(Не)естественный отбор

Глава 26

– Поздравляю, инспектор, с новой должностью, – стоило мне только переступить порог кабинета, как в лицо прилетел какой-то предмет. Я уклонился и поднял с пола красно-коричневые корочки. Что ж, обучение мое было закончено в пятницу, но так как я не появился ни в участке, ни на курсах, то документы передали моему куратору.

Я вежливо оскалил зубы и сел за свой стол.

На самом деле, я даже был благодарен Кириллу, ведь он смог отвлечь меня от закольцованных мыслей и тревог.

Утро понедельника впервые за девять лет жизни предстало передо мной во всей хваленой красе, хотя оно должно было стать одним из самых лучших, ведь это было наше первое совместное утро с Настей. Но, увы, все повернулось не так, как мечталось.

Я с детского сада не спал в звериной форме, поэтому проснулся с неприятными ощущениями в спине и лапах, почему-то ломило хвост, и все время казалось, что по мне кто-то ползает. Поэтому машинально перекинулся и пошел в ванную, где столкнулся с Настей, чистящей зубы. И да, я был голым.

Всю дорогу до сада Настя молчала, остановилась лишь перед воротами и сказала:

– Ничего не изменилось.

Я не понял:

– Что именно?

– И раньше, и сейчас я иду на работу под конвоем. Только конвоиры сменились.

– Но я же это делаю для того, чтобы защитить тебя!

– Уверена, что эльфы думали точно также, – она еще немного помолчала и добавила. – Извини меня, пожалуйста. Просто я боюсь.

– Чего?

– Эльфят. Кажется, что стоит мне зайти в группу, как я снова потеряюсь. Снова стану куклой. Эльфийской куклой.

Лицо Насти застыло, закаменело, укрывая чувства, но в глазах таился страх, предвещая панику. Я осторожно обнял ее за плечи и прошептал:

– Это всего лишь дети, маленькие, слабые, беззащитные. И ты можешь помочь им стать лучше.

Она кивнула, отступила и, не оглядываясь, ушла.

И до приветствия Кирилла я снова и снова прокручивал ее слова в памяти, пытаясь придумать другой ответ, тот, который бы смог ее успокоить.

Словом, Кирилл сделал то, что было нужно. И даже более того: он прекратил игнорировать меня и отправил на выезд вместе с сотрудником опеки. Некоторые семьи мы посещали согласно плану, так как они считались неблагополучными, а иногда к нам поступали и срочные вызовы, переадресованные полицией.

И это было тяжело.

В обычных многоэтажных домах, в обычных квартирах, за обычными железными дверями творятся чудовищные вещи. И больше всего пугает то, что для того ребенка, который живет за этими дверями, такая жизнь – норма. Каждый день он возвращается туда, где его ломают, избивают, насилуют, пытают. И этот ребенок думает, что так живут все.

Только становясь старше, он понимает, что это не так. Что существуют семьи без грубых слов, без тяжелого ремня с железной пряжкой, что рядом с ними живут дети, которые плачут из-за упавшего мороженого или старого телефона, что есть непьющие мамы, которые каждое утро спрашивают, что приготовить на завтрак.

И тогда он задает себе вопрос: за что? Почему кошмар достался ему? Не глупому соседскому мальчику, не капризной задаваке со двора, а именно ему? Ведь не может же быть так, что такая жизнь ему выпала случайно? Ведь должен же быть какой-то смысл в переносимых страданиях? Может, его за что-то наказывают? Или чему-то учат? К чему-то готовят?

Некоторые потом уходят в выдуманную реальность, некоторые ожесточаются и сами начинают издеваться над слабыми, кто-то придумывает обвинения самому себе и страдает всю жизнь.

И каждый раз это была человеческая семья.

Пока Алла, женщина из опеки, опрашивала соседей, осматривала ребенка, подписывала бумаги, я старался изо всех сил держать себя в руках. Не наброситься с кулаками на пьяного мужчину, который искренне недоумевал, почему это нельзя бить своего же сына. Не зарычать на деловитую дамочку, зашугавшую свою дочь до состояния тени. Не …

Я пробовал разговаривать с детьми, приглашал их в Экстрим, где столько хороших людей и оборотней, и они совсем-совсем не страшные, а наоборот, очень веселые и добрые. Малыши лет до семи-восьми верили, начинали потихоньку улыбаться, оттаивать, а дети постарше только настороженно смотрели на меня, не доверяя уже никому.

