Нет голода неистовей

Глава 25

Когда она начала пить, Лаклейн стиснул ее и, поднявшись, сел на край кровати. Посадив Эмму на колени, он заставил ее оседлать себя.

По тому, как она сладостно цеплялась за него, Лаклейн знал, что Эмма потерялась в ощущениях. Ее локти упирались в его плечи, а кисти были скрещены за его головой. Когда он притянул ее еще ближе, ожерелье холодной тяжестью коснулось его груди.

Она пила жадными глотками.

— Пей… медленнее, Эмма.

Когда она не послушалась, он сделал то, на что, как ему казалось раньше, был просто не способен. Отстранился от нее.

Эмма тотчас же пошатнулась.

— Что со мной происходит? — спросила она невнятным голосом.

Ты пьяна, так что теперь я смогу овладеть тобою…

— Так… странно себя чувствую.

Когда Лаклейн задрал подол ее ночной рубашки, она не воспротивилась. Не остановила его даже тогда, когда он обхватил ладонью местечко между ног. Поняв, какая она влажная, Лаклейн снова застонал. Его возбужденный член готов был прорвать брюки.

Горячее прерывистое дыхание Эммы касалось его кожи там, где совсем недавно были ее губы и зубы. Когда он вонзил палец в ее тугое лоно, она облизала место укуса, затем, тихонько постанывая, потерлась лицом о его лицо.

— Всё кружится, — прошептала она.

Лаклейн чувствовал себя виноватым, но знал, что им нужно сделать это, и не собирался останавливаться. К дьяволу все последствия.

— Раздвинь ноги. Опустись на мою руку…

Она сделала, как он велел.

— Я изнываю, Лаклейн, — ее хриплый голос звучал чертовски соблазнительно.

Она захныкала, когда он опустил голову и провел языком по ее соску.

— Я могу облегчить боль, — выдавил он, расстегивая брюки свободной рукой. Его член вырвался на свободу прямо под ней. — Эмма, мне нужно… войти в тебя. Сейчас я опущу тбя, на себя.

Он начал опускал ее бедра ниже и ниже. Нежно. Ее первый раз. Такая маленькая.

— Я буду брать тебя, пока мы оба не утолим эту жажду, — сказал Лаклейн, не отрывая губ от ее соска. И когда он уже почти прикоснулся к ее влажности, когда почти смог ощутить ее жар, Эмма рванулась прочь и поползла к изголовью кровати.

Раздраженно зарычав, Лаклейн дернул ее назад. Но она начала бить его по плечу.

— Нет! Что-то не так, — ее рука взметнулась ко лбу. — Голова кружится.

Загони зверя обратно в клетку. Он поклялся Эмме, что не прикоснется к ней и пальцем, если она того не захочет. Но ночная рубашка едва прикрывала ее тело, красный шелк на фоне белых бедер, напряженные соски — это все дразнило его, сводило с ума. Лаклейн никак не мог восстановить дыхание… нужна ему так сильно…

Издав очередной рык, он потянулся и швырнул ее на живот. Эмма забарахталась, сопротивляясь. Но он крепко прижал ее к кровати, и обнажил ее аппетитную идеальную попку.

Застонав, он опустил руку на ее округлости — не шлепок, скорее тяжелое прикосновение. С момента их встречи ему приходилось каждый день отправляться в душ. Каждый раз, когда ее запах всё еще был свеж в его голове, а руки помнили тепло ее кожи, желание было неистово сильным.

Эмма ахнула, когда он начал мять ее округлые формы. Этого должно быть достаточно.

Время отправляться в душ.

Эмма всё еще ощущала его руку на своем теле. Это не было ударом или шлепком, скорее — Фрейя помоги ей — посланием, доставленным в столь острой форме.

Что с ней не так? Почему она так думает? Задрожав, Эмма застонала. Зверь в клетке? — так он ей говорил. Что ж, зверь только что вытянул лапу сквозь прутья и отвесил хороший шлепок по ее пятой точке. Это было уверенное мужское прикосновение, от которого ей захотелось растаять. Оно заставило ее извиваться на кровати.

Желание прикоснуться к себе между ног было непреодолимым. Она хотела умолять Лаклейна позволить ей оседлать его. И пока она боролась с этой потребностью, всё ее тело дрожало.

Ожерелье, которое он надел на нее, представляло из себя скорее колье с золотыми цепочками и драгоценными камнями, каскадом спускающимися ей на грудь. Ощущение его тяжести на теле возбуждало и казалось запретным. Когда Эмма двигалась, оно раскачивалось и задевало соски.

Что-то в этом ожерелье и в том, как Лаклейн надел его на нее, говорило об… обладании.

Сегодня вечером он что-то сделал с ней. Кровать вертелась, и все время хотелось… хихикать. Казалось, Эмма никак не могла справиться с собой и перестать гладить свое тело. Появлявшиеся у нее в голове мысли были четкими, но рассеянными и неторопливыми…

Она не знала, сколько еще сможет выносить его прикосновения, не начав молить овладеть ею. Прямо сейчас у нее на языке вертелось только одно:

— Пожалуйста.

