Невероятное путешествие из Нью-Йорка в Голливуд: без денег, но с чистым сердцем

10. Волкодавы и воздушные шары

Если любовь не является сумасшествием, значит, это — не любовь.

Педро Кальдерон де ла Барка

— Наверное, мне следует позвонить маме, — озвучил мальчик-подросток свои мысли.

— Первое правило жизни, — сказал я ему, повторяя вслед за моим другом из Гейлсберга: — Следи за тем, чтобы женщина была счастлива.

Мои слова заставили его улыбнуться, и я улыбнулся в ответ. Я не верил, что это могло бы сработать.

Ночь быстро сгущалась над Санта-Фе, Нью-Мексико, воспоминания о времени, проведенном в теплом салоне машины Сюзанны за приятными разговорами, быстро исчезали из моей памяти, я готовился к еще одному вечеру, возможно полному проблем. Во время путешествия мой эмоциональный настрой столь быстро менялся, переходя от эйфории к ощущению полной безысходности, что я был уверен в том, что мой мозг не мог не пострадать. Каждая великая встреча с человеческим великодушием неминуемо заканчивалась, и я оставался в одиночестве, вопрошая себя, что же будет дальше, смогу ли встретить в этих дебрях еще одну добрую душу. Но в каждый из таким моментов абсолютной безнадежности я был спасаем появлением неожиданных друзей. Никогда не приходилось мне слишком долго находиться в экстремальной ситуации.

Однако теперешняя ситуация выглядела действительно скверно.

Если Санта-Фе был местом, где сбываются мечты, как мимоходом заметила Сюзанна, то мне в 11 часов вечера оставалось надеяться только на чудесные свойства этого города. Другими словами, мне предстояло ночевать на улице.

Я заметил юную пару на другой стороне улицы, напротив места, где я стоял. Когда они подошли ближе, я помахал им рукой. Кажется, их смущала моя лысина, однако они не убежали. Это был хороший знак: когда люди не убегают от тебя. Мы проговорили несколько минут, я расспрашивал их о городе, о том, не знают ли они, где бы я мог бесплатно заночевать.

Затем я решил воспользоваться шансом. Если уж я зашел так далеко, почему бы мне не спросить у них прямо о возможности заночевать у кого-нибудь из них дома? Я имею в виду, что мы беседовали уже около пяти минут, так что были уже практически родственниками!

— Послушайте, а как насчет того, чтобы мне остановиться у кого-нибудь из вас дома? — я знал, что смогу это сделать, и я сделал это.

Они уставились друг на друга в полной беспомощности.

Они были просто дети, в лучшем случае лет 18–19. Я думаю, что, возможно, они вообще не должны были находиться на улице в такое время одни. Это означало, что, скорее всего, мне придется переговорить с их родителями, чтобы прояснить ситуацию.

— Наверное, мне следует позвонить маме, — озвучил мальчик-подросток свои мысли.

— Первое правило жизни, — сказал я ему, повторяя вслед за моим другом из Гейлсберга: — Следи за тем, чтобы женщина была счастлива.

Мои слова заставили его улыбнуться, и я улыбнулся в ответ. Я не верил, что это могло бы сработать.

— В яблочко! — сказала его подруга. — Ты нравишься мне, Леон.

— Возможно, моя мама проявит гостеприимство… что ж, я не знаю, — он обдумывал свое следующее действие, а в ушах его, наверно, звучал странная просьба случайно встреченного англичанина.

— Звони ей! — приказала девушка.

— Привет, мам. Нет, все хорошо. Прости, что разбудил тебя. Да, я тут стою на площади, и рядом со мной этот парень, который путешествует по стране, имея пять долларов на день, и он спрашивает меня, не могли бы мы разрешить ему переночевать в нашем доме.

Я ждал, задержав дыхание, как его мама переварит столь странный звонок своего сына.

