Нет голода неистовей

Глава 31

Эмма ощущала себя жертвой на алтаре смерти.

Вампир переместил их в темный коридор, прямо к массивным деревянным дверям. Отперев замок, он распахнул створки и втолкнул ее в комнату с такой силой, что Эмма споткнулась о холодный каменный пол. Все еще чувствуя головокружение от их перемещения, она осталась лежать у подножия огромного арочного окна, высотой как минимум двадцать футов. Стёкла были сделаны из вулканического темного стекла с золотым орнаментом из мозаики, выложенной замысловатыми символами черной магии.

Вампир оставил ее в этой комнате, бросив лишь:

— Не пытайся бежать. Никто не переместится в эту комнату или из нее. Никто кроме меня, — затем снова запер дверь на замок.

По телу Эммы прошла дрожь. Отведя глаза от окна, она, пошатываясь, поднялась на ноги, чтобы осмотреть комнату. Это был кабинет, которым, по — видимому, все еще пользовались. Стол был завален бумагами, а в воздухе витал сильный и пьянящий запах старой крови.

Откуда-то из недр замка раздались крики, и Эмма дернулась, став настороженно осматриваться по сторонам. Что же она, черт возьми, натворила?

Но воспоминания об огне вернулись прежде, чем ею смогло овладеть сожаление. Запах гари…она чувствовала его также отчетливо, как если бы сама была там.

Огонь заполнил легкие Лаклейна, и его реакция на это оказалась даже более яростной, чем на пламя, некогда пожиравшее кожу его ног. Но он не доставил им удовольствия услышать рев боли. Ни в первый раз, когда умер, ни во второй, ни в любой последующий за пятнадцать десятилетий, сгорая и снова пробуждаясь в аду. Ненависть — единственное, что поддерживало в нем крупицы рассудка. И он цеплялся за нее, как мог.

Так было, когда пламя ослабло, и когда он осознал, что прикованная нога единственное, что удерживает его от пары, и даже тогда, когда заставил себя сломать кость, позволив… зверю выйти наружу, чтобы…

Эмма опустила голову, и ее стошнило. Он цеплялся за эту ненависть до тех пор пока не нашел ее — ту единственную, которую ощутил на поверхности, ту самую женщину, что должна была его спасти …

И тогда ради них он поборол эту ненависть в своем сердце.

Эмма не представляла, как он не убил ее, как не поддался неразберихе и ненависти в голове, смешанными с его потребностью заявить права на свою пару и обрести желанное забытье. Как смог удержаться и не овладеть ею со всей яростью, которая бурлила в нем, когда его кожа все еще помнила языки пламени?

Он не хотел, чтобы она знала о его пытках, и понимала его мотивы. Как и осознавала, что ей придется рассказать Лаклейну о ее снах. Но что бы она сказала? Что у нее апокалипсический случай переизбытка информации, и теперь ей известно все о его страданиях? Что после увиденного она убеждена — он пережил ужаснейшие из пыток, которым когда-либо подвергалось любое из существ.

Как ей сказать ему, что это ее отец сотворил с ним такое?

«Злобные, мерзкие паразиты, которым место в аду».

Ее чуть снова не стошнило, но она поборола подступающее чувство. Эмма не думала, что Лаклейн возненавидел бы ее за то, кем она была, но это причиняло бы ему боль, как капля кислоты, снова и снова попадающая на кожу…

Ее отец истребил почти всю его семью, семью, которую он без сомнения любил.

И теперь, зная его мысли и клятвы о расплате, а также то, через что ему пришлось пройти, Эмму переполняло чувство стыда. А она еще ругалась с ним из-за его желания отомстить.

Сейчас, собираясь отнять у него эту возможность навсегда, ей становилось еще хуже.

Ее решение… в общем, решение было принято. Лежа на холодном полу Киневейна, во время того побоища в ее мозгу будто что-то переклинило. Та самая пресловутая валькирская гордость и чувство чести — наконец нашли выход, подавив весь горький стыд. Недостойная. Пугливая. Слабая. Эмма Кроткая.

Больше нет!

Потому что — и это было самым поразительным — теперь, когда ее эмоции пришли в норму, и она могла мыслить более ясно, она все равно поступит также.

Ее саму пугала собственная решимость. Да, старая Эмма все еще пряталась где-то на задворках сознания, попискивая о том, какую глупость та совершает:

А вот и свежее мясцо. Где тут эта клетка с тигром?

Затея действительно попахивала безрассудством.

