Непоследние слова

«ТЕАТРАЛЬНОЕ ДЕЛО»

Известно также как дело «Седьмой студии» — по названию компании режиссера, художественного руководителя «Гоголь-центра» Кирилла Серебренникова. Возбуждено в 2017 году по статье о «мошенничестве в особо крупных размерах» против Серебренникова и ещё пятерых человек: Алексея Малобродского (бывший генпродюсер «Седьмой студии» и экс-директор «Гоголь-центра»), Юрия Итина (экс-директор «Седьмой студии»), Софьи Апфельбаум (возглавляла департамент господдержки искусства Министерства культуры, с 2015 года — директор Российского академического молодежного театра), Екатерины Вороновой (исполнительный продюсер спектакля «Сон в летнюю ночь», ещё до возбуждения дела уехала из России) и Нины Масляевой (бывший главный бухгалтер «Седьмой студии», находясь в СИЗО, заключила сделку со следствием, дала показания против других фигурантов и была освобождена судом от наказания).

По версии следствия, «Седьмая студия» совершила хищение бюджетных средств — поскольку, получая деньги в 2011–2013 годах по гранту министерства культуры на проект «Платформа», переводила их на счета других фирм. В числе прочих эпизодов было и обвинение в том, что компания не поставила спектакль «Сон в летнюю ночь», заявленный в программе гранта. Но спектакль был — в доказательство Серебренников предъявил отзывы зрителей и ссылки на опубликованные в прессе рецензии на эту постановку.

Проведенная по делу финансово-экономическая экспертиза выявила: реализация проектов, аналогичных выполненным «Седьмой студией» за 2011–2014 годы, может быть оценена в 260 млн. рублей, тогда как выделенный ей грант был меньше — 216 млн. Полученные по нему средства действительно переводили нескольким фирмам и обналичивали, признавалось фигурантами. Но они поясняли, что это распространенная практика, позволяющая получить средства на покупку реквизита и оплаты оперативных трат, а также сэкономить на налогах. Квалифицировать это как «хищение» абсурдно, подчёркивалось защитой: все постановки состоялись, и мероприятий на «Платформе» провели даже больше, чем требовалось по условиям гранта.

Дело, в котором многие усматривали политическую подоплёку и месть либеральному режиссеру, получило огромный резонанс, в защиту Серебренникова и его коллег выступили десятки российских и зарубежных деятелей культуры.

Со слов депутата Государственной думы, лидера ультраправого Национально-освободительного движения Евгения Фёдорова, он в 2015 году направил запрос в генпрокуратуру и Счётную палату о проверке «Гоголь-центра» на предмет финансовых нарушений. По итогам этой проверки и было возбуждено уголовное дело «Седьмой студии», утверждает Фёдоров.

Приговор: Кирилл Серебренников — 3 года лишения свободы условно и штраф в 800 тыс. руб., Алексей Малобродский — 2 года условно и штраф 300 тыс., Юрий Итин — 3 года условно и штраф 200 тыс. Со всех троих суд взыскал почти 129 млн. рублей по иску минкульта о возмещении ущерба. Софья Апфельбаум — штраф в 100 тыс., освобождена от уплаты из-за истечения срока давности. В отношении Нины Масляевой дело было выделено в отдельное производство. Суд приговорил её к 2 годам и 3 месяцам колонии, но освободил от наказания, поскольку она отбыла этот срок в СИЗО и под домашним арестом.

В марте 2022 года суд снял с Кирилла Серебренникова судимость — поскольку он отбыл половину условного наказания, выплатил штраф и компенсировал ущерб.

Кирилл Серебренников, 1969 г. р., режиссёр, с 2012 по 26 февраля 2021 — художественный руководитель московского театра «Гоголь-центр», создатель «Седьмой студии» и проекта «Платформа».

Известен своей активнoй гражданской позицией — участвовал в протестных акциях «За честные выборы», выступал за освобождение Олега Сенцова, участниц группы Pussy Riot, против ужесточения закона о митингах, ограничения прав ЛГБТ и др.