— Чувак, она хочет поговорить с тобой! — сказал он, быстро протягивая мне телефон.

— О! — я был удивлен. — Что мне следует говорить?

— Чувак, я не знаю. Правило номер один и все такое.

— Ну хорошо, — мальчик был умен.

— Здравствуйте! Да, добрый вечер! Да, это так. Пять долларов. Ууух. Я буду счастлив отдать вам пять долларов, если вы согласитесь. Да, даааа.

Мы проговорили пять минут, и я был очень горд собой, что сумел убедить ее в своей искренности. И это по телефону!

— Я уговорил ее!

— О, ей просто понравился твой акцент, — сказала девочка. — Его мама любит британский акцент.

Детей звали Зев и Кэри. На самом деле я не ожидал, что они смогут мне помочь, поскольку они были реально первыми людьми, с которыми я встретился, сойдя из машины Сюзаны. К тому же, им, возможно, не было еще 18 лет. Но сейчас у меня было место для ночлега, и на остаток ночи я был освобожден от треволнений.

Или я так только думал.

Обеспечив себе на ночь теплую постель, теперь я мог подумать о менее насущных вопросах, например о том, что поесть. Зев и Кэри направлялись на вечеринку, так как это был вечер пятницы. Поскольку теперь я был предметом их ответственности, я отправился с ними в качестве почетного гостя. Они собирались остановиться, чтобы по пути закупиться пиццей, а так как место для ночевки уже поджидало меня, я внес свои пять долларов в общий котел.

Мы выбрали, возможно, самую большую пиццу пепперони из тех, что я когда-либо видел, и сжевали ее по дороге на вечеринке. С самого начала ночь обещала быть приятной и мягкой. Как вынюхивающие след гончие, мы неслись по ночным улицам города, сквозь лабиринты лепнины, мимо стилизованных глинобитных домов. Санта-Фе — это совершенный образец искусства, чье очарование мерцает под ярким светом звезд пустыни.

Однако фееричное начало ночи оказалось обманчивым. Подпольный притон тинейджэров Санта-Фе был чем угодно, но только не приятным и мирным местом. В тот самый момент, как мы переступили порог дома, где проходила вечеринка, окружающий мир сделался странен. Очень странен.

Играла музыка, которая шла, кажется, прямо из кислотного автобуса Кена Кизи[6], а освещение больше отвечало вкусам Тима Бертона[7]. Над столом в гостиной согнулся человек, подсчитывающий кристаллы чего-то, высыпавшиеся из лежащей перед ним открытой солонки. Люди в доме были одеты в костюмы джиннов, арабских принцесс, танцовщиц танца живота, все они расхаживали на паранормальном фоне людей, играющих на бонго, распевающих индуистские песнопения, предсказывающих будущее по ладони и танцующих опять-таки танец живота. Гости двигались нескончаемой чередой, выходили и входили, и каждая группа была страннее предыдущей. Да, я был в Санта-Фе. Но так и не понял, в какую именно часть города забрел.

— Девственницы! — завопила молодая женщина, стоявшая в дверном проеме. — Девственницы!

На ней не было надето практически ничего, зато над головой она держала большую саблю. Саблю, да, в смысле — меч. Она вошла в основную комнату и молча остановилась, пока не прекратились все разговоры, а барабаны не замолкли.

— Я ищу девственниц и девственников! Они должны быть принесены в жертву! — она начала рыскать по комнате с кривой улыбкой на лице.

— Есть ли в этой комнате девственницы или девственники? — вопрошала она.

Тишина.

— Девственники! — вопила она. — Ты — девственница? Ты — девственник? Ты, ты, ты? — она посмотрела на меня: — Ты?

Я отрицательно помотал головой, никогда еще не испытывая такой гордости за свой сексуальный опыт.

