Нет голода неистовей

Глава 14

— Освободи меня от клятвы, Эммалин.

Она не ответила. Не освободила бы его от данного обещания. А для него, черт бы его побрал, отчего-то стало важным — сдержать эту клятву. Эмма лишь шире развела бедра, начав медленно и чувственно тереться о его плоть. И это, когда их тела разделяли только его брюки и ее шелковое белье.

— О, боже, Эмма, да, — выдавил он, сотрясаясь от желания, не в силах поверить в то, что она способна вызывать в нем подобные ощущения.

В сознании Лаклейна мелькнула неясная мысль использовать ее состояние. Если от его крови Эмма настолько теряет самоконтроль, он будет заставлять ее пить из него до тех пор, пока она полностью не сдастся желанию…

Будет заставлять вампира пить из него? Да что с ним вообще творится?!

Положив руки на изголовье кровати прямо между его ладонями, Эмма начала медленно скользить по его бедрам. Вверх…вниз…вверх…вниз… Лаклейн запрокинул голову. Аромат ее волос, струящихся прямо перед ним; ощущения, вызванные укусом, и ее собственное очевидное наслаждение — почти довели его до оргазма.

— Если ты не прекратишь, то так заставишь меня кончить…

Она не прекратила. Эмма продолжила тереться о его плоть, словно была не в силах остановиться. Никогда в жизни Лаклейн не испытывал такого отчаянного неудовлетворения, как сейчас, когда не мог ее коснуться, приласкать нежную плоть…

Ее груди скользнули по его груди, и спинка кровати под ладонями Лаклейна дала трещины.

Пульсирующее давление нарастало в нем еще с ее первой кормежки. И сейчас — когда плавные движения Эммы по его члену становились все быстрее, а дыхание рывками вырывалось из его легких — оно почти достигло пика. Осознав, что она перестала пить, Лаклейн услышал у самого уха. — Я могла бы пить тебя вечно.

Так и будет…

— Просто божественный вкус, — призналась она, срываясь на стон.

— Ты сводишь меня с ума, — с трудом произнес Лаклейн. И уже в следующую секунду, закинув голову назад, он закричал и бурно кончил, доведенный до грани настойчивыми покачиваниями ее бедер, их непрекращающимся трением о его член. Древесина под его руками разломалась, рассыпаясь на щепки.

Когда дрожь, вызванная оргазмом, наконец, стихла, Лаклейн сжал в кулаки свои пораненные ладони и прижал их к кровати по обе стороны от ее ног. Эмма упала ему на грудь, цепляясь за него, пока ее тело все еще трепетало от переполнявшей феерии чувств.

— Эмма, посмотри на меня.

Когда она встретилась с ним взглядом, ее, ставшие серебристыми, глаза буквально загипнотизировали его. Он знал ее, Эмма была ему такой близкой и знакомой, но вместе с тем, Лаклейн никогда не встречал существа подобного ей, не видел создания великолепнее этой вампирши. Склонив голову на бок, она бросила на него затуманенный взгляд.

— Я хочу коснуться тебя. Хочу заставить тебя кончить.

Эмма посмотрела на его исцарапанные руки и вопросительно приподняла брови.

— Тогда я поцелую тебя. Сдвинь в сторону свое белье и подползи сюда.

Она медленно покачала головой.

— Почему?

— Потому что одно ведет за собой другое, — прошептала она.

— Но сейчас я не нарушил клятвы, — так и не разжав кулаков, тихо произнес он. — Я умираю от желания, так хочу доставить тебе удовольствие.

За мгновение до того, как она коснулась его лба своим, Лаклейн заметил мелькнувшую в ее взгляде нежность. Будто не в силах совладать с собой, Эмма наклонилась ближе, чтобы лизнуть и подразнить его губы. Ее волосы ниспали вперед, скользнув по его шее. И когда ее изысканный аромат окутал его всего, Лаклейн почувствовал, что снова возбуждается.

— Почему мы не можем пойти дальше? — спросил он хриплым голосом.

— Это не я, — тихо ответила она. — Я не такая. Мы едва знакомы.

Услышав эти смехотворные утверждения, сказанные к тому же в промежутках между игривыми прикосновениями ее язычка, ласкающего его губы, Лаклейном почувствовал, как им овладело полнейшее негодование. Он был уверен, что это была лишь попытка убедить саму себя.

— И, тем не менее, ты пила мою кровь. По-моему, интимнее акта между двумя и быть не может.

Уже в следующее мгновение она напряглась и отодвинулась в сторону.

— Ты прав, и я сожалею о своем поступке. Но не могу полностью отдаться тому, кому не доверяю, — встав с кровати, он подошла к креслу и, усевшись в него, свернулась клубочком. — Тому, кто вел себя со мной так грубо…

— Эмма, я…

— Ты знаешь, что это правда. Всего три ночи назад ты напугал меня так, как я не была еще ни разу в жизни. А теперь тебе от меня что-то нужно? — она начала дрожать. — Просто уйди. Пожалуйста? Хотя бы раз?