Свое последнее слово режиссер выстроил как акростих — начальные буквы абзацев составляют фразу «Ни о чём не жалею, сочувствую вам».

«ИДЕИ СВОБОДЫ РАНО ИЛИ ПОЗДНО СТАНУТ

ОСНОВОЙ ВСЕГО НАШЕГО БЫТИЯ»

Последнее слово Кирилла Серебренникова

22 июня 2020 года

Надо, вероятно, сказать, почему «Платформа» стала важным и значимым проектом не только в отечественном современном искусстве — но и в жизнях людей, которые его придумали, делали и посещали.

Идея «Платформы» — это, прежде всего, идея свободы художественного высказывания, идея многообразия видов жизни, утверждение сложности мира, его разнообразия, его молодости и обаяния в этом разнообразии, это про надежду на изменения.

О чём я думал, когда предложил идею сложного, многожанрового проекта новому президенту России, который провозгласил тогда курс на модернизацию и инновацию?

Чёрт возьми, думал я, ну, может быть, хоть сейчас у большого количества талантливых, ярких, непокорных молодых людей, которых я знаю лично и которые не находят себе места в рамках традиционных, ещё советских институций, может, молодых ребят, которые всё чаще работают в Европе, получают там гранты, успех, признание, может, у них благодаря государственному финансированию в конце концов будет шанс реализоваться и на родине и не быть унизительно заключёнными в гетто необязательного эксперимента? Так думал я.

Есть ли смысл в этих трёх годах «Платформы», за которыми последовали три года арестов, ложных обвинений, судебных разбирательств? Этот вопрос всё чаще задаешь себе сам.

Много ли это — 340 мероприятий, сделанных нами на «Платформе» за три года, большинство из которых оригинальные, уникальные, сложные, с участием серьёзного количества артистов, музыкантов, режиссёров, художников, танцоров, композиторов? Много, очень много. Это вам скажет любой человек, хоть в чём-то разбирающийся в театре, в музыке, в современных технологиях, в современном танце. И они, эти люди, специалисты, знатоки, приходили уже и в суды, и свидетельствовали о себе, о своей работе, о том, что они видели в цехе, делали на «Винзаводе» в 2011–2014 годах. Претензии минкульта и прокуратуры, что за деньги субсидии мы сделали что-то не так, смехотворны. Может быть, они считают, что мы не 340 мероприятий должны были сделать, а 800? Ну, раз из субсидии в 216 миллионов мы якобы украли 128. Ну, хотя бы об этом сказали. Сколько мы ни спрашивали потерпевшее министерство, мы так и не услышали претензий к нам ни в целом по проекту, ни к какому-либо его событию. Это нелепое обвинение я полностью отвергаю.

Несомненно, именно сейчас стал понятен принцип, сформулированный предыдущим министром культуры, тем, который пришёл на место открывшего «Платформу» Александра Авдеева, принцип, по которому этот министр, сегодня уже бывший, решил взаимодействовать с современным искусством: «Эксперименты за свой счёт». Так он говорил во многих своих выступлениях. И сейчас ясно, что он говорил именно о «Платформе». И этот «свой счёт» — как раз те самые годы арестов, преследования, клеветнических абсурдных обвинений и судов.

Есть разные версии, почему вообще возникло «театральное дело» — от самых нелепых до сложных и конспирологических. Всё когда-нибудь станет явным, когда-нибудь вскроются архивы спецслужб, и мы поймем, кто давал приказы, кто придумывал это дело, кто его фабриковал, кто писал доносы. Сейчас это не важно. Важно другое: мы сделали «Платформу», со всей её многоукладностью, свободным перетеканием жанров, с необычностью, с яркостью и непривычностью, и она оказалась онтологически чужда всей системе культуры бюрократии, культуры лояльности. И теперь понятно, что это пострадавшее министерство — совершенно токсичная контора, которая в любой ситуации только предаст и подставит.

