Неповторимый. Повесть о Петре Смидовиче

Эпилог

Кажется, еще ни разу с тех пор, как не стало Софьи Николаевны, он не чувствовал себя так хорошо, как в этот день. Горе не то чтобы забылось, не то чтобы время исцелило его — прошло только полгода с тех пор, как умерла Соня, — просто за неотложными делами, которые он, словно в каком–то исступлении, все больше и больше взваливал на плечи, почти не осталось времени на то, чтобы думать о смерти.

Недавно он написал в письме к другу: «Крепко беру себя в руки. Хочу бодро и как подобает старому революционеру честно прожить каждый день. Впадать в уныние — не честно».

Так бывало днем — на виду у людей, в водовороте событий. А ночью не помогала включенная электрическая лампочка у изголовья, газеты, книги. Наступала пора, когда все страшное снова проходило перед глазами.

Тогда, чтобы отогнать от себя грустные мысли, он выдвигал ящик письменного стола и начинал перебирать старые документы — удостоверения, справки, мандаты, дипломы. Вспоминал, при каких обстоятельствах получил их, когда, от кого…

«Настоящее выдано гр. Смидовичу П. Г. в том, что он имеет право на звание «Друг детей»» — маленькая книжечка в красном коленкоровом переплете… «Пропуск на право прохода в Мавзолей В. И. Ленина во всякое время»… Да, он часто бывал там, у Ильича, останавливался у саркофага и думал, сверяя свои поступки, действия, мысли с тем, что завещал народу Ленин… «Мандат делегата от КП России с решающим голосом на Конгресс Коммунистического Интернационала». «Временное охранное свидетельство на музыкальный инструмент» — его пианино фирмы Оффенбахера. «Аттестат № 1 почетного кочегара I МГЭС» — электростанции, где работал. Его вручили ему три года назад в торжественной обстановке «за самую решительную борьбу, за устранение препятствий, стоящих на пути строительства социализма»… Пропуск в закрытый книжный распределитель… Членский билет делегата на XV съезд ВКП(б). Письмо Анри Барбюса — конечно, по–французски, начинающееся словами «Mon chere camarade» — «Мой дорогой друг»… Несколько билетов делегата съездов Советов и в том числе Первого съезда Советов СССР, который доверили открыть ему. Что он тогда сказал? Впрочем, зачем вспоминать, когда тут же, в ящике лежит черновик:

«…Мы объединяемся в единое государство, образуем один политический и хозяйственный организм. И каждая рана извне, каждая боль внутри какой–либо отдаленной окраины, отзовется одновременно во всех частях государства и вызовет соответствующую реакцию во всем организме Союза».

Бывало, он засыпал с листком в руке, спал трудным, тяжелым сном, просыпался разбитый и долго не мог подняться с постели.

Но сегодня его словно подменили. Сон был крепким, освежил его, и впервые за эти полгода он встал без головной боли. Как всегда, намечена была уйма дел: встреча со студентами Института народов Севера, дежурство в приемной Председателя ЦИК, профсоюзное собрание, а вечером — заседание в Московском доме ученых.

Раньше он был завсегдатаем этого дома, но после смерти Сони стал наведываться туда редко, так что вызвал дружеское нарекание председателя сельскохозяйственной секции, в которой состоял.

— Ну-с, где же наши дорогие студенты, еще не появлялись? — спросил он у сотрудницы Комитета Севера. — Доброе утро, Софья Васильевна!

— Здравствуйте, Петр Гермогенович! Звонили, что вот–вот появятся. Рада видеть вас в добром здоровье.

— Спасибо. Сегодня я чувствую себя преотлично, архиотлично, как сказал бы Владимир Ильич.

Легким, молодым шагом он вошел в кабинет, оставив дверь открытой, в знак того, что сюда может войти любой, кто хочет его увидеть.

Студенты Института народов Севера пришли через несколько минут. Собственно, не пришли, а ввалились шумной, веселой гурьбой — три парня и девушка, все узкоглазые, с непокорными волосами, черными, как вороново крыло. На юношах были обычные костюмы, а на девушке юнгштурмовка. Все носили кимовские значки и значки «Ворошиловского стрелка» на красной подкладке, точно ордена.

— К вам можно, Петр Гермогенович? — спросили нестройным хором все четверо.

Смидович уже шел им навстречу, протянув обе руки и улыбаясь.