Но новая Эмма знала, она из тех кому «жить надоело». Ей просто слишком стыдно, чтобы переживать об этом. Так было нужно. Только так она сможет расставить все точки над «и» с ковеном и Лаклейном.

Лаклейн. Король с большим сердцем, в которого она безнадежно влюблена. Ради него Эмма будет сражаться до последнего.

Ее отец, ее бремя. Она здесь, чтобы убить Деместриу.

Дорога в частный аэропорт заняла у Хармана почти чертов час. Все это время Лаклейн с трудом сдерживался, чтобы не выпустить зверя наружу, балансируя по тонкому краю самоконтроля. Сейчас он был просто не в состоянии мыслить здраво. Эмма находилась в лапах вампиров, а Гаррет у валькирий.

Его настигло проклятие всех ликанов. Сила и свирепость, с которой они сражались, становились недостатком во всех остальных сферах жизни. Чем дороже им что-либо было, тем сильнее зверь жаждал вырваться наружу, чтобы это защитить.

Лаклейн ставил на то, что вампиры забрали Эмму в Хельвиту, к Деместриу, хотя это с таким же успехом мог быть Иво или даже Кристоф. Лаклейн отправил Касс найти Юлиама и Манро, а также всех ликанов, которых удастся собрать, чтобы отправиться в замок Кристофа. Ликан знал, что она выполнит поручение. После исчезновения Эммы, ей было достаточно лишь взглянуть в его глаза, чтобы, наконец, все понять.

Но что, если он ошибался относительно местонахождения Эммы? Вдруг ему и в этот раз не удастся найти Хельвиту? Неожиданно обрушевшееся понимание, казалось, лишило его способности мыслить.

Неожиданное понимание… Ведь Гаррет тоже был захвачен. Каким-то образом пленен… Каким-то?! Став свидетелем мастерства Люсии, почувствовав на себе силу Регины, а также скорость Никс и абсолютную холодность и злобу Кадерин, Лаклейн понял, что недооценил врага.

— Гаррет у валькирий, — сказал он Боу по встроенному в машине телефону, пока Харман гнал по туманным улицам Шотландии. — Вызволите его!

— Проклятье! Это не так то и легко, Лаклейн.

Нет, это легко. Лаклейн хотел, чтобы Гаррета освободили. А Боу был сильным ликаном, известным своей безжалостностью.

— Освободите его, — прорычал он.

— Мы не можем. Не хотел тебе этого говорить, но их замок стерегут чертовы призраки.

Гаррет, последний из членов его семьи, находился в когтях у безумного и безжалостного существа, под охраной античного бедствия.

И… Эмма тоже его покинула.

Сознательно его оставила. Совершила осознанную попытку его бросить. Подползла к гребаной протянутой руке вампира…

Глаза заволокла пелена.

Нет, нужно бороться. Снова и снова он перебирал в голове всё, что знал о ней, в надежде найти подсказку к пониманию мотивов ее поступка.

Семьдесят лет. Колледж. Преследуемая вампирами. Именно ее они разыскивали все это время. Но с какой целью? Какая фракция? Анника — была ее приемной матерью. Настоящая же мать Эммы, по ее словам, являлась лидийским потомком. Елена. Вот от кого ей досталась ее красота.

Когда они приблизились к аэропорту, солнце почти взошло. Лаклейн зарычал от отчаяния. Теперь он ненавидел восход, и никогда больше не хотел его видеть. Она была где-то там, и он не мог ее защитить. А вдруг ее уже пригвоздили к земле, оставив умирать в открытом поле?! Он так сильно вонзился когтями в кожу, что на ладонях выступила кровь, рана на руке все еще оставалась не обработанной.

Думай! Прокрути в голове все, что узнал о ней. Ей семьдесят лет. Колледж…

Он нахмурился. Ему и раньше случалось встречать лидийских женщин. У них была бледная кожа, как у Эммы, но темные волосы и глаза. А Эмма была светловолосой и голубоглазой.

Значит, ее отец тоже должен быть…

Лаклейн замер. Нет!

Не возможно!

«А что, если он мой отец?» — спросила как-то Эмма.

И Лаклейн ответил… что ребенок Деместриу был бы злобным, грязным паразитом.

Нет.

Даже если его разум принял то, что она дочь Деместриу, сам Лаклейн не мог смириться с тем, что она сейчас в его руках. И ведь это его бездумные слова могли толкнуть ее на такой поступок.

Отправиться в Хельвиту, к Деместриу, который, не моргнув и глазом, разорвал бы на куски даже собственную дочь, пока та умоляла бы о смерти.