Нет! Она уже отличалась от всех членов своего ковена — наполовину ненавистный враг, и просто слабачка в сравнении с тетками.

Что же будет, если пугливая валькирия вернется домой, тоскуя по своему ликану?

Они почувствуют отвращение и разочарование — вот что! Их глаза наполнятся болью. Кроме того, Эмма была уверена, что покорись она сейчас, у нее не останется никакой власти в отношениях с Лаклейном — она сдастся с молящим шепотом. Уступи она сейчас, и уже не увидит дом. Никогда. Эмма боялась, что Лаклейну под силу заставить ее забыть, почему она вообще хотела вернуться.

Кровать завертелась еще неистовее. Озарение нахлынуло на нее, и она нахмурилась.

Он напоил ее.

Ублюдок напился сам… так чтобы она… когда станет пить… Ах, он сукин сын! Она даже не знала, что такое возможно!

Она отплатит ему за это. Невероятно, обмануть ее таким вот образом. Она не могла доверять ему. Он сказал, что не будет ей лгать, но содеянное было в равной степени нечестно.

Раньше она бы просто покорно смирилась, как и во всех других случаях, когда ее желания и чувства игнорировались. Но сейчас она отказывалась. Лаклейну следовало преподать урок. Он должен усвоить, что в какой-то момент прошедших семи дней она превратилась в создание, с которым не стоит связываться.

Когда Эмма в тридцатый раз с его ухода облизнула губы, ей пришла в голову неясная еще мысль.

Порочная, злая мысль. Смутившись, она огляделась, словно бы кто-то мог подслушать ее. Если ему хочется играть грязно, хочется швырнуть ей эту перчатку, она поднимет ее…

Она сможет это сделать. Черт побери, она может быть злой, может.

Смутное воспоминание всплыло из глубин ее памяти. Когда Эмма была младше, она как-то спросила свою тетку Мист, почему вампиры такие злые. Та ответила, что это их природа. Эмма пьяно усмехнулась.

Время вернуться к собственной природе.

Эмму разбудил звонок телефона. За всю историю существования телефонной связи ни один телефон никогда не звучал так раздражающе. Ей хотелось разнести его вдребезги.

Заворочавшись в коконе одеял, Эмма открыла еще затуманенные сном глаза и увидела, как Лаклейн выбрался из кровати и захромал к аппарату.

Вытащив руку, она провела ею по теплому покрывалу. Он лежал здесь, вытянувшись поверх него. Наблюдал ли Лаклейн за тем, как она спит?

Тем временем ликан, подняв трубку, заговорил:

— Он всё еще не вернулся? Тогда продолжайте поиски… меня не волнует. Позвоните мне сразу же, как найдете его, — положив трубку, он провел рукой по волосам. Эмма не могла вспомнить, когда в последний раз видела кого-то столь изможденного, каким сейчас выглядел Лаклейн. Она услышала, как он устало выдохнул, заметила его напрягшиеся плечи. Она знала, что он искал брата, и ей было жаль, что он не знал, где тот находится. После всех этих лет Лаклейн всё еще не мог сообщить брату, что он жив. Эмма сочувствовала ему.

До тех пор, пока не встала.

Тотчас же в ее голове застучали барабаны, и пока она, пошатываясь, шла к ванной, поняла, что во рту у нее совершенно сухо. Чистка зубов и душ немного поспособствовали общему состоянию, но практически ничего не сделали с головокружением.

Из-за него у нее было жесточайшее в мире похмелье — и сушняк, всем сушнякам сушняк. Ее первое похмелье. Если бы он и правда сделал всего лишь глоток — другой, она, не была бы такой пьяной и сейчас не страдала бы от этого похмелья. Прошлой ночью, когда она оделась и снова отправилась исследовать окрестности, всё время, до того момента, как она на рассвете рухнула на свои одеяла, у нее кружилась голова. И пол этого грандиозного замка вертелся. Эмма была уверена в этом.

Он, должно быть, напился вдрызг перед тем, как прийти к ней.

Ублюдок.

Когда Эмма, завернувшись в полотенце, вышла из ванны и пошла в гардеробную одеваться, Лаклейн последовал за ней. Прислонившись к косяку, он смотрел, как она подбирала одежду. Повсюду в комнате лежали новые вещи, сумочки, туфли.

Двигаясь по гардеробной, Эмма изучала и рассматривала дары критичным взглядом. Она требовательно относилась к своей одежде и всегда отказывалась от того, что не соответствовало ее битническому стилю[37]. Она считала, что любые не винтажные или не эксклюзивные вещи не соответствовали…

— Тебе всё нравится? — спросил Лаклейн.

Эмма наклонила голову. Ярость забурлила в ней, когда она заметила очевидное отсутствие собственного багажа.

— О, я пришлю за всеми этими вещами, когда вернусь домой, — ответила она совершенно искренне.

Эмма покрутила пальцем, показывая, что он должен отвернуться. Когда Лаклейн послушался, она быстро надела нижнее белье, джинсы и свободный свитер.