Она испустила еще несколько маниакальных воплей, призывающих девственницу или девственника на жертвоприношение, однако вскоре стало очевидно, что таковых в комнате не было, или же они были, но не для того, чтобы стоять спокойно и ждать, пока их изрубят на куски. Кажется, все силы вооруженной саблей охотницы за девственниками иссякли, израсходовавшись на бесплодные поиски свежей крови. Постепенно опять зазвучала музыка. Вскоре дом снова наполнился какофонией звуков.

Где, черт возьми, я находился? Как я умудрился загнать себя в эту ненормальную ситуацию? Я присмотрел и занял стратегическую позицию — в углу около кухни — откуда мог наблюдать все разворачивающиеся события, не привлекая к себе избыточного внимания, и, возможно, быстро покинуть дом, если в том возникнет необходимость. Большой мускулистый темнокожий человек очень плохо отстукивал на бонго. Четыре белые девушки танцевали танец живота под западноафриканские барабаны. И единственная беседа, в которую мне удалось вступить, случилась с весьма нетрезвым парнем: «Каждую пятницу ночью я бегаю по студенческому городку, и на мне не надето ничего, кроме тапочек и американского флага».

— Правда? — спросил я, борясь с желанием рассказать собственную историю безумной ночи, проведенной с ребятами из студенческого братства в Шарлотсвилле. Я не хотел говорить об этом в таком месте.

— Да. Я решил, что это лучший способ поддержать наши войска. В конце концов они сражаются за мое право ходить голым.

Интересно, что бы сказали на это Джон с Робертом.

Новые волны людей продолжали прибывать, и каждый раз, когда я думал, что дом уже переполнен, в него набивалось еще больше народу, будто он расширялся, чтобы принять их. Может быть, все это благодаря ритуальным песнопениям — возможно, они магическим образом воздействовали на людей, привлекая их сюда.

— Поешь, Леон, — кричал Зев, который заметил меня в моем углу. — Веселись, — он и Кэри жестами подзывали меня к столу с едой.

Я улыбнулся и покачал головой. Ни при каких обстоятельствах я не стал бы ничего есть в этом месте. Я начал подозревать, не был ли я обречен провести здесь всю ночь. Не собираются ли Зев и Кэри все же уйти отсюда?

Вскоре я нашел причину, чтобы перестать этого хотеть.

Девушка, сидящая спокойно. Спокойно! На ней были надеты обыкновенные джинсы и куртка, она была полностью исключена из окружающего безумия. Казалось, она пришла сюда только для того, чтобы я ее встретил, одинокая добрая душа посреди пульсирующей толпы. К ней она не принадлежала. Не принадлежал и я. Превосходно.

Я сделал попутку подойти и заговорить с ней, спросив как дела. Она полностью проигнорировала меня. Я попытался снова. И опять никакой реакции. Наконец я заметил наушники в ее ушах. Она слушала что-то на своем iPodе. Я начал жестикулировать, чтобы она заметила мое присутствие, она вытащила наушники из ушей.

— Что вы слушаете?

— Моцарта, — сказала она, слегка улыбнувшись.

Мог ли я знать, что этот короткий разговор на месте поразит меня в самое сердце, что я считал абсолютно невозможным? Верю ли я в любовь с первого взгляда? Нет, не верю. Но во что я верю, так это в то, что существуют люди, с которыми вы можете взаимодействовать на гораздо более глубоком уровне, чем со всеми остальными, и иногда это становится ясно немедленно. Это был как раз один из таких моментов.

Мы сидели в нашем уголке, забыв о царящей вокруг суматохе, и говорили, и говорили. Кэтрин — вот как ее звали — она была художником в Санта-Фе, куда она приехала, чтобы воплотить свои мечты.

— Мечты здесь сбываются, я слышала, — сказала она.

— Я сегодня слышал то же самое. Ты думаешь, это правда?

— Возможно, иногда — да, — улыбнулась она.