Если ему не удастся скоро ее найти…

Лаклейну предстояло не просто найти Хельвиту, а сделать это быстро. А он уже обыскивал тот регион России вдоль и поперек, все тщетно. Возможно, в прошлый раз он и был близок к тому, чтобы обнаружить место, но его поймала и жестоко избила дюжина перемещающихся вампиров.

Он отправится в Россию и снова найдет ее…

В сознании всплыла картина: Эмма под ним, ее голова лежит на подушке, окутывая Лаклейна изысканным ароматом ее волос. Он бы никогда не забыл ее запах. С той самой первой ночи, как узнал в ней свою пару, Лаклейн навсегда запомнил этот аромат, впитал в себя. Внезапное воспоминание дало подсказку, намекая ему использовать этот запах.

Он сможет ее найти. Ему это уже удавалось. Стоит только оказаться поблизости от Эммы, и он сможет проследить ее прямо до Хельвиты.

Лаклейну было суждено отыскать ее.

Низкий голос раздался из темноты:

— Что ж, посмотрим-ка, за кем гонялся мой генерал.

Эмма взглянула в направлении, откуда донесся звук. Еще секунду назад она, без сомнения, была одна в комнате. Но уже в следующее мгновение — еще до того, как он зажег лампу, — Эмма заметила фигуру, сидящую за большим столом. Глаза вампира сверкнули красным.

Казалось, от него исходило напряжение. Он смотрел на нее так, будто видел привидение.

Совсем одна, она была вынуждена ждать в этом жутком замке, слушая то и дело раздающиеся снизу крики, которые стихли только к восходу. За это время она прошла через своего рода катарсис. Ее мысли прояснились, а решительность только усилилась, став абсолютной. Она чувствовала себя так, как, ей казалось, чувствовали себя ее тетки перед великой битвой. И теперь она ждала, чтобы все закончить… так или иначе. Эмма знала — эту комнату живым покинет только один из них.

Деместриу вызвал стражу.

— Когда Иво вернется, не впускай его сюда, — приказал он вампиру. — Какой бы ни была причина. И ни слова о том, что нашел ее. Если проговоришься, то лишишься внутренностей на долгие годы.

Что ж. Она росла, слушая не менее популярные в Ллоре угрозы — те, что начинались с «если этого не произойдет или не случится» и заканчивались «тогда приготовься к последствиям» — но этот парень был не плох.

Переместившись к двери, Деместриу закрыл ее за стражником на засов.

Знаааачит… никто не может переместиться внутрь или наружу, и теперь, никто также не может выйти отсюда?

Когда Деместриу вернулся на свое место, любое удивление, которое он испытывал до этого, исчезло. Он хладнокровно ее изучал.

— Ты точная копия своей матери.

— Спасибо. Мои тетки часто говорили то же самое.

— Я знал, что Иво что-то задумал. Знал, что он что-то разыскивал и что потерял дюжины наших солдат — в одной только Шотландии троих. Поэтому решил забрать у него то, к чему он так усердно подбирался. Но не ожидал, что это будет моя дочь.

— Что ему от меня нужно? — спросила она, хотя и догадывалась, теперь, когда имела четкое представление о своей гребаной родословной.

— Иво веками что-то замышлял, целясь на мою корону. Но он знал, единственное, что Орда считает священным — это кровное родство. Он не смог бы править, не имея связи с королевской семьей. И так случилось, что он нашел эту связь. В моей дочери.

— Так он решил, что просто убьет тебя и заставит меня выйти за него?

— Именно, — последовала пауза, и затем он спросил: — Почему ты никогда не искала меня до этого дня?

— Я узнала о том, что ты мой отец примерно восемь часов назад.

В его глазах вдруг мелькнули чувства, но они оказались столь мимолетны, что Эмма подумала, будто ей привиделось.

— Твоя мать…не сказала тебе?

— Я не знала ее. Она умерла сразу после моего рождения.

— Так скоро? — тихо спросил он будто самого себя.

— Я искала информацию о моем отце — о тебе — в Париже, — пояснила она, отчего-то пытаясь утешить его этими словами.

— Я жил там с твоей матерью. Над катакомбами.

При упоминании о месте, из которого Лаклейн с трудом вырвался, возникшая еще минуту назад толика тепла по отношению к Деместриу тут же испарилась.

— Посмотри, как в твоих глазах искрится серебро, прямо как у нее, — взгляд его красных глаз впервые оценивающе прошелся по Эмме.

Повисла неловкая тишина. Она огляделась по сторонам, пытаясь вспомнить тренировки, которые навязывали ей Анника и Регина. Накостылять Кассандре — это одно, но сейчас перед ней сидел монстр.

