперь это площадь в центре города, там, где расположен пост констебля.

— О, понимаю! Ну, боюсь, что своей неправильной информацией я ввела вас в заблуждение. — Миссис Моркам улыбнулась. — Это что, очень страшное правонарушение?

— Конечно, это могло бы иметь очень серьезные последствия, — ответил инспектор, — однако ничего тут не поделаешь, когда речь идет об истинном заблуждении. Тем не менее, я рад, что все выяснилось. Теперь, мадам… знаете… просто в порядке формальности, ответьте, пожалуйста, что вы сами делали тем утром в Уилверкомбе?

Миссис Моркам задумалась, склонив голову.

— О, я совершила кое-какие покупки, потом заходила в Зимний Сад, выпила чашечку кофе в Восточном Кафе… собственно, ничего особенного…

— А вы случайно не покупали воротнички для джентльмена?

— Воротнички? — миссис Моркам выглядела удивленной. — Действительно, инспектор, похоже, вы очень тщательно проследили мои передвижения. Вы, надеюсь, не подозреваете меня в чем-то?

— Ну что вы! Только чисто формально, — ответил инспектор флегматично, затем лизнул карандаш.

— Нет, я не ПОКУПАЛА никаких воротничков. Я только посмотрела несколько.

— Посмотрели несколько?

— Да, но это не то, что нужно моему мужу.

— О, понятно. Вы помните название магазина?

— Да. «Роджерс энд…» что-то такое. А! «Роджерс энд Пибоди», кажется.

— А теперь, мадам, — инспектор заглянул в свою записную книжку и сурово посмотрел на женщину. — Удивит ли вас то, если вы узнаете, что помощник продавца в «Роджерс энд Пибоди» утверждает, что леди, одетая так же как вы и соответствующая вашей внешности, тем утром покупала эти воротнички, а он сам выходил из магазина и доставил сверток с ними к машине?

— Это совсем не удивляет меня. Этот помощник показался мне очень недалеким молодым человеком. Он выходил к машине со свертком, да, но там были не воротнички. Там были галстуки. Я заходила в магазин дважды — один раз за галстуками, а потом я вспомнила о воротничках и вернулась; но когда они показали то, что мне не нужно, я так и оставила их. Это было примерно в 12.30, кажется, если это время имеет какое-то значение.

Инспектор заколебался. Это ведь могло — вполне могло оказаться ИМЕННО правдой. Самые искренние свидетели иногда допускают ошибки… Он решил на какое-то время переменить тему.

— И вы заезжали еще раз за мистером Велдоном на Старый Рынок?

— Да. Однако, когда вы говорите, что это был мистер Велдон, вы словно подсказываете мне, что надо говорить. Я посадила в свою машину какого-то мужчину — мужчину в темных очках, но мне не было известно его имя, пока он не назвал мне его, и я не узнала этого человека впоследствии, когда увидела его без очков. В сущности, я думала тогда и по-прежнему считаю, что у человека, которого я подвозила, были темные волосы. Голос того, другого, человека, звучал так же — но в конце концов, это ведь не так уж много, чтобы проявлять такую настойчивость. Я думала, что, наверное, это он, поскольку он сам все вспомнил и знал номер моего автомобиля, но, конечно, если мне придется поклясться в том, что это был именно он, то тут уж!.. — она пожала плечами.

— Совершенно верно, мадам. — Инспектору было достаточно ясно, что происходило (с тех пор как раскрылось истинное время убийства, утреннее алиби стало более опасным, нежели полезным; оно было безжалостно разрушено). Больше беспокойства, раздражения, подумал он, и больше проверок временных факторов и мест. Он вежливо поблагодарил леди за полезный рассказ, а потом спросил, не может ли он перекинуться словечком с мистером Моркамом.

— С моим мужем? — выразила удивление миссис Моркам. — Не думаю, что он сможет рассказать вам что-нибудь. Видите ли, в то время он находился в Хэзборо.

Инспектор согласился, что он полностью осознает это немаловажное обстоятельство, однако туг же добавил, что все это чистейшая формальность.