Зарычав, от охватившего его чувства бессилия, он, хромая, все же направился к двери. И уже в коридорчике, примыкающем к их комнатам, повернулся и бросил. — Ты выиграла себе пару часов. Но в следующий раз, когда будешь пить — ты станешь моей. И мы оба это знаем, — с этими словами он вышел, захлопнув за собой дверь.

Эмма лежала в своем гнездышке на полу, беспокойно ворочаясь в горстке покрывал. Когда это ее одежда успела стать такой шероховатой? Казалось, она могла ощущать каждую ниточку на своих чувствительных грудях и животе.

А ведь она носила шелк.

Сама только мысль о том, что она делала с Лаклейном, заставляла ее бедра волнообразно выгибаться, словно она все еще могла ощущать его под собой. Она довела его… до оргазма, всего лишь потираясь о его плоть.

Ее лицо горело. Неужели она становится Эммой Распутной?

Хотя с ним она такой и была. Принимая ванну, Эмма обнаружила, что была влажнее, чем когда-либо. Она начинала подозревать, что ее жажда крови возникала вовсе не из-за желания пить, а из-за сексуального желания, изначально и порождаемого питьем.

Лаклейн был прав — в следующий раз, стоит ей только пригубить его крови, и он может сделать ее своей, потому что сегодня она временно потеряла рассудок, забыв, почему не может с ним спать. И хотя Эмма отчаянно пыталась убедить себя в обратном, она была не из тех, кто мог отдаться мужчине без каких-либо чувств.

Она не считала свои взгляды на секс устарелыми — как-никак, существовал неоспоримый факт ее знакомства с каналом Скинемакс — и имела довольно здоровый взгляд на предмет в целом, но, несмотря на все это, у нее никогда не было оргазма. И все же, в глубине души она знала, что ей нужно что-то более продолжительное — а с ним это исключалось.

Помимо того, что он был грубым и опасным ликаном, который получал удовольствие от ее лишений, Эмма просто не могла представить себе, как познакомит его с друзьями. Или как они будут смотреть в особняке фильмы, есть попкорн — который она всегда делала, только затем, чтобы чувствовать его запах — и бросать в каждого, кто заслоняет экран. Он не смог бы прижиться в ее семье, потому что близких стошнило бы от одного только вида «животного», прикасающегося к их племяннице. К тому же, ее семья всегда пыталась бы его убить.

Не говоря уже о том, что помимо их с Лаклейном различий, где-то там его ждала другая женщина, судьбой предназначенная ему в пару.

И хотя Эмма была только «за» небольшую конкуренцию, но не в лице же истинной пары ликана?

Мда, ну и чушь ей в голову лезет …

Лаклейн постучал в смежную дверь и тут же ее открыл, даже не потрудившись сделать приличную паузу, прежде чем войти. К счастью, Эмма уже перестала ласкать и поглаживать свои груди.

Его волосы были еще мокрыми после недавно принятого душа. Одетый лишь в джинсы — которые висели немного ниже его талии, слегка спадая (именно так, как и должны) — он стал, оперевшись о дверной косяк. Эмма заметила, что одна его ладонь была перевязана куском ткани — отчего тяжело сглотнула. Похоже, он повредил руку, когда, кончив, раскрошил спинку кровати.

Стоя там, Лаклейн скрестил руки на своей, такой мускулистой, груди. Ее восхищение ею было сродни поклонению. А уж тут, ох, как имелось, чему поклоняться…

— Расскажи мне о себе что-то, о чем мне неизвестно, — вдруг потребовал он.

Заставив свой взгляд переместиться на его лицо, Эмма, поразмыслив, ответила. — Я ходила в колледж и получила степень по поп-культуре.

Это, похоже, впечатлило ликана, но он провел здесь еще слишком мало времени, чтобы знать, что большинство людей считают степень по поп-культуре такой же «важной», как и должность официантки в забегаловке. Кивнув, он развернулся и направился в свой номер. И так как Лаклейн не ждал подобного, Эмма спросила. — Расскажи и ты что-нибудь о себе.

Когда он повернулся, то действительно выглядел удивленным ее вопросом. Осипшим голосом Лаклейн произнес. — Я думаю, ты самое прекрасное создание, которое я когда-либо видел.

Прежде, чем дверь за ним закрылась — и Эмма была в этом уверена — он услышал, как она ахнула от изумления.

Он назвал ее прекрасной!

Еще минуту назад она чувствовала печальное смирение и вот у нее уже шла кругом голова. И отнюдь не в приятном смысле этого слова. Ее эмоции метались, как безумные, будто стрелка компаса, потерявшего направление…

Эмма прищурилась, начиная осознавать суть происходящего. Стокгольмский синдром. Как пить дать. Отождествление себя со своим устрашающим похитителем? — Галочка. Возникновение привязанности и чувств? — Галочка.

Но при всей честности к самой себе, сколькие похитители — из тех, что еще при деле — выглядели как боги ростом в шесть с половиной футов[26] с восхитительной, загорелой кожей, самым изумительным акцентом и теплейшим, сильнейшим телом, о котором можно только грезить в мечтах? А если еще и вспомнить о том, как она постоянно желает чувствовать это тело, прижатое к ней… на ней — то кто еще здесь на самом деле прекрасен?