Было хорошо за полночь, и вечеринка только разгоралась, вместо того чтобы затихать. Было похоже, что все жители Санта-Фе прибыли к воротам этого дома, и каждый из них захватил с собой свою самую сокровенную странность. Становилось практически невозможно дальше беседовать с моей новой подругой. Я кивком головы пригласил ее выйти со мной на улицу. Не было никаких шансов услышать друг друга в праздничном гуле внутри.

Темнота ночи была иссиня черной, бесконечной, в ней скрывалось что-то мистическое и таинственное, что сначала внушало пронзительный страх, однако теперь для меня открывались здесь двери волнующих возможностей.

Так получилось, что я точно запомнил время произошедшего дальше. Я посмотрел на часы, и в моей памяти отпечаталось: 2:07 ночи. Затем я открыл дверь. Казалось, что это совершенно нормально — открывать дверь.

Из нее вылетел волкодав.

Дорогая сердцу собственность хозяйки дома, роскошный волкодав выскочил из открытой двери, пролетел мимо меня и устремился во тьму. Я подпрыгнул на месте, а потом со всех ног бросился по темным улицам в погоню за серым лохматым пятном, расплывавшимся в ночи, Кэтрин бежала следом за мной. Мы его звали, щелкали языками, свистели, мы испробовали все трюки, чтобы уговорить животное отдаться в наши руки. Мы потерпели крах. Я не мог избавиться от мысли о том, что бы я чувствовал, если бы незнакомый мне человек, которого я даже не приглашал в свой дом, выпустил бы моего обожаемого бостонского терьера Уинстона свободно бегать по улицам глубокой ночью. Все, что я знал, так это то, что поблизости обязательно должна находиться стая койотов, рыскающих в поисках свежего собачьего мяса. И я лично обеспечил им обед в виде домашнего любимца.

Кэтрин и я провели около часа, бегая по улицам Санта-Фе в тщетной попытке изловить собаку. Мы устали, запыхались, вспотели и упали духом. Ничего удивительного, что собака была очевидно гораздо умнее нас. Она прекрасно провела время, уходя от погони.

— Позволь познакомить тебя с одним трюком, который называется нью-мексиканский приставной шаг, — сказала Кэтрин, пыхтя как собака, уставшая от бега.

— Это что, танец? — спросил я.

— Не совсем. Оставайся на месте.

Она отдала мне свою куртку и резко рванула вперед, стараясь ухватить пса сразу, затем принялась описывать вокруг него полукруг приставным шагом справа налево и слева направо. Но каждый раз, когда она была на волосок от цели с успехом закончить это приключение, нашему новому приятелю удавалось отскочить в темноту. Я смеялся, оставаясь стоять посреди улицы, на фоне гор, хранивших неподвижность и молчание под светом луны. Где то во тьме раздался металлический лязг, и я крикнул Кэтрин, спрашивая что случилось.

— Здесь мусорный контейнер, — услышал я ответный крик, такой радостный, как будто, свернув за угол, она увидела тележку с мороженым, и продавал рожки сам Джон Клуни. Она побежала прямо к мусорному контейнеру и, не задержавшись ни на мгновение, нырнула в темную и благоухающую бездну.

— Кэтрин, Кэтрин, какого черта ты делаешь! — кричал я, смеясь.

Я был посреди Санта-Фе, посреди ночи, я бежал за женщиной, которая только что прыгнула в мусор в попытке поймать собаку, и, возможно, ей уже удалось поймать крысу.

И в этот момент я жил.

Я еще несколько раз умоляюще звал Кэтрин, чтобы убедиться, что она не свалилась в какой-нибудь провал, но не получил ответа. Мусорный контейнер стоял на возвышенности, и я даже не был полностью уверен, попала ли она внутрь него или куда-нибудь в другое место.

Она исчезла.

Я 15 минут искал ее в полной темноте. Ничего.