Жалею ли я, что я сделал «Платформу» именно такой — местом полной творческой свободы и местом, где себя могли реализовать множество творческих людей? Нет. Жалею ли я, что бухгалтерия «Платформы», которая является предметом всех этих судебных заседаний и расследований, была так ужасно организована? Конечно, жалею. Но, к сожалению, ни повлиять на это, ни изменить это тогда я не мог: я ничего в работе бухгалтерии не понимал и не понимаю, я занимался бесконечным выпуском и организацией мероприятий, я не занимался финансами.

Абсолютно понятно, что «Платформа» — это не только бухгалтерия, это прежде всего то, что сделано на площадке «Винзавода»: это 340 мероприятий, это тысячи зрителей, которые воспитывались нами, это десятки молодых профессионалов, которые состоялись и повысили свою квалификацию в рамках нашего проекта. И меня возмущают попытки отменить значение «Платформы», меня возмущают лживые утверждения, что мы что-то не сделали или сделали не за те деньги. Обвинение врёт, они защищают свои мундиры и тех, кто это дело затеял.

Люди, которые работали с нами на «Платформе», приходили в суд и свидетельствовали за нас, это делали даже свидетели обвинения. В «театральном деле» нет ни одного свидетельства, ни одного доказательства моего нечестного поведения, моего незаконного поведения, моего желания материально обогатиться за счёт денег, выделенных на проект.

Есть полная уверенность, что артистическая жизнь «Платформы», за которую я отвечал, была актом общего усилия со стороны честных, талантливых, ярких людей в своём поколении, тех прекрасных ребят, ради которых я всё это и придумал. И 340 мероприятий «Платформы» — это то, чем, уверен, они тоже гордятся.

Юмор, и довольно горький, нашей ситуации заключается в том, что это обвинение построено на показаниях бухгалтеров и тех знакомых бухгалтеров, которые обналичивали деньги «Платформы». На них давили следователи, и они, опасаясь за себя, оговаривали нас, врали. На их вранье следователь Лавров и его команда сфабриковали «театральное дело». Лучшие друзья следователей — это обнальщики. Увы, таков парадокс.

Совершенно ясно, что бухгалтерия проекта велась из рук вон плохо, этого никто не отрицает. Это стало понятно, в том числе, и из аудита, который я начал в 2014 году. Никто и не удивился бы, если бы разбирательства велись именно в этой плоскости, если бы следователи разбирались в том, как бухгалтеры обналичивали наши деньги через собственные фирмы. Но «театральное дело» — это не про бухгалтерию, это про то, как люди, которые делают успешный театральный проект, из-за изменений в общественном климате бездоказательно объявляются преступной группой, это про то, как государство (ведь министерство культуры пострадавшее наше — это государство) отказывается от того, что сделано и создано им же самим на деньги налогоплательщиков, на деньги бюджета, — всё это в угоду конъюнктуре момента.

Отличие современного искусства от госзаказа, от пропаганды именно в том, что оно очень остро, критично, парадоксально реагирует на современность, на текущую жизнь, реагирует современными медиа, честным, принципиальным разговором, реагирует через свободную рефлексию, через искусство. На нашу работу реагируют преследованием, судами и арестами. В этом смысле проект «Платформа» и продолжающееся три года преследование тех, кто его сделал, очень точно маркирует то, что с нами всеми происходит, и в этом смысле проект, конечно, продолжает свою работу: фиксирует время, точно определяет положение вещей.

Чувство несправедливости не покидало меня всё время, пока длится «театральное дело». Мне казалось, что мы все вместе, и я в частности, сделали что-то очень настоящее и важное для нашей страны, создав проект «Платформа», и он стал одним из мостов между Россией и миром, он стал инструментом вовлечения нашего отечественного искусства в актуальные процессы, которые происходят в мировом искусстве. Именно для этого он и создавался, а не для обналичивания. А те, кто сочинил дело и обвиняют нас в какой-то гадости, они как раз сделали всё для того, чтобы Россия предстала сегодня местом, где можно три года издеваться над людьми без всяких доказательств и обвиняя их в том, чего они, в общем, не делали.

Уверен, «Платформа» повлияла на театр, на исполнительское искусство, медиа-арт, танец, современную академическую музыку в России. Эта моя убежденность основана на том, что опыты «Платформы» — и практические, и теоретические — продолжаются и сегодня, почти десять лет спустя, на других сценических площадках, на других проектах, в работах многих современных художников.