Не будем забывать и про тот факт, что он, похоже, не может перестать давать ей свою ароматную, сладкую кровь.

Неужели она превращается в Петти Херст[27]с поправкой на ликанов?

Но все это не важно. Ключевым моментом было то, что она не его пара. Поэтому даже если он и соблазнит ее с последующим интимчиком, она будет попросту тратить с Лаклейном свое время, потому что, в итоге, он найдет свою единственную. А Эмма боялась, что если ее «поматросит и бросит» такой мужчина, как Лаклейн, она, в конце концов, превратится в одну их тех обрюзгших, вечно ноющих женщин.

А такой вариант даже не рассматривался.

Эмма чувствовала облегчение, что не была его парой. Правда чувствовала. Ведь если бы она ею оказалась, это было бы все равно, что получить пожизненный срок. Лаклейн никогда бы ее не отпустил, и она бы жила с ним, ощущая себя запуганной и несчастной. А если бы ей все-таки и удалось сбежать, он бы пришел за ней, тем самым, дав теткам убить его их собственными руками.

Ее ковен просто наслаждался бы его смертью. Если бы они узнали, что он ее целовал и касался интимных мест, они спустили бы на него и его род все круги ада. Так как, насколько Эмме было известно, она единственная в ковене, кого когда-либо касался ликан.

А ее мать — единственная, кто не устоял перед вампиром.

Эмма проснулась на закате, почувствовав что-то неладное.

Она всмотрелась во тьму комнаты, бросила взгляд по сторонам, заглянула за край кровати, но ничего так и не увидела. Поэтому сказала себе, что ей просто показалось, но, все же, торопливо одевшись и собрав вещи, поспешила в комнату Лаклейна.

Он лежал на кровати, одетый в те же джинсы и все еще без рубашки. Ему было нечем укрыться, так как свое одеяло он использовал, чтобы занавесить ее окно. Вдруг, прямо у нее на глазах, Лаклейна начало трясти, словно он находился в плену кошмара. Он начал бормотать слова на гэльском, а его кожа вся покрылась потом. Каждый мускул его тела напрягся, будто он испытывал невыносимую боль.

— Лаклейн? — прошептала Эмма, без раздумий бросившись к нему.

Она коснулась его щеки и, запустив пальцы в его волосы, нежно провела по ним ладонью, пытаясь утешить Лаклейна.

И это сработало, он успокоился.

— Эммалин, — тихо произнес ликан, все еще пребывая во власти сна.

Ему снилась она?

У нее и самой был просто умопомрачительный сон, самый реалистичный из всех, что ей когда-либо снился. Не замечая, что делает, Эмма стала гладить Лаклейна по лбу, вспоминая подробности недавнего сновидения. Это было так, словно он смотрела на все его глазами — видела, чувствовала и ощущала абсолютно то же, что и он.

Во сне он стоял в магазине под навесом. Прямо перед ним лежало множество украшений, а рядом находилась красивая женщина с зелеными, сверкающими глазами. В ее длинных волосах цвета кофе кое-где виднелись выгоревшие на солнце прядки.

Лаклейн выбрал золотое колье с сапфиром и купил его у владельца магазина. Судя по виду украшений и деньгам, которыми он расплачивался, Эмма поняла, что это были давние времена.

Зеленоглазая красавица вздохнула и произнесла. — Снова подарки.

— Ага, — Лаклейн был раздражен, так как знал, что она скажет.

Женщина, которую звали Кассандра, как Эмме откуда-то было известно, тут же добавила. — Ты ждешь уже девятьсот лет. Почти столько же, сколько и я. Разве тебе не кажется, что мы…

— Нет, — резко оборвал ее Лаклейн. «Сколько еще раз она будет заводить этот разговор?», пронеслось в его сознании.

Кассандра, может, и не верила, но он никогда не сомневался.

— Я хотела бы провести с тобой ночь.

— Но я не вижу в тебе кого-то больше, чем старого друга. К тому же, это будет не вечный союз, — его гнев все усиливался. — А ты принадлежишь моему клану и в итоге встретишься с Ней. Неужели ты действительно полагаешь, что я поставлю ее в такое неловкое положение?

Эмма встряхнула головой, сгоняя это странное сновидение. Чувствуя себя все еще не в своей тарелке от того, насколько реалистичными оказались в этом сне ее ощущения. Да уж, стоило ему только упомянуть драгоценности, как она уже навоображала себе Бог знает чего.

Опустив взгляд, Эмма покраснела и заметила, что начала гладить его грудь. Но, даже осознав это, она не остановилась, продолжив восхищаться тем, как великолепно выглядело его тело, думая о том, что он хочет заняться им с ней любовью…

Но вдруг, вскинув руку, Лаклейн так быстро схватил ее за горло, что она не успела даже вскрикнуть.

Когда он открыл веки, его глаза были абсолютно синего цвета.