Настало время принять решение: последую ли я за ней, углубившись в кучу мусора, или же вернусь к тому дому? Я выбрал самое простое и, возможно, постыдное решение вернуться к дому без собаки и, что беспокоило меня гораздо больше, без Кэтрин. Можно было бы обвинить меня в ее исчезновении? Все видели, как я выходил из дома вместе с ней, а теперь я возвращаюсь лишь с ее курткой в руках. И что же, черт возьми, подумают люди, если она действительно упала в расщелину или же решила исчезнуть непонятно на какое время? Я практически мог видеть заголовки завтрашних новостных изданий:

Англичанина допрашивают в связи с исчезновением местной девушки.

Главному подозреваемому в деле исчезновения девушки в Санта-Фе предъявлены обвинения.

На процессе в Нью-Мексико сторона обвинения требует смертного приговора

Правда состояла в том, что я вышел из дома в Санта-Фе вместе с Кэтрин, а вернулся без нее. Это было совсем нехорошо. Совсем скверно.

Зев встретил меня у дверей, не зная совершенно ничего о том, что только что случилось с Кэтрин.

«Нам пора идти», — беспечно сказал он.

Я старался задержать его до тех пор, пока не вернется Кэтрин — а я надеялся, что она вернется. Я не мог уйти с вечеринки, не узнав, что же с ней случилось. Увижу ли я ее когда-нибудь снова? В то же время я не мог огорчать человека, который согласился предоставить мне на ночь кров. Наконец в тот самый момент, когда Зев начал терять терпение, я увидел, как в нашу сторону не спеша идет Кэтрин, очевидно целая и невредимая.

Я подбежал к ней, вопрошая срывающимся на крик голосом:

— Что, ради всего святого, случилось с тобой? Я волновался!

— О, не стоит переживать, все хорошо.

— Но куда ты исчезла?

— Я прыгнула в мусорный контейнер, разыскивая собаку, но не смогла ее найти, поэтому я просто прилегла и немного вздремнула.

— Вздремнула? Посреди мусора?

— Ага.

У меня не было ни малейшего желания пытаться понять события этой ночи, я просто хотел радоваться тому счастью, что получил в эти часы, а еще тому, что девушка, дикая пробежка с которой по ночному Санта-Фе доставила мне столько непосредственной радости, оказалась просто цела. Я крепко ее обнял.

— Ну хорошо, вы готовы, — спросил Зев.

— Последняя вещь, — сказал я, — Кэтрин, мы должны сказать хозяйке, что ее собака убежала.

— Оу, ты прав. Да, так правильно. Возможно, нам следует сделать это вместе.

— Ок, ну и где она?

— Я думаю, вы ее сегодня видели, — сказал Зев.

— Да?

— Да. Она та самая, с мечом.

Черт!

Я должен был признаться вооруженной мечом хозяйке в том, что потерял ее собаку.

— Зев, — сказал я, положив руки ему на плечи, — если во время этого приключения мне суждено умереть, надеюсь, ты сможешь привезти урну с моим прахом к надписи «Голливуд» и развеять его над океаном, которого я никогда не видел.

— Чувак, это было сильно. Нереально.

Мы с Кэтрин набрались храбрости и вернулись в пульсирующий дом, где разыскали танцовщицу танца живота и охотницу на девственниц, то есть его хозяйку. Я откашлялся, прочищая горло.

— Боюсь, я потерял вашу собаку. Я случайно выпустил ее на улицу, мы с Кэтрин как минимум час пытались поймать ее, но она…. убежала, — я замер в ожидании падения меча на мою голову.

— Моя собака? У меня нет никакой собаки.

Кэтрин и я озадаченно переглянулись.

— Да, а я думала, что это ваша собака, — сказала Кэтрин.

— Большой волкодав. Вы уверены, что у вас нет собаки? — спросил я.

Теперь происходящее начало до нее доходить. «А да, действительно, у меня есть собака. Да, спасибо. Он постоянно убегает. Он вернется», — она взяла руку Кэтрин и положила ее на мою руку. — Но вы так милы. Позвольте угадать: вы — девственники?