Она нахмурилась. Если он монстр, тогда и я тоже.

Эй, и мне не обязательно жить. Она знала, что только один из них покинет эту комнату. И теперь Эмма осознала, что это в лучшем случае.

На стенах она заметила оружие. Перевернутые вверх ногами и висящие крест-накрест мечи. Те, что в ножнах — были более подвержены ржавчине, и поэтому хрупки. Значит, нужно достать тот, что без ножен.

— Садись, — когда она неохотно подчинилась, он поднял кувшин с кровью. — Выпьешь?

Она мотнула головой.

— Поостерегусь.

Он бросил на нее взгляд полный отвращения.

— Ты говоришь как человек.

— Мне бы по доллару за каждое такое заявление… — выдохнула она.

— А может, ты просто совсем недавно пила из своего ликана?

Даже если бы могла, она не видела смысла это отрицать, поэтому, расправив плечи, произнесла:

— Да, пила.

Он приподнял брови и посмотрел на нее с новым интересом.

— Даже я отказался пить из бессмертного, подобного ему.

— Почему? — спросила она, наклоняясь вперед. Ею полностью завладело любопытство.

— Это было единственным указанием, которое моя мать дала теткам, когда отослала меня к ним — я никогда не должна была пить напрямую из источника.

Деместриу не сводил взгляда с кубка с кровью.

— Когда ты выпиваешь кого-то досуха, ты забираешь все его воспоминания, всё, что у него есть — даже самое потаенное из глубин души. И стоит чаше воспоминаний переполниться, как эта бездна становится очень даже буквальным термином. Можно ощутить ее на кончике языка. Сердце становится черным, а глаза краснеют от переполняемой ярости. Это яд, который не можешь не жаждать.

— Но выпить из источника и убить — две разные вещи. Почему бы ей тогда было не предостеречь меня от убийств? — все казалось слишком невероятным, чтобы быть правдой. Они разговаривали, задавали и отвечали на вопросы друг друга, даже несмотря на повисшую между ними взаимную напряженность — прямо как доктор Лектор и Кларис в тюремной сцене. Любезный и отвечающая на любезность[40]…

— И почему я тогда вижу эти воспоминания?

— У тебя есть этот темный талант? — он коротко засмеялся, но в его интонации не слышалось юмора.

— Я подозревал, что это передается по крови. Думаю, это то, что выделило нашу королевскую линию во время первого хаоса Ллора. Подобный дар есть у меня. У Кристофа. И передалось каждому человеку, которого он обернул, — добавил вампир с ухмылкой.

— И ты также унаследовала это? — переспросил он, приподняв брови, будто все еще не мог поверить ее словам. — Твоя мать, должно быть, этого и боялась. Выпив живое существо досуха — ты начинаешь сходить с ума. Выпив и забрав чужие воспоминания — ты теряешь рассудок, но также становишься сильнее.

Эмма пожала плечами, не ощущая себя сумасшедшей. Да, она чуть не разрушила замок во сне, но…

— Я не чувствую ничего подобного. Стоит ли мне еще чего-то опасаться?

Деместриу выглядел пораженным.

— Тебе мало того, что ты видишь чужие воспоминания? — выдал он, и следом продолжил. — Забирать их кровь, их жизнь, все, что они испытали и пережили — в этом предназначение истинного вампира. Раньше я выслеживал бессмертных ради их знаний и силы, но и страдал, преследуемый отголосками их сознаний. Для тебя пить из кого-то со столькими воспоминаниями все равно что… играть с огнем.

— Ты даже не представляешь, насколько прав.

Он нахмурился, задумался на мгновение, и затем произнес:

— Я держал этого ликана в катакомбах?

— Но он сбежал, — выпалила она самодовольно.

— А, и теперь ты помнишь его пытки?

Она медленно кивнула. Один из них должен скоро умереть. Продлевала ли она разговор, чтобы получить ответы на вопросы, что так долго ее мучили? Или же хотела пожить еще немного? И почему он давал ей ответы?

— Представь десять тысяч воспоминаний подобных этому, сгущающихся в сознании. Представь, как испытываешь смерть своей жертвы. Моменты, предшествующие этому: когда ты подкрадываешься к ней, а она объясняет этот звук дуновением ветерка. Или когда называет глупостью и разгулявшимся воображением поднявшиеся на затылке волосы, — рассказывая, он смотрел куда-то сквозь нее.

— Некоторые, даже не веря, сражаются до смерти. Другие, лишь взглянув в мое лицо, понимают, ЧТО пришло за ними.

По телу Эммы прошла дрожь.