Время всё расставит на свои места. Проект «Платформа», его документация в суде Российской Федерации — это теперь часть новейшей истории российского искусства. Видимо, злой умысел тех, кто это затеял и сочинил, был в том, чтобы дискредитировать нас, обвинив в том, что никто из тех, кто придумал делать «Платформу», конечно же, не совершал, и этим как бы уничтожить память о проекте, свести его к отвратительной работе бухгалтерии. Но этого не выйдет. Претензии полностью бездоказательны и поэтому смехотворны, сколь бы огромные цифры обвинение ни написало в этих всех документах.

Совесть, честность, профессиональная и человеческая порядочность, творческое бесстрашие, свобода — именно это утверждалось как главные ценности в работе «Платформы», в той её части, за которую отвечал я. Я, разумеется, не об этой чёртовой бухгалтерии. Об этом в суде говорили участники проекта и те, кто был среди его зрителей.

Творческие люди остро чувствуют несправедливость, они чувствуют — кто честен, а кто врёт, кто вор, кто мошенник, а кто — нет. И я благодарен творческому сообществу, все эти годы поддерживающим нас, приходящим в залы суда, писавшим материалы в нашу поддержку. И хоть эту ложь, клевету и беспредел нельзя победить коллективными письмами, нам было приятно, что вы делали хотя бы это.

Время «Платформы» — это прекрасное время творчества и радости от того, что поколения молодых художников могут работать, получая за это и достойное вознаграждение, и удовлетворение от того, что даже их самые безумные идеи могут быть реализованы.

У людей слабых есть прекрасные и выученные назубок оправдания собственной беспомощности — «такое нам дали указание», «нам так велели», «всё решено не нами», «ну вы же понимаете»… Такова российская банальность зла. Проект «Платформа» воспитывал всех — и зрителей, и участников — сопротивляться этой выученной беспомощности, быть ответственным за свои действия, действовать, созидать. И в этом смысле я полностью отвечаю за художественную программу «Платформы», за все эксперименты, по которым мне и моим товарищам выставлен этот судебный счет.

Юность всегда выбирает свободу, а не стойло и не стадо. В этом смысле «Платформа» давала надежду и художникам, и зрителям на то, что идеи свободы рано или поздно станут основой всего нашего бытия. Я уверен, что это и есть один из уроков «Платформы», ценность для тех, кто хочет изменения жизни, и причина яростных и агрессивных нападок тех, кого устраивает существующий порядок вещей.

Всегда говори правду — так меня учили родители. Проектом «Платформа» мы говорили стране и миру о молодой честной стране, в которой живут честные люди, готовые к тому, чтобы быть авторами своей жизни, быть свободными авторами.

Абсолютно ясно, что те цели, которые государство ставило перед «Платформой» на тот момент, — то есть развитие и популяризация современного искусства, — мной, нами, теми, кто делал проект «Платформа», выполнены с максимальной отдачей, выполнены полностью.

Мне жаль, что «Платформа» стала роковым моментом в судьбе для моих товарищей по судебным разбирательствам. Мне совершенно не жаль, что годы жизни я посвятил развитию искусства в России, пусть это и было связано с трудностями, с преследованиями, с клеветой. Я никогда не делал ничего во вред живых существ, я никогда не совершал нечестных поступков. Я работал в Москве, в России много лет, я поставил много спектаклей, я снял несколько фильмов, я старался быть полезным людям моей страны. Я горжусь каждым днём, который я посвятил своей работе в России, в том числе и теми днями, в которые я делал проект «Платформа».

Вы знаете, интересно, что одна экспертша не нашла в наших мероприятиях финального события «Платформы», сказала, что не было какого-то вывода. И вторая тоже — вообще не увидела мероприятия, которое так и называлось «Конец прекрасной эпохи», она его не учла. Поэтому я в качестве восполнения прочитаю вам «Конец прекрасной эпохи» [Бродского]. Оно небольшое.