На обратном пути я расспрашивал Аллу, почему мы не можем отобрать этих ребят, неужели в детдоме им будет хуже, чем здесь? Она устало улыбнулась:

- По закону так просто мы не можем лишить родителей их прав. Даже зафиксировав травмы у ребенка, мы не можем доказать, что их нанесли родители или сожители. Показания детей в таком возрасте не являются доказательством, нужны взрослые свидетели, да еще и такие, кто согласен дать эти самые показания. А таких очень и очень мало. Даже соседи, как правило, вызывают полицейских не из-за ребенка, а из-за шума, то есть крики, вопли, плач – это всего лишь досадный шум, вроде громкой музыки, мешающей спать.

Поэтому-то и нужны плановые посещения, во время которых мы даем рекомендации, объясняем, что у них могут забрать ребенка, и если по истечении срока изменений не произошло, мы можем направить дело в суд, но и это не гарантирует безопасность детей.

– Тогда зачем мы вообще нужны? Что мы можем?

- Потому что без нас было бы еще хуже, – вздохнула Алла. – Если ужесточить законы об опеке, возникнет вероятность злоупотребления властью, когда благополучным семьям будут угрожать отъемом детей из-за каких-то мелких нарушений.

– Например?

- Например, твой ребенок занимается скалолазанием, упал и сломал руку. Сотрудник опеки принимает решение, что руку ему сломал отец, несмотря на слова ребенка и пары свидетелей, ведь ребенка могли запугать, а свидетелей подговорить, и забирает ребенка в детдом. Или мать-одиночка, работая на двух работах, кормит своего ребенка, одевает, покупает учебники, но никак не может свозить его на море, холодильник у нее не забит йогуртами, и телефон у ребенка только кнопочный, а значит, она не может обеспечить ему нормальную жизнь. Будет ли лучше ее ребенку в детдоме? Вряд ли. Но буква закона соблюдена.

– Но ведь … – хотел возразить я и осекся. Верно говорит Алла. Все можно интерпретировать по-разному. Можно и в хорошие семьи прийти, например, в праздник и написать заключение, что родители пьют, а можно и синяки у девочки, разноцветными слоями покрывающие ее руки и ноги, объяснить ее неуклюжестью, мол, вот такая она у нас неловкая, все углы по дома собрала. Все зависит от точки зрения и желания проверяющего.

Про оборотней часто говорят, что мы весьма увлекающиеся натуры. Что мы ныряем с головой в любимое дело, что можем сутками заниматься тем, что нравится, невзирая на оплату, трудовые нормы и даже родных. Наверное, так оно и есть. Но это означает лишь то, что мы фанатики своего дела. И, кажется, я нашел свое.

Я пока не знал, что должен сделать и как, но был уверен, что смогу что-то изменить. Хотя бы в жизни тех детей, что видел сегодня.

Ближе к концу рабочего дня я зашел к штатному психологу в детской комнате полиции. Это была основательная женщина лет сорока, с аккуратно уложенными волосами и бровями-ниточками. На первых взгляд, она не внушала доверия, казалась эдакой училкой, способной целую перемену отчитывать первоклашку за измятый воротничок рубашки. Но стоило ей заговорить, как впечатление полностью изменилось: в ее мягком грудном голосе проскальзывали какие-то необычные нотки, отчего создавалось ощущение, что разговариваешь с собственной матерью или бабушкой. Хотя как раз моя мама разговаривает совершенно по-другому.

После обмена любезностями я перешел к волнующему меня вопросу:

- Я хотел бы с вами посоветоваться. У моей знакомой сейчас небольшой психологический кризис, и я ищу хорошего специалиста, который сможет ей помочь.

Психолог приподняла брови-ниточки:

– А с чем связан кризис? В психологии, как в юриспруденции, существуют разные направления. Есть специалисты, которые работают с жертвами насилия, есть детские психологи, психотерапевты, работающие с неизлечимыми больными и их родственниками…

– Я уловил вашу мысль. Проблемы начались после неоднократных сеансов гипноза, которые проводились без согласия знакомой.

– Вам нужен обязательно дипломированный специалист? Практикующий?

– Мне не до регалий. Нужна помощь, и я заплачу за работу, просто в этой сфере у меня нет знакомых.