— Здравствуй, здравствуй, младое племя… Прошу! — Широким жестом он показал в глубь кабинета: — Как добрались? Благополучно ли?

— Хорошо добрались, Петр Гермогенович. Вот только собачки немного притомились.

— Какие собачки? — не понял Смидович.

— Мы, однако, из Ленинграда на собачках приехали.

— Вот это да! По весенней–то распутице?

— Под Ленинградом еще снег лежит, в лесу тоже снегу много, это под Москвой снег мало–мало растаял.

— Ничего себе «мало–мало»! Скоро пахать начнут.

— Что такое пахать? — блеснув бусинками глаз, спросила девушка. — Никогда не видела.

Смидович ласково улыбнулся ей:

— Да где тебе было видеть! Ты откуда сама?

— С Таймыра… Долганы мы. Дудинка — село такое есть, может, слышали?

— Слышал… А чтобы ты увидела, как пашут, поедем мы с тобой в колхоз.

— Мы тоже хотим в колхоз, — дружно сказали парни.

— Ладно, все съездим. Только не сегодня. Сегодня я, ребятки, занят. А вот завтра выкрою для вас время. Договорились?

«Не видела, как пашут…» Петр Гермогенович вспомнил о студенте–чукче Тевлянто, который, прочитав в букваре слово «кошка», никак не мог представить, что это такое. Кошка была в общежитии рабфака, где жил Тевлянто, и когда Тан–Богораз его спросил: «Кто это?» — он ответил: «Не знаю, думаю, что белая лисичка». В Анадыре, откуда приехал Тевлянто, водились лисицы, но никогда не было кошек… Сейчас Тевлянто у себя на родине, в Анадыре, председатель Чукотского областного Совета… «Да, растут кадры северян», — подумал Смидович и как–то по–новому взглянул на своих юных собеседников: кем станут они, когда окончат этот единственный в мире институт?

Весь этот день был заполнен до отказа делами, но Петр Гермогенович не чувствовал усталости. Каждая новая встреча, каждое новое дело, которое он делал, по–юношески радовали его. Радовало апрельское солнце и первые робкие всходы травы на газонах, незнакомые люди, которые, встретясь с ним на улице и узнав, кланялись ему, вычитанные в газетах сведения о сверхраннем севе.

На дачу Петр Гермогенович вернулся поздно, около десяти. Дома была дочь Соня с маленьким сыном, его внуком. Петру Гермогеновичу она показалась озабоченной.

— Петя что–то неважно себя чувствует. — Она дотронулась рукой до лба сына. — Может быть, мне завтра не ездить на занятия?

— Что значит «не ездить»! — возразил Петр Гермогенович. — Разве ты забыла мамины слова, ее последнюю волю: ты должна не только окончить академию, но и быть примерной слушательницей.

Соня маленькая, как ее звали дома, чтобы не путать с Софьей Николаевной, уехала в Москву раньше отца. Первая лекция уже приближалась к концу, когда приоткрылась дверь в аудиторию и дежурный Военно–инженерной академии сказал негромко:

— Смидович! К начальнику кафедры!

Она вошла в кабинет, и пожилой военный с ромбиком в петлице как–то странно посмотрел на нее и сказал, отвернувшись в сторону:

— Вас ждет машина… Она сначала не поняла:

— Какая машина?

— Поедете домой…

«Господи, ну конечно же разболелся Петя… И зачем я вчера послушала отца… уехала в Москву!..»

Тревожные мысли не покидали ее, пока молчаливый военный шофер из академии гнал по шоссе машину. Он еще только притормаживал у ворот дачи, а Соня уже нетерпеливо распахивала дверцу. На крылечке стояли знакомые и незнакомые люди, заплаканная домработница.

— Петя? — не своим голосом спросила Соня.

— Нет… Папа.

Сопя бросилась в спальню и увидела на кровати неподвижного отца.

— Папа! — крикнула она в отчаянии.

Петр Гермогенович не откликнулся. Он умер час назад.

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава первая 2

Глава вторая 16

Глава третья 23

Глава четвертая 37

Глава пятая 67

Глава шестая 85

Глава седьмая 103

Глава восьмая 121

Глава девятая 128

Глава десятая 143

Глава одиннадцатая 164

Глава двенадцатая, 186

Глава тринадцатая 197

Глава четырнадцатая 237

Эпилог 247