Рассчитываю на ваше справедливое решение.

Алексей Малобродский, 1958 г. р., российский театральный менеджер и продюсер, в 2011–2015 годах — директор «Гоголь-центра». С самого начала «Театрального дела», ещё до избрания меры пресечения судом, был помещен в СИЗО, где из-за проблем с сердцем перенес несколько приступов. Само следствие дважды ходатайствовало в суде о замене меры пресечения на домашний арест, но первое было отклонено, а второе судья Елена Ленская даже отказалась рассматривать. Во время заседания по повторному ходатайству, 10 мая 2018 года, Малобродскому стало плохо. Вызванной бригаде скорой помощи судья не позволила его осмотреть. «Вам аукнется это покушение на убийство», — сказал Малобродский судье и прокурору, просившему не рассматривать ходатайство. После звонка адвоката Малобродского министру здравоохранения приехала кардиореанимационная бригада, доставившая Малобродского в больницу, где ему диагностировали тяжелую патологию сердца, подозрение на инфаркт миокарда. В реанимации конвойные приковали его к кровати наручниками, которые были сняты только через день, после обращения главы президентского Совета по правам человека к начальнику московского управления МВД. 14 мая Следственный комитет изменил меру пресечения Малобродскому на домашний арест.

«НЕ СЛОМАТЬСЯ И НЕ РАЗУВЕРИТЬСЯ,

ПРОДОЛЖАТЬ ДЕЛАТЬ СВОЮ РАБОТУ В КУЛЬТУРЕ»

Последнее слово Алексея Малобродского

22 июня 2020 года

Прежде всего, прошу принять слова благодарности всем, кто на протяжении трёх лет преследования не усомнился в моей невиновности и честности. Ваша вера и поддержка — бесценны. Спасибо! Спасибо адвокатам, особенно моим защитникам Ксении Карпинской и, на первом этапе, этапе следствия, Юлии Лаховой.

Я не буду просить суд быть справедливым, независимым и руководствоваться законом. Было бы смешно просить о том, что не должно подвергаться сомнению при нормальных обстоятельствах. О том, что по определению должно составлять суть и основу института суда в здоровом обществе при нормальном порядке вещей. Полагаю, что это разумеется само собой. Я, конечно, не буду произносить шаблонных слов о снисходительности или великодушии. Я не прошу учитывать мой возраст и состояние здоровья, а также обстоятельства моей семьи. В этом нет необходимости, поскольку я уверен в своей абсолютной непричастности какому-либо преступлению и не признаю никакой вины.

Моей вины нет. Как не было события преступления, в котором меня обвинили. Скажу о важном.

Так получилось, что «театральное дело» вышло за пределы моей личной истории и личных историй других подсудимых, которые вместе со мной ожидают приговор. От приговора зависит не только моя личная свобода и моя персональная репутация. Абсурдность обвинения, его очевидно заказной характер и преступные методы ведения следствия теми, кому общество поручает бороться с преступлениями и кого граждане содержат на свои средства, ставят вопрос о присутствии в нашей жизни здравого смысла, о возможности следования общепринятым нравственным критериям, вопрос о перспективе для всех нас, особенно для молодых людей, ставших изумлёнными свидетелями «театрального дела».

Это вызов всем нам. Который нас вынуждают принять. И мы обязаны дать достойный ответ. То есть не сломаться и не разувериться. Не опуская рук продолжать делать свою работу в культуре.

Я чувствую свою ответственность. Она, эта ответственность, кроме прочего, мотивирует нашу бескомпромиссную позицию.

Глупо призывать в союзники правоохранительные органы и прокуратуру. Она внятно продемонстрировала неготовность и нежелание выступать с позиции закона и совести. Остается надеяться на правосудие. Скептики, или попросту умные, наблюдательные люди, в этом месте должны сочувственно улыбнуться и пожалеть меня. Возможно, они правы. Но я всё-таки надеюсь.

Тем же, кто, как и я, продолжает наивно верить — моим родным, друзьям и всем, кто поддерживает нас, — низкий поклон. Я честно бился за правду и, надеюсь, не подвёл вас.