Только пройдя мимо него и сев на кровать, она увидела, что все окна закрыты ставнями. Разумеется, он позаботился об этом. Ведь, в конце концов, он не верил, что она куда-нибудь денется — не помышлял, что она сможет сбежать от него.

— Когда установили эти штуки?

— Сегодня. Они автоматически поднимаются на закате и опускаются на рассвете.

— Но сейчас они закрыты.

Лаклейн посмотрел на нее.

— Солнце еще не село.

Эмма равнодушно пожала плечами, хотя на самом деле ей было интересно, почему она так рано встала.

— Ты не спросил, буду ли я пить.

Он вскинул бровь.

— А ты будешь?

— Только после того, как подышишь в трубочку. — Лаклейн нахмурился, и она пояснила: — Она показывает уровень алкоголя в крови.

Он даже не смутился.

— Я сегодня не употреблял алкоголь и только хочу, чтобы ты попила. — Лаклейн сел рядом. Близко, слишком близко.

— Почему ты кинулся в душ прошлой ночью? Посчитал случившееся настолько нечистым?

Он коротко рассмеялся.

— Эмма, это самое эротичное, что когда-либо происходило со мной. А в душе я получил разрядку, чтобы не нарушить свое обещание тебе.

Она нахмурилась.

— Ты имеешь в виду…

— О да, — он посмотрел ей в глаза, и его губы изогнулись. — Каждую ночь ты превращаешь меня в похотливого юнца.

Он совершенно не смущался, признавая, что мастурбировал всего в нескольких метрах от нее. В тот самый момент она сама каталась по его кровати, пытаясь удержаться и не коснуться собственного тела. Невероятно… возбуждающе. Его признание и собственные мысли заставили Эмму покраснеть. Как бы я хотела застать его за этим занятием.

Нет, нет, нет. Если она так и будет таращиться на его сексуальную усмешку, то забудет о своем плане, о той боли, которую испытала, поняв, что он обманул ее: порезал себя и вынудил пить его кровь, удерживая возле себя силой.

Последствия. Теперь, если связываешься с вампиршей Эммалин Трой, будь готов к последствиям.

Когда, открывая ночь, тихо поднялись ставни, Эмма сказала:

— Лаклейн, у меня есть идея. — Действительно ли у нее хватит храбрости, чтобы отомстить? Последствия. Долг платежом красен. К собственному удивлению, она поняла, что ответ — да. — Думаю, есть способ, чтобы мы оба «получили разрядку», пока я пью.

— Я слушаю, — быстро сказал он.

— В смысле от самого акта, — промурлыкала она, плавно опускаясь на пол и вставая перед ним на колени. Тонкими бледными руками она нерешительно раздвинула его ноги.

Поняв, что происходит, Лаклейн от удивления открыл рот.

— Ты же не хочешь сказать, что… — ему должно быть противно. Но его член поднялся по стойке смирно.

— Я хочу тебя всего, Лаклейн. — Мурлыкающие слова. Прекрасная Эммалин с пухлыми губами и молящим взглядом голубых глаз. — Хочу всё, что ты можешь дать.

Он хотел дать ей всё, чего она желала. Всё. Дрожащей рукой Эмма расстегнула пуговицу на его джинсах.

Лаклейн с трудом сглотнул.

Не должен ли он, по крайней мере, сначала подумать об этом? Помоги ему Боже, но он боролся с собой, пытаясь не положить руки ей на голову и не поторопить ее. Он чувствовал, что в любой момент Эмма может растерять свою решимость, знал, что никогда прежде она не дарила мужчине подобного наслаждения. Начать ночь полнолуния так..? Он, должно быть, грезит.

Эмма медленно расстегнула его джинсы и задохнулась, когда его член вырвался на волю, а затем одарила его робкой, но соблазнительной улыбкой. Его эрекция, казалось, порадовала ее. Она обхватила член двумя руками, словно ни за что на свете не собиралась его отпускать.

— Эмма, — голос Лаклейна звучал прерывисто.

— Продержись столько, сколько сможешь, — сказала она, проводя рукой по всей его длине. От удовольствия у него закрылись глаза.

Сначала Лаклейн ощутил ее дыхание, заставившее его задрожать. Затем ее влажные губы и язык, скользящий и пробегающий по его плоти. О, у нее был порочный маленький язычок…

Господь всемогущий, ее укус.

Издав страдальческий стон, Лаклейн упал спиной на кровать, но сразу же обхватил ладонью ее лицо и поднял голову, чтобы видеть ее ротик на своем члене. Он просто извращенец…

— Я не… знал. Теперь только так, — прорычал он, — всегда.

Лаклейн не понимал, кончит ли он сейчас же или потеряет сознание. Ее руки были повсюду — обхватывали, дразнили, сводили его с ума. Он ощутил стон Эммы кожей, ее глотки стали более жадными. Никогда прежде она не пила так много, но если ей это необходимо, он даст. Лаклейн слабел, но не хотел, чтобы это прекращалось.

— Эмма, я сейчас… — его глаза закатились, и всё почернело.