Мы выскочили из дома со всей возможной скоростью, Зев с улицы уже сигнализировал о том, что пора уходить.

— Что ж, похоже, мне нужно идти, — сказала Кэтрин. — Было весело.

— Весело? Это описание даже немного не соответствует правде. Для меня это было самое лучшее время, возможно, с самого детства.

— Отлично. Завтра будет фестиваль воздушных шаров. В Альбукерке.

— О да? Я знаю, что там, где есть воздушные шары, всегда много счастливых людей.

— Это точно. Итак, не хочешь присоединиться к ним, чтобы тоже получить немного счастья?

— Прости?

— Не хочешь поехать со мной? — спросила она меня. — Это стоит посмотреть, ну ты знаешь, перед тем, как ты уедешь.

Я не мог удержаться от широкой улыбки.

— С моим огромным удовольствием, Кэтрин.

— Хорошо, — сказала она, слегка улыбнувшись. Эта ее улыбка была столь таинственна и чарующа.

Кэтрин приехала в пять тридцать — не прошло и трех часов с начала нашей с ней охоты на пса — и мы отправились за воздушными шарами и счастьем.

— Что у тебя там, сзади? — спросил я. На заднем сиденье лежала кучка чего-то в деревянных рамках, укрытая полотном.

— А, это некоторые из моих работ.

— О, правда? А можно мне — я имею в виду, не будешь ли ты возражать, если я на них взгляну.

— Да, конечно. Я совершенно не возражаю.

Эта девушка обладала талантом. Она написала картину, изображающую супермена, где ей удалось схватить и передать ощущение непобедимости, которое пробуждает в нас человек из стали. Я поставил картину себе на колени, мне хотелось подольше на нее посмотреть.

— Ну и как? По твоему лицу не понять, что ты о ней думаешь, — сказала она тихим, приятным голосом.

— Я думаю, что она удивительна, — ответил я, чувствуя, что готов расплакаться. — Я думаю, что она именно такая, какой и должна быть.

Я посмотрел на нее, она посмотрела на меня, неуловимо улыбаясь. Передо мной была женщина, влюбленная в свое дело, в тот образ жизни, что она ведет. Она воплощала в жизнь свои мечты. Она обладала смелостью и страстью.

А я?

Когда вы сталкиваетесь с людьми, обладающими внутренней красотой, которые сумели вырваться за границы самоограничений и обрести свободу, вы понимаете, какой длинный путь вам предстоит еще проделать. Но, если это удалось сделать им, значит, удастся и вам. Я все еще мог все изменить к лучшему. Я все еще мог преобразить свою жизнь, найти для нее цель, наполнить ее смыслом, и это соответствовало моему творческому началу. Я все еще мог отдавать что-то людям, пусть и не слишком много. Я все еще мог выбрать новую жизнь.

— Кэтрин, давай припаркуемся здесь.

— Что, уже захотелось в туалет, ха?

— Нет, нет. Кое-что другое. Хотя и столь же неотложное. Я могу одолжить твой сотовый?

— Конечно, — она протянула мне телефон. — Все в порядке?

Я кивнул, вышел из машины и набрал номер своего отца.

Звонок перевелся на голосовую почту. Как всегда.

Я дождался сигнала и начал говорить еще до того, как мысли успели сложиться в моей голове во что-то определенное. Я не знаю, было ли в моих речах много смысла — мне казалось, что я мелю вздор, лепечу что-то невразумительное, — но я уверен, что сказал достаточно. Я помню, что говорил: «Пап, я не вернусь домой. Я переезжаю в Лос-Анджелес. И я собираюсь заняться тем, чем, я знаю, мне следует заняться. Я не знаю, как все сложится дальше, насколько успешно пойдут дела, но то, что я знаю точно, так это то, что уже очень давно я не чувствовал себя более живым, и у меня даже в мыслях нет от этого отказываться. Я полагаю… Я просто хотел, чтобы ты знал».