— Часть системы нашей работы, — объяснил он и неясно связал это с фактом, что мистер Моркам был законным владельцем «бентли».

Миссис Моркам снова мило улыбнулась. Ладно, мистер Моркам находился дома, когда все это происходило. В последнее время он не совсем здоров, но, безусловно будет рад помочь инспектору, если это действительно необходимо. Она попросит его спуститься.

Инспектор Умпелти заметил, что не стоит больному беспокоиться. Он был бы счастлив сопровождать миссис Моркам в комнату ее мужа. Услышав о такой предосторожности, главный инспектор Паркер улыбнулся: конечно, Моркамы своевременно обо всем сговорились.

Миссис Моркам направилась к двери, преследуемая инспектором Умпелти. Она бросила взгляд вокруг, словно ожидая, что Паркер тоже последует за ними, но тот остался сидеть. После секундного колебания миссис Моркам вышла, оставив своего второго гостя предоставленным самому себе. Она поднималась наверх вместе с инспектором, ковыляющим сзади, бормотавшим извинения и старающимся, чтобы его башмаки производили как можно меньше шума.

Комната, в которую они вошли, располагалась на втором этаже и была обставлена как студия; в ней имелась вторая дверь — она была полуоткрыта и вела в спальню. За столом сидел маленький рыжебородый человек, который при их появлении резко повернулся к ним лицом.

— Дорогой, — сказала миссис Моркам, — это — инспектор Умпелти из уилверкомбской полиции. Он хочет узнать что-то об автомобиле.

— О, инспектор! Так что? — мистер Моркам говорил радушно, но его радушие ни шло не в какое сравнение с радушием инспектора.

— Хэлло, Брайт, дружище! — воскликнул инспектор. — А вы немного выросли, ей-богу, с тех пор, как я видел вас в последний раз, не правда ли?

Мистер Моркам поднял брови, взглянул на жену, затем разразился искренним смехом.

— Ну и дела, инспектор! — воскликнул он. — Что я тебе говорил, дорогая? Тебе не удастся обмануть нашего прекрасного британского полицейского. Со своей обычной проницательностью этот человек опознал меня! Ладно, садитесь, инспектор, выпейте, и я расскажу вам все по этому поводу.

Умпелти осторожно опустил свои громоздкие формы на стул и принял из рук Моркама стакан виски с содовой.

— Прежде всего примите мои поздравления за ваш незаурядный нюх сыщика, — весело проговорил мистер Моркам. — А я уж решил, что избавился от того парня в Селфридже, но думаю, что еще один малый, который очень быстро и ловко менял головные уборы, все-таки умудрился продолжать идти по моему следу несмотря на мой артистический камуфляж в кинотеатре. Ну ладно, а теперь, наверное, вы хотите узнать, зачем Альфреду Моркаму, рекламному агенту из Лондона понадобилось переодеваться Уильямом Брайтом, превращаясь в этого потрепанного и неприятного мастера по выбриванию тонзур. Я не порицаю вас. Конечно, вам все это покажется странноватым. Ну, итак, начнем. Вот объяснение.

Он взял со стола несколько листков бумаги и подтолкнул их к Умпелти.

— Я пишу пьесу для своей жены, — произнес он. — Вы, несомненно, уже распознали, что до своего замужества она была знаменитой Тилли Тулливер. Я раньше написал одну-две пьесы под именем Цедрик Сент-Дени… ну, это, знаете ли, в свободное от трудов время… а вот эта новая пьеса о приключениях бродячего парикмахера. Лучший способ уловить роль и местный колорит — это отправиться и заняться этим делом лично.

— Понимаю, сэр.

— Мне надо было бы рассказать об этом вам еще тогда, — сказал мистер Моркам с искренним выражением раскаяния на лице, — но честно говоря, тогда мне это не показалось столь необходимым. В сущности, я чувствовал, что все это выставляет меня несколько по-дурацки в Сити. Я предполагал взять отпуск для поправки здоровья, видите ли, а если бы мой партнер узнал, что на самом деле я совершенно здоров, то порядком бы разозлился. В любом случае у вас имеются мои показания, которые были действительно необходимы, и должен сказать, что получал истинное удовольствие, разыгрывая всех ваших людей. Я ведь делаю это довольно искусно, согласитесь. Благодаря инструктажу жены, разумеется.