- Я почему вас спрашиваю. У меня есть на примете прекрасный психотерапевт, лучший по вопросам гипноза, но он работает в другой сфере. Деньги его не волнуют, он может взяться за вашу знакомую, если случай его заинтересует. Устраивает вас такой вариант?

Я уже чувствовал подвох, но все же сказал:

– Конечно.

Она заулыбалась и быстро набросала на бумажке имя и телефон:

- Вот, возьмите. Натаниэль Лаэлис. Он когда-то преподавал у нас в университете. Лучше него в нашем городе никто не работает с такими случаями. Он вытаскивал безнадежных больных при помощи гипноза. Удивительный чело… эльф.

Я взял записку, поблагодарил и вышел. А чего я, собственно, ожидал?

Звонок телефона раздался в тот момент, когда до детского сада оставалось всего метров сто.

- Срочно езжай в участок на Широком проспекте, – услышал я резкий сухой голос Кирилла. Да что с этим человеком не так? Сегодня за весь день он сказал мне несколько десятков слов, причем все они были поданы с изрядной толикой презрения и насмешки. Может, он не позавтракал? Или у него на оборотней аллергия?

– Моя смена окончена. Вызовите дежурного, – бросил я.

– Именно так и ответят перепуганному эльфенышу, когда он спросит, почему его друг Станислав Громовой до сих пор не приехал.

– Эльфенышу? – я остановился посередине дороги. – Лей нашелся? Он в порядке?

– Мальчишку похитили, неделю держали взаперти. Что же может быть не в порядке? – продолжал язвить Кирилл.

- Выезжаю, – и я побежал к саду, на ходу набирая номер. Настя как раз выходила из ворот сада, я приветственно помахал ей и скорчил извиняющуюся гримасу:

– Крис, привет. Я снова к тебе, как к главной и несравненной спасательнице. Да-да, снова нужна помощь. У Насти сейчас обязательное занятие с эльфом, на которое одну я отпустить ее не могу. Но буквально только что мне позвонили и сказали, что нашелся эльфеныш. Да, тот самый.

Настя удивленно вскинула на меня глаза.

- Судя по всему, его похитили и неделю держали в плену. Нет, про его состояние я не знаю. По закону, допрашивать его могут только в присутствии психолога и инспектора по делам несовершеннолетних, и, видимо, он назвал мое имя.

Настя замахала руками, привлекая мое внимание, тыкнула себя в грудь пальцем, а затем изобразила шагающего человечка.

- Нет, Насть, одна ты точно не пойдешь к эльфу. Второй раз мы тебя вытащить уже не сможем. Ну как, Крис, сможешь подъехать к Педуниверситу? Да, минут через десять. Мы тебя на крыльце будем ждать. Спасибо, с меня – любое твое желание.

После того, как я убрал телефон, Настя сказала:

– Может, ты лучше сразу поедешь? Я и сама могу дойти до универа, там Крис и подожду.

Я улыбнулся:

– Не бери в голову, я тебя провожу. Извини еще раз, – и снова взялся за телефон.

Возможно, я поступал неправильно, но оставлять и дальше Максима, друга Лея, в беззвестности не хотел. Мальчишка извелся за это время, звонил мне каждый день, и сегодня его голос звучал особенно грустно, словно он уже и не ожидал увидеть эльфеныша.

– Макс, Лей нашелся. Пока не знаю, но скоро его увижу. Судя по тому, что он не в больнице, а в полицейском участке, со здоровьем у него все хорошо. Нет, тебе со мной нельзя, сначала я с ним поговорю, потом тебе отзвонюсь. Ага, до связи.

Крис подъехала вовремя, выскочила из машины и порывисто обняла Настю:

– Я так переживала. Рада, что ты справилась.

Моя девушка криво усмехнулась:

– Пока еще не справилась.

– Это ничего. Ты точно разберешься с эльфийской дрянью. Не бойся, пока я рядом, этот старикан ничего тебе не сделает.

Я с улыбкой наблюдал, как напряжение уходит с Настиного лица. Решимость Крис и уверенность в себе помогали гораздо сильнее, чем мои утешения.

– Крис, в деревне эльф начал шипеть на непонятном языке, и чуть ли не мгновенно вогнал Настю в транс. Будь внимательна.

– Стан, – Крис толкнула меня в плечо, – езжай уже. Потом расскажешь, как все прошло.

И я помчался в полицейский участок.