Я повесил трубку и посмотрел вдаль, на горы, казавшиеся серыми в утреннем тумане. Первые лучи солнца ярким золотом освещали их вершины. Перед ними раскинулась необъятная пустыня, тонкая лента дороги, убегающая к горам, тянулась на долгие мили. Кэтрин вышла из машины и стояла, опираясь на капот Шевроле. Она выглядела так, как выглядит самая прелестная девушка на свете. Я медленно подошел к ней.

— Все хорошо? — спросила она.

Я встал рядом с нею, тоже опираясь на капот.

— Ты знаешь, что там, по другую сторону гор?

— Опять пустыня?

— Да, — улыбнулся я, — а еще — Лос-Анджелес. И океан. Прямо вон за теми вершинами.

— Ты был там когда-нибудь?

— Неет, — ответил я, — пока нет. Но когда я доберусь туда, то собираюсь написать картину с суперменом.

— О, правда? Такую же хорошую, как моя?

— Нет, даже близко не такую же хорошую. Но она будет моей и только моей.

— Я понимаю тебя.

Мы провели там еще некоторое время, наблюдая за тем, как восходит солнце.

— В Альбукерке? — спросила она, осторожно толкая меня в бок локтем.

— А как же!

— К воздушным шарам! — пропела она. Мы вырулили обратно на дорогу, и дали на полный газ. Полтора часа, вот сколько времени мы провели там.

Кэтрин рассказала мне немного из истории фестиваля. Мне повезло со всего маху залететь в Нью-Мексико как раз в разгар международного праздника. Ежегодно здесь поднимаются в воздух около тысячи воздушных шаров. Она говорила, что зрелище это ошеломляет. Подъезжая к месту событий, мы видели, как некоторые из них отрываются от земли. Мы припарковали машину и отправились бродить по территории фестиваля, рассматривая полотнища воздушных шаров, которые были расстелены на земле в ожидании, когда сила огня унесет их в небо.

А потом все они полетели. Сначала от земли оторвались несколько здесь, потом еще немного — там, а потом — они все. Сотни шаров, раскрашенные в сотни цветов. С корзинами всех форм и размеров, где сидели люди в одиночку и группами. Они медленно плыли на фоне солнца и облаков, люди охали и ахали, визжали и смеялись как на шоу фейерверков.

— Изумительно, — сказал я, захваченный зрелищем.

— Я говорила тебе, — ответила Кэтрин, опять толкая меня локтем под бок. — Правда, здорово? Воздушные шары и счастье.

Мы провели там несколько часов, купили что-то, чтобы быстро перекусить, а затем Кэтрин посмотрела на часы. Я знал, что этот момент наступит — настанет время прощаться, но отказывался осознавать это до последней минуты.

— Ты продолжишь рисовать? — спросил я.

— Я не могу не рисовать, — ответила она, — это моя жизнь.

Глядя на светлое лицо Кэтрин, вглядываясь в ее чистые глаза, я жалел, что не могу схватить ее, положить в карман и взять с собой до конца своей экспедиции. Пошарив в своем кармане, она протянула мне маленькую пластмассовую фигурку койота. «Вот, возьми, — сказала она, вкладывая ее в мою руку. — Это будет напоминать тебе о всех вольных собаках, которых ты здесь встретил».

«Спасибо», — сказал я, понимая, что речь идет не только о койотах. Она утвердительно кивнула моим мыслям.

Один из воздушных шаров заградил собой солнце, мы оба посмотрели вверх, а затем следили, как он медленно улетает по направлению к горам и солнце играет на его блестящей красной обшивке.

«Это и есть место, где сбываются мечты», — прошептала она, поцеловала меня в щеку и убежала обратно к своей машине. Я положил койота к себе в карман и повернулся к дороге, простирающейся передо мной.