— Понятно, сэр, — инспектор Умпелти сразу решил перейти к самому критическому моменту из всего этого. — Значит, ваш отчет о встрече с Полем Алексисом — правда?

— Абсолютная в каждой своей детали. Конечно, если не считать того, что на самом деле у него не было ни малейшего намерения покончить с собой. В сущности, идея провести ночь в одной из комнат меблирашки в тот момент очень соответствовала моей несколько неприглядной роли, и я по возможности старался подольше отложить этот час. Совершенная правда и то, что я выдумал для Алексиса историю своих неудач, хотя, в действительности я не брал у бедняги никаких денег. Не позволил себе зайти так далеко. Фунтовая банкнота, которой я расплатился в ту ночь, была моей собственной. Но вы почти поймали меня и привели в замешательство насчет прилива и отлива. Я просчитался полностью с этой живописной подробностью. — Он снова рассмеялся.

— Ну ладно, — проговорил инспектор. — Ну и заставили вы нас попотеть! — Он посмотрел на листки рукописи, которые держал в руках, и, насколько он мог их разобрать, достаточно подтверждали рассказ Моркама. — Жаль, что вы не доверили нам своего секрета. Мы могли бы, наверное, устроить так, чтобы ничего из этого не дошло до прессы. Однако, на будущее, если я впредь получу от вас какое-нибудь заявление, то уж будьте добры, пусть оно соответствует истине.

Он на секунду поднял голову, словно прислушиваясь к чему-то, и затем быстро проговорил:

— Я понимаю, что это заявление как раз подтвердит показания, данные вами на дознании? И вы все-таки ничего не добавите к этому?

— Ровным счетом ничего.

— Например, то, что вы никогда и ни в какое время случайно не встречались с мистером Генри Велдоном?

— Велдоном?

— Это человек, которого я подвозила, — подсказала миссис Моркам. — Его мать была помолвлена с погибшим.

— О, с ним? Ни разу в жизни не видел его. А если увижу, не думаю, что узнаю его теперь. А он разве не давал показаний, нет?

— Нет, сэр. Ладно, прекрасно… Если хотите, я сейчас приму от вас заявление. Только позову своего коллегу, если не возражаете, чтобы он засвидетельствовал это.

Инспектор резко распахнул дверь. Главный инспектор Паркер должен был ожидать на лестнице, куда он пришел в сопровождении пожилой служанки и крупного, тучного мужчины, курящего сигару. Инспектор наблюдал за Моркамами.

— Итак, миссис Стерн, — произнес Паркер. — Вы когда-нибудь прежде видели этого джентльмена?

— Ну да, сэр. Это мистер Филд, который останавливался у мистера Велдона в феврале на ферме «Четыре дороги». Я узнала бы его где угодно.

— Так вот это кто? — произнес толстый джентльмен. — А я думал, может быть, это Поттс или Спинк. Ну, мистер Вавасер, как вам девушка Кон?

Мистер Моркам открыл рот, чтобы что-то сказать, но не издал ни звука. Инспектор Умпелти взглядом посоветовался с человеком из Скотланд-Ярда, прочистил горло, собрался с духом и угрожающе надвинулся на свою жертву:

— Альфред Моркам, — проговорил он, — он же Уильям Брайт, а также вымышленное имя Уильям Симпсон, Цедрик Сент-Дени, и Морис Вавасер, я арестовываю вас за соучастие в убийстве Поля Алексиса-Голдшмидта или Павла Алексеевича и предупреждаю, что все сказанное вами будет запротоколировано и может использоваться как улики против вас на судебном разбирательстве.

Сказав это, он усталым жестом вытер лоб. Алиби не алиби, путь к отступлению был отрезан.

Загрузка...