— Ты страдаешь от подобных воспоминаний?

— Да, — он побарабанил пальцами по столу, и ее внимание привлекло кольцо.

Гребень и два волка.

— Это кольцо Лаклейна, — украденное с руки его мертвого отца. Мой отец убил его родителя.

Он взглянул на него, но в красных глазах совсем ничего не отражалось.

— Полагаю, что так и есть.

Он был безумен. И она знала, что он разговаривал бы с ней вот так столько, сколько бы она пожелала, потому что чувствовала, что Деместриу… одинок. И потому что считал эти часы последними в ее жизни.

— Принимая во внимание историю между валькириями и Ордой, как вы сошлись с Еленой?

Выражение его мрачного лица изменилось, казалось, его мысли витали где-то далеко. Деместриу начал будничным тоном:

— Я сжимал ее горло в своих руках, намереваясь оторвать ей голову.

— Как… романтично, — чем не история для внуков.

Он проигнорировал ее замечание.

— Но что-то вынудило меня остановиться. Я отпустил ее и стал изучать последующие месяцы, пытаясь разобраться, что же заставило меня замешкать. Со временем, я понял, что она была моей Невестой. Когда я захватил ее, забрав из дому, она сказала, что увидела во мне что-то хорошее, поэтому согласилась остаться. Какое-то время все было хорошо, но в конце она заплатила своей жизнью.

— Как? Как она умерла?

— От тоски, как я слышал. По мне. Поэтому я и удивился, что она так быстро сдалась.

— Не понимаю.

— Твоя мать пыталась отучить меня пить кровь, но не просто из источника, а вообще прекратить. Она даже убедила меня питаться как человек, трапезничая со мной, чтобы мне было легче, хотя сама не нуждалась в пище. И тогда, в тот момент, когда я едва не проиграл Кристофу в его первом восстании, пришло известие о тебе. Во время сражения я вернулся к прежним привычкам. Мне удалось сохранить корону, но я потерял все, чего достиг с ней. Я снова сдался. Лишь заглянув в мои глаза, Елена убежала.

— Ты когда-нибудь думал обо мне? — поинтересовалась она, выказывая собственное небезразличие.

— Я слышал, что ты была слаба и не обладала талантами, унаследовав худшие черты обоих видов. Я бы никогда не вернулся за тобой, даже если бы и полагал, что ты сможешь прожить достаточно долго, чтобы достигнуть фазы бессмертия. Нет, попытки отыскать тебя принадлежали исключительно Иво.

— Ай-ай, — она театрально поморщилась от боли. Хотя на самом деле ее это действительно кольнуло. И это жалящее чувство все больше перерастало в раздражение.

— К разговору о никчемном папочке… — ой, как же я могла такое…

Он поднялся, и она тут же замолчала. В витражном стекле отразился его силуэт, волосы мужчины были такими же золотистыми, как и мозаика. Он внушал ей страх. Это — ее отец, и он был ужасен.

Он вздохнул и окинул ее взглядом. Но не так, будто видел привидение, а, словно неторопливо оценивая легкую добычу.

— Малютка Эммалин, появление здесь станет твоей последней ошибкой. Следовало знать, что вампиры всегда отделяют все, что стоит между ними и их призом — остальное становится вторичным. Мой приз — это сохранение короны. Ты слабость, которую Иво, или кто-либо другой, мог бы использовать против меня. Поэтому ты только что стала случайным эпизодом.

Ударь девушку по самому больному месту.

— Когда такая пиявка, как ты, не хочет меня принять… тогда мне нечего терять.

Поднявшись на ноги, она вытерла руки о джинсы.

— Что в принципе мне даже подходит. Я пришла сюда, чтобы тебя убить.

— Неужели? — это не должно было так его забавлять.

Его холодная улыбка было последним, что она увидела, прежде чем он исчез, переместившись. Она кинулась к мечу без ножен, что висел на стене, уже в следующее же мгновение почувствовав Деместриу у себя за спиной. Эмма прыгнула вниз, схватив меч, но вампир постоянно перемещался.

Она и сама попробовала сделать это, но тщетно… лишь теряла драгоценные секунды. Поэтому решила сделать то, что ей удавалось лучше всего — убежать — используя свою ловкость, чтобы уклоняться от него.

— А ты и, в самом деле, шустрая, — произнес он, появляясь прямо перед ней. Взмах ее меча был почти не заметен, но он с легкостью уклонился от удара. Когда она вновь замахнулась, он выхватил у нее меч и бросил его на пол.

У Эммы все сжалось внутри, когда ее осенило.

Он с ней играл.